Текст книги "Черный амулет"

12

Черным выдался сентябрь для семьи Кондратьевых. Гнетущая атмосфера страха и неопределенности царила в их квартире.

– Ну что, ничего нового? – тревожно спрашивал Василий Константинович, приходя со складов фирмы «Тоусна».

– Господи, Васенька, не молодых же людей ищут! – по-солдатски прямолинейно отвечала Елена Владимировна. – Отсутствие новостей – самая лучшая сейчас новость!

– Как это все странно, Лена, – повторял Василий Константинович, – как это все странно…

Чтобы отвлечься от черных мыслей, он садился к телевизору. Войны, землетрясения, исламский терроризм, захват и освобождение заложников, государственные перевороты не были для отставного полковника абстракциями, как для большинства телезрителей.

Когда сообщалось, что в Алжире фундаменталисты вырезали жителей очередной деревни, Василий Кондратьев знал, какую картину заставали прибывшие на место войска и медики. Мужчинам перед смертью отрезали половые органы и засовывали в рот.

Когда-то арабы расправлялись так с французскими колонистами. Теперь – со своими. Эта североафриканская традиция распространилась и на метрополию: в самой Франции ультраправые молодчики казнили подобным образом противников из арабских банд.

Когда перуанский спецназ освобождал резиденцию японского посла в Лиме, полковник пытался ставить себя на место любого из этих здоровенных тренированных парней. Да, вот здесь бы он тоже выстрелил. А вот здесь спустился бы с крыши и ввалился бы в окно, поливая из автомата поверх голов… Он был уверен, что дело происходило именно так, хотя оператору удалось заснять лишь кусочек крыши.

И одинокого парня в маске со страховочным фалом на телеантенне.

Конечно, полковник не имел в виду себя нынешнего, пятидесятишестилетнего. В спецназе, как в спорте. Непосредственное участие в операциях принимает молодежь…

Несчастье сплотило семью. Разумеется, Катя с Борисом не так остро воспринимали исчезновение бабушки с дедушкой в Васнецовке, но и они старались не возвращаться домой поздно.

Возродились давно позабытые семейные ужины. Елена Владимировна словно задалась целью поднять всем настроение с помощью кулинарии.

В эти черные сентябрьские дни по большой трехкомнатной квартире Кондратьевых плавали ароматы деликатесов.

Рецепты Елена Владимировна выбирала такие, чтобы пропадать на кухне весь день. Пока дочь с мужем на работе, а сын в институте. Стряпня в первую очередь нужна была ей самой.

Питание студентов во все времена отличалось скудностью. Особенно в трудное время реформ. Когда Катя втащила Кофи за собой в прихожую, молодой вождь закачался от запахов. Раздулись широкие ноздри.

– Сейчас умру, – простонал Кофи, – сейчас…

– Дурак, – шепнула ему на ухо девушка, – ты ж нашего мальчика безотцовщиной сделаешь!

Телевизор закончил выдавать очередную порцию войн, землетрясений, исламского терроризма, захвата и освобождения заложников, государственных переворотов. Загремела эстрадная музыка. Василий Константинович в раздражении вскочил и приглушил звук.

– Какая мерзость, – поморщился полковник. – У нас же была великая эстрада. Марк Бернес, Леонид Утесов, Ян Френкель, Эдита Пьеха, Марк Фрадкин…

А Зыкина? Где Людмила Зыкина?

Из кухни выглянула Елена Владимировна в фартуке. В одной руке половник, в другой – нож. Потная, красная. Глаза горят. Когда стряпня удается, от женщины все невзгоды отступают.

– Васенька, ну что ты так разошелся?

О вкусах не спорят. Не скрою, и мне эти приторные песенки не нравятся. И петь нынче толком не умеют. У каждого второго исполнителя – дефект речи. Ему к логопеду ходить, а он в телевизоре красуется. Но, Васенька, вспомни, что великий Маяковский сказал: раз звезды зажигают, значит, это кому-то нужно! Ой, заболтал ты меня, сейчас переварится…

Елена Владимировна спешно ретировалась, а Василий Константинович продолжил, словно слушал только что не жену, а ветер:

– Где сейчас Зыкина? Нет! Им подавай Алену Алину да Рому Жукова! Откуда имена такие взяли? Инфантилизм! Здоровые лбы! Им по тридцать лет, а они все еще Ромы, Тани, Фили! Да я в тридцать лет!.. Это же была ответственность! Это же была политика! Да моя рота!.. Сомали!

