Текст книги "Любовь по солнечным часам"

Анастасия Машкова
Любовь по солнечным часам

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© Машкова А.В., 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

* * *

Надя Бессонова никак не могла поймать взгляда этой суетливой женщины – секретарши мирового судьи. Та все перекладывала бумаги на столе: правую стопку – налево, левую – направо. Наконец она схватила нужный листок.

– Так, если ваше намерение неизменно, подписывайте и ждите решения. Заседание – восьмого августа. Вы, я думаю, не собираетесь на нем присутствовать? Это ведь уже для вас формальность? О вердикте узнаете по телефону.

Секретарша подвинула Бессоновым заявление и забарабанила ноготками по картонной папке с тесемками. Очередные претенденты на развод явно отвлекали ее от более насущных дел.

– Ну, все равно… Можем и присутствовать, – промямлил Егор.

Надя отметила, что у него появилась странная манера поджимать по-стариковски нижнюю губу. От этого его лицо жалко скукоживалось.

Секретарша фыркнула, едва взглянув на Бессонова:

– Это мне, уважаемый, все равно! А ответчице, может, не все равно!

И снова Надя не успела разглядеть ее глаз. Сказала прилизанной макушке:

– Да! Мы подписываем. На суд не пойдем.

– Ну и ладненько, – с облегчением вздохнула секретарша, подняв голову. Она внимательно посмотрела на Надю и… ободряюще подмигнула. У нее оказались карие глаза с поволокой. Усталые и печальные.

Егор, выведя закорючку под документом, что-то буркнул и покинул кабинет. Надя долго примеривалась, прежде чем подписать согласие. Строчки плясали перед глазами. Непослушную ручку пришлось сжать до боли в пальцах.

«Да, я в ответе за все. Я в ответе… Я – ответчица», – пронеслось в голове, и Надя наконец смогла вывести свою фамилию. Все! Больше не нужно сопротивляться натиску истца. Какое гадкое слово. Хуже, чем словосочетание «бывший муж». Впрочем, разве этого человека со сморщенным напряженным лицом она знала как мужа? Знала целых шестнадцать лет? Морок, помрачение… Наверное, мама права, давая всему происходящему мистические определения. Все вокруг Нади правы, разумны, снисходительны. Если бы только ей от этого было легче.

– Все пройдет зимой холодной! Вы так красивы, что еще поблагодарить должны своего… гоблина за развод. Найдете теперь стоящего, – зло и веско высказалась секретарша.

Надя улыбнулась ей. Как понять, кто стоящий, кто нет? Муж вот был для Нади таким – настоящим, надежным. А вон как обернулось. И до зимы еще нужно дожить. Выживать бесконечных полгода…

Егор курил на крыльце. «Господи, он еще и сутулиться стал!» – поразилась новому открытию Надя. Наверное, нужно что-то сказать напоследок, но этот комок, появившийся в глотке, никак не проталкивался, душил.

– Надежда, если хочешь, я подвезу! И Маша?! – крикнул Егор.

– Маши нет дома, она у подруги на даче, – хрипло откашлявшись, сказала Надя. И вдруг, вздернув голову, решительно подошла к… мужу.

– Это так жестоко, неправильно, что я даже представить не могу, что ты будешь чувствовать, когда опомнишься, – сказала она тихо.

– Ты снова мне угрожаешь? – с вызовом произнес Егор, швыряя окурок в урну.

– Не то, Егор! Все не то…

Больше она сдерживаться не могла и побежала к метро. Слезы жгли глаза, щеки, рот.

Егор Бессонов был для нее когда-то романтическим героем, этаким рыцарем без страха и упрека. Искренний, верный, целеустремленный, образованный, из интеллигентной московской семьи, но главное – любящий. Казалось, бесконечно любящий свою Надежду.

Познакомились они, правда, при обстоятельствах отнюдь не романтичных – около кабинета стоматолога. Надина подруга детства Валюшка выучилась на зубного врача и работала в частной клинике. В тот день Надя заехала за подругой к концу смены, чтобы вместе отправиться в кино. Она поджидала Валю в холле, листая журнал.

Распахнулась дверь, и из кабинета вышел крепкий молодой шатен с мученическим бледным лицом. За ним выскочила Валюшка.

