Текст книги "В ожидании дождя"

Деннис Лихэйн
В ожидании дождя

Посвящается моим друзьям Джону Демпси, Крису Маллену и Сьюзан Хейс, позволившим мне украсть у себя несколько отличных фраз и не подавшим на меня за это в суд

И

Андре —

нам тебя не хватает

 
Я слышал, как бормочут старики:
«Всё изменяется…
Уносит нас течение реки…»[1]1
  Перевод Т. Григорьевой.


[Закрыть]
 

Уильям Батлер Йейтс

© 1998 by Dennis Lehane

© Н.Головин, перевод на русский язык, 2013

© ООО “Издательская Группа “Азбука-Аттикус”, 2013

Издательство Иностранка®

В моем сне у меня есть сын. Ему лет пять, но и голос, и ум у него – как у пятнадцатилетнего. Он сидит рядом со мной пристегнувшись, и ноги его едва достают до края автомобильного сиденья.

Машина – старая, огромная, и руль у нее размером с велосипедное колесо. Мы едем; за окном раннее декабрьское утро цвета мутного хрома.

Мы где-то за городом, южнее Массачусетса, но севернее линии Мэйсона-Диксона – возможно, в Делавэре или в южной части Нью-Джерси. Вдалеке виднеются клетчатые красно-белые силосные башни, торчащие на окраинах перепаханных полей, присыпанных бледно-серым, газетного оттенка снегом. Насколько хватает глаз, кругом только поля, только силосные башни, замершая и беззвучная мельница и обледенелые телефонные провода, уходящие за горизонт.

Никаких машин, никаких людей. Только я, мой сын и антрацитно-черная дорога, рассекающая поля замерзшей пшеницы.

– Патрик, – говорит мой сын.

– Да?

– Хороший день сегодня.

Я гляжу в серое, незыблемое и беззвучное утро за окном. За самой дальней башней виднеется струйка дыма, поднимающегося из трубы. Самого дома я не вижу, но представляю себе его тепло. Чувствую аромат стряпни в духовке, вижу вытесанные из вишни балки под кухонным потолком и саму кухню – собранную из медового оттенка древесины. С ручки плиты свисает передник. Я чувствую, как же хорошо быть дома в такое тихое декабрьское утро.

Я смотрю на своего сына и отвечаю:

– Да, хороший день.

Он говорит мне:

– Мы будем ехать весь день. И всю ночь. Мы всегда будем ехать.

– Конечно, – киваю я.

Мой сын глядит в окно. Говорит:

– Пап?

– Да?

– Мы никогда не остановимся.

Я поворачиваюсь к нему – он глядит на меня снизу вверх, моими же глазами.

– О'кей, – говорю я. – Мы никогда не остановимся.

Он накрывает мою ладонь своей:

– Если мы остановимся, у нас кончится воздух.

– Ага.

– А если у нас кончится воздух, мы умрем.

– Точно.

– Пап, я не хочу умирать.

Я глажу его по голове:

– И я не хочу.

– И поэтому мы никогда не остановимся.

– Никогда, – улыбаюсь ему я. Я чувствую запах его кожи, его волос, запах новорожденного, хотя ему пять лет. – Мы всегда будем ехать.

– Хорошо.

Он устраивается поудобнее на своем сиденье, а затем засыпает, прижавшись щекой к моей руке.

Черная дорога бежит вперед, сквозь мутно-белые поля, и рука моя на руле легка и уверенна. Дорога – прямая, ровная и простирается на тысячу миль. Ветер подхватывает лежалый снег и с тихим шорохом пригоршнями кидает его в трещины на асфальте.

Я никогда не остановлюсь. Я никогда не выйду из машины. У меня никогда не кончится бензин. Я никогда не проголодаюсь. Здесь тепло. Я со своим сыном. Он в безопасности. Я в безопасности. Я никогда не остановлюсь. Я не устану. Я всегда буду ехать.

Дорога лежит передо мной – пустая и бесконечная.

Мой сын поднимает голову, спрашивает:

– А где мама?

– Я не знаю, – отвечаю я.

– Но с ней все в порядке? – Он смотрит на меня снизу вверх.

– Все в порядке, – говорю я. – Все в полном порядке. Спи дальше.

Мой сын снова засыпает. Я продолжаю вести машину.

И оба мы исчезаем, когда я просыпаюсь.

1

Когда я впервые встретил Карен Николc, она произвела на меня впечатление женщины, которая гладит свои носки.

