Текст книги "Черный амулет"

33

Пошатываясь, с сигаретой в одной руке и недопитой рюмкой водки – в другой, Борис пошел отпирать. Он чувствовал, как крадется за ним по пятам тишина.

Звонок прозвучал более настойчиво.

Борис приставил веко к глазку. Все пространство за дверью занимала улыбающаяся ряха начальника циркового отдела кадров Иванова.

Пошатываясь, бывший прапорщик вошел в квартиру. Сперва он молча протянул Борису бутылку «Белого аиста». Затем спросил:

– Ты один?

– Один.

– Где сестра?

– Она звонила, – сообщил Борис. – Я сказал, что вы приедете ночевать, а она сказала, чтоб я не доверял никому из друзей, даже Кофи.

– Не нравится мне это, – Иванов покрутил головой. – Уже темно… Слушай, она никогда у тебя детективной литературой не увлекалась?

– Да вы проходите, дядя Сергей… Она вообще, кроме Агаты Кристи и Жоржа Сименона, ничего не читала и не читает.

– Тогда дело дрянь, – тяжко вздохнул Иванов и упал в кресло. – Решила Екатерина Васильевна в Шерлока Холмса поиграть.

Сто пятьдесят килограммов рухнули с высоты примерно одного метра. Кресло громко треснуло. Иванов с неожиданной при такой комплекции прытью вскочил.

Борис выпустил из рук рюмку. Водка забрызгала брюки гостя.

– Извините, дядя Сергей!

– Ничего. Водка пятен не оставляет.

Это ты меня извини. Я в это кресло больше не сяду.

С великими предосторожностями Иванов уселся в другое кресло.

– Рюмку? – спросил Борис.

Бывший прапорщик смерил его таким взглядом, каким некогда встречал молодое пополнение. К чему лишние слова?

– Жить без него не могу, – признался Иванов, разливая по рюмкам коньяк. – Это алкоголизм.

– Ну что вы, дядя Сергей! – запротестовал Борис. – Разве вы алкаш?

– Да, – твердо сказал Иванов и поднял рюмку. – Я алик.

Они выпили. Борис задумчиво молвил:

– По-моему, алики лишены самокритики. Ни один алик не признается, что он алик.

Иванов немедленно налил еще.

– Пока ехал к тебе, истерпелся, – с застенчивой улыбкой пояснил он. – Тут, Борька, самокритика ни при чем. Тут все объективно. Если человек каждый Божий день выпивает, он алкоголик. У него устойчивая зависимость. Он без бутылки ни на шаг. Смотри, до чего дошло. Боевой друг, командир, просит переночевать с детьми. В семье горе, творятся непонятки. А я приезжаю с бутылкой. Спаиваю двадцатилетнего пацана.

– Ну что вы, дядя Сергей, вы ж видели, я и до вашего прихода хлебанул.

– Видел. Будь здоров! – Иванов опрокинул вторую рюмку. – Разве я не понимаю, в каком ты сейчас состоянии? Говорят: многие от водки в петлю полезли.

А кто считал, сколько народу водка от петли спасла?

– Точно. Я потому и пью сейчас, – кивнул Борис и выпил. – После третьей рюмки уже кажется, что мама вот-вот вернется.

Большое круглое лицо Иванова сморщилось. Из глаза выкатилась слеза. Она с трудом преодолела жирную складку и поползла по щеке.

– Вернется, Боря, непременно вернется! – пробормотал начальник отдела кадров Петгосцирка. – Все будет хорошо.

Давай-ка еще по одной…

34

Катя очнулась на разбитой мостовой.

Она лежала в выбоине, как раненый красноармеец в воронке. По лицу струилось что-то горячее. Не сразу дошло, что это кровь из расквашенного носа.

Прямо перед ней зиял прямоугольник складского коридора, едва освещенный желтой лампочкой. Девушка повернула голову на шорох уносящихся шагов. Прочь от склада убегал какой-то белый субъект.

Катя никогда прежде не видела, чтобы люди перемещались с такой скоростью без помощи механизмов.

– Я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе…

Бодрые звуки уже едва доносились.

Видимо, пьяницы с песней отправились по домам. Поэтому известная танцевальная мелодия звучала в ритме походного марша.

Катя попробовала подняться. Зацепилась левой ногой за правую и свалилась обратно в свою выбоину. Что-то звякнуло. Пошарив под собой, девушка нащупала баллончик со слезоточивым газом.

