Текст книги "Т-34. Выход с боем"

Пожалуй, каждому из них все это было сложно выразить словами. Даже в редкие минуты затишья наедине с самим собой. И тогда Горчаков принес на одно из собраний вырезанные из консервных банок крестики. Танкисты, молодые ребята, протянули за ними руки все, как один. Коля ничего не говорил, только держал их на раскрытой ладони, пока она не опустела. Видимо, они были уже подготовлены к такому повороту событий – войной, материнскими благословениями и молитвами дома, не вытравленной еще до конца генетической памятью. Можно называть в качестве причин что угодно, но факт оставался фактом – все без исключения взяли кресты и спрятали их поглубже в нагрудных карманах.

Ни Терцев, ни кто-либо другой из их роты не знал и не узнал никогда, что комсомолец Николай Горчаков был сыном священника. Это значилось только в материалах его личного дела. Там же было указано, что от своего отца он отказался после его ареста, еще учась в старших классах школы. И уж нигде не было записано, что сделал он это по просьбе самого отца, благословившего сына жить в тех обстоятельствах, которые по его вере и убеждению каждому из нас определяет сам Господь Бог. Впрочем, действительно ли нигде не было записано?..

О человеке судят не по словам, а по делам. В одном из осенних боев 1943 года танк младшего лейтенанта Горчакова закрыл собой поврежденную машину командира батальона. Комбат с экипажем уцелели, а Коля с ребятами сгорели дотла. Поле боя тогда осталось за ними, и когда все закончилось, Терцев подошел к просевшей и закопченной со всех сторон «тридцатьчетверке» Горчакова. Хоронить там было некого. Удивительным образом сохранилась рядом с танком только маленькая жестяная коробочка из-под леденцов монпансье. Терцев раскрыл ее – на дне лежали нерозданные крестики, вырезанные из консервных банок. Их в тот же вечер все до одного разобрали танкисты терцевской роты…

Капитан посмотрел на светящийся циферблат больших танковых часов, которые носил с собой. Стояла глубокая ночь. Убрал крестик в нагрудный карман и аккуратно застегнул пуговицу. Пора было готовиться к выдвижению. Терцев спустился в башню, при свете карманного фонарика еще раз внимательно рассмотрел начерченную накануне Епифановым схему. Вниз по течению реки от того места, где переправлялась для разведки боем рота старшины, противник сохранил за собой небольшой плацдарм на восточном берегу. В советском расположении долго ломали голову, каким образом немцы снабжают свои подразделения на плацдарме. Днем река была пустынна. Зато ночью на ней отчетливо слышался шум моторов. Разглядеть от наших позиций ничего было не возможно – не позволяла конфигурация плацдарма, надежно скрывавшая участок реки за собой. Загадку разгадали разведчики, пустившиеся как-то раз ночью по реке вплавь. Выяснилось, что плацдарм с неприятельским берегом соединяет понтонная переправа. В светлое время суток немцы чуть притапливали понтоны, скрывая их под водой от наших наблюдателей. Понятно, что планов командования относительно плацдарма старшина знать не мог. Но среди солдат, державших внешнюю дугу плацдарма, ходили слухи, что, вероятно, обнаруженную понтонную переправу сохранят для собственного наступления. Затем роту Епифанова перекинули чуть выше по течению – туда, где позиции противоборствующих сторон уже четко разделяла река. Надо полагать, что разведка боем, в которую они были посланы, преследовала цель найти подходящее место для нанесения вспомогательного или отвлекающего удара. Поговаривали, что за реку уже неоднократно посылались группы с подобными задачами. Мало кто из их состава возвращался обратно. Но прощупывание вражеской обороны проводилось постоянно. Можно предположить, что места для высадки более крупных сил определятся в самое ближайшее время. Это означало, что операция по форсированию начнется со дня на день. Противник ждал нас прежде всего со стороны плацдарма. Даже если немцы не смогут долго его оборонять, то при отступлении почти наверняка уничтожат за собой понтонную переправу. Было необходимо успеть захватить ее целой для оперативной переброски своих войск на западный берег и развития дальнейшего успеха всего наступления. Такую задачу могли решить только одновременные высадки в разных точках выше и ниже по течению от плацдарма, что привело бы к его фактическому окружению.

