Текст книги "В ожидании дождя"

5

Первое впечатление часто бывает верным. К примеру, если в баре вы сидите рядом с парнем в голубой рубашке, с грязью под ногтями, и от него пахнет машинным маслом, то справедливо будет предположить, что он – механик. Дальше – сложнее, но тем не менее мы занимаемся этим каждый день. Наш механик, скорее всего, пьет «Будвайзер». Смотрит футбол. Любит фильмы, в которых много взрывов. Живет в квартире, которая пахнет так же, как его одежда.

Скорее всего, эти предположения полностью соответствуют истине.

А возможно, все совсем иначе.

Впервые увидев Карен Николc, я предположил, что она выросла в пригороде, в семье добропорядочных представителей среднего класса, и росла, надежно укрытая от грязи, страха и людей с небелым цветом кожи. Я также предположил (и все это за секунду, пока пожимал ей руку), что отец ее был врачом или владельцем небольшого, но успешного бизнеса, что-нибудь вроде сети магазинов, торгующих снаряжением для гольфа. Матушка ее была домохозяйкой, а когда дети отправились в колледж, начала работать на полставки в книжном магазине или адвокатской конторе.

Правда же заключалась в том, что, когда Карен Николc было шесть лет, ее отца, лейтенанта морской пехоты, приписанного к форту Девенс, застрелил другой лейтенант – на кухне дома, принадлежавшего чете Николc. Убийцу звали Реджинальд Кроу, но Карен звала его «дядя Реджи», хотя он и не приходился ей родственником. Он был лучшим другом и соседом ее отца и всадил ему в грудь две пули 45-го калибра, когда они сидели за субботним пивом.

Карен, игравшая с детьми Кроу по соседству, услышала выстрелы и прибежала домой, застав дядю Реджи стоящим над телом ее отца. Увидев ее, он приставил пистолет к своей голове и нажал на спусковой крючок.

Сохранилась даже фотография, которую некий особо пронырливый журналист «Трибьюн» раскопал в архивах форта Девенс и опубликовал через два дня после смерти Карен. Заголовок статьи гласил «ГРЕХИ САМОУБИЙСТВА – ТЕМНОЕ ПРОШЛОЕ ПОГИБШЕЙ ЖЕНЩИНЫ», а ее содержимое дало читателям пищу для разговоров с коллегами во время перекура как минимум на полчаса.

Я бы ни за что не догадался, что Карен довелось столкнуться с таким ужасом, да еще в столь юном возрасте. Дом в пригороде, спокойная и защищенная жизнь – все это было позже, когда несколько лет спустя ее мать снова вышла замуж за жившего в Уэстоне кардиолога.

И хотя я был уверен, что единственная причина, по которой смерть Карен заинтересовала журналистов, заключалась в том, что она решила покончить с собой, спрыгнув с исторического памятника, а не в том, что их интересовала причина этого поступка, я также думал, что на какой-то короткий миг она стала символом, мрачным напоминанием того, как мир может изуродовать твои мечты. За прошедшие с момента нашей встречи полгода жизнь Карен Николc катилась по наклонной, и при этом очень стремительно.

Через месяц после того, как я решил ее проблему с Коди Фальком, ее бойфренд Дэвид Веттерау споткнулся, когда перебегал Конгресс-стрит в час пик. И все бы ничего – ну, упал на колени, ну, разорвал штанину, – вот только «кадиллак», который как раз вильнул в сторону, чтобы не сбить упавшего пешехода, задел его голову задним бампером. Веттернау впал в кому, из которой так и не вышел. За последующие пять месяцев неприятности у Карен Николc только множились: она потеряла работу, затем машину, а потом и квартиру. Даже полиция не смогла с точностью определить, где она жила последние два месяца. В новостных передачах психиатры рассуждали о том, что травма, полученная Дэвидом Веттерау, наложилась в психике Карен на смерть ее отца, надломив что-то в ее душе, что оторвало ее от действительности и в конечном итоге привело к гибели.