Эфиопия! Дагомея! Что мы вытворяли!

Нам же все прощали! Хотя я прекрасно знаю, кто стучал на меня в КГБ! Лучший друг Серега Иванов стучал! Ну и что? Все с рук сходило! А какие песни мы принимали на ротные радиостанции! Какие были песни! «Синий платочек», «Подмосковные вечера», «Бухенвальдский набат»…

Скупые мужские слезы застили глаза постаревшего десантника. Он приложил ладонь тыльной стороной ко лбу и вернулся в кресло.

Кофи Догме приложил ладонь тыльной стороной ко лбу и замер. «Дагомея! – эхом отозвалось в его голове. – Что мы вытворяли!.. Нам же все прощали!»

– А вот и мы, – сказала Катя, вымыв в ванной руки и входя в гостиную. – Фантомас, ну чего ты так разбушевался?

Она подошла к отцу и потерлась губами о седой висок.

– Кто это «мы»? – спросил Василий Константинович, успокаиваясь и тщательно скрывая дрожь в голосе.

– Кофи! – позвала дочь и пояснила: – Он руки моет. А Борьки еще нет?

В облаке пара из кухни вновь показалась Елена Владимировна. Как из бани.

– О, Катюша! Очень кстати. Марш за стол. Василий, тебя это тоже касается.

– Но Кофи, мама…

– Что Кофи?

– Здравствуйте, Елена Владимировна.

Здравствуйте, Василий Константинович, – сказал Кофи, входя в гостиную и виновато улыбаясь. – В русском языке труднее всего выговаривать отчества.

Кондратьев крепко пожал парню руку.

Ему нравился этот темнокожий. И оттого, что он тезка генерального секретаря ООН. И оттого, что не кичится своим высоким происхождением. И оттого, что, в отличие от большинства африканцев, не ленив.

Но главная причина заключалась в том, что парень напоминал о дерзкой молодости в элитных частях. О геройских днях, о повышениях по службе, об орденах и медалях. О времени, когда офицер Кондратьев был позарез нужен своей великой стране.

– Давай проходи, – сказал гостю хозяин. – Катюха – молодец, что тебя к ужину привела.

Ужинать уселись по-русски. Стоя у плиты, Елена Владимировна раскладывала на огромном, предварительно подогретом блюде поджаренные ломтики белого хлеба. Каждый хлебец покрывался куском рыбы. Сверху на рыбу выкладывались грибы.

Затем хозяйка полила кушанье соусом и водрузила посреди стола. От этого зрелища и от аппетитного пара у Кофи закружилась голова. Хотелось придвинуть блюдо к себе и запустить в него пальцы Хотелось насыщаться и урчать, как дикие звери в клетках.

Рядом появилось блюдо поменьше, полное зеленого горошка, стручков консервированной фасоли и каких-то зеленых стебельков.

Раздался звонок в дверь.

– Борька! – крикнула Катя и бросилась открывать. – Как всегда, последний!

Кофи сидел, как мифический Тантал.

Тот не мог, стоя по шею в воде, напиться.

Слушая пустую болтовню белых, молодой вождь не мог насытиться.

– О, Кофи, и ты здесь! – радостно воскликнул Борис и стал усаживаться.

Наконец на тарелке перед Кофи появился кусок рыбы с грибами и жареным белым хлебом. Гость взял в руку вилку.

Хозяин хлопнул себя по лбу:

– Ну вот. Самое главное, как всегда, забыли! Лен, ну что ты на меня смотришь? Протяни руку к холодильнику, ты же ближе сидишь…

– Рюмки доставать, пап?

– Конечно, Боря, конечно.

Кофи вновь прикрыл глаза. Положил вилку. Пытка продолжилась. Ох уж эти русские.

– За то, что Кофи устроился на работу! – провозгласила Катя, поднимая рюмку.

– Как? – изумилась Елена Владимировна.

– Куда? – изумился Василий Константинович.

У Кофи готов был вырваться голодный стон. Он вновь успел завладеть вилкой. И ее вновь пришлось опустить на стол.

– В цирк! – Кофи Догме решил ответить исчерпывающе, чтобы до появления новых вопросов, наконец, перекусить. – Разносчиком корма в зверинце.