Все эти факты и возможное развитие событий Епифанов и изложил Терцеву. Он уже понял, что отчаянный танкист пойдет до конца. С этими понтонами появлялся хоть какой-то шанс переправить машину на восточный берег. А там выскочить к своим будет уже делом нескольких минут. Хоть и авантюра это немыслимая. С другой стороны, расскажи кто Епифанову про весь этот механизированный марш по тылам врага – сам бы ни за что не поверил. Но ведь каким-то удивительным образом это удавалось до сего момента. И прав капитан – пока удается, останавливаться нельзя, надо пробовать дальше.

Поведал старшина и о выявленной особенности немецкой обороны на одном из участков западного берега. Это было выше по течению от плацдарма. Укрывая свой личный состав от огня с нашей стороны, немцы отвели здесь свои части непосредственно от реки, расположив их на полтора-два километра в глубине. В эту западню накануне и попалась рота, с которой переправился Епифанов. Но именно эта особенность теоретически позволяла выскочить вдоль реки, по самой ее кромке, прямо к понтонной переправе. Терцев усмехнулся: внезапность, скорость и дерзость – единственное, что им остается. В конце концов, пройти пешком шансов еще меньше. А тут хотя бы попытаться проскочить вражеский передний край на предельной скорости. Пользуясь информацией, которая так кстати стала известна от старшины. Коль уж сама судьба в очередной раз подкинула хоть и призрачную, но возможность…

16

Выдвинулись глубокой ночью. Негромко урча дизелем, «тридцатьчетверка» мягко катила по лесной просеке. Сидевший за рычагами Терцев то и дело поглядывал на бортовую стенку, где располагался щиток с контрольно-измерительными приборами. Шли с открытыми люками. С башни так же напряженно, как и со своего места капитан, всматривался в едва различимую впереди серую полоску между нависающими на них со всех сторон деревьями Епифанов. Ручной пулемет со снаряженными дисками был наготове. Благо патронов в танке нашлось для него в избытке. Несколько раз останавливались, двигатель при этом не глушили. Отходя по очереди на некоторое расстояние от машины по ходу дальнейшего предполагаемого движения, вслушивались в звуки ночи. Время от времени впереди отчетливо грохотало. Там был фронт. С косогора на опушке леса один раз даже увидели какое-то зарево и блики осветительных ракет. Терцев прикинул пройденное расстояние – выходило, что они проделали около половины пути до передовой. Постояли, опасливо покосились на мелькнувшую на несколько секунд и сразу скрывшуюся за ночными тучами луну. Забрались в танк и продолжили движение. Плавно скатились в низину. Лес пока продолжал окружать их со всех сторон темной стеной. Дальше территория просто обязана была быть нашпигована расположениями неприятельских тылов и самих войск. Так, в принципе, и оказалось. На поляну въехали совершенно неожиданно. Просека вдруг резко превратилась в укатанную автомобильными колесами дорогу. Луна появилась снова и предательски повисла прямо над ними. В мертвенном, будто меловом свете стало видно как днем. А по краям поляны обрисовались контуры загнанных в кустарник тентованных грузовиков. Вся эта картина открылась настолько быстро, что предпринимать какие-либо резкие движения было уже поздно. Терцев только прикрыл наполовину люк мехвода. Так и пустил танк с прежней невысокой скоростью через поляну, размалывая траками укатанную колею. Из натянутой под сосной камуфлированной палатки – «собачьей конуры» – на четвереньках выполз заспанный немец в серой нижней рубахе и подтяжках. Поднялся в рост, зевнул и осуждающе скривился, проследив за оставшимся на дороге следом от танковых гусениц. По грудь высунувшийся из верхнего люка Епифанов не спеша протянул руку за немецкой каской, зацепленной снаружи за приваренный к броне поручень. Неторопливо, будто осматривая, повертел каску в руках и водрузил себе на голову, сдвинув ладонью на затылок. Немец проводил старшину равнодушным взглядом и полез обратно под свой полог. На окраине поляны скучал часовой с винтовкой за плечом. Поглядел на маячивший в каске силуэт, высунувшийся из башенного люка спокойно двигавшегося танка. И отвернулся в другую сторону. Ни у кого на поляне ровно двигавшаяся из немецкого тыла к фронту «тридцатьчетверка» не вызвала ни малейшего беспокойства. Их явно приняли за своих танкистов, направлявшихся по делам на трофейной советской машине. Неопознанным привидением танк прошествовал в лунном свете прямо сквозь расположившуюся на ночлег неприятельскую воинскую часть. Ясно, что дальше так до бесконечности продолжаться не могло…