Она провела рукой по лбу. Его украшала здоровенная шишка. Катя поморщилась от боли. Казалось, болело везде.

Положила пальцы на живот. Прислушалась. На третьем месяце беременности такие приключения крайне нежелательны.

«Папа! – пронзила ее мысль. – Папочка!» Ей удалось встать на ноги. Вроде бы ничего не сломано. Непрерывно слизывая кровь с верхней губы, она захромала в склад.

Свет горел только в туалете. Слева и справа темнели огромные двустворчатые двери. Держа баллончик наготове, Катя принялась открывать их одну за другой.

Потом нашаривала на стене выключатель.

От страха ее и без того большие глаза распахнулись на пол-лица. Вот здоровенные ящики из неструганых досок. Катя походила среди них, пытаясь сквозь щели разглядеть содержимое. Какие-то станки.

Скорей, скорей.

Скорей. Она перешла в склад, заполненный мешками. Крупы, сахар, мука, макароны. Побродила с минуту среди мешков. Взобралась на стремянку, заглянула на верхние стеллажи. Коробки, коробки, коробки. Господи, да где же он?

Меньше всего времени провела Катя в помещении, заставленном вдоль стен большими белыми холодильниками. Сразу было видно, что никого здесь нет. Что натворил человек, который едва не убил ее бронированной дверью?

Вот и склад с тканями в рулонах. Катя, прихрамывая, обежала его рысцой.

Мысленно она прощалась с отцом. Слишком все сходилось. Слишком все по-кондратьевски. Человек исчезает. Сначала все надеются вот-вот его найти, но не находят уже никогда…

На глаза попал кумачовый транспарант:

«ООО „Тоусна“ – оптовая торговля всем, что вам угодно!»

– Папа! – рыдая, закричала Катя. – Папочка!!!

Она выбежала из склада на улицу. Закусила губу. Погода резко переменилась.

Накрапывал мелкий дождь. Осень разделалась с летом в считанные минуты.

Катя зашагала вдоль стены с колючей проволокой. Все быстрее и быстрее. Перешла на бег. Стена ушла вправо, а Катя пустилась через пустырь к виднеющимся вдали многоэтажным домам.

Девушка никогда не была в этом микрорайоне. Она бросалась от дома к дому, от подъезда к подъезду. Легкие не привыкли к таким нагрузкам, и не хватало воздуха. В груди болело, как после институтского кросса.

Дворы были пустынны. В домах светились редкие окна. В удаленных от центра города кварталах люди ложатся рано. Почти как в деревне. Им долго добираться до работы.

Катя обернулась на злобный, хриплый лай. На нее неслась крупная собака. Девушка не успела понять, какой породы.

Она выставила перед собой руку с баллончиком.

– Эльза, фу! – раздался женский крик. – Эльза, ко мне!

– Пыш-ш-ш-ш…

Собака успела увернуться от белого облачка. Отскочила и потрусила на зов хозяйки, то и дело оглядываясь на Катю.

Теперь Катя разобрала: это был доберман-пинчер.

От крыльца отделилась женская фигура.

– Вы зачем в животных из баллончика? – произнес визгливый голос. – Что вам собачка сделала?

– Ах, оставьте, женщина, не до вас," – пробормотала Катя, ускоряя шаги.

– Как это не до меня?! – возмутилась хозяйка добермана. – Вы только что хотели мне собаку искалечить!

Через плечо Катя бросила:

– А мне плевать на тебя вместе с твоей шавкой. Еще раз увижу без намордника – обеих удавлю!

В горле у женщины заклокотало, она порывалась что-то сказать, но звуки упорно не желали складываться в слова.

Катя перешла в соседний двор. «Папа, папа, – повторяла она про себя. – Милый папа. Где же ты? Что с тобой сделали?!»

Наконец на стене одного из подъездов она увидела таксофон. Сорвала трубку.

Нажала кнопки. После нескольких длинных гудков услышала:

– Милиция. Дежурный слушает.

35

Теплые волны набегали на горячую гальку пляжа. Небо без единого облачка далеко впереди сливалось с водной гладью. Мимо пляжа двигался белый прогулочный катер. Видны были головы пассажиров в бейсболках и соломенных шляпах. Поблескивали стекла солнцезащитных очков.

Из-за дальнего мыса показалось судно на подводных крыльях. Оно стремительно догнало и перегнало катер. К берегу помчались белые бурунчики. Василий Константинович отложил газету и посмотрел «Ракете» вслед.

