Текст книги "Требуется идеальная женщина"

Юко

Жюли уже в третий раз перевели в другую палату. Признаться, эти перемещения вызвали у нас с Тьер– ри немалое беспокойство. Меня отправили в незнакомый корпус и усадили в приемной, где абсолютно все, от стульев до плевательницы, было прикручено к полу. В стремлении к безопасности кто-то даже забрал все окна решетками – это на первом-то этаже! На полу сидела девочка-подросток и старательно выворачивала из ножек стула винты. Рядом с ней расположилась компания японцев. Их гид читал двуязычное издание “Шахматной новеллы” Стефана Цвейга.

– Вы здесь с экскурсией? – удивленно спросила я.

Никогда не подумала бы, что Святая Анна входит в число достопримечательностей наряду с Лувром и Эйфелевой башней.

– Нет-нет! – сказал мне гид и очень вежливо объяснил, что в Святой Анне есть отделение, специализирующееся на лечении так называемого “парижского синдрома”, он же “пари сёкогун” – психического расстройства, затрагивающего исключительно японских туристов.

Их группа, состоящая из жителей Йокогамы, пришла навестить Юко Сакамото, девушку двадцати пяти лет, сотрудницу фирмы JVC, которая отказывала себе во всем, чтобы накопить деньги на поездку в Париж – город ее мечты.

Она три года работала без отпуска, и ей удалось приобрести недельный тур в столицу Франции. В воображении она видела Париж идеальным городом, населенным одинаково стройными женщинами, одетыми по последней моде, и элегантными мужчинами, отменно разбирающимися в кухне и демонстрирующими безупречные манеры. Но, едва прибыв в аэропорт, Юко обнаружила, что Франция совсем не такая, какой она себе представляла: ее встретили грязные туалеты, хамоватые официанты и хмурые парижане, а от вони в метро ее просто тошнило. В первые же часы на французской земле девушку охватило чувство безутешного горя. Юко с каждым днем все заметней нервничала, на ее губах застыла загадочная улыбка. Этим утром она сразу после завтрака заперлась у себя в номере – ей казалось, что за ней кто-то гонится. Она никому не желала открывать дверь, и пришлось вызывать службу спасения.

– В подобных случаях мы немедленно звоним в посольство Японии, а уж они организуют доставку заболевшего туриста в специализированное отделение клиники Святой Анны.

В эту секунду ко мне подошла медсестра, предложившая проводить меня в палату Жюли. Я поблагодарила гида и пожелала бедной Юко скорейшего выздоровления. Японцы вежливо наклонили головы, я сделала то же самое.

Моя подруга лежала на кровати. Ее отечное лицо напомнило мне детеныша морского льва. Она объяснила, что растолстела из-за лекарств, но я увидела у нее на тумбочке несколько коробок с пирожными.

– Мне уже лучше, – сказала она.

– Если честно, не похоже, – сказала я, не понимая, зачем мне ей врать.

– Правда лучше. Мы нашли причину расстройства. С психиатром. С венгром. Не с лысым. Лысый – ноль без палочки. – Жюли говорила какими-то странными рублеными фразами.

Я помнила доктора Петтон, которая лечила мне колено, но ни про “венгра”, ни про “лысого” ни разу не слышала. Впрочем, я понимала, что сейчас не время вникать в такие подробности, а потому спросила напрямую:

– Ну и в чем же проблема?

– В кесаревом, – категорично ответила она. – Все из-за него.

Здесь мне придется вернуться назад и рассказать о том, как протекала беременность Жюли. За несколько месяцев до родов она прочитала горы литературы на соответствующую тему, включая “Беременность и послеродовой период в культуре туарегов из кланов кель-адаг”, “Искалеченная промежность”, “Воздушный шар доктора М. Годе”, ну и для разнообразия “Деревенский акушер при Короле-Солнце. Трактат о родовспоможении Г. Моке де Ла Мота”. Она посещала акушерские курсы при роддоме, ознакомилась с особенностями родов в воде и через интернет освоила методику самогипноза. Почти на все занятия она ходила с мужем, который подумывал даже открыть в сети онлайн-курс для будущих отцов и делиться с желающими всем, что успел узнать сам. Жюли и Тьерри подготовились к родам не хуже, чем к устному экзамену в Институте политических наук – тогда они тоже трудились вместе.

