Текст книги "Мудрость сердца"

Барбара Картленд
Мудрость сердца

Глава 1

1817 год

На набережной Дувра царил настоящий хаос.

У пристани разгружались одновременно три корабля, в то время как другие суда стояли на рейде, ожидая, когда освободится место у причала.

Казалось, здесь яблоку негде было упасть. Повсюду высились груды оружия, ящики с амуницией, сундуки, конская упряжь и седла; рядом топтались дрожавшие в испуге лошади, растерянные и ошеломленные этой сутолокой; грумы старались их успокоить, хотя сами, казалось, были растеряны не меньше, чем их подопечные.

На берег одни за другими выносили носилки с ранеными. Некоторые из них, по всей видимости, уже стояли одной ногой в могиле, другим, безруким и безногим, помогали сойти на берег измученные санитары, которые сами выглядели отнюдь не лучше калек.

Здесь же столпились кавалеристы, потерявшие в этом хаосе оружие и свои вещевые мешки, а старший сержант, окончательно сорвав голос, все выкрикивал приказы, которых никто, похоже, не слушал.

«Если это и есть мир, – подумал полковник Ромни Вуд, спускаясь с корабля по шаткому трапу, – то на войне, по крайней мере, больше порядка».

В то же время, хотя он и убеждал себя, что это всего лишь сантименты, он не мог сдержать глубокого волнения при мысли, что наконец-то снова ступает на родную землю после долгих шести лет, проведенных им вдали от родины, на войне, на вражеской территории.

Подобно большинству солдат и офицеров британской армии полковник надеялся, что после Ватерлоо и ссылки Наполеона на остров Святой Елены они все смогут вернуться домой. Однако, по мнению герцога Веллингтона, оккупационная армия являлась залогом мира в Европе и должна была там оставаться и после разгрома ненавистного корсиканца.

Вначале полковник Вуд полагал, что главнокомандующий настаивает на этом без всякого основания, особенно после того, как Париж сложил оружие, отказавшись от дальнейшей борьбы.

Впрочем, Веллингтон и не намеревался вмешиваться в работу будущего гражданского правительства Франции. Как всегда после сражений, он был занят защитой гражданских лиц от военных эксцессов.

Поскольку сами парижане были в этом заинтересованы, они не видели ничего дурного в мерах, предпринятых британской армией, а разница между их союзниками и союзниками Британии стала очевидна сразу, как только была проиграна битва при Ватерлоо.

Ромни Вуд старался изо всех сил держаться подальше от политических интриг и не видел большого смысла в том, чтобы оставаться дальше на воинской службе. Однако герцог Веллингтон был очень к нему привязан, а кроме того, весьма ценил как человека исключительной честности и одного из своих лучших офицеров. Поэтому полковнику приходилось не только заниматься делами тех воинских частей, которыми он непосредственно командовал, но и частенько, выполняя поручения герцога, наводить порядок там, где возникали разного рода инциденты, портившие торжество от одержанной победы.

– Будь все проклято! – чуть ли не ежедневно говорили молодые офицеры полковнику Буду. – Для чего же мы сражались, если не для того, чтобы победить Наполеона и отправиться по домам?

Они не могли найти ни одной разумной причины, чтобы объяснить, почему герцог настаивает на оккупационной армии, и соглашались с французами, что организовать снабжение ста пятидесяти тысяч человек продовольствием – непосильная задача.

Герцог вызвал к себе Ромни Вуда.

– Они хотят, чтобы я отправил тридцать тысяч человек по домам, – сказал он с возмущением.

– Я слышал, ваша светлость, что они решили остановиться именно на этой цифре.

– Решили! – тут же вспылил герцог. – Я один могу здесь что-то решать!

– Разумеется, – согласился с ним полковник Вуд.

– Я и так уже сократил армию на восемь сотен человек, доведя ее всего до ста пятидесяти тысяч! – продолжал бушевать герцог.

Полковник Вуд благоразумно промолчал.