– Борька, признавайся, вы с Кофи к дяде Сергею ходили? – спросил Василий Константинович, не донеся до рта вилку с рыбой.

– Ну конечно, пап.

– Что же ты мне ничего не сказал, я бы позвонил…

– Твой авторитет в глазах дяди Сергея так велик, что он и меня послушался, – объяснил Борис. – А если уж совсем серьезно, то тебе сейчас не до этого.

– Ну как, Кофи, работа? – раздался голос Елены Владимировны.

Хозяйка была сыта. Весь день она ела и молчала, молчала и ела. Теперь ей страстно хотелось беседы. Отвечать пришлось с набитым ртом, выталкивая слова и глотая неразжеванные куски:

– Ух, Елена Владимировна, коллектив там – крепкие русские парни.

– Мама, так что это за рыба? – вовремя напомнила Катя. – Просто объедение!

Не рыба, а рыбный торт!

– Да, Катенька, пришлось повозиться. Называется «Судак в белом вине».

– А это что за растение? – Кофи зацепил вилкой зеленый стебелек со второго блюда. – На закуску годится?

– Ну, Кофи, – с укором сказала Катя. – Мне за тебя стыдно.

– Ты просто как нерусский, – добавил Борис.

Елена Владимировна дотронулась до плеча гостя.

– Они тебя подкалывают, а ты не подкалывайся, – сказала она. – Ваших, африканских, продуктов они куда меньше знают, чем ты наших, европейских. Это спаржа.

– Спаржа? – переспросил Кофи. – Это же французское слово. Оно мне встречалось в русских книгах. Я думал, это чтото изысканное.

Он опрокинул в себя рюмку и стал жевать стебелек спаржи. Борис не удержался:

– Теперь можешь всем сообщать: я ел спаржу! А то что ж ты за племенная аристократия, если спаржу не знаешь!

«Дагомея! Что мы вытворяли! Все с рук сходило! – загремело вдруг в голове вождя. – Дагомея! Что мы вытворяли!..»

– Филе судака нужно сложить в кастрюлю вместе с боровиками или шампиньонами, – рассказывала тем временем Елена Владимировна. – Потом солим, перчим, добавляем воду и сухое белое вино. Варим двадцать минут. Потом еще нужно сделать соус, поджарить хлеб, но это уже мелочи…

Ее слова долетали до Кофи, едва прорываясь сквозь грохот там-тамов: «Дагомея! Что мы вытворяли! Все с рук сходило! Дагомея! Что мы вытворяли!..»

– Кофи, ты что застыл, как истукан? – озаботилась Катя Кондратьева. – Узнал рецепт, и теперь кусок в горло не лезет?

Пытаясь заглушить рокот зловещих барабанов в собственных ушах, Кофи сообщил:

– А у нас цирковая кобыла ожеребилась. Я никогда лошадиных детей не видел. Удивительный у лошади ребенок.

Уже встает на ножки. Как только они его держат, такие тоненькие?

– Же-ребенок, – поправила Катя.

– Жеребенок, – послушно повторил Кофи. – И вообще. Я ведь могу экскурсию устроить! Приходите завтра. У нас там настоящий зоопарк. А, Кать?

– У меня завтра дежурство, забыл?

Жуткие барабаны отступали все дальше. Уже откуда-то из сумеречных глубин едва доносилось: «Дагомея! Что мы там вытворяли! И все нам с рук сходило!»

– А ты, Борька?

– Мы в Васнецовку на машине махнем, – со вздохом ответил за сына Василий Константинович. – На выходные.

Хоть как-то надо хозяйство поддерживать.

Пока старики не нашлись.

– И вы поедете, Елена Владимировна?

– Нет. Какой от меня там прок? Я сроду в деревне не жила. Ничего не знаю.

Ничего не умею. Это Василий у нас мужик от сохи… Я останусь. Чихиртму сварю.

– Что? – переспросили одновременно Катя и Кофи.

И не удержались от смеха.

– Чихиртму.

– Чихиртму? – переспросил Василий Константинович. – Ты нас, мать, часом не отравишь?

– Вы что! – возмутилась Елена Владимировна. – Это же вкуснейший из супов! Готовится из баранины, светлого виноградного уксуса и яичных желтков.

– Нет-нет, мам, мы – за, мы – не против, – замахал Борис руками, как крыльями. – Чухерму так чухерму.

– Да не чухерму, а чихиртму!