– Лично я всегда хорошо делала свою работу, – сказала Жюли.

– Знаю, – ответила я.

– Здесь о рожающей женщине принято говорить, что она “работает”, – пояснила Жюли.

К назначенному дню Жюли подошла во всеоружии. Следует заметить, что в жизни ей удавалось абсолютно все. Она не завалила ни одного экзамена. У нее всегда получался майонез. Она ни разу не опоздала на поезд. Но проблемы начались, едва Жюли с мужем приехали в роддом. “Давление повышено… Альбумины понижены… Эклампсия… Поздний токсикоз…” – услышали они от врачей, которые, впрочем, поспешили их успокоить. Ничего страшного, говорили они, но необходимо ускорить процесс родов, чтобы ребенок быстрее появился на свет. Ей сделали укол, стимулирующий раскрытие шейки матки, в результате чего у нее начались болезненные схватки. Та функция в мозгу, которая вроде бы отвечает за стирание памяти о родах – иначе ни одна женщина не решилась бы рожать во второй раз, – у Жюли, судя по всему, не сработала.

– Тридцать шесть часов! Они заставили меня “работать” в течение полутора суток! А я улыбалась. Спрашивала, не надоело ли ждать моему мужу, одобряют ли мои родители выбор имени для ребенка, удобно ли родителям мужа в гостинице, справляются ли без меня коллеги. Эта мука продолжалась тридцать шесть часов!

С тех пор как Жюли достигла детородного возраста, она даже не рассматривала вероятность того, что не сможет родить сама. Никогда. Это может произойти с кем угодно, но только не с ней. Но процесс затягивался, и врачи решили, что пора делать ей кесарево сечение.

Дальнейшее случилось очень быстро. Операционный блок. Вскрытие брюшной полости. У Жюли было ощущение, что кто-то влез руками ей в живот и вытащил оттуда ребенка. Жюли охватило ужасное чувство провала. “Я как будто и не рожала”, – говорила она, имея в виду, что ее словно бы лишили статуса матери. На протяжении последующих недель у нее в душе постепенно возникла какая-то пустота; все ее существо словно рассыпалось, распадалось на части; стоило кому-то спросить у нее, как прошли роды, и она впадала в тоску. Ею овладела бездонная печаль; порой она плакала над детской пеленкой, пытаясь сообразить, где у нее лицо, а где изнанка. Отмеряя капли долипрана, она паниковала: не отравится ли младенец? Если на улице ей навстречу попадалась беременная женщина, у нее учащался пульс. Она начала сомневаться в себе: раз она не смогла самостоятельно, без вмешательства хирурга, родить ребенка, как она его воспитает? Ее все чаще одолевал страх, особенно когда она оставалась с малышом одна; ей казалось, что она ни на что не способна и никогда не справится с ролью матери. Прошло немало времени, прежде чем она поняла, что медленно сходит с ума. Тревогу забил ее муж. Это было в тот день, когда она сказала ему:

– Надо съездить в Бельгию, сдать анализы на ДНК.

– Зачем? – испуганно спросил Тьерри; он чуть было не подумал, что жена ему изменила.

– Мы же не видели, какого ребенка они из меня достали, – они загородились ширмой. Откуда нам знать, что это наш ребенок?

Часом позже она пришла ко мне в одной майке без трусов и вручила мне малыша. Я не замечала, как к ней подкрадывается депрессия. Напротив, меня восхищало, что ей удается уделять столько внимания ребенку, одновременно оставаясь ухоженной и красивой. Я не знала, как она выматывается. Не видела, что она захлебывается от забот. И вот теперь она попала в больницу. Ее утомлял даже самый короткий разговор, и я собралась уходить, но она попросила меня побыть еще. Жюли хотела, чтобы я рассказала ей о жизни за пределами больницы, сообщила, что новенького у соседей, как поживают мой сын и Мишель, к которому она относилась с особенным теплом. Зная, какую скуку наводят на посторонних разговоры влюбленных, я не стала упоминать о Джорджии, от которой напрасно ждала звонка, и вместо этого поделилась впечатлениями о встрече с Захией.