«В Алушту, должно быть, – подумал полковник в отставке. – Или уж до самой Ялты». Он с наслаждением раскинул руки. Ласковые лучи гладили немолодое тело.

– Папа, иди к нам! – раздался призыв Бориса. – Смотри, какие здесь мидии!

Сын стоял по грудь в воде рядом с уходящим вверх утесом. На голове у него была маска. Виднелся ярко-красный загубник трубки. Он держал что-то в поднятой руке.

– А вот еще, Борька! – услышал Василий Константинович мелодичный голосок дочери. – Ими вся скала покрыта!

Папа, правда, иди к нам!

На Кате тоже была маска с трубкой.

– Не пойду, – засмеялся Кондратьев. – Я и так вынужден ужинать жареными мидиями. Не хватает еще, чтобы я эту дрянь собственными руками собирал!

Дети сложили на выступ утеса добычу.

Мелькнула голая Борькина спина, затем его полосатые желто-синие плавки, купленные прямо на судакском пляже. Последними скрылись под водой зеленые ласты.

Следом за братом нырнула Катя. Василий Константинович с умилением видел, как ушло под воду гибкое тело дочери в бордовом купальнике.

Вот так каждый день. Отдерут от прибрежных скал штук сто ракушек. Вечером разведут в винограднике квартиродателя костер и поджаривают себе живых моллюсков прямо в панцирях на железном листе.

Можно ли это есть? Боря с Катей вопят, что им вкусно. Что это деликатес.

Кондратьев мог поедать мидий, лишь обильно сдабривая майонезом и солью.

Под водочку. Ради детей на какие жертвы не пойдешь?

Он снисходительно улыбнулся и обвел глазами пляж. Розовые тела. Белая крупная галька. В Крыму мало песчаных пляжей.

Улыбка застыла на губах. В полуметре от полковника лежало еще одно тело.

Оно было заметно бледнее прочих. Оно было совершенно белое. На Василия Константиновича глядели идиотские глаза утопленника.

Это были глаза его отца. «Нет! Не может быть! – хотел крикнуть Кондратьев. – Это сон. Папа жив!!!»

Полковник посмотрел в спасительную даль. Зрение зацепило еще одно поразительно бледное, не пляжное тело. «Мама! – дико заорал полковник и тут же осознал, что никто не слышит этот крик, кроме него самого. – Мама, не умирай!!!»

Ему показалось, что он вскочил, бросился трясти своих родителей. Это наваждение, они просто задремали. Папу с мамой разморило на черноморском солнышке.

Глаза бесстрастно заметили смертные синие следы на морщинистой материнской шее.

– Нет! – закричал полковник. – Нее-е-ет!!!

Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Его словно спеленали и положили перед экраном смотреть фильм ужасов.

Рядом с телом Любови Семеновны он обнаружил Елену Владимировну.

Жена лежала на спине с перекошенным от ужаса лицом. К пляжным камням ее пригвождали четыре стальных зуба. Черенок вил контрастно выделялся на голубом фоне крымского неба.

– Только не это, – простонал полковник и повторил: – Нет, только не это!

В поисках спасения Василий Константинович обратил глаза к морю. Там, где только что плескались дети, он увидел две ракушки колоссальных размеров. В рост человека. В каждой мидии было около двух метров длины.

Они наполовину высовывались из воды. В солнечных лучах серебрился перламутр на черных створках. Створки были приоткрыты.

Внезапно полковник рассмотрел растянутые вдоль створок лица собственных детей. Растянутые почти на два метра, они смотрели на него из Приоткрывшейся щели. Глаза их то и дело подмигивали.

Василий Константинович взмахнул руками. Вернее, его руки произвели какие-то движения.

Предсмертная судорога изогнула ноги.

Вздрогнуло могучее некогда тело.

Конвульсия отбросила назад безухую голову. Полковник сильно стукнулся затылком о боковую стенку холодильника.

Никакой боли от этого он не почувствовал. Ему не суждено уже было испытывать боль.

36

Положив трубку, майор Туровский нажал клавишу селектора:

– Алексей Ильич! Вопрос.

– Что там еще? – недовольно спросил подполковник Киселев и отставил подстаканник.

– Тут снова позвонила одна чокнутая, некто Екатерина Васильевна Кондратьева. Первый раз три часа назад она просила выслать машину на Волховское шоссе.