– Прилягте на диван! Сейчас отпустит… Что же вы не знаете про свою реакцию на обезболивающее? – суетилась вокруг пациента подруга, которая и сама казалась белее ватманского листа.

– А я не помню, когда зубы в последний раз лечил. Если бы не этот зуб мудрости, о-ох, – скривился пациент.

– Ну, не получше? Антигистаминный препарат сейчас, вот сейчас поможет. Как?! Нет удушья? – паниковала Валюшка.

– Да, кажется, отлегло, – кивнул парень. – Не беспокойтесь, все вроде нормально.

Валя подошла к Надежде, зашептала, брызгая слюной:

– Покарауль его, вдруг что? И администраторша, как назло, заболела! Только аллергии мне не хватало! Лимонова меня убьет, если узнает. Ну все, я пошла собираться.

И она, виновато улыбнувшись пациенту, юркнула в кабинет.

– Давайте я вам водички налью, – предложила Надя, с сочувствием глядя на симпатичного страдальца.

– Спасибо, – кивнул тот.

Надя метнулась в кухоньку. В клинике девушка была своей. Во-первых, нередко приходила к подруге, а во-вторых, помогла главврачу Лимоновой в деле защиты имущества при разводе. Вернее, помогла не Надя, а ее шеф, в юридической конторе которого Надя работала помощником адвоката. Но главное – все оказались довольны: шеф – денежной клиенткой, главврачиха Лимонова – отвоеванной квартирой на «Речном вокзале».

– Это, наверное, ваши руки что-то творят с водой. Нет? – с улыбкой сказал Валюшкин пациент, сделав несколько глотков.

Его щеки порозовели. Карие глаза лучились восторгом. Он открыто любовался понравившейся ему девушкой. Надя смутилась.

– Слава Богу, лекарство вам помогло, – сказала она, отводя взгляд.

– Да уж. Помереть, встретив добрую фею, не лучший финал для сказки. Вас как зовут?

– Надежда.

– А меня – Егор.

С того дня они не расставались.

Каждый день после работы Егор заезжал за Надей в ее офис на Арбате. И они шли, рука в руке, куда глаза глядят: по путаным темным дворам, по горящим витринами огней улицам, по мостам и набережным, стынущим под колким октябрьским ветром.

А однажды забрались в какую-то чащобу на Ленинских горах. Егор, прокладывая дорогу по крутому склону, тащил Надю вверх и, хохоча, предлагал заночевать или попросту остаться тут жить в землянке или шалаше из веток. Дороги-то им все равно не найти в кромешных потемках. И Надя, смеясь, принимала его слова почти всерьез, думала о шалаше и рае из глупой поговорки.

«Как я жила без него? Как?! И жила ли?..»

Они вконец продрогли, добираясь до его дома на Университетском проспекте.

А потом Надежда неумело отвечала на поцелуи и нетерпеливые прикосновения мужчины, оказавшегося неожиданно… тяжелым, властным и чужим. Она вдруг опомнилась, уперла руки в его плечи, пытаясь вдохнуть полной грудью, высвободиться из жарких тисков.

– Нет, подожди…

Егор отстранился, посмотрел с недоумением, испугом.

– Что-то не так? Неприятно?

– Нет-нет. Хорошо. Я… не умею. Не знаю, как лучше… – Надя вспыхнула, заметалась, нащупывая спасительный плед.

Егор перехватил ее руку, отбросил плед. Теперь в его глазах была только нежность. И забота.

– Не бойся. Я никогда не сделаю тебе больно. Никогда в жизни.

И Надя доверилась ему. Месяц спустя Егор переехал к ней.

– Это не слишком-то прилично и не с лучшей стороны характеризует твою новоиспеченную избранницу и ее мать, – увещевала сына строгая матушка.

– У-ти-ти, какие мы старорежимные, – парировала Надина мама, которую дочь посвящала во все перипетии отношений с бессоновской семьей. – Лучше по углам прятаться? Пусть Егор вникает в хозяйство, приобщается к ответственности. Зять он, видно, будет неплохой, – выносила свой вердикт будущая теща.

– Да почему ты решила, что мы поженимся? – не верила своему счастью Надежда.