Кофи ткнул друга локтем в ребра:

– Ну, ты сегодня прямо как нерусский!

Все засмеялись. Тягостное молчание рассеивалось. Когда допили бутылку, появилась и надежда. А вдруг они завтра приедут, а старики живы-невредимы? Сидят и чай пьют. И сына с внучком встречают.

– Может, еще одну откроем? – равнодушно, как постороннее лицо, поинтересовался Борис.

– Нет-нет, хорош! – Василий Константинович перевернул свою рюмку. – Завтра за руль.

– Так я же поведу машину, – попробовал подкатиться с другого конца Борис. – Мне уж точно больше нельзя. А тебе, пап, сам Бог велел.

– Борис! – Мать сделала очень строгое лицо. – Мне, например, перед Кофи неудобно, что у меня сын такой алкоголик. И не оправдывайся. У кого что болит, тот о том и говорит.

– Елена Владимировна! – вступился за друга Кофи. – Ну какой же он алкоголик! Вот у меня на работе настоящие алкаши! Их на международных ярмарках надо показывать… Только вы не беспокойтесь. Я это говорю не для того, чтобы вы раздумали на жеребенков посмотреть…

– На жеребят, – тихо вставила Катя.

– На жеребят, – повторил Кофи. – Завтра суббота. Алкашей в зверинце меньше обычного. Да и люди они, в сущности, неплохие. Они ведь, знаете, отчего пьют?

Оттого, что ведут ненормальную жизнь.

А вести нормальную жизнь не могут, потому что денег не хватает. Так что приходите. Не пожалеете. Что вам одной целый день дома делать? Как приготовите эту… пирангу, так и приходите. Дорогу в зверинец вам в цирке любой покажет.

– Чихиртму, Кофи, чихиртму, – поправила Елена Владимировна. – Тебе простительно. Слово даже не русское, а грузинское. Приду ли? Не могу обещать.

Может быть, и правда, затоскую одна в четырех стенах…

– Мам, ты обратила внимание, как цирковые алики нашего нерусского обработали? – воскликнул Борис. – Вот это промывка мозгов! Они, видите ли, пьют оттого, что денег не хватает.

Улыбаясь, Кофи Догме перевел взгляд на окно. Улыбка закаменела на его губах.

Серпик недавно родившейся луны перебрался в угол неба – туда, где форточка.

А в центре висела Она.

Звезда, которую послал Солнечный бог.

Самая большая звезда из всех виденных людьми. К тому же снабженная знаком высшего звездного достоинства: огненным хвостом.

«Трам-тата-там-татам-тата! – забилась в висках кровь. – Трам-тата-тамтатам-тата!» Спина вмиг стала мокрой.

Перед глазами встала другая ночь. Седой горбун Каплу в неистовой пляске на валуне. Шум несущейся Зеленой реки. Чернота того – другого неба. И посланница Солнечного бога. Свидетельница страшной клятвы.

– Большое спасибо. Я был ужасно голоден, – сказал молодой вождь. – А теперь едва могу встать из-за стола. Но уже совсем темно. Мне пора. Катя, я позвоню послезавтра, хорошо?

13

Кофи заляпало кровью с головы до ног. Проходя мимо клеток, он видел, как загорались от запаха крови глаза. Звери словно пьянели. Они тыкались носами в прутья и старались высунуть наружу лапы.

Зачем? Чтобы зацепить его, Кофи Догме. Сперва зацепить, задержать любой ценой. Потом убить. И, наконец, самое главное: сожрать.

Покормив единственного на весь цирк бурого мишку, Кофи направился ко львам.

В руке он нес полведра сырого костлявого мяса, слегка присыпанного солью.

Кофи вставил ключ в скважину. Два громких щелчка разнеслись по зверинцу.

Сказать, что вождь наслаждался такой работой, было бы преувеличением. Молитвы каскадами уносились с его коричневых губ к Солнечному богу. Пот ручьями стекал по вискам и спине.

Особый страх вызывало то, что льва Кофи знал лучше, чем львицу. Когда старший смотритель Игнатьев представлял хищникам нового разносчика корма, львицы не было. Возможно, она находилась на приеме у звериного гинеколога. Возможно, выступала в ту минуту на арене.

Возможно, она просто спала в будке и не вышла навстречу гостям.