Ее отец там – охранник складов фирмы «Тоусна». Кондратьева опасалась, что отца могут убить. Говорила, что в последнее время из ее семьи исчезают люди, потом их находят мертвыми…

– Типичная мания преследования, – пробормотал Киселев и потянулся к чаю.

– Виноват, не расслышал, Алексей Ильич? – переспросил Туровский.

– Мания преследования, говорю.

– Так точно, я это сразу понял.

Подполковник отхлебнул ароматную горячую жидкость и приказал:

– Дальше давай.

– Даю дальше. Только что эта Кондратьева звонила опять. Говорит, что приехала к отцу на работу. Склад «Тоусны» вскрыт. Сторожа, ее отца, нигде нет.

– Ограбление?

– Она утверждает, что долго наблюдала за складом, ожидая нашу машину. Оттуда ничего не выносили. В поисках отца она обежала все помещения. С дверей сорваны замки, но материальные ценности на месте. Во всяком случае – большая часть.

– Слушай, Туровский, а может, она обкуренная? Может, это глюки?

– Речь нормальная, Алексей Ильич.

Несмотря на волнение, логически стройная… Еще заявительница утверждает, что, пока она ждала милицейскую машину возле склада, ее пытались увезти с собой двое бритоголовых на белой «Ауди». Она отбилась с помощью баллончика. Принялась звонить и стучать в дверь. Дверь склада неожиданно распахнулась и сшибла заявительницу. Когда к ней вернулось сознание, какой-то человек убегал в сторону шоссе.

– Ох, майор, что ж за дежурство такое выдалось? – сокрушенно вздохнул Киселев. – Не дадут спокойно чайку попить.

– Вроде и понедельник только что закончился, а облегчения никакого, – поддержал начальника Туровский и замолк в ожидании решения.

– Речь логичная, говоришь? – задумчиво повторил подполковник. – Не хочется, понимаешь, опять шум по пустякам поднимать. С этим саквояжем на Собчаковской, видишь, как облажались.

Говорят, до самого мэра дошло.

– Ну уж тут нашей с вами вины нет, – поспешил успокоить майор. – Мы все сделали по инструкции. Мы не виноваты, что в саке бомбы не оказалось.

– По инструкции, по инструкции…

Ладно. Давай направляй на Волховское ближайшую патрульную. Пускай посмотрят и доложат. Если у заявительницы не галлюники, вызывай опергруппу угрозыска. Раз склады вскрыты, – значит, что-то стибрили. Верно я рассуждаю?

– Так точно, Алексей Ильич! Склады – это склады.

37

В автобусе Кофи наконец разглядел себя. Видок еще тот. Сколько ни отряхивался он, стоя на остановке, всюду видна была мука – на джинсах, на любимой клетчатой рубашке, на куртке. В волосах мука смешалась с потом в клейкое тесто.

Кофи попытался было выковыривать его пальцами, но ничего не вышло. Тесто вылезало лишь вместе с волосами. Нужна была вода.

Хуже муки были кровоподтеки и ссадины. Такого негра редко встретишь в России. В муке, в крови и, что самое ужасное, трезвый.

В автобусе молодой вождь принял позу Сократа. Подобно великому мыслителю, он обхватил голову руками и прижался носом к окну. Сидел и сглатывал собирающуюся во рту кровь. Хоть грязной головы и разбитых губ не видно.

Пассажиров было трое или четверо.

Они направлялись в центр одним из последних автобусов. Кофи старался не привлекать внимания, поэтому ни на кого не смотрел и вообще не производил никаких лишних движений. Он позволил себе лишь дышать.

Тем не менее боковым зрением он ловил на себе любопытные взгляды. «Нет, это никуда не годится, – думал Кофи. – Нужно что-то предпринять».

За стеклом автобуса делалось все оживленнее. Вот и проспект Маршала Жукова.

Здесь уже сверкали рекламные огни. Кофи рассматривал людей на тротуарах.

Ему не нравилось, что вид у них у всех совершенно праздный. От безделья они с удовольствием запомнят странного негра.

Еще ему не нравилось обилие милиционеров. То и дело по проспекту проносились автомашины с мигалками. В пешей толпе граждан милиционеры то и дело попадались парами.

Мелькали рестораны, гостиницы, бары и казино. Светились витрины ночных магазинов. Проплывали заставленные под потолок бутылками киоски.

Слева и справа темнели громады офисов. Зато уж если встречались жилые дома, то в них светилось куда больше окон, чем в дальних новостройках.