Невысокого роста блондинка, она вылезла из ядовито-зеленого «фольксвагена» 98-го года выпуска, когда мы с Буббой переходили через улицу, направляясь к церкви Святого Бартоломью. В руках мы держали стаканчики с утренним кофе. На дворе стоял февраль, но в тот год зима к нам в город заглянуть забыла. Если не считать одной метели и пары дней, когда температура падала ниже минус 15[2]2
  По шкале Фаренгейта. Соответствует минус 9 – 10 градусам по шкале Цельсия. (Здесь и далее – прим. пер.)


[Закрыть] погода стояла почти что теплая. Было только десять утра, но воздух уже прогрелся градусов до пяти. Говорите что хотите о глобальном потеплении, но если оно избавит меня от необходимости убирать снег перед домом, то я за него всей душой.

Карен Николc прикрыла глаза ладонью, хотя утреннее солнце было не таким уж и ярким, и неуверенно мне улыбнулась:

– Мистер Кензи?

Я изобразил свою фирменную улыбку: «Я отличник и усердный прилежник» – и протянул ей руку.

– Мисс Николc?

Она почему-то засмеялась.

– Да, я Карен. Я раньше, чем мы договаривались.

Ладонь у нее была такой гладкой и мягкой, что казалась затянутой в перчатку.

– Можно просто Патрик. А это мистер Роговски.

Бубба что-то неразборчиво буркнул в свой кофе.

Карен опустила руку и чуть прижала ее к себе, будто боялась протянуть ее Буббе. Будто он мог оставить руку себе в качестве сувенира.

Одета она была в коричневый замшевый пиджак длиной до середины бедер, угольно-черный свитер, синие джинсы и белоснежные кроссовки. Вся ее одежда выглядела так, будто пыль, грязь и пятна обходили ее за добрую милю.

Она приложила свои изящные пальчики к шее.

– Два самых настоящих частных сыщика, надо же. – Прищурила свои голубые глаза, сморщила носик и снова рассмеялась.

– Я сыщик, – сказал я. – А он просто решил взять халтуру.

Бубба снова что-то буркнул, а затем пнул меня под зад.

– Спокойно, – сказал я. – К ноге.

Бубба отпил кофе.

Мне показалось, Карен уже сожалела о том, что вообще решила с нами встретиться. Я подумал, что в офис в колокольне отводить ее не стоит. Если человек не уверен, хочет ли меня нанять, то офис, расположенный в колокольне, – не самый лучший пиар.

Субботний воздух был влажным и теплым, и мы с Карен Николc и Буббой прошли к скамейке, стоявшей на школьном дворе. Я сел. Карен, прежде чем присесть, обмахнула поверхность безупречно белым носовым платком. Увидев, что на скамейке ему места не хватит, Бубба скорчил рожу сначала самой скамейке, затем мне, а потом уселся на землю, выжидающе уставившись на нас.

– Хороший песик, – сказал я.

Во взгляде Буббы явно читалось, что за эту шутку мне придется расплачиваться, едва мы окажемся в не столь приличной компании.

– Мисс Николc, – спросил я. – Откуда вы обо мне узнали?

Она оторвала взгляд от Буббы и непонимающе уставилась на меня. Ее светлые волосы, остриженные по-мальчишески коротко, напоминали мне когда-то виденные фотографии жительниц Берлина 1920-х. Черная заколка с нарисованным на ней майским жуком была откровенно лишней – смазанные гелем волосы лежали на голове так ровно, что казалось, растрепать их не способно ничто, кроме разве направленного в лицо реактивного двигателя.

Ее широко раскрытые голубые глаза прояснились, и она снова нервно засмеялась:

– От своего бойфренда.

– И зовут его… – сказал я, перебирая в уме наиболее подходящие варианты – Тед, или Тай, или Хантер.

– Дэвид Веттерау.

Хреновый из меня телепат.

– Боюсь, я о нем никогда не слышал.

– Он знаком кое с кем, кто с вами работал. С одной женщиной…

Бубба поднял голову и уставился на меня. Бубба именно меня винил в том, что Энджи прекратила наше партнерство, переехала из нашего квартала, купила «хонду», начала носить костюмы от Анн Кляйн и вообще перестала с нами общаться.

– Энджела Дженнеро? – спросил я.

Она улыбнулась:

– Да, именно она.

Бубба снова что-то буркнул. Глядишь, скоро на луну выть начнет.