В сущности, говорила я, Захия – наследница героини романа “Нана”, а также всех куртизанок былых веков, биографии которых запоем читала моя мать. Мата Хари, Мессалина, Паива, Мари Дюплесси и Прекрасная Отеро – все мое детство прошло под обаянием этих экзотических имен, звучавших для меня именами каких-то дальних родственниц. Я хорошо помнила Анну, она же Нинон де Ланкло, которая еще ребенком цитировала Монтеня, а потом стала знаменитой куртизанкой и в возрасте восьмидесяти пяти лет продолжала следить за литературой и менять любовников. Свою богатейшую библиотеку она завещала юноше, который поразил ее своим редким умом, – впоследствии он прославился под именем Вольтера. Я помнила Иду Сент-Эльм, любовницу маршала Нея, напечатавшую “Воспоминания современницы”, – ходили слухи, что их подлинным автором был один из ее поклонников. Ну конечно, разве женщина, тем более куртизанка, способна держать в руках перо? Это ведь не задницей крутить! Еще была Лола Монтес – исполнительница “экзотических танцев”, в жилах которой текла креольская и ирландская кровь, любовница Ференца Листа и автора “Дамы с камелиями”. Во время исполнения танцев она так высоко поднимала юбки, что изумленным зрителям на миг открывалась, мелькнув черной молнией, сокровенная часть ее тела. Номер назывался “Танец паука” и собирал толпы. Позже Лола Монтес стала любовницей Людвига I Баварского. Своим последним появлением на публике она обязана Максу Офюльсу, в 1955 году снявшему посвященный ей фильм.

Жюли слушала меня молча; по щекам у нее текли слезы. Я спросила, что ее так огорчает.

– Я скучаю по тебе, – ответила она. – Пообещай мне, что я отсюда выберусь.

И она улыбнулась мне светлой отмытой улыбкой. Я поняла, что должна дать ей отдохнуть. Она закрыла глаза, и я сунула ей в руку браслетик Ализе, который сняла у себя с запястья, – на счастье. Потом вышла, тихонько притворив за собой дверь, и побрела лабиринтом коридоров. Минуя приемную, заметила, что японские туристы по-прежнему сидят там, не проявляя ни малейших признаков нетерпения. Я подумала о девушке Юко, которую так жестоко разочаровал город ее мечты. И о Жюли, которая родила ребенка, но совсем не так, как ей это представлялось. Может, лучшее средство от иллюзий – вообще не ждать от жизни ничего хорошего?

Я шла через парк, когда у меня зазвонил телефон. Номер был незнакомый. В трубке раздался женский голос, и сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.

– Алло! – сказала я, всеми силами стараясь не выдать охватившую меня бешеную радость.

– Добрый день. Это Мари.

– Мари? – разочарованно переспросила я и еще раз повторила, уже с ноткой тревоги в голосе: – Мари?

– Мари Вагнер. Жена пастора Вагнера. Видите ли, я сейчас в Париже… Я звоню с чужого телефона… Понимаете, у меня украли сумку, а там был телефон… И кошелек… Я хотела спросить… Нельзя ли приехать к вам? Мне больше не к кому обратиться.

Я продиктовала ей адрес, в душе проклиная ее за свою несбывшуюся надежду. Выходя за ворота, я злобно подумала, что была права: от жизни не приходится ждать ничего хорошего.

Потому что ничего хорошего в ней по большей части не происходит.