Проспект Маршала Жукова влился в улицу с красивым революционным названием – проспект Стачек. После каждой остановки в салоне делалось многолюднее.

Уже не хватало сидячих мест. Остро пахло смесью алкогольного и табачного перегара. Скоро автобус пересек Обводной канал и Фонтанку. Это уже самый центр.

Кофи вышел перед тем, как автобус свернул на Невский. В залитом ярким светом киоске он выбрал самую дешевую водку и сливочный рулет в вакуумной упаковке. Кофи обошел киоск и уселся на металлическую решетку газона.

Глазом открывать водку вождь пока не научился. Поэтому достал перочинный ножик. На нем не должно быть крови.

Кофи не поленился прополоскать нож под краном в туалете «Тоусны».

Сорвав крышечку, он сделал два больших глотка. Водка обожгла разбитый рот.

Кофи раскрыл как можно шире рот и заглотил огромный кусок рулета. Жевать было больно. Даже такое нежное блюдо.

Проглотив все заглоченное, вождь отдышался. Он так проголодался, что по инерции все еще набегала слюна. Не все сразу. Кофи закурил. Чем труднее работа, тем вкуснее сигарета.

Отхлебнул еще. За четыре года в России он научился находить особую прелесть в смаковании водки. Хотя многие русские умудряются крепко пить и при этом не выносят водочного запаха.

Кофи нравились небольшие бодрящие глотки. Он любил прополоскать водкой рот, горло. Многие русские даже наблюдали за такими процедурами с содроганием.

Питерские аборигены хлопали Кофи по плечам и говорили: «Высший пилотаж!» Сейчас водка хоть и обжигала кровоточащие десны и губы, но и заживляла, дезинфицировала.

Еще рулет, еще сигарета. Снова водка.

Медленно накатывало расслабление. Лишь сейчас Кофи заметил, что накрапывает мелкий дождь. Это было приятно.

Части прохожих это, видимо, также было приятно. Они шли без зонтов. Кофи смотрел на петербуржцев, как на марсиан. Они проходили в нескольких метрах от него. Он знал их язык и обычаи.

Однако они находились в разных измерениях. Они жили разными ценностями. По асфальту куда-то шли обычные белые люди, с их многословием, жадностью и углубленным самокопанием. Он в этом чуждом мире купли-продажи выполнял заветы предков.

Надо было поторапливаться, пока не прекратил движение общественный транспорт. Пока не развели мосты на Неве.

Когда бутылка опустела на две трети, Кофи покинул неудобную жердочку, забрался в подошедший автобус и продолжил путь в общежитие.

В полупустом автобусе он сделал еще пару глотков. Люди смотрели на Кофи во все глаза. Кое-кто из них немало повидал в жизни. Но такого чуда не видел никто.

Здоровенный пьяный негр едва держался за поручень. Время от времени он прикладывал к губам бутылку «Русской».

А после пихал в рот огромные куски сливочного рулета.

Вид у него был такой, словно он сперва хорошенько подрался, а затем долго лежал в канаве. «Наш парень! – с затаенной гордостью думали простые люди. – Небось и матом ругается будь здоров…»

Словно прочитав мысли окружающих, рослый, плечистый негр встряхнул грязной головой и заявил:

– Все это херня!

И немедленно выпил. Мужчины, женщины, старики и немногочисленные дети, ехавшие в столь поздний час, радостно закивали, заулыбались. Стали переглядываться. Люди словно поздравляли друг друга. Даже в негре они встретили своего.

Хорошо сказал! Вот какова наша сила!

Дадим достойный ответ Чемберлену!

Скоро автобус затрясло на мостовых стыках. Кофи вышел за остановку до общежития, сопровождаемый ласковыми взглядами простых людей. Он побрел по широкому тротуару Пискаревского проспекта, сжимая в одной руке водку, а в другой – остатки приторно-сладкого рулета.

Первый же встреченный патруль застыл в немом изумлении. На асфальте выписывал замысловатую кривую негр.

Милиционеры невольно преисполнились той же симпатией к черному парню, что и пассажиры автобуса. У российских собственная гордость.

– Вот это по-нашему! – воскликнул один.

– Свой человек, – согласился другой. – А еще говорят: черные – не люди.

– Загребем? Мы ж пока только четверых сдали.

Старший патруля сдвинул кепи на глаза и поскреб затылок.

– До плана еще искать и искать, – сказал он. – Но, если он иностранец, лучше не связываться. Потом замучаешься объяснительные записки писать.