Он знал, что политики обеих стран полагали такое сокращение армии недостаточным. В январе 1817 года герцог заявил на заседании постоянной комиссии стран-союзников в присутствии четырех послов: «Я признаю, что мое мнение существенно изменилось, и я поддерживаю предложение сократить армию на тридцать тысяч человек. Это сокращение намечено на начало апреля».

Многие считали, что таким образом был сделан шаг в правильном направлении, но не всех он удовлетворил. Мадам де Сталь, а также другие весьма привлекательные и влиятельные женщины, прибегнув к своим чарам и искусству обольщения, находившимся в их арсенале, сделали все от них зависящее, чтобы окончательно покончить с оккупацией и добиться роспуска целой английской армии.

Однако этим надеждам не суждено было сбыться. Как обычно неторопливый в своих решениях, кабинет министров внезапно изменил свое мнение на диаметрально противоположное.

Герцог Веллингтон показал полковнику Буду депешу от графа Бэферста, в которой говорилось буквально следующее:

«Общественное нетерпение французов, стремящихся как можно скорее избавиться от иностранцев, отнюдь не вызывает во мне сталь же горячего стремления покинуть эту страну».

Полковник Вуд рассмеялся, прочитав эти строки.

– Я прекрасно понимаю, что вы чувствуете, ваша светлость. Но в то же время было бы ошибкой не принимать во внимание то обстоятельство, что в какой-то момент это может превратиться в «отступление».

Герцог озабоченно кивнул.

Он знал не хуже полковника Вуда, что нарастающая враждебность между французскими и английскими офицерами грозила вылиться в сложную проблему.

Но теперь наконец большая часть трудностей и сложных решений осталась позади и основная часть британской армии возвращалась на родную землю.

Пересекая Канал, Ромни Вуд вспоминал эти последние три года, проведенные им вдали от родины, и думал о том, что это было не самое легкое и приятное время в его жизни.

Конечно, были моменты, доставившие ему немало радостей, особенно в Париже, где жизнь возвращалась в свое нормальное русло гораздо быстрее, чем этого можно было ожидать.

Тем не менее, повторял полковник себе снова и снова, он не желал уподобиться салонным шаркунам, которые предпочитают полю битвы будуары прелестниц, а грому пушек – звуки вальса.

В то же самое время, пережив множество трудностей и лишений и пройдя через суровые испытания и жестокие сражения в Португалии и Франции, полковник признавал, что соблазны Парижа, в том числе хорошая еда и прекрасные женщины, – это то, от чего он не мог отказаться, хотя и относился к ним с большой долей цинизма.

Но что в действительности очень беспокоило Ромни Вуда, так это то, что начиная с этого дня ему предстояло распрощаться с армией.

Оформив все документы, он зашел проститься с герцогом перед тем, как покинуть Францию..

– Мне будет вас не хватать, – сказал Веллингтон просто, но так искренне, что невозможно было усомниться в его чувствах.

– Мой отец умер два года назад, – ответил он тогда герцогу. – Мне действительно необходимо вернуться домой и заняться наконец своими собственными делами.

– Святые небеса! – воскликнул главнокомандующий. – Я совсем забыл, что вы теперь лорд Хейвуд!

– Я не хотел пользоваться своим титулом, пока служу в армии, – ответил полковник. – Но уверен, ваша светлость понимает, что поскольку я был единственным ребенком в семье, то после смерти отца не осталось никого, кто мог бы приглядеть за родовым поместьем в мое отсутствие. Я не был в Англии уже шесть лет, и сейчас состояние моих дел таково, что требует моего безотлагательного присутствия.

Герцог ничего не возразил на это, но Ромни Вуд понимал с болью в сердце, как сильно ему будет не хватать людей, с которыми он столько лет служил и не раз смотрел в лицо смерти. Он прекрасно понимал, что дружба, которую он обрел на войне, не может сравниться с теми отношениями, что складываются между людьми в мирное время, и уже заранее тосковал по этой дружбе.