– Капитан, дорога! – негромко окликнул Терцева спустившийся в боевое отделение старшина.

Остановились в густом придорожном кустарнике. На сей раз двигатель заглушили. Долго наблюдали за довольно широким шоссе, уходившим в сторону линии фронта. Шоссе бурлило оживленной ночной жизнью. Несколько раз по нему проскочили мотоциклы с колясками. Фары у всех плотно застегнуты маскировочными чехлами так, что на дорогу лишь перед самыми передними колесами падали узкие полоски света, практически невидимые издалека. Потом тащился длинный конный обоз. Снова жужжание мотоциклетного мотора – телеги обогнал одиночный мотоциклист. Ему навстречу прошли два бортовых грузовика. Пару минут было тихо. Затем раздался характерный гул, который Терцев бы не спутал ни с чем на свете. Опытным ухом танкиста определил – по дороге к фронту двигались танки. Капитан перевел взгляд на часы. До рассвета оставалось совсем немного времени. У них не имелось другого варианта, кроме как идти на прорыв с первыми утренними лучами солнца. Прятаться еще один день там, куда они забрались теперь, было бы уже немыслимо. А вот попытаться максимально дотянуть до передовой, не выдавая себя, очень даже стоило. В конце концов, раскрыть себя – с этим никогда не поздно успеть. Пересчитывая проплывавшие перед ним силуэты неприятельских танков, Терцев уже прикинул в уме, каким образом они предпримут такую попытку. Десяток длинноствольных «четверок» с грохотом молотили по шоссе на полном ходу. Десанта на броне не было, все люки задраены. Вероятно, на пополнение к фронту форсированным маршем спешно выступила неприятельская танковая рота. Причем рота не опасалась налета советской авиации, пользуясь низкой ночной облачностью. Когда Терцев вновь оказался за рычагами, все его дальнейшие действия были уже четко рассчитаны. Запуск двигателя «тридцатьчетверки» совпал с прохождением мимо них середины немецкой колонны. Он потонул в общем гвалте двигавшейся мимо техники. Начало их движения из кустов на обочине в сторону шоссе пришлось на тот момент, когда замыкающий немецкий танк проходил изгиб дороги в нескольких десятках метров впереди.

– Слева чисто! – прокричал спустившийся с башни в боевое отделение Епифанов.

Быстро нырнув в кювет так, что едва не зацепил стволом пушки землю, Терцев выскочил на шоссе. Рванув рычаги, поднимая клубы пыли, выровнял машину на дороге. В следующие несколько секунд догнал замыкающий танк и пристроился ему в хвост на уставной дистанции. Липкий пот из-под шлемофона ручьем струился по лицу, заливал и щипал глаза. Но капитан этого не замечал, вцепившись в рычаги так, что побелели костяшки пальцев. Рота еще увеличила скорость до максимальной. Все смешалось: бешеная тряска, рев двигателей, лязг гусениц, едкая пыль и удушливые волны выхлопных газов прямо в лицо. Не отставая, в начинавшемся утреннем рассвете они летели вместе с колонной на восток – прямо к линии фронта.

Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. В такт движению в голове стучали не мысли, а какие-то обрывки, смысл которых сводился к одной короткой, рубленой фразе: «Вперед, только вперед!» Старшину Терцев не видел, но ощущал его присутствие позади себя. Двумя руками вцепившегося в танковое орудие Епифанова мотало на сиденье наводчика по башне из стороны в сторону. Гимнастерка на нем насквозь промокла от пота. Но верхний люк был приоткрыт, а пулемет готов к бою. Заставив себя немного успокоиться, Терцев попытался определить их местонахождение. Понятно, что точно это было не сделать. Но можно было предположить, что с того момента, как они последний раз рассматривали схему Епифанова, до фронта оставалось несколько километров. Если старшина не ошибался, дорога должна была заворачивать и проходить как раз мимо того участка, на котором немцы отодвинули свои позиции от реки. Значит, перед этими позициями немецкие танки неминуемо остановятся. А там – один рывок до береговых холмов, внизу под которыми река с песчаным плесом вдоль берега, ведущим к понтонной переправе. Умом Терцев понимал, что сделать этот рывок успешно, да еще среди бела дня – шанс один из ста. Но ведь они давно живут именно при таком раскладе…

«Внезапность, скорость и дерзость», – оскалившись в открытый люк, мысленно проговорил капитан. Рука потянулась к левому нагрудному карману. «И кое-что еще».

На секунду прижав ладонь к груди, он почувствовал, что успокаивается. Уверенно, двумя руками, покрепче ухватился за рычаги…

Без остановки промолотили около получаса. Когда колонна стала забирать влево и пошла на север, у Терцева снова учащенно забилось сердце. Значит, они все рассчитали верно. Открывавший несколько раз на ходу башенный люк Епифанов пытался осматривать окрестности. Высовываясь, набил себе от тряски синяки на груди и руках. Сквозь поволоку тумана было почти ничего не видно. Но вроде бы он рассмотрел справа по ходу движения вдалеке холмы. И туман за ними поднимался более густой. Такой туман бывает от реки.

Пользуясь тем, что еще не полностью рассвело, колонна, не сбавляя хода, уверенно перевалила по бревенчатому настилу через окопы, обнесенные колючей проволокой, миновала по оставленному проходу широкий противотанковый ров и пошла дальше. Можно было предположить, что это вторая или какая-то отсечная линия немецкой обороны. Терцеву уже была ясна основная задача ночного марша, стоявшая перед немецким командиром танковой роты: как можно быстрее до наступления светлого времени суток добраться до места новой дислокации, пользуясь темнотой и туманом. Проскочили мимо каких-то артиллерийских позиций на опушке леса. Затем потянулись ряды сваренных из железнодорожных рельсов противотанковых ежей, бетонные надолбы и просто валуны, наставленные вдоль обочины. Капитан сократил расстояние до впереди идущей машины, стараясь держаться к ней как можно ближе. Замелькали полуразрушенные строения, хаты с соломенными крышами, проскочили какой-то приземистый каменный сарай. Единой вереницей втянулись в деревушку и стали проходить ее насквозь по главной улице, широкой и грязной. У домов разглядели несколько грузовиков и замаскированные во дворах пушки, смотревшие в сторону реки. Все это мелькало перед глазами сквозь клочья тумана, то рассеивающегося, то вдруг опять становившегося густым и почти непроглядным.

А потом колонна внезапно остановилась. Терцев машинально посмотрел на приборы. Топлива в баках оставалось совсем немного, но двигатель пока что работал ровно и уверенно. Порыв ветра окончательно сдул с них одеяло тумана, и капитан четко увидал стоявшие веером перед ним немецкие танки. Их «тридцатьчетверка» приткнулась к корме ближайшей немецкой машины. Там откатили башенный люк, и теперь высунувшийся по пояс немецкий танкист в черной блузе с любопытством их разглядывал. Терцев встретился с ним взглядом. Танкист повернул голову и кому-то указал пальцем в их сторону. Утопая почти по колено в грязи после недавно прошедшего дождика, к «тридцатьчетверке» пробирались по деревенской улице двое немецких солдат с винтовками за плечами. Оружие было за спиной, пока шли только проверить. А судя по долетавшим недовольным восклицаниям, которыми обменивались солдаты – явно при этом матерились на своем языке по поводу грязищи, по которой им приходилось с таким трудом передвигаться. Кажется, один даже что-то недовольно прокричал немецкому танкисту, видимо, по этому поводу. Значит, минута у них еще точно есть. Откинувшись на сиденье, капитан прокричал Епифанову внутрь башни:

– Что там, наверху?

– Река, капитан!

Епифанов скатился на дно боевого отделения. Быстро сообщил:

– Мы на краю деревни. Впереди окопы, но в них никого. Затем поле метров на пятьсот. Опушка леса, холмы, а за ними река. Все, как мы считали.

– Рвем напрямки до холмов.

– Да.

Совсем рядом раздались хлюпающие шаги. Терцев осторожно наполовину прикрыл свой люк. Было слышно, как снаружи что-то прокричали, затем послышался громкий чавкающий шлепок и отчаянная ругань, не требовавшая перевода. Видимо, один из подходивших к их танку солдат поскользнулся и упал в грязь. Нахлобучив на голову немецкую каску, Епифанов вынырнул из башни «тридцатьчетверки». Рядом немецкий танкист смеялся с высоты своей машины, а поднимавшийся из грязи пехотинец, надо полагать, осыпал проклятьями все танковые войска, вместе взятые, превратившие своими гусеницами улицу в непролазное месиво. Его товарищ, задрав голову, посмотрел на появившегося Епифанова и о чем-то строго его спросил. Старшина кивнул немцу с серьезным видом, огляделся по сторонам и громко прокричал внутрь танка:

– Давай, капитан!

Взревел двигатель «тридцатьчетверки». Еще не сообразившие, что происходит, немецкие солдаты, снова обрызганные грязью с ног до головы, в очередной раз обменялись возмущенными репликами в адрес танковых войск. Недоуменно смотрел на них из своего люка немецкий танкист, забыв стереть с лица улыбку, на глазах становившуюся растерянной. Расшвыривая чернозем выше собственной башни, «тридцатьчетверка» вывернула из-за немецкого танка и устремилась в сторону передовых окопов. Уходя с возможной линии огня, который могла открыть им в спину раскиданная по деревне вражеская танковая колонна, Терцев бросил машину во двор. Сломал плетень, с грохотом сбил угол хаты. В мгновение ока снова выскочил на дорогу уже на самом краю деревни. Из последнего дома посыпались на улицу солдаты. И тут же побежали обратно. Кто-то падал в грязь и уже больше не поднимался. Терцев не мог видеть, но по коротким щелчкам сверху, заглушаемым ревом двигателя, понял, что это работа Епифанова. Высунувшись из башни, старшина, которого швыряло в люке из стороны в сторону, умудрялся на ходу бить по немцам из пулемета. За околицей по ним выстрелили из фаустпатрона. Граната прошла над моторным отделением и разорвалась с другой стороны в немецком окопе. Терцев успел заметить только яркие языки синего пламени слева от себя по ходу движения. Что в окопе произошла детонация, понял с башни Епифанов. Он же успел увидеть второго изготовившегося к стрельбе фаустника. Делая запрещающие жесты руками, к фаустнику бежал офицер. Видимо, немцы натащили и хранили здесь у своих окопов что-то особо взрывоопасное, и стрелять вблизи было нельзя. Выпущенная старшиной очередь заставила залечь в грязи обоих – и солдата, и офицера. Второго выстрела из фаустпатрона по их танку не последовало. Перемахнув линию окопов, «тридцатьчетверка» стрелой полетела по полю к холмам. Вслед ударили немецкие пушки. Возможно, если бы стреляла всего одна из них, противник добился бы большего успеха. А сейчас разрывы сразу от нескольких выстрелов мешали немецким артиллеристам взять правильный прицел. Да и происходило все слишком стремительно. Терцев рвал рычаги, петляя по ходу движения. Невредимыми они достигли деревьев на опушке. Скрывшись за ними, проскочили короткий отрезок шедшей сквозь поля проселочной дороги и, высмотрев просвет между холмами, скатились по песчаному откосу вниз. Терцев целиком распахнул люк и увидел внизу перед собой реку. Он не успел ни сообразить, что они проделали, пожалуй, самый невероятный участок своего пути, ни обрадоваться, ни вообще почувствовать что-либо – обрезал двигатель. И эта наступившая тишина была хуже раздававшихся только что звуков боя. Попробовал запустить двигатель вновь – безрезультатно. Машина не подавала никаких признаков жизни. По многолетней привычке капитан тут же выскочил наружу и принялся искать причину поломки.