– Ну так давай загребать не будем, а только лупцанем? – предложил милиционер в бронежилете. – И ребят можно позвать с противоположной стороны. Нас они всегда приглашают…

Предложение выглядело заманчиво.

Патрульные развернулись и направились вслед за Кофи Догме. Здесь, вдали от центра, прохожих было немного, но ни один из них не отказал себе в удовольствии понаблюдать за пьяным вдребадан темнокожим.

Старший сержант на ходу передал по рации сообщение на противоположный тротуар Пискаревского проспекта. «Спускаемся в подземный переход», – был лаконичный ответ.

Четверо милиционеров окружили мулата как почетный эскорт. Кофи не выказывал ни малейшего беспокойства. Шел себе и шел, покачиваясь и путаясь в собственных ногах.

– Документики, гражданин, – начал для затравки один из милиционеров.

В ответ раздалось что-то нечленораздельное. Кофи и не подумал останавливаться.

– Вы что, гражданин, не слышите? – грозно повторил кто-то. – Предъявите документы!

– А пошел ты…

Больше от Кофи никто ничего добиваться не стал. Этой фразы было достаточно. Милиционеры закинули за спины автоматы и отцепили дубинки.

Один из них преградил вождю путь.

– Стоять! – приказал он.

– А пошел ты, – повторил Кофи.

В следующую секунду на Пискаревском проспекте словно работала бригада по выбиванию ковров. Кофи свалился от первых же ударов. Каждая дубинка опускалась на него ровно два раза в секунду.

Зазвенела по асфальту водочная бутылка. Вывалились из руки липкие остатки рулета.

– Харэ! – раздалась команда.

«Выбивание ковра» вмиг прекратилось.

– Посмотри, может, наш? – сказал один из сержантов.

Другой нагнулся. Темнокожий лежал без признаков жизни. Милиционер расстегнул один нагрудный карман и достал какую-то черную железку. Сунул ее назад.

В другом кармане оказался зеленый паспорт.

– Зеленый, – сказал сержант, – не наш.

– А чей? Давай светану.

– Гляди, какой герб! Я таких еще не видал…

Они встали в тесный кружок возле Кофи и в слабом свете карманного фонарика стали переводить с английского. Из носа у Кофи текла кровь. Он очнулся.

Приоткрыл один глаз. Посмотрел на блюстителей порядка и закрыл.

– Хрен его знает, – услышал он над собой. – Какой-то Бенин. Что за страна, где?

– Может, тогда загребем? Карманы вывернем, – раздался другой голос. – Страна малоизвестная, проблем не будет.

– Черт его знает – будет или не будет.

А вдруг сейчас в Москве с визитом ихний президент? Помните, Петьку Лукьяненко уволили из органов за то, что трезвых граждан Люксембурга отлупил и отправил в мойку? Потом вдруг выяснилось, что Люксембург – международный финансовый центр и что у нашего мэра там личный счет в банке. А ведь сначала Петька тоже думал, что страна неизвестная и шума не будет.

Все милиционеры разом обернулись на стон.

Негр стоял на четвереньках и силился подняться.

– Ах ты, сука черномазая! – воскликнул тот, кто неоднократно предлагал забрать парня в вытрезвитель. – Крепкий, гад…

Милиционер размахнулся дубинкой и обрушил на спину Кофи страшный удар.

За ним – другой и третий. Кофи повалился набок.

– Подожди, – положил руку на плечо разбушевавшемуся милиционеру старший патруля. – Ты ж ему так на хер легкие отобьешь.

Милиционер недовольно прекратил избиение. Он поступил в милицию потому, что не мог найти другой работы. Сейчас он работал уже не только ради денег.

От каждого дежурства он ждал таких вот минут, когда можно бить во всю силу, не жалея, не таясь, не боясь искалечить или убить.

Наоборот: он старался сделать именно это. Если нельзя убить, то хотя бы искалечить.

У одного из сержантов на груди забормотала рация.

– Вовремя мы тут сошлись, – сказал он. – Возле кинотеатра молодняк машется. Аида туда.

У разбушевавшегося загорелись глаза.

Групповая драка – это не один-единственный негритос. Если не зевать, то можно всласть душу отвести.

– На, сунь негру паспорт в рубашку…

Значит, так. Как увидим драку, вы ее обходите оттуда, а мы отсюда. И погоним друг на друга. Так меньше пацанов разбежится.