– И зачем вам потребовался частный детектив, мисс Николc?

– Пожалуйста, просто Карен. – Она развернулась ко мне, поправила и без того безупречную прическу.

– О'кей, Карен. Так зачем тебе детектив?

Она печально, вяло улыбнулась и пару секунд молчала, уперев взглядом в свои колени.

– В спортзале, куда я хожу, есть один парень…

Я кивнул.

Она сглотнула. Думаю, она надеялась, что я все пойму по одной этой фразе. Я был уверен, что сейчас она поведает мне крайне неприятную историю. Еще больше я был уверен в том, что ее знакомство с неприятной стороной жизни было в лучшем случае очень и очень ограниченным.

– Он начал клеиться ко мне, постоянно следовал за мной до парковки. И поначалу это меня просто, ну, раздражало.

Она подняла голову, посмотрела мне в глаза, надеясь увидеть в них понимание.

– Потом все стало хуже. Он начал звонить мне домой. В спортзале я старалась с ним не Пересекаться, но пару раз видела его у своего дома – он следил за мной из машины. Дэвида это наконец достало, он пошел поговорить с ним. Сначала тот все отрицал, а потом пригрозил Дэвиду.

Она моргнула, сжала кулачки.

– Дэвид, он не выглядит… угрожающе, что ли? Понимаете, о чем я?

Я кивнул.

– В общем, Коди… Так его зовут, Коди Фальк, он посмеялся над Дэвидом и вечером того же дня позвонил мне.

Коди. Я его уже ненавидел – просто потому что.

– Он позвонил и начал говорить, что знает, как я на самом деле его хочу, и что меня никто никогда так хорошо не… не…

– Трахал, – сказал Бубба.

Она вздрогнула, посмотрела на него и тут же перевела взгляд обратно на меня.

– Да. Что меня так хорошо… никогда в моей жизни. И что он знает, что втайне я хочу, чтобы он меня… ну, понимаете. Я оставила ему записку на лобовом стекле его машины. Знаю, что не стоило этого делать, но… в общем, я ее оставила.

Она полезла в сумочку, извлекла смятый листок фиолетового цвета. На нем ее каллиграфическим почерком было написано:

Мистер Фальк!

Пожалуйста, оставьте меня в покое.

Карен Николc

– А когда в следующий раз я пошла в спортзал, – сказала она, – и вернулась потом к своей машине, он вернул записку. Прилепил на то же место на лобовом стекле, где и я. Написал ответ на обратной стороне.

Она указала на листок в моей руке.

Я перевернул его. На обратной стороне Коди Фальк написал одно-единственное слово:

«Нет».

Этот козел действительно начал меня бесить.

– А вчера… – На глаза ее навернулись слезы, и она несколько раз судорожно сглотнула.

Я накрыл ее ладонь своей и почувствовал, как она сжала пальцы в кулак.

– Что он сделал?

Она резко вздохнула, и я услышал, как воздух влажно ударился о ком, стоявший у нее в глотке.

– Он изуродовал мою машину.

Мы с Буббой недоуменно уставились сначала друг на друга, а затем на сияющий зеленый «фольксваген», припаркованный у входа на школьный двор. Машина выглядела так, будто только что сошла с конвейера, – наверное, даже запах нового автомобиля из салона еще не выветрился.

– Вот эту машину? – спросил я.

– Что? – Она проследила за моим взглядом. – Ой, нет, нет. Это машина Дэвида.

– Парень? – спросил Бубба. – Эту машину водит парень?

Я посмотрел на него и покачал головой.

Бубба скорчил рожу, затем уставился на свои армейские ботинки и подтянул колени к подбородку.

Карен мотнула головой, словно хотела вытрясти из нее лишние мысли.

– Я вожу «короллу». Хотела купить «камри», но это нам было не по карману. Дэвид только начал новый бизнес, и нам обоим еще долги за колледж выплачивать, поэтому мы купили «короллу». А теперь она превратилась в груду мусора. Он всю ее кислотой облил. Пробил радиатор. Механик потом посмотрел и сказал, что в двигатель он налил сиропа.

– Полиции ты обо всем этом рассказала?

Она кивнула. Ее всю трясло.

– Нет никаких доказательств, что это его рук дело. Он сказал, что был тем вечером в кино, что люди видели, как он заходил в кинозал и как по окончании фильма выходил оттуда. Он… – Ее лицо осунулось и покраснело. – Они и пальцем к нему прикоснуться не могут, а страховая компания не хочет возмещать мне убытки за машину.