Рядом спрыгнул на песок Епифанов. Вытер ладонью лицо. Сообщил:

– За нами хвост. Пехота по полю бежала. Видел, пока ехали.

Терцев поднял на старшину глаза. Ничего не ответил и снова полез в танк. Ему понадобилось меньше минуты, чтобы найти причину неисправности. Дело было в электрике, на исправление требовалось около четверти часа.

Пока капитан осматривал машину, Епифанов выкинул из башни на песок большую сумку с патронами и принялся сноровисто и быстро набивать пулеметные диски. Закончив с дисками, бегло осмотрел пулемет, поглядел на Терцева. Затем перевел взгляд на башню «тридцатьчетверки», где, изрядно потрепанный, продолжал красоваться бело-сине-красный наугольник.

– Триколор сотри.

– Что? – непонимающе отозвался Терцев, поводя глазами в разные стороны.

– Вот эти полоски трехцветные убери, как минутка будет. – Старшина вытянул руку в сторону танка. И, кивнув на уходившую к блестевшей вдали реке широкую пойму, тихо пояснил: – Тебя там за них не просто расстреляют – четвертуют на месте. Сразу и без разговоров.

Надо было действовать, и действовать быстро. Но, вопреки самому себе, Терцев отчего-то не двигался с места. В голове мелькали обрывки из смутных воспоминаний детства, Гражданской войны. Он продолжал стоять как вкопанный. К горлу комом подкатили вдруг отрешенность и какая-то несказанная грусть. Никогда такого с капитаном раньше не случалось.

Епифанов словно угадал его состояние. Приободрил словами:

– Давай, парень. Ты должен выбраться.

И, закинув на плечо пулемет, жестом остановил Терцева, который, будто очнувшись, тряхнул головой и сделал шаг в сторону старого солдата.

– Я сам с ними разберусь. А ты должен выбраться.

Хищно сощурился, перехватил поудобнее снаряженные диски.

– Там позиция неплохая на взгорке. Заранее заприметил. Посмотрим еще, кто кого.

Терцев все молчал.

– Да черт с ним, с танком – пошли пешком! – хрипло проронил наконец.

– Нет. Так не оторвемся.

– Тогда давай через реку вплавь! Вместе! – совсем уже от отчаяния выпалил капитан.

– Не выгребем, – отрицательно покачал головой старшина. И спокойно добавил: – А если и выгребем, то среди бела дня подстрелят и утопят. Не немцы, так свои.

Терцев стоял, только сжимая и разжимая кулаки.

– Так надо! – уже уверенно направляясь в сторону холмов, на ходу повернул голову Епифанов. – Каждый должен делать то, что должен…

Говорят, что, уходя, лучше не оборачиваться. Все-таки украдкой он быстро обернулся еще раз и довольно улыбнулся в усы, увидев, как фигура танкиста метнулась к машине. Громыхнул вскрываемый ящик с принадлежностями.

«Он выберется. Потому что так надо, так должно быть».