– Я дома! – попытался ободрить себя полковник, прокладывая путь среди толпы и завалов груза на пристани.

Однако в следующую минуту все сантименты были тут же забыты, и он выругался вслед носильщику, налетевшему на него со своей тележкой.

В этот день уже не было никой надежды выбраться из Дувра, и только благодаря своему высокому званию и внушительной, властной манере держаться полковнику удалось найти комнату, где он мог бы переночевать.

Утро следующего дня принесло ему бесчисленное множество проблем, связанных с улаживанием дел подчиненных из его собственного полка, которым он вызвался помочь до своего отъезда.

Помимо всего прочего, у него была назначена важная встреча, и ему было очень сложно найти подходящее место для конфиденциального разговора в гостинице, где царила такая же суета и неразбериха, что и на улицах.

Еще перед тем, как покинуть Францию, он обдумывал свое будущее по приезде на родину. Рассудив, что ему незачем ехать в Лондон, но придется пересечь всю страну, чтобы добраться до дома, полковник написал в адвокатскую контору, которая занималась его делами, а ранее – делами его отца, с тем чтобы они послали и , своего доверенного представителя в Дувр.

Договариваясь об этом, Ромни Вуд даже не представлял себе, насколько трудно будет с ним встретиться, фойе гостиницы было битком набито офицерами, так что просто нечем было дышать. С большим трудом он разыскал в этой толпе человека, ожидавшего его с каким-то отчаянным и слегка ошарашенным видом, оглушенного шумом и суетой, царящими здесь. При этом еще надо было найти комнату, в которой они могли бы спокойно поговорить, не прерываемые гомоном множества голосов.

В конце концов управляющий гостиницей предложил Ромни Буду воспользоваться его собственной конторой, и, когда дверь за ними закрылась, им показалось, что они попали в оазис блаженной тишины.

– Я не имел представления, мистер Гроссвайс, когда просил вас приехать на встречу со мной из Лондона, – сказал полковник адвокату, – что в Дувре царит такой хаос.

– Это вполне объяснимо, милорд, в подобных обстоятельствах, – кивнул мистер Гроссвайс.

Это был маленький, сухой старичок в очках, с умными, внимательными глазами и седой головой. Глядя на него, Ромни Вуд с чуть заметной улыбкой подумал, что безошибочно узнал бы в нем стряпчего где угодно и среди какой угодно компании.

– Прежде всего, – произнес лорд Хейвуд, когда мистер Гроссвайс уселся напротив него, держа на коленях свой раздутый портфель, – я бы хотел поблагодарить за те подробные письма, которые я получал от вас, будучи во Франции. Хотя должен признаться, что сообщения, полученные мной за последние восемнадцать месяцев, могут кого угодно повергнуть в уныние.

– Неудивительно, милорд, – ответил мистер Гроссвайс. – Очень многие молодые люди, подобно вам демобилизованные из армии, оказываются так же неприятно удивлены, ознакомившись с состоянием дел в Англии.

– Я слышал, что экономическое положение в военное время резко ухудшилось и сейчас стране грозит нищета и серьезные экономические трудности, – резко ответил лорд Хейвуд.

– Это так, – согласился с ним мистер Гроссвайс. – И я не хочу скрывать от вашей светлости тот факт, что Англию в ближайшем будущем ждет множество тягот, а также, несомненно, серьезные социальные потрясения.

То же самое лорд Хейвуд слышал и от герцога Веллингтона после его краткосрочного визита в Англию. Однако в данную минуту он предпочитал заняться своими собственными проблемами.

– Давайте вернемся к нашим делам, мистер Гроссвайс. Как я понял из ваших последних отчетов, поместье Хейвудов доведено почти до полного разорения.

– Это не то слово, которое я бы хотел употребить, милорд, – ответил стряпчий, – но, к сожалению, дела обстоят таким образом, что арендаторы не могут платить свою ренту. У них совсем нет денег, да и взять их, если сказать честно, просто неоткуда. Если только ваша светлость не имеет каких-либо неизвестных мне доходов, то я даже не знаю, что вы будете делать в самом ближайшем будущем.