Я рос в католической вере, и история Иова мне знакома, но все-таки хроническое невезение, преследовавшее Карен Николc последние полгода ее жизни, не давало мне покоя. Я знаю, что и удача, и невезение идут полосами. И я знаю, что черные полосы могут длиться очень, очень долго, когда каждая неудача влечет за собой следующую, пока наконец все они не начинают выстреливать синхронно, как фейерверк Четвертого июля. Я знаю, что иногда дерьмо случается с теми, кто этого не заслуживает. И все же, решил я, если все это началось с Коди Фалька, то возможно, что он тоже сыграл свою роль в последующих событиях. Да, мы его напугали до полусмерти, но люди вообще тупые создания, а уж хищники в человечьем обличье – тем более. Может быть, он поборол свой страх и решил напасть на Карен, но не в лоб, а с фланга, решил отомстить ей за то, что она науськала на него меня и Буббу.

Пожалуй, подумал я, стоит нанести Коди второй визит.

Но сначала я хотел поговорить с копами, расследующими смерть Карен, и узнать, вдруг они раскопали что-нибудь, что поможет мне в разговоре с Коди.

– Детективы Томас и Степлтон, – сказал мне Девин. – Я им позвоню, скажу, чтобы поговорили с тобой. Но пару дней тебе придется подождать.

– Мне бы хотелось побыстрее.

– А мне бы хотелось поплескаться в душе с Камерон Диас, но на это тоже шансов никаких.

Мне не оставалось ничего, кроме как ждать. И ждать. Я оставил им несколько сообщений на автоответчике и поборол в себе желание съездить к Коди Фальку и выбить из него ответы, хотя еще не знал, какие вопросы ему задам.

Поскольку больше мне делать было нечего, я скопировал из досье последний известный адрес Карен Николc, просмотрел газетные статьи и отметил, что она работала в ресторане при отеле «Времена года», а затем покинул офис.

Бывшую соседку Карен по комнате звали Дара Голдкланг. Мы разговаривали в гостиной квартиры, которую она делила с Карен в течение двух лет. Я сидел в кресле, а она бежала на тренажере, причем с такой скоростью, будто вот-вот пересечет финишную черту. Одета она была в белый спортивный бюстгальтер и черные шорты из спандекса и постоянно оглядывалась на меня через плечо.

– До того как Дэвид попал в аварию, – сказала она, – Карен тут почти не бывала. Она обычно ночевала у Дэвида. Здесь она только письма забирала, стирала белье, чтобы отвезти потом к нему на квартиру. Она по уши в него влюблена была. Жила ради него.

– А какая она была? Я с ней встречался только один раз.

– Карен была очень милая, – ответила она и без перехода спросила: – Как считаешь, большая у меня задница?

– Нет.

– Ты даже не посмотрел. – Она выдохнула, раздув щеки, но не переставая бежать. – Давай, посмотри. Мой бойфренд говорит, она у меня слишком большая.

Я повернул голову. Ее ягодицы размером не превышали пару мелких яблок. Если ее приятель считал, что это слишком, мне было интересно, на какой двенадцатилетней он видел меньше.

– Не прав он. – Я откинулся в кресле – аморфном мешке из красной кожи, лежавшем в стеклянной чаше на ножке. Вполне вероятно, что это было самое уродливое кресло из всех, какие я видел в своей жизни. Уж точно самое уродливое из всех, в которых мне довелось сидеть.

– Он говорит, что мне еще икры надо в порядок привести.

Я взглянул на ее ноги. Выпиравшие из-под кожи мышцы выглядели как плоские речные камешки.

– И грудь увеличить, – выдохнула она и повернулась, чтобы я мог разглядеть ее груди. Размером, формой и упругостью они напоминали пару бейсбольных мячей.

– И чем твой приятель занимается? – спросил я. – Тренер?

Она засмеялась:

– Ага, как же. Трейдер на Стейт-стрит. Сам он выглядит хуже некуда: пузо как у Будды, ручки тоненькие, задница отвисать начинает.

– Но от тебя требует полного совершенства?

Она кивнула.

– Довольно лицемерно с его стороны, – сказал я.

Она всплеснула руками:

– Ага, но я работаю менеджером в ресторане и получаю двадцать две с мелочью, а он водит «феррари». Вот какая я меркантильная. – Она пожала плечами. – Мне нравится мебель в его квартире. Нравится есть в «Кафе Луи» и в «Ожурдюи». Нравятся часы, которые он мне купил.

Она подняла руку, демонстрируя их. Спортивного дизайна, из нержавеющей стали, стоимостью где-то в штуку баксов, и все для того, чтобы, даже занимаясь спортом, выглядеть стильно.

– Очень неплохо, – сказал я.

– Вот ты что водишь?