Епифанову вдруг стало легко и спокойно. Широким шагом он добрался до взгорка. Их танк отсюда видно не было. Не торопясь, спокойно установил пулемет. Проселочная дорога просматривалась отлично. В сектор обстрела сверху также попадали приличные части поля слева и справа от нее. Все, кто пойдет ему навстречу, будут как на ладони.

«В польской земле останешься», – сказала тогда ему, молоденькому солдату пулеметной команды гренадерского полка, пожилая цыганка в цветастом платье. Дело было в варшавском лазарете в 1915 году. Помнится, накинув шинель, Епифанов прогуливался по двору, баюкая на перевязи забинтованную простреленную левую руку. Русские войска готовились Варшаву тогда оставить. Видя, как расстроился солдатик, цыганка уточнила: «Не скоро. Еще долго поживешь. Но ляжешь здесь».

Вспоминая ту цыганку, он всегда недоумевал. Из Царства Польского он тогда благополучно отступил вместе со своим полком. А пять лет спустя, весной 1920-го, спарывал со своей шинели такой же наугольник, что нарисовал по какому-то наитию, что ли, на своем танке этот славный русский парень-танкист. Вот уж чего Епифанов совершенно не ожидал увидеть четверть века спустя, так это добровольческий наугольник! Но он ничего не забыл. Тогда от промозглой набережной Новочеркасска в суматохе эвакуации полк – уже другой, из состава Белой армии генерала Деникина, – ушел на транспортах в Крым без них. Он их не судил – они на тот момент сделали все, что могли. Просто на войне так бывает. У них полностью закончились патроны. Город будто притих перед приходом красных. В мартовском воздухе прозвучала команда их последнего начальника не успевшей на погрузку пулеметной команды, штабс-капитана с нашивками за ранения на рукаве:

– Пулеметы и винтовки в воду, кокарды и погоны снять, шевроны спороть!

Убедившись, что все в точности исполнено, командир отдал последнее распоряжение:

– Разойдись!

Никто не двинулся с места. Повернувшись, штабс-капитан первым отошел за угол. Через три секунды треснул одинокий револьверный выстрел… Сколько ему было, тому штабс-капитану? Да, наверное, лет тридцать. Как и этому танкисту. А нашивок за ранения было штук десять, от кисти до локтя. За Великую войну и уже за Гражданскую. Епифанов это отчетливо тогда запомнил. На всю жизнь. Как и то, что выбор они свой делали добровольно. И от этого почти уже не могло стать страшным что-то еще в жизни. Да и в смерти, пожалуй, тоже…

В Польшу второй раз его занесло в том же 1920 году. Уже в составе наступавших на Вислу войск Рабоче-Крестьянской Красной армии. Он вспоминал цыганку, подсознательно, видимо, ожидая исполнения предсказания. Хоть и гнал прочь подобные мысли. Но и в тот раз он сумел выбраться. А сейчас… сейчас будет то, что должно быть. Теперь это он уже знал совершенно точно. И страха не было…

До деревеньки, которую они так лихо, с грохотом, лязгом и стрельбой, проскочили четверть часа назад, было километра полтора. Все сходилось с его расчетами – через пару минут он услышал гулкий топот солдатских сапог по скошенному жнивью. А еще через полминуты увидал бегущих трусцой немецких солдат.

«Отъездились на своей технике, – ухмыльнулся про себя Епифанов, – не сорок первый год. Походите и вы теперь пешком».

Топот приближался. Прищурившись, из своего укрытия Епифанов уже различал потные, перекошенные и оскаленные лица солдат. Сдвинутые на затылок каски, расстегнутые короткие мундиры с закатанными рукавами, схваченные ремнями в талии. Широкие штаны, заправленные у кого в сапоги, у кого в ботинки с гамашами. Колыхалось в такт движениям единообразно пригнанное снаряжение. Большинство вооружены винтовками. Кое у кого автоматы. Двое с фаустпатронами. И офицер с «парабеллумом» в одной руке и снятой фуражкой в другой. Этих надо убирать первыми. Бегут по двум сторонам дорожной колеи, на которой явственно отпечатались следы гусениц их недавно проехавшей здесь «тридцатьчетверки». Охранение вперед не послали – торопятся. Видать, здорово мы их зацепили за самолюбие. Что ж, на нем и погорят.