Сейчас это не имело значения. Кофи бочком-бочком, вдоль прутьев, пробирался к кормушке. Инструкция запрещала вываливать корм на пол и убегать. Инструкцию составляли человеконенавистники. Они заранее наслаждались каждой секундой, которую несчастным разносчикам предстояло провести в клетках.

Тихо урча, из будки вышел Плант. Он деловито направился прямо к Кофи. Молодой вождь застыл.

– Плант, – прошептал он. – Плант хороший, Плант умница…

Лев понюхал заляпанный кровью халат и фыркнул. Задрал огромную башку.

Глядя в желтые глаза, Кофи медленно опустил ведро с мясом. Зверь и ухом не повел. Он чего-то ждал.

«Мать честная! – по-русски пронеслось в голове вождя. – Что-то я не так делаю. Но здесь от страха все равно ничего не вспомню…»

Молодой разносчик отставил одну ногу. Словно переменил позу. На самом деле это был первый шаг назад. К двери.

Кофи переставил другую ногу. Черт с ней, с инструкцией! Черт с ним, с ведром!

Жизнь дороже.

Кофи уже совсем было собрался бочком-бочком засеменить к выходу. Спокойное, выжидательное выражение стерлось с морды Планта в один миг.

Челюсти и губы разошлись, огромный нос сморщился. Разверзлась пасть, в которую свободно умещается человеческая голова. Получился тот самый львиный оскал, который уже многй тысячелетий приводит в трепет человечество.

В следующий миг Плант испустил рык, от которого в саванне содрогается все живое. Кофи Догме зажмурился и простился с жизнью. Он ждал, что два центнера мускулов, клыков и когтей вот-вот обрушатся на него. Никто на свете не поможет. В зверинце наступила полная тишина.

Прошли три секунды длиной в три часа. Странно, что он еще жив. Кофи приоткрыл один глаз. Другой. Плант не стоял, а сидел перед молодым вождем.

Пасть приоткрыта, и видны убийственные – клыки, но это уже не оскал. Было что-то собачье в этой позе.

Пока Кофи жмурился, на рык неслышно выбежала львица. Сейчас она стояла рядом с мужем, готовая на все. Львица смотрела не на мясо, не на Кофи, а на Планта. Плант прикажет убить – убьет, не раздумывая.

«Дай, Плант, на память лапу мне!» – шандарахнуло вдруг в голове. Возможно, Солнечный бог вновь вспомнил о существовании верного своего Кофи Догме.

Четыре года назад, на подготовительном отделении для иностранных студентов, Кофи лучше всех в группе успевал по русской литературе. На торжественных вечерах его неизменно заставляли читать есенинское стихотворение «Собаке Качалова».

– Дай лапу, Плант, – чуть слышно произнесли трясущиеся губы. – Дай лапу!

Лев только этого и ждал. Взметнулась лапа, созданная природой вовсе не для рукопожатий. На протяжении всей своей истории черное население Африки жило бок о бок со львами, но никому не приходило в голову научить царя зверей подавать лапу при встрече с человеком.

Кофи тряс жуткую лапу, вежливо глядя льву в глаза и повторяя:

– Вот хорошо, Плант, вот умница, вот молодец!

В ответ лев гудел, как трансформатор.

У кошек такое проявление чувств называют мурлыканьем. Ох уж эти русские.

Наконец вождь решился отнять руку.

Ничего угрожающего в поведении обоих зверей не появилось. Кофи осмелел, поднял свое ведро. И продолжил путь к кормушке такими шажками, словно под опилками находился не бетон, а хрусталь.

Он унес ноги из львиного жилища под дружный хруст хрящей. Звери с наслаждением рвали оттаявшую говядину. Кофи, в свою очередь, рвало от испытанного только что предсмертного ужаса. Он стоял на коленях посреди прохода. Больше всего было жаль завтрака, съеденного в булочной по дороге в цирк: коржик и полстакана кофе с молоком.

Обитатели зверинца тем временем вернулись к обычным делам: загалдели, зарычали, захрюкали, замычали. Протрубила слониха Берта. Шатаясь и постанывая, Кофи поднялся на ноги. Он знал, что Берта трубит по двум поводам. Перед тем, как сделать по-большому. И после того.

В выходные чистильщик клеток Володя не работал. Кофи поспешил за шваброй, чтобы убрать слоновий помет как можно скорее. До тех пор, пока Берта не разнесла свежие свои испражнения по всему вольеру.