Бубба поднял голову, повернулся ко мне.

– Почему? – спросил я.

– Потому что они не получили последний платеж. Но я… я послала деньги. Три недели назад. Они сказали, что отправили мне письмо с предупреждением, но оно до меня не дошло. И… и… – Она уронила голову, слезы начали падать ей на колени.

Я был вполне уверен, что у нее дома хранится коллекция плюшевых игрушек. А на бампере ее изуродованной «короллы» когда-то красовалась наклейка – или улыбающаяся рожица, или ихтис[3]3
  Символическое изображение рыбы с вписанными внутрь греческими буквами, обозначающими имя Христа.


[Закрыть]. Она читала Джона Гришэма, слушала легкий рок, обожала девичники и не видела ни одного фильма Спайка Ли.

Она никогда не думала, что нечто подобное может произойти именно с ней.

– Карен, – мягко сказал я. – Как называется твоя страховая компания?

Она подняла голову, вытерла слезы тыльной стороной ладони.

– «Стэйт мьючуэл».

– А почтовое отделение, через которое ты посылала чек за страховку?

– Ну, я живу в Ньютон-Аппер-Фоллс, – сказала она, – но точно не знаю, кто этим занимается. Может, мой бойфренд? – Она уставилась на свои белоснежные кроссовки, словно стыдясь сказанного. – Он живет в Бэк-Бей, и я часто там бываю.

Эти слова она произнесла так, словно признавалась в страшном грехе. А я подумал, где выращивают таких, как она, людей и можно ли будет раздобыть семена, если мне когда-нибудь захочется вырастить дочь.

– До этого ты когда-нибудь запаздывала с выплатой?

Она покачала головой:

– Никогда.

– И как долго ты у них застрахована?

– Семь лет. С окончания колледжа.

– Где живет Коди Фальк?

Она промокнула глаза ладонью, чтобы убедиться – слезы высохли. Макияжа на ней не было, так что и течь было нечему. Она была красива точно такой же мягкой и скучной красотой, как любая женщина из рекламы «Ноксимы».

– Я не знаю. Но в спортзал он ходит каждый день, к семи.

– Как называется спортзал?

– Клуб «Маунт Оберн», в Уотертауне. – Она прикусила нижнюю губу, затем попыталась улыбнуться: – Господи, какой же дурой я себя чувствую.

– Мисс Николc, – сказал я, – в нормальных обстоятельствах вы вообще не должны пересекаться с людьми типа Коди Фалька. Понимаете меня? И никто не должен. Он плохой человек, и в том, что он к вам пристал, вашей вины нет совсем. Виноват тут он, и только он.

– Правда? – Ей удалось выдавить из себя полновесную улыбку, но в глазах по-прежнему читались страх и неуверенность.

– Правда. Он плохой человек, и ему нравится запугивать окружающих.

– Это точно, – кивнула она. – У него по глазам это видно. Однажды вечером он догнал меня на парковке. И чем хуже я себя чувствовала, тем больше ему это нравилось.

Бубба тихо хохотнул:

– Ему будет еще хреновее, когда мы его навестим.

Карен Николc взглянула на Буббу, и на секунду могло показаться, что ей жалко Коди Фалька.

Из офиса я позвонил своему адвокату, Чезвику Хартману.

Карен Николc уехала на «фольксвагене» своего бойфренда, по моему совету направившись в офис «Стэйт мьючуэл», чтобы внести плату по страховке. Когда она предположила, что в страховой фирме не примут от нее новый чек, я убедил ее, что беспокоиться тут не о чем. А когда она спросила, во сколько ей обойдутся мои услуги, я сказал, что платить ей придется только за один день – большего мне не понадобится.

– Всего один день?

– Всего один день.

– Но что насчет Коди?

– О Коди ты больше никогда не услышишь.

Я захлопнул дверь автомобиля, и она уехала, на прощание помахав мне рукой.

– Загляни в словарь, найди слово «очаровательная», – попросил я Буббу, когда мы вернулись ко мне в офис. – Посмотри, нет ли там рядом фотографии Карен Николc.

Бубба обвел взглядом стопку книг, лежавшую на подоконнике.

– А откуда я узнаю, которая из них словарь?

Чезвик наконец поднял трубку, и я рассказал ему о Карен Николc и ее проблеме со страховой компанией.

