Текст книги "Черные тузы"

Глава тридцать вторая

Черный лимузин затормозил и остановился у кромки тротуара. Аверинцев, перебросил спортивную сумку из руки в руку, перешагнул глубокую лужу. Открыв заднюю дверцу, он залез в салон и поздоровался с Балашовым. Банкир, видимо, не распложенный к долгому разговору, сухо кивнул, но руки протягивать не стал. Машина тронулась с места, плавно набрала скорость.

– Вот уж не думал, что меня снова побеспокоят из-за этих видеокассет, – вздохнул Балашов. – Впрочем, нет худа без добра, кое-что изменилось в моих планах. И сегодня я готов обсудить ваши условия.

– Еще обсудим, – пообещал Аверинцев. – Немного позже. Сначала я хотел спросить у вас об Овечкине. Вы встречались с ним более трех месяцев назад. Помните? Расскажите об этой встрече. А потом мы поговорим о моем предложении.

– Разумеется, я помню Овечкина, – Балашов расстегнул пальто и поправил лацканы пиджака и галстук. – У нас есть общий приятель, бывший банкир Краско. Вы ведь тоже знакомы с Краско, так?

Аверинцев кивнул.

– Поймите, простому человеку нелегко добиться разговора со мной, ещё труднее со мной встретиться, – Балашов улыбнулся. – И не потому, что я какая-то важная шишка, заметная фигура и все такое прочее. Просто мое время – слишком дорого стоит. Я не привык тратить время на кого попало. Не могу себе этого позволить. Так вот, Овечкин позвонил мне по сотовому, сослался на Краско и сказал, что у него есть некая вещь, которая меня обязательно заинтересует. Я подумал и согласился посвятить Овечкину десять минут. Он пришел в банк, и мы проговорили в моем кабинете без малого два часа.

– Значит, предложение Овечкина вас заинтересовало?

– Я был в легком шоке, – Балашов криво усмехнулся. – Я совершенно не знал этого Овечкина. Пусть у нас есть общий приятель… Пусть этот приятель рекомендовал Овечкина с лучшей стороны… Все это не имеет значения. И вот представьте, в вашем кабинете появляется незнакомый человек и предлагает вам приобрести у него видеокассеты с интересными записями. Тут возможна любая провокация: конкретны, спецслужбы. Не знаешь, от кого ждать удара в спину. Как бы вы поступили на моем месте? Сразу, ещё у дверей выгнали посетителя? Но я человек любопытный. Я предложил Овечкину кресло, сел рядом, велел принести кофе и включил видеомагнитофон. Овечкин не соврал, любопытные записи.

– Вам понравилось?

– Понравилось – не то слово, – Балашов покачал головой. – Я сказал, любопытные записи. Наверное, и вы не каждый день видите, как два известных на всю Россию банкира, а с ними член правительства развлекаются в компании падших женщин. Любопытно. Когда просмотр закончился, я сказал Овечкину, что мне надо подумать. Обещал дать окончательный ответ на следующий день.

– Он что, назначил за видеокассеты непомерную цену?

– Нет, он хотел получить не так уж много денег, цена более чем скромная. За такие-то записи. Так что, дело вовсе не в деньгах. Мне нужно было выяснить историю происхождения этих кассет, выяснить личность самого Овечкина. Я навел справки по своим каналам. История вкратце такова. В Москве совсем недавно существовал один банк, председатель правления которого некто Климов решил уехать, прихватив все вверенные ему деньги. Климов поддерживал отношения с известным вам членом правительства, обойдемся сейчас без фамилий, а также со столичными банкирами. На подмосковной базе отдыха Климов организовывал для своих приятелей веселое времяпрепровождения. С девочками, ну, со всеми делами. И снимал эти дела скрытой камерой на видео.

– Климов планировал шантажировать этих людей?