Выскочив из подсобки со шваброй наперевес, он увидел какую-то фигуру в самом начале ангара. «Кто это там по мою душу? – подумал Кофи. – Может, начальство с проверкой?»

Пришлось повернуть в сторону от слоновника. Пойти навстречу через весь зверинец. Фигура неуверенно топталась у входной двери. Нехотя светили лампочки под высоченным потолком.

Кофи шел быстро. Нужно узнать, что за гость, и срочно заняться Бертиными какашками. Внезапно что-то лопнуло в глазах. Будто пелена спала. Вот он, миг узнавания!

Вождь замедлил шаги. Покойный дед рассказывал, что Кофи родился в день самого большого праздника – в праздник Четвертого Урожая.

Он появился из чрева великомученицы Зуби под грохот священных барабанов. Еще глухой и слепой, он не мог слыщать звуков праздничного веселья. Однако именно это совпадение сделало младшего внука вождя наследником. Родиться в день Четвертого Урожая – это, конечно, особая милость Солнечного бога.

Сейчас опять звучали священные барабаны. Но не снаружи. Внутри. Все громче и громче. Их мелкая, едва слышная дробь стремительно превращалась в адский грохот. Конические палочки, которыми пользовались барабанщики его племени, словно молотили по извилинам мозга.

Кофи остановился. Закрыл глаза. Застонал. Он не желал идти вперед. Он не мог идти назад. «Мы тво-ри-ли там все, что хо-те-ли! – бушевали барабаны судьбы. – Нам все про-ща-ли!»

Он вновь покрылся липким потом.

Откуда столько влаги в организме? Кофи попытался вызвать образ Кати Кондратьевой. Ее чувственные губы. Пышные рыжие волосы. Зеленые глаза. Ее обольстительный живот, А в этом животе…

«Да-го-мея! Да-го-мея! – голову раздирал грохот. – Да-го-мея!»

Черные руки вождя обхватили черную голову. Чтобы она не раскололась. Зрительный нерв словно зажали в тиски. Едва появившийся образ Кати стал меняться. Миг – и ее тело покрылось сетью морщин.

Еще миг – и у стройной девушки расширились плечи, сузились бедра и вырос горб.

Еще мгновение – и поплыли черты лица. На конечностях утолстились суставы. Выпали зубы.

Почернела кожа.

В глаза Кофи смотрел старый Каплу.

«Ты знаешь, кто убил твою мать?» – прошамкал колдун.

«Нет! – хотел закричать Кофи. – Не знаю!!!»

Но не закричал. А увидел мысленным взором Василия Константиновича Кондратьева, который расхаживает по собственной гостиной и восклицает: «Да я в тридцать лет!.. Это же была ответственность! Это же была политика! Да моя рота!.. Сомали, Эфиопия, Дагомея! Что мы вытворяли! Нам же все прощали!»

В воображении молодого вождя нынешний седой Кондратьев размахивал боевым клинком с гравировкой: «A la guerre comme a la guerre». Под неумолчный рокот барабанов судьбы Кофи повторил:

– На войне как на войне.

Он решительно двинулся вперед по желтому проходу между клетками. Женщина у входа не смотрела в его сторону.

Она увлеченно пыталась что-то рассмотреть в сумрачном хлеву цирковой свиньи.

– Здравствуйте, Елена Владимировна, – радушно приветствовал вождь мать Кати и Бориса. – Как хорошо, что вы пришли.

– Здравствуй, Кофи. Ты был прав, – сказала женщина, оборачиваясь. – После того что произошло со свекровью и со свекром, одной в четырех стенах действительно невыносимо.

– А эту… кутерьму по-грузински сварили?

– Чихиртму, – смеясь, поправила Елена Владимировна. – Завтра буду варить. Боря с отцом вернутся из Васнецовки, я их как раз экзотикой и побалую.

И ты приходи. Мы тебе всегда рады.

– Спасибо большое. – Кофи засмущался. – Неудобно. У вас же не ресторан.

– Ну-ну, нельзя так говорить. – Пожилая женщина погрозила пальчиком. – Я могу обидеться. Приходи обязательно.

Давай сразу договоримся на семь часов.

Дело в том, что перед подачей на стол нужно взбить яичные желтки, смешать с небольшим количеством бульона, влить в суп, размешать и подогреть, не доводя до кипения.