– Ничего не решила. Вижу – и все. Это любовь, Надин. Любовь! – вздыхала мама с грустной улыбкой.

Дойдя до метро, Надя вдруг с ужасом подумала, как войдет в свою пустую огромную квартиру, которую так благородно пожаловал Егор бывшей жене перед разводом. Сам он решил наслаждаться покоем и одиночеством в подмосковной двушке, доставшейся ему по наследству от бабушки.

«Машка приедет только завтра… Нет, домой ехать не могу! Ну, значит, к маме. Она, конечно, ждет».

Надя спустилась в подземку. На «Киевской», как всегда, царило столпотворение. На Филевскую ветку приходилось пробиваться ледоколом. Перед людским водоворотом у эскалатора Надя оказалась внутри кучки цыганок. Тощенькая молодуха с ребенком на руках, грузная усатая тетка с тяжелым взглядом, две безвозрастные смуглянки в блестящих платках. Надя прижала сумку к груди и опустила глаза. Только не отвечать им, только не смотреть. Именно на этой чертовой «Киевской» ее давным-давно ограбили цыганки со своим гаданием. Запугали, невообразимым образом заставили достать кошелек и умыкнули всю зарплату. Будто знали, что Надя ехала со своей первой в жизни зарплатой!

И почему с ней так всегда происходит? Украли зарплату, должность, профессию, теперь – мужа… Конечно, сама виновата. Куда как весело жить и думать, что сама виновата во всех бедах, что «несклепистая, разиня, мямля»! Надя вспомнила лицо покойной свекрови, которая день-деньской пыталась «просвещать» сына по поводу невестки. Но тогда Егор любил жену и защищал…

– Гони печаль! Счастье в толпе не ищи. Далеко отсюда, в лесу и у реки его найдешь. Уезжай! – Усатая старуха-цыганка шамкала ей в самое ухо.

Надя вздрогнула и рванулась, наконец, вверх по эскалатору. Шею заливал пот. Вырвавшись из подземки, она попыталась отдышаться. Липкое июльское марево висело над площадью. Расположенный рядом торговый центр манил прохладой кондиционера, но Надя не могла очутиться в равнодушной толпе: смеющейся, болтающей, жующей, праздной. Она хотела остаться наедине со своим горем. И с самым близким человеком, который мог это горе разделить. Загорелся зеленый, и Надя побежала по зебре перехода к маминому дому.

В сумке запиликал телефон.

– Егор?! – Надя схватилась за трубку, будто утопающий за соломинку.

Нет, это была Валюшка.

– Как ты, что не звонишь?! Как все прошло? – затараторила ее лучшая подруга.

– Ужасно и быстро. Зато я теперь приблизительно представляю, как действует гильотина. Хрясть – и жизнь кончена.

– Господи, Надь… Ты где? Тебе нельзя быть одной, – всхлипнула чувствительная Валя.

– Я иду к маме.

– Немедленно приеду к вам! Поревем, поговорим…

– Спасибо, Валюш. Я не знаю… А твоя работа?

– Да плевать! Смена уже заканчивается. Просидела полдня в тоске – две пломбы и одна чистка. Пустое лето, сама знаешь, – вздохнула стоматолог Валентина Курочкина.

– Нет, сегодня побуду вдвоем с мамой, – решила Надежда. – И… я люблю тебя, Валюш.

– А я? А я-то тебя как…

Надежда не дослушала, захлопнула телефон, чтобы не разреветься в голос посреди улицы.

«Нет-нет! Не вспоминать, не мучить себя. Это – так. Это не может быть иначе», – как заклинание повторяла она про себя. Самое страшное свершилось, и, странное дело, ей даже стало легче. Пусто, безнадежно, но… легко. Сейчас она окажется в родительском доме рядом с мамой, и боль, растерянность отпустят.

Надину маму Галину Викторовну Кольцову – повара высшего разряда – все называли Галкой-праздником. Шумная, улыбчивая, хлебосольная, она просыпалась, мурлыча бравурный мотивчик, с легкостью налаживала домашние дела и упархивала на работу в московскую «рыгаловку». Иначе свой пищекомбинат при большом предприятии Галина Викторовна не называла. Отстояв у «пищевого мартена» положенные часы, прибегала домой, нагруженная судками, впихивала в домашних столовскую еду и усаживалась перед телефоном. На воспитании любимой дочурки она особо не зацикливалась – та росла тихой и послушной. Покладистый молчун-муж также довольствовался минимумом внимания со стороны благоверной. Ему хватало газет и телевизора. Семья, ведомая бестрепетной и сноровистой рукой хозяйки, казалась благополучной и крепкой. Все рухнуло в одночасье.