– Не знаю, с какой целью он записывал эти вещи, – Балашов прикурил сигарету. – Тех двух банкиров шантажировать не имеет смысла. Чем грозит им это, так сказать, разоблачение? Их не снимут с должностей, и вообще никаких серьезных неприятностей на работе не будет. Они могут позволить себе дорогих проституток и всякие экзотические причуды. В крайнем случае, семейный скандал – вот по большому счету и все последствия. Другое дело член правительства. Понимаете разницу, тонкость понимаете? Что может позволить себе предприниматель, того не может позволить себе чиновник высшего ранга. Если кассета попадет на телевидение, с неё нашлепают газетных фотографий… Ну, об этом и подумать страшно. Для члена правительства этот скандал не только погубленная репутация, конец политической карьеры. Это настоящая катастрофа. И вообще все это дурно пахнет. Это не образное выражение. Это пахнет отставкой всего правительства, политическим кризисом пахнет. Теперь понимаете?

– Теперь понимаю, – спросив разрешения, Аверинцев закурил. – Анекдотичная ситуация: чуть ли не судьба страны находится в руках какой-то сомнительной личности, в руках Овечкина. Забавно.

– Вот именно, в руках сомнительно личности, – Балашов погрозил кому-то указательным пальцем. – Я пытался разузнать, что он за человек, что за личность. Навел об Овечкине справки.

– Кстати, вы и обо мне навели справки? – перебил Аверинцев.

– Разумеется, и о вас навел справки. Нужно представлять, с кем имеешь дело. Тем более такое деликатное. Но результаты проверки Овечкина меня здорово разочаровали. Только один Краско о нем хорошо отозвался. О покойных плохо не говорят. И все же… Карточный игрок, жадный, нечистоплотный человек. Занимал какие-то должности в карликовых фирмах, запутался в долгах, в женщинах. Одного я не мог понять, как получилось, что такие записи очутились в руках Овечкина?

– Это я могу объяснить, – Аверинцев погасил окурок и закрыл пепельницу. – Климов, смываясь с казенными деньгами, оставил видеокассеты своему хорошему знакомому Марьясову. Чтобы тот через знакомого дипломата вывез их за границу. Овечкин просто украл кассеты. Точнее он украл кейс, в котором они находились. Возможно, он думал, что в кейсе деньги или ценные вещи. Он был рад любому улову. Овечкин был в панике, он плохо контролировал себя. Прошли все сроки по выплатам карточных долгов, бандиты поставили его на деньги. И все шло к трагической развязке. Овечкин сумел открыть кодовый замок краденого чемодана. Видимо, результат его разочаровал, какие-то кассеты… Но он посмотрел записи – и ахнул. Предстояло найти покупателя. Но задача оказалась не из легких. Овечкин очень маленький человек, нет высоких связей, знакомств. Тогда он вспоминает о старом приятеле, партнере по преферансу Краско, а тот дает ему ваш телефон и свои лестные рекомендации.

– Судьба играет человеком, – глубокомысленно заметил Балашов, тронул за плечо водителя. – Покатай нас немного по Москве.

– Почему же вы отказались приобрести эти записи? – Аверинцев наблюдал через боковое стекло, как машина развернулась вокруг Лубянской площади и поехала к Охотному ряду. – Сами говорите, цена сходная.

– Был соблазн их купить, – признался Балашов. – Да, было такое движение души. Но я привык сначала думать, а уж только потом что-то делать. В отличии, скажем, от нашего общего знакомого Краско. Он хороший человек. Но Краско не слишком разборчив в знакомствах. Поэтому сейчас он директор склада, а не управляющий банка. Я занимаюсь серьезным бизнесом, я дорожу репутацией. Я не шантажирую членов правительства. Короче, я все взвесил и решил: эти кассеты – лишняя головная боль. Когда на следующее утро Овечкин позвони мне, я отказался. Вежливо, но твердо отказался. Я и предположить не мог, что человек покончит с собой…

– А если бы вы знали, что ваш отказ приведет к трагическим последствиям?

– Все рано бы отказался, – Балашов пожал плечами. – Я ему не мать родная. А дело спасения утопающих, сами знаете… Краско сказал, что кассеты находятся у вас. Получили их по наследству?