Тут только Кофи осенило: он больше не вольный студент, а рабочий человек.

– А! – вскричал он. – Елена Владимировна! Завтра же воскресенье, я опять буду на работе!

– Как жаль, – сказала женщина. – Ну, а где же обещанный жеребенок?

– Идемте. Сейчас покажу. – Парень сделал несколько шагов. – Вот наш новорожденный!

В лошадином стойле на подстилке из старых байковых одеял спала очаровательная крохотная лошадка. Рядом стояла кобыла Строптивая с еще не вполне опавшим животом.

– Какая прелесть! – восхитилась жена отставного полковника. – Просто чудо!

– Елена Владимировна, вы позволите, я к слонихе сбегаю? – попросил Кофи. – Там, извините, убрать нужно, пока она по всему слоновнику не разнесла.

– Конечно, конечно. – Женщина не могла оторваться от зрелища. – Я здесь с радостью тебя подожду. Полюбуюсь. Господи, сколько мы, горожане, потеряли в жизни!

– Потом мы и других зверей посмотрим, – сказал, пятясь по желтому проходу со шваброй на плече, Кофи. – Хотите?

– Спасибо, дружок. Обязательно посмотрим.

В слоновнике Кофи действительно застал большие дела. Берта весело размахивала хоботом. Стучала по черным бокам хвостом. Когда вождь вернулся наконец к вольерчикам травоядных животных, то обнаружил Елену Владимировну Кондратьеву прямо в лошадином стойле.

Ее плащ висел на гвозде. Женщина сидела на байковых одеялах. Изящная головка жеребенка покоилась у нее на коленях. Елена Владимировна что-то шептала малышу на ухо. Гладила его бархатную шейку.

Кобыла Строптивая спала, лежа на своей соломенной подстилке. Она словно нашла сыну надежную няньку и решила наконец отдохнуть.

– А вот и я! – сказал Кофи.

Кобыла выставила чуткое ухо.

– Кофи, ты не представляешь, как я тебе благодарна. – Женщина подняла глаза, полные слез. – Это такое успокоение.

Мы, горожане, страшные люди. Часть своей жизни мы добровольно отсекаем. Все горожане отчасти самоубийцы.

В абстрактных рассуждениях вождь не был силен, однако смысл уловил. "Елена Владимировна любит животных, – подумал он. – Ну так бы и сказала. Нет же.

Всякую ясную мысль надо непременно утопить в лишних словах".

– Идемте, Елена Владимировна, – пригласил Кофи. – Звери с нетерпением вас ждут.

– Не могу оторваться от этого существа, – смущенно произнесла Кондратьева, поднимаясь и отряхиваясь.

– Вы извините, что я вам плащ не подаю, но я боюсь его запачкать…

– Ну что ты, Кофи, какие церемонии!

– Нет, в самом деле, я здорово перемазался в этом слоновнике. Потом придется хорошенько отмываться.

Женщина надела плащ, и они тронулись по желтому проходу. То и дело останавливаясь. Тут и там гостья вскрикивала от умиления. Ее не отталкивали даже запахи неубранного помета в клетках. Даже хищников она готова была щекотать за ушком и целовать в нос.

– Надо же, какие львы спокойные, – заметила Елена Владимировна. – А тигры просто места себе не находят.

– Потому что львов я покормил перед вашим приходом, а тигров не успел.

– Так корми же. Я не буду тебе мешать.

– Сейчас. Давайте, я сначала вас до самого забавного доведу. До обезьян. Там вам не будет скучно без меня.

– Это они так галдят?

– Конечно. Больше некому. Весь шум в зверинце от них. Лев рычит, когда ты забыл ему лапу пожать. Слониха трубит, когда у нее грязно. Обезьяны вопят просто так.

– Совсем как люди, – сказала Елена Владимировна. – Ах, вот и они. Боже, какое разнообразие!

– Кого здесь только нет! – поддержал Кофи. – Дома я видел только трех-четырех из них.

Елена Владимировна завороженно следила за обезьяньими ужимками.

– Какие мы идиоты, – прошептала женщина. – В Ленинграде прекрасный зоопарк. Можно ходить туда хотя бы раз в месяц. Всей семьей! И мороженого там можно поесть. Вася с Борей могут в тире пострелять…

– Ну, я вас оставлю, – сказал Кофи. – Если не вернусь, то так всем и передайте: кости этого парня лежат в вольере у тигров.