В ту ночь Надя проснулась от всхлипываний мамы и странного воя. Босая, в ночной сорочке, девочка выбежала в коридор. В родительской комнате и на кухне горел свет. Едко пахло сердечными каплями. Отец, держа мать за волосы, тряс ее и издавал дикие крики.

– Дочку пожалей, Коля! – выкрикнула Галина Викторовна, увидев спасительницу Надю.

– О-о, еще одна! Яблочко от яблоньки недалеко упадет. Все бабы в вашей семье такие!

– Папочка, не надо! Пусти маму, папочка! – крикнула Надя, кидаясь к отцу, который вновь стал таскать маму за волосы.

Отец оттолкнул Надю, но жену выпустил.

Упав на подушку, Николай Андреевич зарыдал. Плакала и напуганная до полусмерти Галина Викторовна.

Надя до утра просидела с мамой на кухне. Подозрения четырнадцатилетней дочери подтвердились. У матушки были увлечения на стороне.

– Доча, это все такая ерунда, – оправдывалась Галина Викторовна, глотая очередную порцию корвалола. – Я Колечку, папу твоего, люблю, ты же знаешь!

– А зачем гуляешь? – угрюмо спросила дочь.

– Так и не гуляю я! Так, похихикаем, прошвырнемся до киношки. – Распахнутые глаза матери блестели слезой невинного младенца.

– Ага, нашла дурочку, так я и поверила тебе, – покивала головой бескомпромиссная Надя.

– Ох, никчемный разговор, доча. Трудно тебе это все понять. Жизнь… она такая бескрылая, тяжкая. – Мама всхлипнула. – Знаешь, какой я была, когда замуж выходила?! Звезда голливудская, а не девка. Ты в меня такая красотуля. А порода? Так и прет из нас порода! Посмотри на свои щиколотки, профиль, плечи. А глаза?! А стать княжеская?!

– Мам, ну что ты ерунду городишь? – смутилась Надя.

– Нет, доча. Другая нам судьба была уготована, не кухарская.

– Мамуль, ты не кухарка. Ты – шеф-повар. В Европе богатейшим и уважаемым человеком была бы.

– Так мы не в Европе, в совке, – вздохнула Галина Викторовна.

Надюша прильнула к ней. Как она любила свою неунывающую красавицу маму! Почему она была так несчастна?

– Тоска, Надь. Тоска, – последний раз всхлипнула мама, утерла глаза и как ни в чем не бывало улыбнулась своей победоносной улыбкой. – А мы ее, тоску-собаку, по хребту! И все у нас пойдет как прежде, спокойно и тихо. Ты вот у нас адвокатом станешь. Да-а, только адвокатом. Документики в папочках, стильная стрижечка, каблуки, умные разговоры. И денежки. И муж-прокурор. Вот так вот!

Галина Викторовна вышагивала по кухне в пижаме, выпятив грудь и втянув живот. Ее медовые глаза горели привычным куражом. Такие же светло-карие глаза с желтыми крапинками были и у Нади.

– Мам, ты лучше всех на свете! – в восхищении смотрела дочка на мать.

– Вот выведу ребенка в люди и буду вообще самой счастливой. Нам бы только папу задобрить. Ты уж, Надь, скажи ему, что я его люблю так сильно, как… как все тургеневские девушки скопом! Ну, что-то в этом роде, романтичное скажи.

– Втягивать детей в разборки родителей непедагогично, – заартачилась Надя.

– А кто тут у нас дети? Те, кто в школу не встанет? Все, Надин, топай в кровать.

Мама поцеловала Надю в макушку и в нос.