– Неужели все обстоит так плохо? – спросил лорд Хейвуд.

Но и без мистера Гроссвайса он прекрасно знал ответ на этот вопрос.

– Боюсь, даже хуже, милорд!

– Что ж, ладно, – сказал он, – значит, нам надо решить, что можно продать.

– Я предвидел, что ваша светлость задаст мне этот вопрос, – с важным видом сказал мистер Гроссвайс. – Поэтому я заранее составил список ценного имущества, имеющегося в вашем распоряжении, которое вы можете продать. Только, боюсь, этот список совсем невелик.

Лорд Хейвуд нахмурился.

– Что значит невелик?

Мистер Гроссвайс кашлянул с виноватым видом.

– Вашей светлости должно быть известно, что ваш дедушка включил почти все имущество, которым обладал род Хейвудов, в акт о майоратном наследовании, то есть без права отчуждения, и разорвать этот акт могут только трое прямых наследников всего состояния, живущих в одно и то же время.

– Я никогда даже не слышал об этом.

– Я принес с собой все бумаги, чтобы вы, ваша светлость, могли на них взглянуть, – сказал адвокат и потянулся за своим портфелем.

– Я готов положиться на ваше слово в этом вопросе, мистер Гроссвайс. Так, значит, вы заявляете мне, что я не могу продать Хейвуд-хауз в Лондоне и аббатство Хейвудов в деревне, а также почти все, что в них содержится?

– Именно так, милорд. – Мистер Гроссвайс согласно наклонил голову.

В его голосе послышалось облегчение, так как ему совсем не хотелось самому вдаваться в эти неприятные для его клиента детали.

Лорд Хейвуд некоторое время сидел молча, барабаня пальцами по крышке стола, покрытой пятнами от пролитого вина и чернил и исцарапанной грубыми краями оловянных кружек. Но лорд Хейвуд ничего этого не замечал. Он был сейчас полностью погружен в невеселые мысли о том, как ему жить дальше, не имея ни пенни за душой, потому что именно к этому и сводилось все то, что сообщил ему сейчас мистер Гроссвайс.

Оглядываясь назад, полковник с горечью вспоминал, каким богатым и процветающим было поместье Хейвудов в Букингемшире во времена его детства, когда он мальчишкой катался там на лошадях, бегал по полям и лесам, полным дичи, охотился на кроликов и фазанов.

Арендаторы казались вполне преуспевающими и довольными жизнью, работники весело улыбались. В конюшнях поместья перебирали стройными ногами несколько десятков великолепных лошадей, а в нижнем большом холле с колоннами всегда дежурило с полдюжины молодых лакеев.

Поместье обслуживала целая армия садовников, грумов, конюхов, плотников, сторожей и лесничих. Благодаря их труду хозяйство поддерживалось в образцовом состоянии, что делало его одним из самых великолепных владений во всем графстве, а может быть, и во всей стране.

Казалось невероятным, что все это в один прекрасный момент может исчезнуть, подобно тому как мгновенно сдувается наполненный газом шар: пф-ф – и все, ничего не осталось.

Лорд Хейвуд уверял себя, что это невозможно, что мистер Гроссвайс просто сгущает краски.

– Могу вас заверить, милорд, что я тщательно все проверил в обоих домах, сверил все имущество с описью. И вновь должен сказать, что, к моему глубокому сожалению, там осталось очень мало ценностей, которые ваша светлость могли бы продать, может быть, даже и совсем ничего нет.

– А что лесные угодья? – поинтересовался лорд Хейвуд.

– Деревья, которые можно было использовать, срубили еще в первые годы войны. Те, что остались, – либо слишком старые и больные, либо совсем молодые и не годятся ни для кораблестроения, ни на постройку домов.