– Ни одной пропущенной оплаты?

– Ни одной.

– Нет проблем. Говоришь, «королла»?

– Ага.

– Это вроде такая машина за двадцать пять тысяч долларов?

– Скорее за четырнадцать.

Чезвик хмыкнул:

– Неужто бывают такие дешевые машины?

Чезвик являлся обладателем «бентли», «мерседеса V10» и пары «рейндж-роверов», насколько мне было известно. А когда он хотел сойти за простого смертного, то садился за руль «лексуса».

– Они заплатят, – сказал он.

– Сказали, что не будут платить, – ответил я, просто чтобы его поддеть.

– И пойдут против меня? Если к концу нашего разговора я не буду полностью удовлетворен, им придется услышать, что они уже должны мне пятьдесят тысяч. Они заплатят, – повторил он.

Когда я положил трубку, Бубба спросил:

– Чего он сказал?

– Сказал, что они заплатят.

Он кивнул:

– И Коди заплатит, чувак. По полной программе заплатит.

Бубба отправился к себе на склад улаживать какие-то дела, а я позвонил Девину Амронклину, копу из убойного отдела и одному из немногих полицейских в этом городе, которые все еще со мной разговаривали.

– Отдел по расследованию убийств.

– А теперь скажи то же самое, только с чувством и страстью.

– Подумать только, какие люди. Персона нон грата нумеро уно для всего Бостонского управления полиции. Тебя в последнее время за превышение скорости не тормозили?

– Не-а.

– И радуйся. Ты даже не представляешь, что некоторые ребята хотят найти у тебя в багажнике.

Я на секунду прикрыл глаза. Вот уж где-где, но во главе списка врагов местной полиции я точно не рассчитывал оказаться.

– Ну, тебя тоже особенно любить не должны, – сказал я. – Ведь именно ты надел наручники на собрата по профессии.

– Меня и так никто никогда особенно не любил, – ответил Девин. – Но большинство из них меня боится, что в общем-то неплохо. А вот ты – всем известный слабак.

– Всем известный, а?

– Так чего звонишь-то?

– Нужна информация по деятелю одному, звать Коди Фальк. Предыдущие аресты, все что угодно, имеющее отношение к преследованию женщин.

– И что я за это получу?

– Мою вечную дружбу?

– Одна из моих племянниц, – сказал он, – хочет получить на день рождения полную коллекцию Бини-Бэби.

– А идти в магазин и покупать их тебе неохота.

– Я до сих пор выплачиваю алименты на ребенка, который и разговаривать со мной не желает.

– Ага, значит, покупать эти игрушки тоже мне придется.

– Десяти должно хватить.

– Десяти? – сказал я. – Ты чего, издева…

– Фальк – через «Ф»?

– Ага, как в слове «фуфло», – ответил я и положил трубку.

Девин перезвонил мне через час и сообщил, что Бини-Бэби я могу занести ему домой завтра вечером.

– Коди Фальк, возраст тридцать три года. Судимостей не имеет.

– Однако…

– Однако, – подхватил Девин. – Один раз его арестовали за нарушение судебного постановления о запрете приближаться к некой Бронвин Блайт. Пострадавшая от претензий отказалась. Арестован за нападение на Сару Литл. Пострадавшая отказалась от претензий, а затем уехала из штата. Числился в списке подозреваемых по делу об изнасиловании Анны Бернштейн, был вызван на допрос. Обвинения не последовало, поскольку пострадавшая отказалась подписать заявление об изнасиловании, отказалась от медицинского обследования и отказалась сообщить следствию личность нападавшего.

– Приятный парень, – сказал я.

– Ага, судя по всему, просто очаровашка.

– Больше ничего?

– Подростком имел проблемы с законом, но сейчас эти документы недоступны – по достижении совершеннолетия все опечатали.

– Ну, разумеется.

– А что, он опять кому-то жить мешает?

– Возможно, – осторожно сказал я.

– Не забудь перчатки, – сказал Девин и положил трубку.

2

Коди Фальк водил перламутрово-серый «Ауди-кватро», и в девять тридцать вечера мы с Буббой увидели, как он вышел из спортзала «Маунт Оберн». Его еще влажные после душа волосы были аккуратно причесаны, а из спортивной сумки торчал конец теннисной ракетки. Одет он был в черную куртку из мягкой кожи, кремового цвета льняной жилет, застегнутую на все пуговицы белую рубашку и вытертые джинсы. Кожа его была очень загорелой, и двигался он так, словно ожидал, что все окружающие разбегутся, уступая ему дорогу.