– Типун тебе на язык, Кофи! – вскричала Елена Владимировна. – Ну разве можно так говорить?

– Я пошутил.

– Да я понимаю, что пошутил. Но шутка шутке рознь. Прошу тебя, будь осторожен, мой мальчик!

В глазах вождя встала нагая Катя.

Дочь женщины, которая назвала его «мой мальчик». Тут же вновь произошло безобразное Катино превращение в старого колдуна. «Дагомея! – громыхнуло в левом виске и отозвалось в правом: – Дагомея!»

– Спасибо, Елена Владимировна, – прочувствованно ответил Кофи. – Я скоро…

Он завернул за красный щит пожарной безопасности. Вошел в подсобку с инструментом. Здесь в первый рабочий день он пытался «влиться в коллектив», но вовремя вспомнил о кладовщике Трофиме с подошвообразным лицом.

Выбрав инструмент, Кофи сбегал сначала ко входной двери циркового зверинца. Набросил щеколду. Затем – в укромный закуток, где были свалены брикеты прессованного сена. Он расковырял один брикет и подцепил часть. Направился в обратную сторону. К обезьяннику. По пути достал из кармана черную пластину, поднес к носу, улыбнулся.

Из-за шума, производимого обезьянами, Елена Владимировна не услышала его шагов. Она пыталась беседовать с обаятельным гамадрилом на том птичьем сюсюкающем языке, каким люди пользуются для общения с неразумными.

Она увидела Кофи боковым зрением и крикнула:

– Какой милый, правда? Как его зовут?

– Не знаю, Елена Владимировна, – отозвался вождь. – Я по именам пока только тех знаю, кого следует особенно опасаться. Знаю слонов, медведей, тигров и львов. Ну и кобылу знаю, потому что она родила ребенка…

– Ожеребилась, – поправила его педантичная жена полковника.

– Да, ожеребилась.

– Что, мой хорошенький, – обратилась женщина снова к гамадрилу. – Что, мой сладенький.

Ей хотелось сунуть палец в металлическую ячейку сетки обезьянника. Крупный пепельно-серый самец с оливковым оттенком и гривой в виде мантии только этого и ждал. Уж он свой шанс не упустит.

Позади Елены Владимировны что-то громко брякнуло. Это Кофи задел черенком клетку напротив. Женщина на миг оторвалась от красавца гамадрила и обернулась.

– Нет!!! – завизжала она. – Нет!!! Не на…

«Не надо!» – хотела произнести Кондратьева. Но не успела. Четыре стальных зуба пригвоздили ее шею к ячейкам клетки. Изнутри гамадрил тут же стал выдирать когтями ее волосы. Другие обезьяны дико заверещали.

Кофи подождал, пока глаза Елены Владимировны остекленеют. Разжал руки.

Черенок опустился ниже, но кончики зубьев удерживались ячейками металлической сетки. Женщина сохраняла благодаря этому вертикальное положение. Она висела, прибитая за шею вилами.

Кофи сбегал в подсобку за тачкой. Елена Владимировна так и висела на вилах.

Обезьяны сходили с ума от счастья. Вождь повесил себе на плечо дамскую сумочку, ухватил черенок и дернул. Женщина упала на тачку.

Кофи взялся за рукояти и скоро вкатил тело Елены Владимировны в просторный зал, залитый светом люминесцентных ламп. У одной из стен стоял огромный промышленный холодильник. На другой стене в рядок висели раковины.

Пол покрывала разноцветная плитка. Посреди стояли три большие колоды для рубки мяса.

Первым делом Кофи заглянул в портмоне и переложил себе в карман все содержимое: стодолларовую купюру и около четырехсот тысяч рублей. С твердеющей руки вождь едва содрал обручальное кольцо и небольшой платиновый перстень, служивший оправой для удивительной чистоты янтарного камушка. В камушке навсегда замерло неизвестное жителю Африки насекомое. Насекомое растопырило ножки, вытянуло хоботок и словно умоляло: «Выпустите меня отсюда!..»

Кофи стащил с Елены Владимировны всю одежду, стараясь не думать, что раздевает сейчас труп матери своей возлюбленной. Затем вождь с трудом придал телу на колоде позу человека, приговоренного к казни через отсечение головы. «Не забыть про уши, – повторял про себя Кофи Догме, – не забыть про уши…»