– Но должно же остаться хоть что-нибудь! – воскликнул лорд Хейвуд, и, несмотря на то что он старался контролировать себя, в его голосе все же прозвучали нотки отчаяния.

Он слишком хорошо сознавал свое положение. Дело усугублялось еще и тем, что у него самого имелись долги. Сумма была немалая, так как в последний год жизнь в Париже сильно истощила его кошелек.

Однако это произошло вовсе не потому, что он растранжирил деньги на красивых, но алчных женщин, которыми так славился Париж, как могли бы подумать те, кто не знал полковника Вуда как следует. Его деньги ушли на то, чтобы помочь и поддержать друзей-офицеров, оказывавшихся время от времени в еще более тяжелом положении, чем он сам.

– Я буду вынужден вернуться домой без единого пенни, будь я проклят! – как-то горько посетовал один из его капитанов.

– Все разрушено, разбито, ничего не осталось, – жаловался ему другой, более молодой офицер. – Вот какую цену приходится платить, когда сражаешься за своего короля и страну, в то время как те, кто остался дома, преспокойно наживаются на наших бедах.

И он давал взаймы и тому, и другому, и третьему, хотя совершенно не рассчитывал на то, что эти деньги к нему когда-нибудь вернутся. Он просто считал, что должен отплатить добром за дружеское отношение, преданность и восхищение более молодых офицеров, служивших под его началом, за их поддержку как во время боевых действий, так и позже, во время оккупации.

Теперь полковник понял, что был тогда слишком щедр и непростительно легкомыслен. Он совсем забыл, что несет ответственность за своих собственных людей, тех самых, которые всю свою жизнь работали в его огромном поместье.

Внезапно лорд Хейвуд понял, что мистер Гроссвайс смотрит на него внимательным взглядом, в котором читалось явное беспокойство.

– Я подожду принимать какие-либо решения до того момента, как приеду в поместье, – сказал он, – а там посмотрю, что можно будет сделать. Так вы говорите, что на моем счету в банке ничего нет?

– Мой партнер и я, ваша светлость, следуя вашим распоряжениям, которые вы сделали после смерти вашего батюшки, выплачивали пенсион старым слугам и заработную плату тем, кто оставался работать в поместье и лондонском доме, до тех пор, пока они не находили другого места.

– Сколько человек сейчас живет в лондонском доме?

– Там остались дворецкий и его жена, которые в действительности слишком стары, чтобы работать, и нуждаются в пенсионе. И еще лакей, которому уже семьдесят три, и слуга для поручений, ему, если я не ошибаюсь, около восьмидесяти.

– А в поместье? – спросил лорд Хейвуд, с трудом подавив тяжелый вздох.

– К счастью, большинство слуг нашли другую работу, – ответил мистер Гроссвайс. – Там остался только Меривейл, который, как вы, возможно, помните, был лакеем еще у вашего деда, а позже служил дворецким у вашего отца.

– Да, я знаю Меривейла, – задумчиво ответил лорд Хейвуд.

– Он уже очень стар. Они с женой все это время присматривали за поместьем, наводили там порядок в меру своих сил. Они живут в коттедже, рядом с домом.

– Значит, в поместье остался только Меривейл?

– Именно так, милорд. Вы ведь понимаете, у нас в распоряжении не было денег, чтобы нанять новых слуг.

К тому же мы не считали это необходимым. Никто не знал, когда ваша светлость вернется.

– Вы, разумеется, совершенно правы, – вздохнул полковник. – А теперь давайте посмотрим, что можно продать.

С этими словами он протянул руку и взял лист бумаги, который до этого ему показывал стряпчий.

На нем ясным четким почерком было перечислено не более дюжины пунктов.

– И это все?

– Боюсь, что так, милорд. Мебель в спальнях поместья, картины и серебро, а также кое-какая мелочь в доме: ковры, портьеры, мебель в небольших комнатах, все это не представляет ценности и в настоящий момент вряд ли может быть продано, разве что за очень незначительную сумму, о которой даже не стоит и говорить.