– Я его всерьез ненавижу, – сказал я Буббе. – А я с ним даже не знаком.

– Ненависть – это хорошо, – ответил Бубба. – Ненависть ничего не стоит.

Машина Коди дважды пикнула, когда он достал брелок и снял автомобиль с сигнализации и открыл багажник.

– Вот если б ты мне разрешил, – сказал Бубба. – Он бы сейчас уже подорвался.

Бубба хотел прилепить кусок пластиковой взрывчатки к двигателю «ауди» и замкнуть его на провод сигнализации. Взрыв разнес был пол-Уотертауна и отправил обломки «Маунт Оберн» куда-нибудь за Род-Айленд. Бубба в упор не понимал, что плохого в этой идее.

– За изуродованную машину человека не убивают.

– Это где сказано?

Должен признаться, ответного аргумента у меня не нашлось.

– К тому же, – добавил Бубба, – при первой возможности он ее изнасилует.

Я кивнул.

– Ненавижу насильников, – сказал Бубба.

– Я тоже.

– Хорошо было бы, если б он больше никогда никого не насиловал.

Я повернулся к нему:

– Убивать его мы не будем.

Бубба пожал плечами.

Коди Фальк закрыл багажник и на секунду застыл, оглядывая парковку перед теннисными кортами. Выглядел он так, будто позировал для портрета, – густые темные волосы, словно вырубленные из камня черты лица, накачанный торс и мягкая, явно недешевая одежда. Он легко мог сойти за модель с обложки глянцевого журнала. Он производил впечатление человека, прекрасно понимающего, что за ним наблюдают, потому что привык, что все всегда на него пялятся – или с восхищением, или с завистью. Мир принадлежал Коди Фальку, а мы, простые смертные, только жили в нем. Но он не догадывался, что наблюдаем за ним мы с Буббой.

Коди выехал со стоянки, свернул направо, и мы последовали за ним – через Уотертаун, до границы с Кембриджем. На Конкорд-стрит он повернул налево и направился в Бельмонт, один из бостонских районов, считавшийся фешенебельным даже среди остальных, не менее престижных.

– Слушай, а чего парковку называют парковкой, если там деревьев нет, как в парке? – Бубба зевнул в кулак, глянул в окно.

– Ни малейшей идеи.

– Ты в прошлый раз то же самое сказал.

– И?

– И мне хочется, чтобы кто-нибудь мне объяснил почему. Меня это бесит.

Мы свернули с главной улицы и вслед за Коди Фальком направились в дымчато-коричневый квартал высоких дубов и шоколадного оттенка тюдоровских особняков. Заходящее солнце оставило после себя темно-бронзовую дымку, заставляя зимнюю улицу сиять по-осеннему, создавая атмосферу изысканного спокойствия, наследного богатства, атмосферу частных библиотек из темного тика, где повсюду витражи и изящные гобелены ручной работы.

– Хорошо, что мы «порше» взяли, – сказал Бубба.

– Думаешь, «Краун-Вик» тут сильно выделялся бы?

Мой «порше» – это «родстер» 63-го года выпуска. Десять лет назад я купил кузов и кое-какую начинку, а следующие пять лет потратил, покупая запчасти и собирая автомобиль заново. Я не то чтобы очень любил эту машину, но… Признаюсь – когда я сажусь в нее за руль, чувствую себя самым крутым парнем во всем Бостоне. Возможно, даже во всем мире. Энджи любила говорить, что это потому, что я еще толком не вырос. Скорее всего, она права. С другой стороны, сама она до недавнего времени вообще водила «универсал».

Коди Фальк остановился у большого особняка в колониальном стиле, а я погасил фары и припарковался рядом с ним. Даже сквозь стекло я слышал удары басов, раздававшиеся из его машины, – мы остановились прямо у подъездной дорожки, а он нас не слышал. Я заглушил мотор, и мы проследовали за ним в гараж. Он вылез из «ауди», мы – из своего «порше». Дверь гаража начала опускаться, и мы проскользнули внутрь в тот момент, когда Коди открывал багажник своей машины.

Увидев меня, он подскочил и выставил перед собой руки, словно пытался отогнать нападающую орду. Затем глаза его сузились. Я не такой уж здоровяк. А вот Коди оказался высоким, подтянутым и мускулистым. Испуг от внезапного вторжения уже начал сменяться расчетом – он прикидывал мой рост и вес, отмечая, что оружия у меня при себе нет.