– Овечкин покончил с собой на квартире моего сына, – пояснил Аверинцев, но в подробности вдаваться не стал. – Так кассеты попали ко мне.

– Они у вас с собой?

Аверинцев показал пальцем на спортивную сумку, лежавшую на коленях.

– Если вы готовы их продать, я куплю.

– А почему вы поменяли решение?

– После вашего звонка я долго думал, – Балашов скрестил руки на груди и закинул голову назад. – Посоветовался с коллегами, узнал общее мнение. Короче, люди моего круга заинтересованы в том, чтобы этого скандала не было. Мы не хотим, чтобы с этими кассетами вы побежали в желтую газетенку или журнал, нужно замять скандал в зародыше. Эти потрясения никому не нужны. Тем двум банкирам, что сняты на видео, не нужны даже семейные скандалы. Дешевле заплатить вам. Мой эксперт проверит, подлинные записи вы мне привезли или их копии. Если это оригиналы, можем рассчитаться на месте. Я дам вам ту цену, которую просил Овечкин. Устраивает?

– Сколько именно он просил?

Балашов назвал сумму.

– Однако у него и аппетит, – Аверинцев почесал затылок. – А вы сказали, что сумма незначительная.

– Для обычного человека, для обывателя – целое состояние, – поправил себя Балашов. – Но для солидного банка, это не деньги, а птичий корм. Банкиры, снятые в компании этого члена правительства мои хорошие знакомые. Можно сказать, друзья, если бы понятия о дружбе распространялись на бизнесменов. Мои издержки будут возмещены. Итак, вы согласны?

– Что вы станете делать с записями?

– Уничтожу их.

– Или положите в сейф до лучших времен?

– Скорее всего, уничтожу. Так спокойнее. Так вы согласны?

– Согласен, – Аверинцев улыбнулся. – Вы откроете в банке счет на имя моего сына. Поместите на этот счет деньги – и пленки ваши.

– Договорились, – Балашов протянул Аверинцеву руку.

* * * *

Следователь областной прокуратуры Зыков выглянул в окно рабочего кабинета и подумал, что весна безбожно опаздывает. Вид Бульварного кольца навевал гнетущее уныние. Серая утренняя мгла, снег вперемежку с дождем. Зыков улыбнулся своим мыслям и пошевелил плечам под шерстяным, плотно обтягивающим плечи пиджаком. В эту минуту все капризы погоды казались капризами приятными, в душе Зыкова бушевала весна. Он вернулся к письменному столу, включил лампу.

Кто бы мог подумать, дело об убийстве Овечкина, дело, которое грозило стать «висяком», жирным невыводимым пятном на чистой карьере молодого следователя, получит такое неожиданное продолжение. Нет, о столь благоприятном, даже удивительном повороте событий, и мечтать нельзя было.

В прошлую субботу на одном из московских вокзалов лейтенантом милиции Ложкиным был застрелен некто Трегубович, неделю назад объявленный в федеральный розыск. Зыков опустил голову к бумагам. Вот рапорт Ложкина, составленный на имя начальника отделения милиции. «Довожу до вашего сведения, что сегодня в одиннадцать тридцать утра мною совместно с сержантом милиции Соловейко была предпринята попытка проверки документов у гражданина Трегубовича (как впоследствии установлено, находившегося по подозрению в убийстве в федеральном розыске). Гражданин Трегубович, вооруженный пистолетом и ножом, оказал активное сопротивление милиции, пытался скрыться. На требование бросить оружие и сдаться милиции, Трегубович ответил отказом и нецензурной бранью. Тогда я произвел предупредительный выстрел в воздух, Трегубович заявил, что будет стрелять. В этих условиях я вынужден был применить оружие, стараясь произвести выстрел в ногу гражданина Трегубовича. Однако пуля срикошетила, в результате чего наступила смерть Трегубовича. Оружие было применено мною, так как существовала реальная угроза безопасности и жизни пассажиров, находившихся в данный момент в вокзальном туалете».