Мариам

При виде Мари, одиноко стоящей возле моего подъезда, в моем квартале, я растерялась. Нечто подобное я испытывала ребенком, случайно встретив в супермаркете преподавателя математики или обнаружив за соседним столиком в ресторане школьную учительницу, которая спокойно ужинала со своим мужем. В присутствии Мари посреди привычного пейзажа было что-то неправильное, сбивающее с толку. Приблизившись, я заметила, что она дрожит всем телом – ни дать ни взять куча листьев, поднятая в воздух порывом ветра.

– Что с вами случилось? – приветливо спросила я. Мне чудом удалось припарковаться рядом с домом, что мгновенно улучшило мое настроение.

Она не ответила – слишком сильно у нее стучали зубы, из чего я вывела, что она, скорее всего, жутко замерзла и умирает от голода.

– Как насчет франкфуртских сосисок с жареной картошкой? – предложила я, указав рукой на бистро. – Вот странная штука, я давно заметила, что по средам на меня нападает желание поесть сосисок, причем в одно и то же время.

Я пустилась в описание горчицы с тмином, уверенная, что она придаст сил нам обеим, но Мари не спешила разделить мой восторг; ей по-прежнему не удавалось выдавить из себя ни одного членораздельного звука.

– Я потеряла Жермена, – наконец с трудом произнесла она, так некоторые заики, чтобы договорить фразу до конца, переходят на крик.

– Какого Жермена? – не поняла я, совершенно забыв о существовании слепого парня.

– В метро! Пока звонила вам!

– Подождите, подождите… Вы же сказали, что у вас украли кошелек?

Мари издала громкий стон – она и правда была на пределе. Сосиски отступили на второй план, и я повела ее к себе. И очень пожалела, что Жюли нет дома – она, как никто другой, умела находить выход из подобных ситуаций, организуя поиск потерявшегося в метро слепого и одновременно занимаясь приготовлением вегетарианского ужина на десять персон и планируя завтрашнее утреннее совещание. Мне до нее далеко – я мечтала об одном: лечь в горячую ванну и предаться сладостным мыслям о Джорджии. Но в отсутствие Жюли приходилось взвалить заботу о ближнем на себя.

Дома я предложила Мари выпить, пока я приму душ и смою с себя треволнения дня. Но она отказалась наотрез. По ее мнению, я не осознала всей тяжести происшедшего; нам надо не дома сидеть, а мчаться в метро, звонить в полицию, в мэрию, вызывать пожарных и печатать объявление в газетах!

Ничто не наполняет меня таким ледяным спокойствием, как вид психующих людей.

Я оставила Мари волчком кружиться по ковру в гостиной и отправилась на кухню. Достала из морозилки бутылку зубровки, наполнила пару рюмок, вернулась в гостиную и объяснила Мари, что нам с ней просто необходимо немного выпить; мозги у нас прояснятся, и мы решим, что делать дальше. Она ничего не желала слушать и резким жестом смахнула на пол обе рюмки. Я очень не люблю, когда проливают водку – это одна из немногих вещей, способных пробудить во мне настоящую ярость. Мне хотелось, чтобы эта баба немедленно убралась вон из моего дома, и я приказала ей сесть на диван-футон и в строго хронологическом порядке рассказать мне, что произошло. Только так я могла надеяться, что помогу ей отыскать парня, после чего провожу ее на вокзал и навсегда избавлюсь от обоих.

Мари объяснила, что в поезд до Парижа они сели сегодня утром. Они ехали на встречу с директрисой Института слепых, чтобы обсудить возможность со следующего года записать Жермена на обучающий курс. Все прошло прекрасно, директриса их обнадежила. Простившись с ней, они спустились в метро на станции “Дюрок”. Мари изучала схему метро, чтобы понять, как добраться до вокзала Монпарнас, и в это время у нее украли сумку, в которой лежали все ее вещи, включая мобильный телефон. Жермен, естественно, ничего не видел.