Затем Бубба захлопнул багажник, скрывавший его от взгляда Коди, и у того аж дыхание перехватило. Бубба часто оказывает такой эффект на людей. У него лицо дефективного двухлетнего ребенка, словно оно прекратило меняться ровно тогда же, когда остановились в развитии его мозги и совесть. Ну и вдобавок тело его напоминало стальной товарный вагон, только с конечностями.

– Ты кто тако…

Бубба вытащил из сумки Коди его теннисную ракетку, покрутил в руках.

– Почему парковку называют парковкой, если там нет деревьев, как в парке? – спросил он у Коди.

Я взглянул на Буббу, закатил глаза.

– Чего? Мне-то откуда знать?

Бубба пожал плечами. Затем он вмазал ракеткой по внутренностям багажника, вогнав ее внутрь дюймов на девять, не меньше.

– Коди, – проговорил я, когда дверь гаража захлопнулась за моей спиной. – Не говори ничего, если я тебя напрямую не спрошу. Понял?

Он уставился на меня.

– Это был прямой вопрос, Коди.

– Э, да, понял. – Коди взглянул на Буббу и весь как-то съежился.

Бубба снял чехол с ракетки, кинул его на пол.

– Пожалуйста, больше по машине не бейте, – сказал Коди.

Бубба успокаивающе поднял ладонь. Кивнул. Затем ракетка со свистом метнулась к автомобилю и врезалась в заднее окно «ауди». Стекло с громким хрустом ссыпалось на заднее сиденье.

– Господи!

– Коди, что я сказал насчет разговоров?

– Но он только что разбил…

Бубба метнул ракетку как томагавк, и та врезалась Коди в лоб, отбросив его к стене гаража. Он сполз на пол, и кровь заструилась из раны над его правой бровью. Выглядел он так, будто вот-вот заплачет.

Я поднял его за волосы и ткнул спиной в дверцу машины.

– Чем ты зарабатываешь на жизнь, Коди?

– Я… Что?

– Чем ты занимаешься?

– Я ресторатор.

– Это еще кто? – спросил Бубба.

Я взглянул на него через плечо:

– Владелец ресторана.

– А.

– И какими ресторанами ты владеешь? – спросил я Коди.

– «Верфь» в Нэханте. И «Флагстафф» в центре, и частью «Тремонт Стрит-гриль», и «Форс» в Бруклайне. Я… я…

– Ш-ш-ш, – сказал я. – Дома кто-нибудь есть?

– Что? – Он суматошно оглянулся. – Нет, нет. Я один живу.

Я поднял Коди.

– Коди, тебе нравится приставать к женщинам. Может, иногда даже насиловать их, поколачивать, когда они ломаются, а?

Глаза Коди потемнели, густая капля крови начала свой спуск по его носу.

– Нет, не нравится. Кто…

Я отвесил ему оплеуху по рассеченному лбу, он взвизгнул.

– Тихо, Коди. Тихо. Если ты еще хоть раз пристанешь к женщине – к любой женщине, – мы спалим твои рестораны к чертовой матери, а самого тебя сделаем инвалидом. Понял?

Видимо, упоминание женщин вызвало в Коди обострение глупости. Возможно, после того, как ему сказали, что он не сможет развлекаться с ними так, как ему нравится, его мыслительные способности отключились.

Как бы там ни было, он покачал головой. Сжал челюсти. В глазах его мелькнул хищнический огонек, будто ему показалось, что он нашел мою уязвимую точку – беспокойство о «слабом поле».

Коди сказал:

– Нет. Не пойдет.

Я отступил в сторону, а Бубба обошел машину, достал из кармана своего плаща пистолет 22-го калибра, накрутил на ствол глушитель, направил его Коди Фальку в лицо и нажал на спусковой крючок.

Боек ударил по пустому барабану, но Коди поначалу этого не понял. Он закрыл глаза, вскрикнул «Нет!» и рухнул на задницу.

Мы стояли над ним и ждали, когда он наконец откроет глаза. Он коснулся носа, с удивлением обнаружив его на прежнем месте.

– В чем проблема? – спросил я Буббу.

– Не знаю. Я его заряжал.

– Ну, еще раз попробуй.

– Не вопрос.

Коди выбросил руки перед собой:

– Подождите!