Но как ни старалась Надя, как ни ластилась и ни ублажала Галина Викторовна мужа, настоящего примирения между ними так и не произошло. В папе будто что-то сломалось, умерло. Он все больше замыкался в себе, приходил домой поздно, жаловался на слабость. Вскоре ему поставили диагноз: рак, последняя стадия. Галина Викторовна не отходила от мужа. Спала рядом с ним на тахтушке, чтобы в любую минуту коснуться его руки, лица. Колола обезболивающие. Продала бабушкино антикварное пианино – неприкосновенную реликвию: нужны были деньги на врачей и редкое лекарство. Все оказалось тщетно.

После смерти Николая Андреевича Галька-праздник сильно изменилась. Пышнотелая хохотушка превратилась в сухощавую, с загадочным взглядом женщину. Буйные кудри в стиле «я упала с самосвала…» уступили строгому каре, пестрые балахоны – элегантным костюмам. Смена имиджа еще больше стала привлекать к ней мужчин. Совсем иного, высокого полета. Надя ждала, что ее молодая и прекрасная мама найдет еще свое счастье – вот-вот выйдет замуж. Но нет, не сложилось…

«Моя дочь Надечка идет на красный диплом. Юрфак МГУ. Не фунт изюма, как вы понимаете. В дочери – вся моя жизнь», – сообщала очередному платоническому воздыхателю Галина Викторовна. Ухажеры делали подобающие моменту пафосные мины и незаметно исчезали из ее жизни, что, впрочем, нимало не печалило княжну-повариху.

Она затеяла цветочный бизнес, который поначалу складывался прекрасно, но в одночасье рухнул. И Галина Викторовна, ни минуты не сожалея о потерях, тут же устроилась преподавателем кулинарного мастерства в колледж. Деньги это давало смешные, зато в семье воцарился покой. Студенты Кольцову обожали. Ведь она сохраняла жизнелюбие, неунывающий характер и искреннюю любовь к людям.

– Ты, главное, моих ошибок не совершай. Храни то, что имеешь, – напутствовала мама дочку, когда та выходила замуж.

«Ошибки! Кажется, моя жизнь состоит из одних ошибок… Как убежать от самой себя? От стыда, обиды, беспомощности? Где брать силы, в чем искать опору?» – В который раз эти вопросы, будто жалящие неотвязные слепни, набросились на Надю. И, казалось, не было от них избавления.

Она бежала через двор к спасительному маминому подъезду. Ну, наконец-то тяжеленная входная дверь, два пролета лестницы… все!

Она в безопасности!

В прихожей ее уже ждал йоркширский терьер Микки – умник с задорным и бесстрашным характером. Пес прекрасно понимал все, что ему говорила хозяйка. Если Галина Викторовна сообщала перед уходом, что будет поздно, и наказывала приглядывать за квартирой, Микки не сидел попусту около двери, а дозором обходил комнаты и потявкивал – отпугивал возможных врагов. Если его уверяли, что скоро будут, он устраивался с любимой игрушкой в коридоре и прислушивался к звуку лифта. Новость о приходе незнакомых гостей Микки категорически не радовала. Он удалялся валяться в своем любимом кресле. И даже мог «по неосторожности» напрудить лужу у ковра. А вот предупрежденный о приходе обожаемых Нади и Маши несся, задрав перламутровый хвост, к коврику у входа и в напряжении усаживался на него. Тыкался носом в дверь, шумно втягивал воздух, анализировал звуки в подъезде и нетерпеливо вздыхал, посверкивая глазами-вишнями. К тому же Микки был посвящен во все беды Нади, которая зацеловывала и нещадно баловала красавчика. Он оказался единственным существом, в прямом смысле слова утиравшим слезы «брошенки» – слизывал их своим теплым крохотным язычком.

– Микочка, родной, ждешь?

Надя взяла на руки прыгающего в счастливом экстазе терьера.

Из кухни появилась мама. Она, как всегда, держалась молодцом, волнение старательно скрывала.

– Надюш, ну как все прошло?

Галина Викторовна порывисто обняла дочь.

– Нормально. Быстро и без истерик. Все, мам. Все! Не хочу пока ничего обсуждать, – сказала Надя, отстраняясь.

Микки спрыгнул на пол и понуро поплелся в кресло.

– Наш чувствительный кавалер переживает, – констатировала Галина Викторовна.

– Он у нас не только чувствительный. Он теперь у нас – единственный. В смысле – кавалер.