У нее не осталось ничего – ни обратных билетов на поезд, ни мобильника, ни денег на метро. Катастрофа. Мари побежала к окошку информации – служащий, коллекционер значков дзюдо, которыми был щедро усеян его жилет цвета бутылочного стекла, проявил к ней сочувствие, позволив позвонить со служебного телефона. Единственным парижским номером, которым она располагала, оказался мой – она записала его на клочке бумаги и каким-то чудом не убрала в сумку, а сунула в задний карман брюк. Пока она разговаривала со мной из служебного помещения, Жермен, оставшийся ждать ее снаружи, куда-то отошел и затерялся в толпе. Мари боялась, что он упал на рельсы или что с ним случилось еще что-нибудь столь же ужасное. Я заставила ее выпить рюмку ледяной водки, сказав, что иначе не стану ей помогать.

Мы прикончили бутылку. Мари совершенно опьянела и стала гораздо симпатичней. Глаза у нее плавали, как у слепого щенка.

– Я найду решение, – сказала я. Водка всегда придает мне веры в свои силы.

– Вы потрясающая женщина, – заплетающимся языком пролепетала она.

Я почувствовала прилив гордости. Эта миниатюрная женщина со своим остреньким носом и крохотной челюстью, эта коротышка, упившаяся в хлам у меня в гостиной, давала мне власть над своей жизнью: ее счастье – или несчастье – были в моих руках. Я еще ничего не сделала, но Мари уже смотрела на меня как на героиню.

– Мне надо побыть одной и хорошенько подумать, – рассудительно произнесла я.

И изложила ей свой план. Она вместо меня поедет к Карлосу и вернет ему аппаратуру, а я за это время разыщу ее Жермена.

– Замечательно! – воскликнула Мари, вытаращив глаза так, что они едва не вылезли из орбит.

Еще никогда в жизни я не испытывала такого ощущения власти над другим человеком. Но ей захотелось узнать, что именно я собираюсь предпринять.

– Доверься мне, – сказала я, не имея ни малейшего представления о своих дальнейших действиях.

Мари укатила на такси, а я напустила полную ванну, воспользовавшись украденными в отеле пузырьками с гелем; их запах безжалостно напомнил мне о ночи, проведенной с Джорджией. Я погружалась в горячую воду, широко открыв рот и дыша полной грудью. С момента расставания с Джорджией я существовала в безвоздушном пространстве. Почему она до сих пор мне не позвонила? Приходилось смириться с очевидным: у нее есть другая женщина.

Я смотрела на выступающие из пены большие пальцы своих ног – лак на них облупился, и проступили очертания вымышленных стран. Мир, отражаясь в хромированной поверхности кранов, представал передо мной в перевернутом виде, как в детстве, когда, лежа в ванне, я сочиняла истории; мой дух проникал в сифон и уплывал, как на плоту, по трубам, чтобы вырваться наружу, на солнце. Вот и сегодня я отдалась фантазиям, рисуя в воображении тысячу сценариев, в каждом из которых Джорджия выступала в роли роковой соблазнительницы, завоевывающей все новых поклонниц, чтобы затем потерять их навсегда. Признаюсь честно, все эти истории были банальны до пошлости, поскольку ревнивое воображение приводится в действие теми же примитивными пружинами, что и порнография; так, я видела Джорджию в черном смокинге, с сигариллой в руке, в галстуке, завязанном крупным узлом, и с зачесанными назад волосами а-ля Гари Купер. Она стояла, облокотившись о стойку бара – губы накрашены темной помадой, как в тот вечер, когда мы познакомились, – и поджидала очередную жертву. Я видела ее в Дели, в благоухающем черным кумином дворце: потягивая виски и плохо скрывая возбуждение, она наполняла бокал молодой женщины в сари цвета манговой пудры с бисеринками пота на гладком блестящем лице. При мысли о том, как Джорджия станет ее целовать, словно откусывая от сочного плода, меня тоже охватывало возбуждение.