– «Форд-эскорт», – соврал я.

– Вот видишь? – Она через плечо покачала пальцем. – Ты и симпатичный, и не дурак вроде, но с такой машиной и с таким гардеробом… – Она покачала головой. – Нет, не стала бы я с парнем вроде тебя спать.

– Я и не подозревал, что предлагал это.

Она обернулась, уставилась на меня. Капельки пота выступили у нее на лбу. Затем она засмеялась. Засмеялся и я.

С полминуты висевшее в воздухе неловкое напряжение можно было чуть ли не ножом резать.

– Так, Дара, – спохватился я. – Почему Карен перестала тут жить?

Она отвернулась, уставилась в окно.

– Ну, это довольно печальная история. Карен, как я уже говорила, была очень милой. И еще она была, ну, очень наивной, что ли. У нее не было якорей действительности.

– «Якорей действительности», – медленно повторил я.

Она кивнула:

– Ну да, так их мой психолог называет. Ну, понимаешь, все те вещи, которые не дают нам оторваться от реальности, и не только люди, но и учреждения, и…

– Убеждения? – переспросил я.

– А?

– Убеждения, – сказал я. – Учреждение – это место, где бюрократы работают. А убеждения – это набор идей, которые человек разделяет.

– А, ну да. Я так и сказала. Убеждения и принципы и, ну, всякие поговорки, и идеалы, и философия жизненная, все то, за что мы держимся, чтобы прожить день и не сорваться. Вот у Карен этого не было. У нее был только Дэвид. Он и был ее жизнью.

– И когда его сбила машина…

Она кивнула:

– То есть я понимаю, какой это для нее был удар, как ей было тяжело. – Выступивший на спине пот заставлял ее кожу тускло мерцать в лучах вечернего солнца. – Я и вправду ей сочувствовала. Даже плакала. Но через месяц, блин, Жизнь Продолжается.

– Это один из принципов?

Она через плечо взглянула на меня, чтобы понять, издеваюсь я над ней или нет. Мой взгляд был ровным и сочувствующим.

Она кивнула:

– Но Карен, она весь день спала, переодевалась дай бог, чтобы раз в пару дней. Иногда ее можно было по запаху найти. Понимаешь, она просто как будто на части развалилась. Печально, конечно, но, серьезно, Хватит Себя Жалеть.

Принцип номер два, догадался я.

– Я ведь даже пыталась ее познакомить.

– С парнями? – спросил я.

– Ага. – Она засмеялась. – Я имею в виду – да, Дэвид был просто идеал. Но Дэвид теперь – овощ. Серьезно, ты ему уже ничем не поможешь. В мире достаточно нормальных мужчин. У нас тут не «Ромео и Джульетта». Жизнь – это жизнь. Жизнь – штука тяжелая. Так вот, Карен, говорю я ей, хватит жить в прошлом, пойди и найди себе кого-нибудь. Может, если б она переспала с кем-нибудь, ей бы это мозги прочистило как следует.

Она обернулась, посмотрела на меня, нажала несколько раз на кнопку на панели тренажера, и резиновая дорожка под ее ногами постепенно сбавила обороты до скорости пенсионера в торговом центре.

– Я что, не права была? – спросила она у своего отражения в окне.

Я промолчал.

– Значит, Карен была в депрессии, весь день спала. На работу она тоже не ходила?

Дара Голдкланг кивнула:

– Поэтому ее и поперли. Слишком часто пропускала свою смену. А когда приходила, то выглядела, как будто ее через соковыжималку пропустили – сальные волосы, никакого макияжа, чулки в стрелках.

– Однако, – сказал я.

– Слушай, я же ведь ей говорила. Честно.

Беговая дорожка окончательно остановилась, и Дара Голдкланг шагнула с нее, вытерла лицо и шею полотенцем, отпила воды из пластиковой бутылки. Она опустила бутылку, губы ее были по-прежнему приоткрыты, и посмотрела мне в глаза.

Возможно, она пыталась выбросить из головы, как я одет и какую машину вожу. Возможно, она просто хотела перепихнуться, чтобы очистить мозги методом, к которому привыкла.

– Значит, она потеряла работу, и деньги у нее начали подходить к концу, – сказал я.

Она откинула голову, открыла рот, отпила, не касаясь губами горлышка бутылки. Пару раз сглотнула, промокнула губы краешком полотенца.