– В лондонском доме такое же положение?

– К сожалению, да, милорд.

Лорд Хейвуд несколько минут молчал, сжав зубы.

– Я думаю, нет смысла спрашивать вас, нет ли сегодня покупателей на землю, а тем более на хозяйства арендаторов.

– На рынке переизбыток предложений, – грустно ответил мистер Гроссвайс. – Почти каждый землевладелец пытается сбыть с рук фермы, большинство из них – убыточны. Закон о зерне, принятый правительством с целью закрыть путь на рынок дешевому иностранному зерну, привел лишь к усилению голода в стране, но ничего не дал его производителям.

Лорд Хейвуд хотел заметить, что такова цена победы, но подумал, что это прозвучало бы как пустая, ничего не значащая в такой ситуации фраза. Он сам достаточно наслышался в последнее время подобных высокопарных и совершенно бессмысленных сентенций, поэтому просто промолчал.

Мистер Гроссвайс собрал бумаги, закрыл свой чемоданчик и сказал:

– Я бы очень хотел, милорд, принести вам более благоприятные и обнадеживающие известия, но, увы… Мой партнер и я, если таковым окажется ваше желание, можем еще раз осмотреть Хейвуд-хауз. Однако должен заметить, что единственная персона, которая в эти дни что-то покупает, это его королевское высочество принц-регент. А поскольку он никогда не платит своих долгов, большинство джентльменов не спешат продавать ему свое имущество.

Лорд Хейвуд поднялся.

– Сейчас, мистер Гроссвайс, – сказал он довольно решительно, – я намереваюсь ехать прямо в поместье. Как только я сам познакомлюсь с обстановкой и приду к какому-нибудь решению по поводу того, что можно будет предпринять, я обязательно свяжусь с вами.

– Благодарю, милорд.

– Это я вам весьма благодарен за тот труд, который вы на себя взяли по контролю за состоянием моих дел в мое отсутствие. Я не сомневаюсь, что с удовольствием буду пользоваться и в будущем вашими услугами.

– Примите нашу огромную благодарность за ваше милостивое покровительство, ваша светлость.

Стряпчий с поклоном удалился, а лорд Хейвуд опустился на стул и сидел еще несколько минут в конторе, глядя в пространство невидящими глазами.

Хотел бы он знать, черт возьми, что же ему теперь все-таки делать! Однако, просидев так несколько минут, полковник с присущей ему практичностью решил, что нет смысла что-нибудь планировать до тех пор, пока он не увидит своими собственными глазами состояние как поместья, так и лондонского дома.

Только сейчас он увидел, что мистер Гроссвайс оставил ему кипу документов. Большую часть составляли бумаги с описью имущества. Так на них и значилось:

«Опись Хейвудского аббатства и имущества Хейвуд-хауза в Лондоне».

– Должно же там быть хоть что-то ценное! – пробормотал он.

Впрочем, он не питал на этот счет никаких надежд.

Все, на что пока лорд Хейвуд мог рассчитывать, это около двадцати фунтов наличными, которые у него были с собой.

Эти деньги он выручил, продав все свое имущество, которое набралось у него за годы жизни в Париже. Сумма была до смешного мала, но большего он не смог выжать из невероятно жадного французского агента по продаже недвижимости.

Лорд Хейвуд тогда еще подумал, что уж лучше бы он жил в палатке со своими людьми или в бараках, которые они реквизировали в предместьях Парижа. Все равно ему пришлось разрываться между городом, где находился герцог, и пригородом, где расположились его люди.

Теперь лорд Хейвуд думал о том, что ему следовало гораздо раньше вернуться домой. Ведь если бы он не упустил время и продал несколько ферм сразу после смерти отца, его положение не было бы таким тяжелым.

Но сейчас было слишком поздно сожалеть об этом.

Все, что он мог сделать, это отправиться поскорее домой и убедиться самому, так ли уж плохи дела, как это представлялось из отчета мистера Гроссвайса.