Хорош этот Ложкин, нечего сказать. Лейтенант, оперативный работник, школу милиции закончил, а грамотного рапорта составить не умеет. Впрочем, тут и грамота не вывезет, все стилистические изыски не помогут. Вот протокол осмотра места происшествия, подписанный помощником железнодорожного прокурора Любезновым. В кабинке вокзального сортира, где был застрелен Трегубович, не нашли ни пистолета, ни ножа. Не нашли пистолет и в зале ожидания, хотя, по словам свидетелей, Трегубович размахивал оружием под носом милиционеров и посетителей буфета. Куда же делся пистолет?

Получается, парень был совершенно не опасен. А Ложкин учинил форменный расстрел безоружного человека, а ведь лейтенант имел право стрелять только при явной угрозе применения преступником оружия. В своем рапорте Ложкин вводит следствие в заблуждение, а сказать прямо, просто врет. Не было у Трегубовича оружия, не было предупредительного выстрела в воздух, Ложкин сразу стрелял на поражение. Не по ногам стрелял, выпустил короткую очередь из автомата по фанерной двери туалетной кабинки. И смертельное ранение Трегубович получил не в результате рикошета пули. Это было прямое попадание.

Теперь ещё выясняется, что и угрозы для жизни пассажиров тоже не существовало. Как раз в это время вокзальный туалет был пуст, лишь какой-то старик то ли спал, то ли справлял нужду в одной из кабинок. Зыков покусывал кончин карандаша и злился. Ложкину вообще не следовало заходить в буфет, где пил пиво Трегубович, не следовало требовать документы. Будь лейтенант умным человеком, а главное, грамотным милиционером, он подождал бы Трегубовича в дверях буфета, отвел в отделение, а дальше по инструкции. Но лейтенант, видимо, куда-то торопился и в спешке нарушил все писанные и неписаные правила. Если кто и подверг опасности жизни пассажиров, так это именно Ложкин.

Применение оружия было необоснованным – и точка. Таким, как этот Ложкин, вообще не место в милиции, таких на пушечный выстрел нельзя к органам подпускать. Форменный псих. Сегодня он безоружного человека застрелил, а завтра? Зыков полистал бумаги. Вот характеристика Ложкина, затребованная областной прокуратурой и подписанная начальником отделения милиция. Дисциплинированный, пользуется уважением, принимал участие в боевых операциях, награжден медалью «За отвагу», контужен… Вот как, оказывается, Ложкин контужен. Теперь хоть понятно, почему он такой нервный, такой дерганый. Сперва стреляет, потом думает. Будущая судьба лейтенанта Ложкина вырисовывается довольно отчетливо. В лучшем случае его выгоняют из милиции, в худшем – отдадут под суд.

Ну а если разобраться в деле трезво, без лишних эмоций? Сжить со света человека дело не из трудных. Ложкин лейтенант, оперуполномоченный линейного отдела милиции. В ту субботу он не должен был топтаться на вокзале с сержантом Соловейко, не по чину оперу стоять в наряде. Но он вызвался подменить заболевшего товарища, сержанта Торопова. И застрелил Ложкин отнюдь не законопослушного гражданина, честного налогоплательщика, он застрелил бандита и убийцу. Нет, тут сплеча рубить нельзя. Сразу видно, Ложкин – честный парень, добросовестный, от службы, от черновой работы не бегает. Правда, нервы подлечить ему не помешает. Но это мелочи. По большому счету, на таких, как этот Ложкин, вся наша милиция держится. Нельзя человеческую судьбу сгоряча под корень рубить. Так людьми пробросаться можно.

Для начала, пусть перепишет свой рапорт. По бумагам должно получаться так, что Трегубович стрелял первым. Стрелял в милиционеров, а те только защищались. Поэтому и применили оружие. Лучше указать, что не из автомата его уложили, а из табельного пистолета. Баллистической экспертизы здесь не потребуется, никто её назначать не станет. Не сегодня завтра тело Трегубовича сожгут, как полено, в судебном морге – и дело с концом. А свидетелем, который подтвердит любые слова лейтенанта, станет тот самый старик, что спал на унитазе в одной из кабинок.