– А и слава богу! Нужность кавалера определяется его знаком качества. Наш Микки безупречен, – махнула рукой мать. И веско добавила: – И он-то не преподнесет нам гадких сюрпризов. Во всяком случае, не впадет в депрессию и не закусает близких. Надь, да вспомни ты свое «семейное счастье»! И прими то, что случилось, как избавление.

Первый год брака оказался для Нади безоблачным. Родилась Машенька, над которой тряслась вся родня, вконец избаловав девчонку. Егор неплохо зарабатывал, занимая должность ведущего технолога на крупном предприятии. Бессонова вроде ценили, но в один непрекрасный день уволили без объяснений.

– Все кругом твари продажные! Только шелупонь жуликоватая может тут выживать, – впервые завел свою обличительную и унылую песню Егор. Упаднические настроения в сыне подогревала и матушка. Она искренне не понимала, как можно не ценить такого выдающегося специалиста, правдолюбца, умницу.

У тещи было иное мнение о зяте, истинный характер которого начал раскрываться после свадьбы.

– Да кому с таким дело иметь охота? Заносчивый, с вечными претензиями и при этом пасующий перед малейшей преградой. Что не по нему – и уже истерика! Как ты, моя бедная, под этим диктатором? А эти его назидания, цитаты заезженные? Может, он все-таки дурак, Надь? Вот беда-то, – сокрушалась мама, чаевничая с дочкой, которая изредка сбегала от мужа, вручала Машу свекрови и отводила душу «на воле».

Как же ей здесь было спокойно и легко! Все в родительской квартире напоминало о любви и радости детских лет. Невесомые голубые шторы, полка с читаными-перечитаными сказками, уморительный портрет Карлсона на стене, плюшевый медвежонок Люка, с которым Надя спала в обнимку с младенчества. И еще скрип паркетин в гостиной, по которой Надя когда-то часами кружилась в танце под песни «Аббы», и мурлыканье мамы из кухни, и уютные запахи родного дома…

Замужняя жизнь, казавшаяся поначалу существованием на мягком облаке, вдали от проблем и бед, все чаще напоминала Наде тяжелую повинность. Впрочем, она соглашалась с мужем, который поучал, что семейная жизнь требует жертвенности, терпения, заботы и честности. Но Наде казалось, что Егор понимает этот постулат несколько односторонне, возлагая бо́льшую часть жестких требований на жену. Хотя упрекнуть Бессонова в непорядочности и нелюбви Надя не могла и потому искренне ценила своего мужа. Да что там говорить! Надя любила своего Егора. Любила!

– Мам, он – цельная натура. Если что-то решил – один раз и на всю жизнь. На компромиссы он не способен, – с жаром возражала Надя на мамины подковырки в адрес зятя.

– На всю жизнь может решить только бескомпромиссный чудак седьмого разряда вроде нашего главбуха дяди Миши.

– Ну, мам, ты сравниваешь! Где чокнутый Миша и где мой муж?

– Пусть так, сравнение не очень, но с людьми надо ладить, договариваться, проявлять снисходительность и мудрость. Тем более он в бизнес автомобильный решил лезть.

– Мам, все эти «порешаем» и «разрулим» – в прошлом. Бешеные девяностые – позади!

– Ну-ну, флаг вам в руки, – скептически щурилась Галина Викторовна.

– И вообще, нельзя жить, не имея ни в ком и ни в чем веры и опоры! Я счастлива, что Егор – надежная спина. Ты вот такого никогда не испытывала, хотя и была замужем. А получалось, что не за мужем, а впереди него, за ручку водила.

– Ну, это спорное утверждение. И насчет спины Егора я бы не обольщалась. Лучше поднажми на карьеру. Сколько можно в помощницах адвоката ходить? Больше уверенности и драйва, доча! Помни священное слово – самодостаточность.

Надя терпеть не могла это мамино «словцо», никак в толк не могла взять, как это – рассчитывать только на себя, когда есть крепкая семья и надежный муж?

Тем временем материальное благополучие Бессоновых пошатнулось. У Егора никак не складывалось с продажей автомобилей. Он сменил четыре автосалона. Отовсюду уходил со скандалами из-за того, что его не продвигали по служебной лестнице. Роль мальчишки-менеджера амбициозного Егора Ивановича не устраивала: он был убежден, что достоин ворочать миллионами. Из романтичного, готового на все ради жены и дочери главы семьи Егор превращался в брюзгу и нытика, предъявлявшего претензии не только несправедливому миру, но и родным. К тому же он стал прикладываться к бутылке.