Солнце едва поднялось над горизонтом, когда лорд Хейвуд и его ординарец Картер подъехали к аббатству.

Из-за всей суеты и неразберихи, царящей в Дувре, они не смогли выехать из города рано утром. И как ни старались они гнать своих лошадей, темнота застигла их в пути, и они были вынуждены переночевать на придорожном постоялом дворе.

В доме было грязно и неуютно, отсутствовали всякие удобства. Даже место для лошади Картера в маленькой полуразрушенной конюшне отыскали с большим трудом, а великолепный боевой конь лорда выглядел в ней и вовсе неуместно.

Они едва уговорили хозяина найти для лошадей немного свежей соломы. Ложась в этот вечер на жесткий, как камень, тюфяк, лорд Хейвуд подумал, что лошади, без сомнения, проведут эту ночь гораздо лучше, чем они сами.

Впрочем, он не жаловался. Военная походная жизнь, особенно в тот период, когда им приходилось разбивать походные биваки в голых, суровых горах Португалии, научила его довольствоваться минимальными удобствами.

И тем не менее он не собирался задерживаться здесь ни секундой дольше, чем это было необходимо, потому что по своим удобствам эта комната в придорожной гостинице была сравнима разве что с походной палаткой в горах.

Он поднялся с первыми рассветными лучами и обнаружил, что Картер уже оседлал лошадей.

На завтрак им предложили несколько ломтей хлеба, кусок жесткого сыра и масло с прогорклым запахом.

– Я, пожалуй, потерплю до дома, – заметил лорд Хейвуд, отодвинув все это в сторону.

Он расплатился с хозяином гостиницы, и они тронулись дальше в путь.

Когда они наконец доехали до мест, так хорошо ему знакомых, лорд Хейвуд сразу вспомнил трепет, охвативший его, когда он только вступил на английскую землю в Дувре после долгих лет, проведенных на чужбине.

Теперь все эти земли по праву принадлежали ему, они были неотъемлемой частью его жизни, вошли в его плоть и кровь. Здесь прошли его детство и юность, и, едва ступив на эту землю, он сразу же погрузился в воспоминания, о которых, как полагал, давно забыл и думать.

Эти воспоминания, как яркие живые картины, вставали у него сейчас перед глазами.

Он видел, как билась на конце лески первая пойманная им рыба. Лорд Хейвуд вновь ощущал струи воды, холодящие кожу, когда он, быстро рассекая воду, плыл по озеру, а потревоженные лебеди бросались от него врассыпную, возмущенные его внезапным вторжением в их спокойную жизнь. Купаться в озере ему категорически запрещалось, и, конечно, его не раз ругали за это, но он не мог отказаться от такого удовольствия.

Он вспомнил, как подстрелил свою первую дичь, голубя, и с гордостью принес домой, чтобы показать отцу. Потом был первый убитый им кролик, первая куропатка, первый фазан.

И, конечно, его первый пони – самая большая, ни с чем не сравнимая радость, – он тогда едва научился ходить. Потом был пони покрупнее, и наконец лошади, всегда самые быстрые, на которых он мог мчаться, обгоняя ветер.

Эти воспоминания, так же как и земля, по которой они сейчас ехали, были неотделимы от него, как дыхание; как сама жизнь. Молодой лорд Хейвуд прекрасно понимал – что бы ни случилось в будущем, эта земля всегда останется частью его жизни, которую он никогда не сможет потерять и никогда не сможет покинуть. Накануне он сказал Картеру:

– Если ты поедешь со мной, тебя вряд ли ожидает легкая, приятная жизнь. Англия теперь не та, что была, когда мы ее покидали, и все, что я сейчас могу обещать тебе, – это что, возможно, нам даже не каждый день удастся пообедать.

Он помолчал несколько мгновений, а затем добавил:

– Честно говоря, я пока совершенно не представляю, откуда мне взять деньги, чтобы платить тебе.