Нужно потолковать со стариком по душам – и он подпишет любую бумагу, потому что это в его интересах. Затем следует кое-что переправить в протоколе осмотра места происшествия, помощник транспортного прокурора, подписавший протокол, наверняка не станет возражать против этой затеи. В транспортную прокуратуру нужно позвонить сегодня же, не откладывая в долгий ящик. Зыков сделал пометку в блокноте. Ложкину надо обязательно помочь, лишь потому, что Ложкин, не сознавая того, очень помог прокуратуре, лично Зыкову. Приняв решение, следователь повеселел.

Зыков склонился над бумагами. Смерть Трегубовича стала лишь короткой прелюдией к дальнейшим событиям, происшедшим на вокзале. Когда на место происшествия прибыла следственная бригада, первым делом труп осмотрел эксперт-криминалист и обнаружил на левой ладони Трегубовича какие-то полустертые записи шариковой ручкой. Быстро сообразили, что это за цифры. Не что иное, как номер ячейки камеры хранения, её код. Когда труп отправили в Лефортовский судебный морг, следственная бригада осталась на вокзале, помощник транспортного прокурора распорядился в присутствии понятых вскрыть ячейку. Зыков придвинул к себе протокол изъятия сумки-холодильника из ячейки и улыбнулся, представляя себе комичность событий. Интересно, что члены следственной бригады рассчитывали там обнаружить? Скорее всего, наркотики или оружие. Но один вид объемистой квадратной сумки насторожил эксперта-криминалиста. Он принял решение вызвать взрывотехников из ФСБ. А что творилось в это время на вокзале… Сделали по громкой связи объявление, что в помещении вокзала начинаются учения по гражданской обороне, вызвали дополнительные наряды милиции, солдат внутренних войск, перекрыли все входы и выходы, стали выводить людей из здания. Но почему-то число пассажиров не уменьшалось, а росло, народ валом повалил на вокзал, толпа не рассеялась, а стала гуще. Пришлось задержать отправление поездов дальнего следования и пригородных электричек, к черту полетело все расписание. Полный мрак. Уходя из жизни, Трегубович громко хлопнул дверью.

Наконец, сообразили сделать другое объявление, сообщили людям, что рядом с камерами хранения, возможно, обнаружено взрывное устройство. Что тут началось… Вокзал мгновенно опустел, без участия милиции. Взрывотехникам потребовался час, чтобы извлечь сумку из ячейки, открыть крышку. Вместо бомбы нашли голову предпринимателя Марьясова, обложенную колотым льдом. Саперы уехали, а голову в сопровождении двух милиционеров направили в бюро судебно-медицинской экспертизы. В здание вокзала пустили людей, о происшествии быстро забыли.

Найденная голова Марьясова куда ценнее взрывчатки, оружия или наркотиков. Эта синяя голова дорогого стоит. Она все расставляет по местам. Запутанные, казалось, безнадежные дела об убийствах предпринимателей Овечкина и Рыбакова можно закрывать и списывать в архив в связи со смертью подозреваемого. Ясно, что заказчиком убийств был сам Марьясов. Трегубович же – сошка мелкая, рядовой исполнитель. Этот подонок долго болтался без дела, душевно отупел и нравственно опустился, наконец, стараниями двоюродного брата, бывшего пресс-секретаря Марьясова, нашел свое призвание, свое место в жизни. Согласился выполнить пару мокрых дел.

Можно предположить, что Марьясов, Рыбаков и Овечкин имели некие общие финансовые интересы. Хотя прямых доказательств того, что эти интересы действительно существовали, у следствия нет и, видимо, уже никогда не появится. Но в криминальном мире, в мире теневого бизнеса люди убивают друг друга по единственной причине – из-за денежных счетов. Другого не бывает.