К счастью, остывшая вода вернула меня к действительности; кожа у меня сморщилась, как у мандарина, – того и гляди, отделится от костей. Меня захлестнула ярость: как вышло, что это создание, с которым я общалась всего несколько часов, так завладело всеми моими помыслами? И превратило меня в полную дуру? На самом деле я провела в воспоминаниях о ней гораздо больше времени, чем мы были вместе. С этим следовало покончить, и немедленно. На свете был всего один человек, способный помочь мне найти Джорджию. Или забыть ее. Мари-Амели, для ее подопечных – Мариам. Я выскочила из ванны и, даже не вытираясь и оставляя за собой мокрые следы, бросилась в гостиную к телефону – Мариам не разрешала звонить ей с мобильного.

– Мне необходимо срочно с вами увидеться, – сказала я в трубку, напрочь забыв про Мари и свое обещание заняться в ее отсутствие поисками Жермена.

– Хорошо, – без всякого выражения ответила она. – Жду вас.

– Да? – удивилась я.

– Я слышу по вашему голосу. Приходите прямо сейчас.

Именно в эту минуту в квартиру вошли вернувшиеся из Орлеана сын и его подружка, обнаружив меня голой с телефонной трубкой в руке – под ногами у меня натекла небольшая лужица. Пока Сильвен не начал стыдить меня за то, что расхаживаю перед посторонними в чем мать родила, я объяснила детям, что сейчас не до хороших манер, поскольку дело серьезное. Я рассказала им о Мари и о том, что она нуждается в срочной помощи. Как ни удивительно, дети приняли историю потерявшегося слепого близко к сердцу. Сильвен еще маленьким постоянно вырезал из коробок с хлопьями купоны и заставлял меня заполнять чеки для помощи брошенным животным; он сам старательно надписывал на конвертах адреса благотворительных организаций – разумеется, я никогда не опускала эти письма в почтовый ящик.

Сильвен и Сильветта решили уделить час своего времени, предназначенного для приготовления уроков, поискам заблудившегося в столице слепца. У них родилось множество идей, которые я предложила им немедленно реализовать: позвонить в комиссариат седьмого округа и в справочную службу метрополитена, разместить объявление в социальных сетях.

– Прекрасно! Продолжайте в том же духе! Я уверена, что вы придумаете что-нибудь еще. А у меня срочная встреча по работе, – соврала я, чтобы не отчитываться перед ними, почему сбегаю из дому.

Мари-Амели Руссель – женщина лет пятидесяти, с надменно-равнодушными манерами, в прошлом адвокат. Посетителей она принимает в кабинете, который не менялся с прошлого века. На стене у нее за спиной по-прежнему висит диплом, выданный Парижской коллегией адвокатов, и тихо желтеет в своей пыльной рамке по соседству с латунной табличкой с ее именем и номером телефона, поверх которых выгравирован силуэт Дворца правосудия. На полках громоздятся папки в зеленых или оранжевых обложках с фамилиями клиентов: я помню их наизусть, поскольку провела, созерцая их, долгие часы: Делонуа-Сосэ, Тас-Мюрно, Брандинский-Шабер и так далее. Мариам оставила адвокатскую карьеру лет пятнадцать назад, но сохранила за собой звание советника. Кстати, именно это значится на ее визитках: “М.-А. Руссель. Советник”.

Она принимает тебя, сидя за столом, в любую погоду одетая одинаково: бежевый тренч, солнечные очки, на голове – шарф. Она никогда не снимает ни пальто, ни очки, даже если в кабинете жарко, в частности зимой – из-за системы “теплый пол” родом из семидесятых, от которой тяжелеют ноги и в воздухе скапливается статическое электричество. Мариам в больших количествах курит синий “Ротманс”, поэтому в кабинете всегда плавает дым – атмосфера здесь такая, словно время остановилось в предыдущей эпохе. Тому, кто ни разу не был у Мариам, трудно объяснить, чем она занимается. Я бы назвала ее “конкретным психоаналитиком”, который высказывает посетителям свое мнение о тех или иных вещах. Мой сын именует ее колдуньей, Мишель утверждает, что она целительница, мои родители считают ее ненормальной, а Жюли – мошенницей экстра-класса. Лично я говорю, что она дает мне советы. Это очень приятно; у нее на все есть своя точка зрения, четко сформулированное мнение о каждом твоем поступке и не менее категоричное – о поступках окружающих тебя людей. Она внимательно слушает тебя, размышляет и предлагает выход из мучительной для тебя ситуации; она разрабатывает целый поэтапный план, позволяющий уладить конфликт или поставить на место человека, причиняющего тебе зло. Иногда ей не удается найти решение сразу, и тогда она перезванивает тебе в течение дня.