Бубба ткнул Коди стволом в грудь и снова нажал на спусковой крючок.

Снова щелчок.

Коди снова рухнул на пол, глаза его снова закрылись, лицо скривилось в гримасе ужаса. Из-под закрытых век заструились слезы, а по левой штанине начало растекаться зловонное пятно.

– Черт, – сказал Бубба. Он поднял пистолет к лицу, скорчил рожу и снова направил его в сторону Коди, ровно в тот момент, когда тот открыл один глаз.

Коди зажмурился, когда Бубба в третий раз нажал на крючок, снова попав на пустую камеру револьвера.

– Слушай, ты его на барахолке купил, что ли? – спросил я.

– Заткнись. Сейчас все нормально будет.

Бубба дернул запястьем, выщелкнув барабан.

На нас золотым глазом уставился один патрон, единственное пятно цвета в круге маленьких черных отверстий.

– Видишь? Один тут есть.

– Один, – повторил я.

– А больше и не надо.

Внезапно Коди рванулся к нам.

Я поднял ногу, наступил ему на грудь и толкнул его обратно на пол.

Бубба захлопнул барабан и направил револьвер на Коди. Когда пистолет снова дал осечку, Коди вскрикнул. На втором щелчке он издал такой странный звук – полусмех, полуплач.

Он закрыл глаза ладонями и принялся повторять:

– Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет… – а затем опять полузасмеялся-полузаплакал.

– В шестой раз точно повезет, – сказал Бубба.

Коди взглянул вверх, на жерло глушителя, и прижался затылком к полу. Рот его был широко раскрыт, как будто он кричал, но единственным звуком было тихое, тонкое: «На, на, на».

Я присел на корточки, схватил его за правое ухо и подтянул к себе.

– Я ненавижу тех, кто нападает на женщин, Коди. До блевоты ненавижу. Каждый раз, когда такое происходит, я спрашиваю себя, а что было бы, окажись она моей сестрой? Или моей матерью? Понимаешь?

Коди попытался вывернуться, но я крепко держал его за ухо. Глаза его закатились, он прерывисто дышал, раздувая щеки.

– Посмотри на меня.

Коди кое-как сфокусировал взгляд на моем лице.

– Если страховка не покроет ее затраты на ремонт машины, Коди, мы вернемся. Со счетом.

Паника в его глазах отхлынула, уступая место ясности.

– Я тачку этой суки не трогал.

– Бубба.

Бубба прицелился Коди в голову.

– Нет! Стойте-стойте-стойте. Слушайте, я… я… Карен Николc, да?

Я поднял руку, Бубба застыл.

– О'кей, я… ну да, я немного за ней потаскался. Чисто поиграть. Чисто поиграть. Но машину ее я не трогал. Я никогда…

Я врезал кулаком ему в брюхо. Воздух резко вырвался из его легких, и он начал хлопать ртом, пытаясь продышаться.

– Ну ладно, Коди. Поиграть решил, значит. Сейчас у нас заканчивается второй тайм. Усвой одно: если я услышу, что в этом городе женщина – любая женщина – подвергается преследованию… Если женщину изнасилуют… Если у нее, мать твою, прическа растреплется. Коди, я просто решу, что это твоя вина. И тогда мы вернемся.

– И отправим твою тупую жопу в инвалидное кресло, – добавил Бубба.

Судя по хриплому выдоху, Коди Фальку удалось заставить свои легкие снова заработать.

– Скажи, что понял меня, Коди.

– Я все понял, – с трудом проговорил он.

Я взглянул на Буббу. Тот пожал плечами. Я кивнул.

Бубба свинтил глушитель с пистолета, положил его в карман плаща, убрал револьвер в другой. Подошел к стене и поднял теннисную ракетку. Затем вернулся обратно, навис над Коди Фальком.

Я сказал:

– Тебе необходимо понять, насколько мы серьезны, Коди.

– Я понимаю! Понимаю! – Теперь он верещал.

– Думаешь, он понимает? – спросил я Буббу.

– Думаю, понимает, – ответил он.

Булькающий вздох облегчения вырвался из груди Коди, и он взглянул на Буббу с выражением лица настолько благодарным, что мне даже стало немного неудобно.

Бубба улыбнулся и обрушил ракетку в пах Коди Фальку.

Коди согнулся, словно копчик его внезапно охватило пламя. Изо рта его вырвалась отрыжка поистине рекордной громкости, он схватился за живот и судорожно разразился потоком рвоты.