Марьясов, Рыбаков и Овечкин чего-то не поделили или не сумели о чем-то договориться на том самом злополучном областном совещании бизнесменов. Марьясов поручает грязную работу Трегубовичу, тот, понимает, что один такое дело никак не потянет. И находит себе помощника, соучастника дальнейших преступлений. Словесный портрет этого персонажа составила дочь покойного Рыбакова: модно одетый мужчина, приятной наружности, брюнет с тонкими усиками, приблизительно сорока лет. Трегубович и этот усатый выполняют заказ Марьясова. А дальше, как говориться, возможны варианты. То ли заказчик и исполнители не сошлись в цене, и Трегубович посчитал себя обманутым. То ли сам Марьясов решил избавиться от свидетелей. Так или иначе, но первой жертвой разборки становится брат Трегубович, пресс-секретарь Павел Куницын. Дважды его пытаются убить, оба раза с применением взрывчатки. Первая попытку организовали прямо в офисе, в присутствии телевизионщика Дмитрия Лепского.

Тогда жизнь Куницын спасло чудо, ему оторвало пальцы на руках. Вторая попытка покушения удалась. Косвенно в пользу именно этой версии свидетельствует тот факт, что Марьясов, в прежние времена крепко друживший с Куницыным, ни разу не побывал у него в больнице, не навестил после выписки. Видимо, подельник Трегубовича, тот усатый тип, кто принимал участие в убийстве Рыбакова, понимает, что вслед за Куницыным придет и его черед прощаться с земными делами. Он пугается ни на шутку, пускается в бега. Но Трегубович слишком упертый тип, чтобы бежать. Кроме того, к Марьясову теперь имелся не только денежный, но и личный счет, за брата. Трегубович отнюдь не такой дурак, каким представляют его окружающие, он разрабатывает и приводит в действие свой план. Изобретает какой-то уважительный предлог для встречи с предпринимателем, уединяется с Марьясовым в его рабочем кабинете. Охрана утверждает, что сам Марьясов дал распоряжение пропустить к нему Трегубовича без задержек, кто только тот явится. Наверняка Трегубович вот так, запросто, не вышел бы из кабинета, но помог случай.

На другой стороне улицы, прямо напротив офиса загорелась машина без номеров, принадлежащая какой-то девчонке. Эта девчонка своими истошными криками подняла на ноги весь квартал. На пожар сначала сбежались дети, за ними жители окрестных домов, приехали милиция и пожарные. Собралась большая толпа, шум, визг, эта девица надрывается. И, само собой, все охранники высыпали из конторы на улицу поглазеть на горящие «Жигули». Для маленького подмосковного городка пожар машины – большое событие. Этой неразберихой воспользовался Трегубович. Видимо, он оглушил Марьясова тяжелым предметом, затем отрубил его голову острым топором и незаметно удалился вместе со своей страшной ношей. Перестала кричать и затерялась в толпе хозяйка сгоревшей машины, девица лет двадцати пяти, блондинка в шерстяной куртке песочного цвета.

Первоначально возникла версия, что эта молодуха и Трегубович состояли в сговоре, а пожар в «Жигулях» – хитрый отвлекающий маневр. Но эту версию теперь не проверишь. Эксперты дали заключение, что номера на кузове и двигателе сгоревших «Жигулей» сбиты и восстановлению не подлежат. Таким образом, владельца машины установить не удалось. Девчонку в куртке песочного цвета не найти – это ясно, как божий день. А у мертвого Трегубовича не спросишь, как все происходило на самом деле. Будем считать, что Трегубовичу помогла не соучастница, случай помог.