Продолжая внимательно изучать противника, Епифанов машинально четкими отработанными движениями выкладывал перед собой все необходимое для боя: три дополнительных снаряженных диска, пару «лимонок» для ближнего боя. Старую погнутую отвертку с треснувшей деревянной ручкой воткнул в землю рядом, под правую руку. В уже установленном на сошки пулемете он был уверен (все было вычищено, смазано и отрегулировано собственноручно), но бывает всякое – вдруг патрон заклинит или гильзу перекосит во время стрельбы. Негромко защелкнул первый диск, легонько прихлопнув по нему рукой. Приник к прицелу, определяя цели и порядок их уничтожения. Приближающихся противников насчиталось десять. Нет, одиннадцать. Пехотное отделение, усиленное ручными противотанковыми средствами. Дальше в поле за ними вроде никого. Против них – один русский пулемет. Что ж, встретим. В убийственную западню они ломились сами. Если отработать четко, короткими очередями, патронов хватит с лихвой. Еще и на салют останется. Правда, вот над чьей могилой, раньше времени судить не стоит. Ладно, всему свое время. И всем…

Германцы были уже совсем близко. Выжидая, Епифанов разглядывал их лица. В основном мальчишки, включая лейтенанта в высоких щегольских сапогах и с залипшей от пота белобрысой шевелюрой, выстриженной на затылке и висках. Охоту затеял явно он. Опрометчиво. Самым последним размеренной трусцой двигался автоматчик в грязно-коричневой камуфляжной куртке. Из-под куртки торчал ворот обшитого галуном мундира – фельдфебель или унтер-офицер. Он единственный из запарившихся и глядевших себе под ноги своих товарищей вертел на бегу головой, осматривая окрестности. Чутье подсказало Епифанову – вот с ним придется повозиться. Начать с него? Нет, первыми надо валить фаустников, а не то наделают они бед капитану Терцеву…

Расстояние стремительно сокращалось. Сколько прошло времени, как он ушел от танка? Минут десять или чуть более того. Капитан говорил, у него работы на четверть часа. Ну еще как минимум пять минут огневого боя Епифанов мог гарантировать танкисту при любом раскладе. Почти пора…

Каски у них мало изменились с 1916 года. По таким каскам вел огонь пулеметчик гренадерского полка Епифанов аж до самого трижды клятого Брестского мира. Даже когда уже почти все бросили фронт. Потому что Родина всегда за спиной, по твою сторону линии фронта. Теперь вот опять на него бежали гренадеры, правда чужие. А еще бегали красные, поляки… Господи, сколько же он стрелял!.. Так что, все как в 1916-м? Конечно, нет – все совершенно по-другому. Но с этими, в касках, все равно не было и не может быть другого разговора, что бы ни происходило у нас. С ними за четверть века ничего не изменилось. Да и за сотни лет тоже, с чудского льда древнего побоища ничего не изменилось. Впрочем, каждый должен делать то, что он должен. Все, пора. Он потер переносицу и сосредоточился, в очередной раз превращаясь с пулеметом в единое целое.

Неожиданно раздавшийся гортанный окрик фельдфебеля заставил немцев перейти на шаг, а кого-то и вовсе остановиться. Лейтенант тревожно заозирался по сторонам. А фельдфебель указывал рукой прямо на взгорок, за которым затаился русский пулемет. У Епифанова, который видел все, не дрогнул ни один мускул. Он точно знал – его они видеть не могли. Просто опытный противник вполне логично предположил, а скорее просто почуял, где может быть засада.

Из-за облака за спиной выглянуло солнце и ударило остановившимся немцам в глаза. Ничего лучшего нельзя было и пожелать. Все, что могло, сложилось в его пользу. Может, все-таки ошиблась цыганка?.. Епифанов спокойно взвел затвор и плавно нажал на спусковую скобу…