Правила, установленные Мари-Амели, выглядят следующим образом: оплата консультаций поминутная, как за парковку. Она, как врач, выписывает рецепт; выполнять ее предписания обязательно, иначе больше она тебя не примет. Она дает советы разного рода: практические, философские, касающиеся питания или образа жизни. Все зависит от конкретного случая. Она может потребовать от тебя самых неожиданных вещей: поменяться с мужем местами в постели; выключать мобильник в восемь вечера; спросить у матери, от чего на самом деле умер твой отец; прекратить критиковать чужие недостатки; совершить смелый или благородный поступок; позвонить брату – просто так, без причины; повысить зарплату приходящей уборщице; составить список того, что ты не можешь сделать, и сделать записанное в последнем пункте; запретить себе произносить фразу “Мне очень жаль”; пить больше воды; переселиться на один день в шкуру лучшего друга: говорить его словами и действовать так, как, по твоему мнению, действовал бы он; познакомиться с новыми соседями; поменять в квартире что-нибудь из мебели; приготовить родителям ужин; неделю не включать у себя дома свет; провести выходные на берегу озера; на протяжении десяти дней ежедневно заниматься любовью, а потом сделать паузу на пять дней; сделать вместе с человеком, который тебе нравится, что-то такое, что тебе не нравится; попросить у отца выписать тебе чек на сумму, в которую он оценивает свою любовь к тебе, и не предъявлять этот чек к оплате; стараться точнее формулировать проблемы; выстраивать систему приоритетов; прекратить употребление в пищу красных продуктов, и так далее.

Разумеется, кому-то это все может показаться бредом. Что до меня, то я не понимаю, чем это хуже лежания на диване и пересказывания своих снов мужику, который отказывается с тобой разговаривать. Мариам очень мне помогла. Благодаря ей я избавилась от страха перед чемоданами и сегодня могу почти нормально выговорить слово “чемодан” вслух. Кстати, я знаю людей, обязанных ей жизнью.

Мариам излучает какую-то глубоко запрятанную печаль, и это оказывает на ее пациентов животворящее воздействие. Она живет одна, детей у нее нет, она никогда не снимает темных очков, а в своем пальто и повязанном вокруг головы шарфе похожа на вдову, выходящую с кладбища. Когда я пришла к ней в первый раз, она напомнила мне Софи Калль. Поначалу это мне понравилось – я как будто встретила хорошую знакомую, которой могла доверять. Но через несколько сеансов я почувствовала растерянность. Потому что решила, что передо мной – настоящая Софи Калль. И что мы с ней вместе работаем над ее новым проектом. Вскоре эта мысль целиком захватила меня, превратившись в наваждение, но поделиться с ней своими догадками я по разным причинам не могла. Во-первых, от злости: я ведь доверилась ей, как доверяются врачу. Во-вторых, признаюсь честно, из какой-то извращенной гордости: я с юности восхищалась ее талантом, и меня приводила в восторг мысль о причастности к ее творчеству. Наконец, из страха. Если я скажу, что раскрыла ее обман, это ведь может погубить весь эксперимент?

На протяжении нескольких следующих сеансов я делала всяческие намеки на Софи Калль, пытаясь показать ей, что я все поняла и обо всем догадалась, но согласна и дальше притворяться, чтобы не навредить ее замыслу. Мариам не реагировала на расставленные мною ловушки. Через некоторое время, устав от этой игры, я решила действовать иначе.

– У меня такое впечатление, – набравшись храбрости, заявила я ей, – что кое-кто меня обманывает.

– Как именно?

– Мне кажется, что один человек выдает себя за другого.