На следующий день после того, как голова Марьясова была обнаружена в ячейке камеры хранения, Зыков выехал к вдове предпринимателя, беседовал с женщиной в её доме без малого четыре часа. Вдова дала ценные показания. Оказалось, Трегубович набрался наглости и предложил ей выкупить голову покойного супруга. Каков подонок. В практике Зыкова подобный случай – первый. Даже рассказов коллег о такой дикости слышать не доводилось. Женщина желала похоронить супруга по-человечески. Она, как ни странно, не стала обращаться в милицию, не надеясь на её помощь, а, поторговавшись, согласилась на условия убийцы собственного мужа. Она собиралась открыть банковский счет на предъявителя, перевести деньги. По-человечески женщину понять можно. А что ей было делать? Без головы Марьясова в могилу закапывать? Нет сомнений, Трегубович получил бы свои деньги.

Но не доехал блудный сын до старухи матери, до Ровно не доехал. Удача отвернулась от Трегубовича в самый последний момент, когда все самое трудное, самое страшное, было уже позади. Удача отвернулась в вокзальном зале ожидания, когда случайная попутчица заметила в его сумке пистолет. Но и тогда у Трегубовича ещё оставался шанс, если не на свободу, то уж на жизнь – точно. И опять вмешался недобрый для него случай. Лейтенант милиции Ложкин, контуженый лейтенант Ложкин, слишком неадекватно отреагировал на угрозы и оскорбления в свой адрес. Он сам пошел против закона и кончил все дело короткой автоматной очередью. Аминь. Зыков взял из стаканчика черный фломастер и поставил на чистом листе жирную точку.

Как водится, жизнь сама все расставила по местам, внесла поправки в планы и расчеты. Сломались все версии, выстроенные Зыковым. Тот же Росляков… Изначально было ошибкой подозревать парня в связях с преступниками. Чистоплюй, этот человек так уж устроен, что, убив даже муху, будет испытывать сомнения и душевные терзания: правильно ли я поступил. Корреспондент оказался в неудачное время не в том месте. Зыков раскрыл блокнот и против фамилии Росляков пометил: немедленно снять прослушивание телефона, отменить его допрос, назначенный на четверг.

Входная дверь скрипнула. Зыков поднял голову от бумаг. Шаркающей походкой в кабинет вошел старший следователь прокуратуры Чаусов, сдающий дела и со дня на ожидавший выхода на пенсию. Кивнув Зыкову, Чаусов устроился на стуле у окна, распечатал пачку папирос.

– Что, празднуешь победу? – Чаусов выпустил носом табачный дым. – Повезло тебе с этим Трегубовичем. Такой подарок, просто редкостный.

– Я знаю, с меня причитается, – ответил Зыков. – Прокурор приказал явиться в тринадцать часов. Поговорим с ним, затем я все закруглю с бумагами. Обещаю в пятницу поставить хорошую выпивку.

– Да уж, с тебя причитается, – кивнул Чаусов. – Я слышал разговор, за это дело тебе премию собираются выписать. В размере месячного оклада. Поздравляю.

– Спасибо, – улыбнулся Зыков. – Деньги сейчас нужны. Жена в Москву перебралась, просит обои в комнате переклеить.

– Переклеишь, – отмахнулся Чаусов. – Хочешь совет? Ты не спеши списывать это дело в архив. Поработай над ним капитально, обстоятельно.

– В каком смысле обстоятельно? – не понял Зыков.

– В том смысле, что на этого убитого придурка можно много разных заслуг повесить, – Чаусов подмигнул Зыкову. – Спишешь на него несколько глухих дел. Такой лотерейный билет не часто следователю выпадает. Вот в каком смысле. Усек?

– Усек, – Зыков задумчиво почесал кончик носа. – Но для того, чтобы дела на покойника повесить, нужна доказательная база. Нужны…

– На то ты и следователь прокуратуры, чтобы построить доказательную базу, – Чаусов покачал головой. – Эх, молодежь, своим умом не доходите до таких вещей. Знаешь, в этом же городе, где временно проживал Трегубович, за последние полгода было несколько мокрых дел, в соседних районах тоже случаи были. Вот оно, поле твоей деятельности.

Чаусов потушил папиросу в цветочном горшке, дошел до двери, но на пороге оглянулся.

– Значит, в пятницу ставишь выпивку?

– Обязательно, – Зыков прижал ладонь к сердцу.