Надя пыталась быть надежной опорой благоверному, исполняла его капризы, выслушивала пьяные стенания с битьем кулаком по столу и совершенно забросила собственную карьеру. Пара опозданий, путаница в документах, неуверенность и лепет в общении с клиентами…

Словом, на место помощницы Бессоновой шеф взял хваткую девицу по фамилии Прусс. В конторе ее прозвали Кинг-Конгом. Дамочка оказалась не только агрессивна и зверски работоспособна, но и огромна. Клиенты трепетали в присутствии грудастой, губастой, горластой глыбы и проникались должным пиететом к адвокатскому сообществу.

Целый год Надя мыкалась без работы, пытаясь устроиться по специальности. Она проходила собеседование за собеседованием и всюду получала отказ.

– Зачем я только тебя послушала с этим университетом?! – упрекнула она мать после очередного провала. – Какой из меня адвокат? Я себя-то защитить не могу. И вообще, юристов – пруд пруди.

– Надюш, почему ты так не уверена в себе? Ты же прекрасно знаешь право, можешь работать с документами. Цени себя – и тебя будут ценить окружающие.

– Да за что мне себя ценить?! Нескладеха, робкая, неловкая.

– Это тебе муж такие глупости внушает?

– А что там внушать?! Меня даже Машка не воспринимает всерьез – веревки из матери вьет и еще подхихикивает.

Галина Викторовна сокрушенно кивала. Она ничем не могла помочь своей замечательной, но бесхарактерной дочери.

Кардинальное решение пришлось принимать, когда Машу стали собирать в первый класс. Егор выбрал пафосную спецшколу. На Надины сомнения ответил жестко:

– Если бы ты пошла, наконец, работать, мы бы смогли прокручиваться!

И Надя скрепя сердце согласилась на предложение Валюшки пойти в ее клинику администратором. Девчонкой на ресепшн.

– Деньги не бог весть какие, зато стабильность и нормальный график – два через два. Временно посидишь у нас, пока что-то не обломится по профессии, – рассуждала верная подруга.

С тех пор прошло почти восемь лет и «временно», похоже, превратилось в «навсегда». А год назад случилась беда…

Мама тряхнула дочку за плечи:

– Надь, выходи из комы! Хватит уже. Пошли пировать! Я сделала твое любимое сациви.

Она снова обняла дочь, с силой прижала к себе ее голову.

– Все у нас теперь пойдет прекрасно. Не так, как раньше, но не хуже. Поверь своей мудрой мамаше. Мы им всем покажем!

– Ма, не хочу я никому ничего… показывать. Я хочу быть счастливой.

Надя, наконец, смогла расплакаться.

– А вот и будешь. Все, чего сильно желаешь, исполняется. Кто-то умный сказал, что человек всегда движется в сторону своих устремлений. Главное, иметь их, устремления-то.

– Мамуль, какие у тридцатисемилетней администраторши могут быть устремления? Все это красивые и глупые слова.

– И слова, и дела, и новые люди. Дай срок, доча. Дай срок! – Галина Викторовна потянула Надю в кухню, где уже был сервирован праздничный стол.

– Ох, ну уж шампанское – это перебор, ма!

– Ничего подобного! В самый раз, – сказала Галина Викторовна, ловко управляясь с запотевшей бутылкой.

Ухнула пробка, и брют заструился по хрустальным бокалам.

– За нас с вами и черт с ними! – провозгласила Галина Викторовна.

– А и правда, – утерла глаза Надя и подняла бокал.

На пороге кухни возник «кавалер со знаком качества». Он примчался, заслышав бодрые голоса, сел у Надиного стула и преданно застучал хвостом об пол.

Курица оказалась бесподобной, салат – восхитительным, канапешки с сыром, грибами и зеленью – тающими на языке. А шампанское! Как давно Надя не пила шампанское. Легкое, снимающее страхи, напряжение, боль. Она впервые за эту неделю наелась до отвала и почувствовала себя если не счастливой, то вполне спокойной.