– Спросите его об этом в лоб, – посоветовала Мариам.

– Хорошо, – сказала я, глядя ей в глаза. – Я вас спрашиваю.

– Простите?

– Я спрашиваю вас в лоб.

И я объяснила ей, что узнала ее, что с первого дня поняла, что участвую в осуществлении ее нового творческого проекта, и это мне льстит, но по зрелом размышлении пришла к выводу, что обязана сказать ей правду – в конце концов, я тоже художник. Мариам немного помолчала, потом взяла лист бумаги и стала писать рецепт. Но прежде чем протянуть листок мне, спросила:

– Вы ничего особенного не заметили?

– В каком смысле? – пробормотала я.

– Посмотрите на меня хорошенько.

– Смотрю.

– Я черная, – выговаривая каждый слог, произнесла она.

– И?.. – обиженно спросила я.

Это был единственный раз, когда Мариам говорила со мной о себе, словно хотела убедить меня, что она не устраивает передо мной маскарад. Она рассказала о своем детстве в Бретани, о своих приемных родителях, владельцах колбасной лавки, которые удочерили ее младенцем. Родилась она в городе Фор-де-Франс, на Мартинике, и не имела ни малейшего отношения к Софи Калль. Затем она дала мне рецепт, на котором было написано: “Сходить на прием к психиатру”.

– Но я хочу, чтобы меня консультировали вы! – воскликнула я.

– Мне кажется, вам требуется лечение по классической схеме.

– Это просто стечение обстоятельств! – возразила я. – Обещаю, что больше со мной такого не повторится! Честное слово, я не параноик! Даже наоборот! У меня пронойя!

– Что-что?

– Пронойя – это явление, обратное паранойе. Можно сказать, что это своего рода философия или невроз с противоположным эффектом, основанный на вере в позитивную конспирологию. У меня, например, часто возникает ощущение, что, вопреки видимости, стихии объединяются не против меня, а в мою пользу. Если, скажем, я опаздываю на поезд, я говорю себе, что и не должна была на нем ехать, потому что в дороге со мной случилось бы что-нибудь нехорошее. Или если меня не пригласили на какое-нибудь мероприятие – я уверена, что там была бы скука смертная, и мне надо радоваться, что я туда не попала.

Она засмеялась. Я почувствовала, что она смягчается, и продолжила чуть ли не на коленях умолять ее не бросать меня. Мне совсем не хотелось снова очутиться один на один с молчаливым психоаналитиком, который никогда не даст мне ни одного совета. Я нуждалась в ней, она не имела права бросать меня под тем предлогом, что я немного ошиблась. В конце сеанса Мариам разрешила мне приходить к ней – при условии, что я буду держаться в рамках. Я дала обещание, что больше никогда не стану принимать ее за кого-то другого, и осталась ее пациенткой. Я хожу к ней уже больше четырех лет.

– Как поживаешь? – спросила Мариам серьезно, но не напористо, тоном, каким обычно разговаривают с близкими.

– Ужасно, – ответила я и рухнула в кресло.

Пересказывая ей свое приключение с Джорджией, я вдруг осознала, что в последние два дня моя жизнь приняла странный оборот. События наползали одно на другое, складываясь в вектор, который явно куда-то вел, но вот куда?

Мариам задала мне массу вопросов, на которые я старалась отвечать с максимальной точностью. В результате она пришла к выводу, что, если я хочу снова увидеться с Джорджией, вариантов у меня не так много. Мне следует еще раз сходить в тот отель, где мы с ней познакомились, – судя по всему, она регулярно в нем останавливается. Надо написать еще одну записку со своими координатами – если первая потерялась, вряд ли потеряется и вторая, или это будет уж какое-то невероятное невезение. Мариам посоветовала мне поговорить с Франсуа, барменом, открыться ему и попытаться привлечь его на свою сторону. Не исключено, что он сообщит мне фамилию Джорджии.

– Потом останется только ждать, – заключила она.

– Понимаю, – протянула я, не скрывая от Мариам разочарования.