– Насчет этого не извольте беспокоиться, сэр, – ответил Картер. – Мы же как-то устраивались, когда шла война, а что до обеда, так осмелюсь сказать, уж я как-нибудь сумею добыть нам провизию, не впервой.

Лорд Хейвуд рассмеялся.

– Если ты попытаешься это сделать, то в один прекрасный день тебя повесят или сошлют на каторгу за воровство, если то, что ты украдешь, будет превышать по стоимости шиллинг. Нам не с врагом здесь предстоит иметь дело, а с английским законом, и неизвестно, что хуже!

Картер ухмыльнулся:

– Я и то всегда думал: слава богу, что эти французские фермеры такие никудышные стрелки!

Лорд Хейвуд ничего не ответил, считая рассуждения Картера совершенно недопустимыми.

Он не раз говорил ему, что англичане в отличие от французов всегда должны платить за все, что они берут у жителей страны, на территории которой сражаются. Но все было бесполезно. Картер предпочитал поступать согласно своим представлениям о том, что следует или не следует делать.

Сколько раз полковнику приходилось возвращаться на очередную ферму, с которой Картер стащил пару кур или молодого барашка, чтобы заплатить до веденному до бешенства и, разумеется, крайне враждебно настроенному по отношению к англичанам хозяину. Французы охотно брали у него деньги, удивляясь подобной честности.

– Надеюсь, ты еще сможешь найти достаточно кроликов и другой дичи в лесах поместья, – сказал лорд Хейвуд. – По крайней мере, это моя собственность, а значит, и твоя, если ты сумеешь ее поймать или подстрелить. Таким образом ты докажешь, что мы пока в состоянии сами себя обеспечить, как это и полагается настоящим мужчинам.

Однако, проезжая по знакомым местам, лорд Хейвуд начинал подозревать, что в его лесах осталось не так уж много кроликов и куропаток, как он надеялся. Не было видно и никаких признаков фазанов, которые в былые годы в изобилии встречались в лесу.

Лорд Хейвуд рассудил, что с тех пор, как он уехал, здесь просто не хватало лесничих, чтобы приглядывать за лесными угодьями и охранять их от местных жителей. Те же, в свою очередь, предпочитали нарушить закон с риском подвергнуться суровому наказанию, если их застанут на месте преступления, чем умереть от голода.

«Несомненно, дела в деревне не могут быть так плохи, как кажется на первый взгляд», – пытался успокоить себя лорд Хейвуд.

Но вскоре подобные мысли вылетели у него из головы, так как вдали показались смутные очертания его родного дома, едва различимого в предрассветной дымке. Было раннее утро, и над озером, расположенным на территории поместья, плавал густой туман, сквозь белые клубы которого смутно проступали стены старинной часовни.

Хейвудское аббатство, когда-то построенное трудолюбивыми монахами, пришло в полный упадок, и к настоящему времени от самого аббатства почти ничего не сохранилось, кроме этой часовни.

Второй лорд Хейвуд поручил Роберту Адаму, тогда еще совсем молодому человеку, построить на территории аббатства дом, который бы соответствовал его непомерным притязаниям и не менее огромному состоянию. Поэтому весь ансамбль поместья, выдержанный в неоклассическом стиле, поражал своей величественностью и производил внушительное впечатление. От главного здания с колоннами и центральным портиком отходили в обе стороны два жилых крыла, придавая всему строению строгую завершенность. Изысканная, совершенная гармония, которая отличала это здание, была характерна для всех последующих работ Роберта Адама, ставшего с годами одним из самых известных английских архитекторов восемнадцатого столетия.

И сейчас, освещенное первыми лучами восходящего солнца, здание выглядело столь величественно, что лорд Хейвуд с трудом мог себе представить свой дом совершенно пустым и заброшенным. Однако он прекрасно осознавал, что у него нет возможности нанять даже одного слугу, чтобы поддерживать в этом великолепном доме хоть какой-то порядок.

Он придержал лошадь, и едущий за ним следом Картер сделал то же самое.