Увидев, что дочь с улыбкой сует кусочки ветчины Микки под стол, Галина Викторовна решилась начать серьезный разговор, на который не могла осмелиться раньше.

– Слишком много совпадений! Я до сих пор считаю, что чья-то злая воля вмешалась и все разрушила. Впрочем, разрушила то, что некрепко держалось. Просто-таки на соплях держалось, что уж греха таить. Значит, все устроилось благополучно для тебя, доча.

Мама чуть захмелела от двух бокалов шампанского, раскраснелась и, улегшись на диванчик, закурила.

– Твоя манера говорить образными и туманными фразами меня раздражает. О чем ты, ма? – скривилась Надя, которой именно сейчас не хотелось говорить «об этом».

– Я о том, что Егор – говнюк и предатель. И, кажется, не только он один из близких нам людей.

Галина Викторовна вдруг побледнела и стала затягиваться часто-часто.

Надя с недоумением уставилась на мать.

Микки, просившийся к Наде на колени, тявкнул, но, не получив ответа, поплелся под стол за резиновой уткой.

– Что-то про предательство я не поняла. Кажется, в нашей семье этим пороком страдают дамы. Я сама изменила… ну, готова была изменить Егору. С мерзким человечишкой. Егор не простил. Он вот никогда не изменил бы мне, потому что верный, однолюб… За все надо расплачиваться. Кажется, ты сама не раз говорила мне об этом.

Надя вскочила и начала собирать посуду со стола.

Бокал выскользнул из ее рук, грохнулся о плиточный пол, разлетелся стеклянными брызгами.

– К счастью! – рявкнула Галина Викторовна и загасила сигарету. Она должна была наконец открыть дочери глаза.

Стоматолог-хирург Арсений Миликян пришел в Надину клинику полтора года назад. Он был здоровенным обаятельным мужиком с масляной улыбкой и повадками типичного дамского угодника. Даже мужененавистница Лимонова, пережившая два тяжелейших развода, млела в присутствии обходительного подчиненного. Миликян, согласно законам его диаспоры, был женат на армянке. Брак оказался несчастливым, бездетным. Бесплодная Натэлла смиренно терпела походы благоверного «налево». Некоторые из миликяновских пассий предпринимали титанические усилия, чтобы развести альфа-самца. Арсений всем раздавал авансы, но, конечно, и не думал бросать жену.

Надя горячо отговаривала влюбившуюся в Миликяна Валюшку, у которой никак не складывалась личная жизнь, оставить идею захомутать женатика армянина. Валентина упорствовала.

– Надь, я ведь лучше многих, если смотреть на вещи объективно. Мне тридцать восемь, а у меня талия – шестьдесят три сантиметра! И я твердо стою на ногах! Даже Лимонова завидует моей «бэхе», – всплескивала тоненькими ладошками Валя, доходы которой и вправду оказывались несопоставимы с Надиными.

К тому же Валюшка действительно была изящной и смазливой: белые кудряшки, скуластое личико, аккуратный носик, неизменная улыбочка. И что этим мужикам не хватало?

Надя любила подругу и не разделяла маминых резких слов о «Валькиной мелкотравчатости». Еще Галина Викторовна называла Вальку «моськой». В клинике же врача Курочкину прозвали «мышкой-норушкой». И тоже не очень любили.

Однажды Валентина примчалась на работу чернее тучи.

Не поздоровавшись с подругой, она схватила журнал приема пациентов и, нервно его листая, высказалась себе под нос:

– Почему одним все – другим ничего?!

– Ты о чем, Валь? Что случилось? – спросила встревоженная Надя.

– Да о тебе и твоем хахале. Арсене Давыдовиче.

– С ума сошла!

– Да уж конечно! Видела я вчера вечером, как он вокруг тебя увивался, до метро подбросить предлагал. Подвез?!

Валя захлопнула журнал и уставилась на подругу, поджав узкие губки.

– Ну и что? Он и Ленку подвозил… У нас же нет машин, а до метро довезти – не такой уж подвиг. Валь, не сходи с ума.

– Ага! Ум она поминает. Лучше о совести подумай.

Надя разозлилась.

– Не говори ерунды! Между нами ничего не было и быть не может!