– У нее и до этого денег не хватало. У Дэвида какая-то фигня с медицинской страховкой была.

– Какого рода фигня?

Она пожала плечами:

– Карен пыталась оплатить некоторые из его медицинских счетов. Серьезные деньги, она все на них потратила. Я ей сказала, что пару месяцев она за квартиру может не платить. Мне это не нравится, но я все понимаю. Но на третий месяц я ей сказала, что, ну, если она не может внести свою долю, то ей лучше другое место найти. Я имею в виду, мы, конечно, подруги, и хорошие подруги, но жизнь есть жизнь.

– Жизнь, – сказал я. – Ага.

Она распахнула глаза так широко, что они стали похожи на пару подставок для пивных бокалов.

– Ну да, жизнь ведь, она как поезд. Едет и едет, и нужно бежать впереди. Остановишься, чтобы отдышаться, задержишься, и он тебя переедет. Поэтому рано или поздно нужно перестать жить за других и начать Жить Для Себя.

– Хороший принцип, – сказал я.

Она улыбнулась. Подошла к моему уродливому креслу и протянула руку:

– Помочь встать?

– Нет, спасибо. Не такое уж оно и неудобное.

Она засмеялась и коснулась языком нижней губы – в точности как Майкл Джордан перед броском.

– А я не о кресле говорю.

Я встал, она отступила.

– Я знаю, что не о нем, Дара.

Она положила руку себе на копчик, выгнулась, снова отпила воды.

– И в чем тогда, – спросила она напевно, – заключается проблема?

– У меня есть стандарты, – ответил я, направляясь к двери.

– Относительно незнакомых?

– Относительно людей, – сказал я и вышел.

6

Принадлежавшая Дэвиду Веттерау фирма называлась «Происшествие на Саут-стрит», занималась торговлей кинооборудованием и представляла собой склад, заполненный камерами, снимающими и на 16-, и на 35-миллиметровую пленку, линзами, осветительными приборами и фильтрами для них, треногами, операторскими тележками и рельсами. Вдоль восточной стены, на расстоянии двадцати футов друг от друга, располагались прикрученные к полу столики, за которыми несколько молодых парней проверяли оборудование. Вдоль западной стены парень и девушка катили гигантскую операторскую тележку с установленным на нее краном – парень шел рядом, а девушка сидела наверху, управляя рулем вроде тех, какие можно видеть в кабине тяжелого грузовика.

Все присутствующие, то ли персонал фирмы, то ли студенты-киношники, одеты были вне зависимости от пола примерно одинаково: в мешковатые шорты, мятые футболки, матерчатые кеды или побитые «мартенсы» без носков, и на каждого приходилось как минимум по одной серьге, или блестевшей из-под копны волос, или, наоборот, служившей единственным украшением для бритого черепа. Они мне сразу понравились – наверное, потому, что напомнили мне о ребятах, с которыми я тусовался, когда учился в колледже. Малозаметные чуваки и чувихи с горящими в творческой лихорадке глазами, которые, выпив, начинают говорить без умолку, и обладают энциклопедическими познаниями о местных магазинах, торгующих подержанными пластинками, подержанными книгами, подержанной одеждой и вообще любым и всяким секонд-хендом.

Основателями фирмы были двое – Дэвид Веттерау и Рэй Дюпюи. Голова Рэя была тщательно обрита, и от остальных его отличало только то, что выглядел он на несколько лет старше, а мятая футболка была не хлопковой, а из шелка. Закинув обутые в кеды ноги на исцарапанный стол, в спешке поставленный посреди всего этого хаоса, он откинулся в видавшем лучшие дни кожаном кресле и раскинул руки.

– Мое царство, – сказал он с кривой улыбкой.

– Много работы?

Он ткнул в мясистый, темный мешок у себя под глазом:

– Ага.

Через склад пронеслись двое парней. Бежали они рядом, стараясь сохранять темп, хотя казалось, что они бегут на предельной скорости. У бежавшего слева к груди было прицеплено нечто, напоминавшее помесь камеры с металлодетектором, а на талии – тяжелый пояс с набитыми карманами, больше всего похожий на армейскую портупею.

– Чуть вперед зайди, самую малость, – сказал оператор.

Его напарник так и поступил.

– Так! Теперь остановись и повернись! Стоп, и поворот!

Бежавший рядом с ним парень затормозил, развернулся и побежал обратно, а оператор последовал за ним, наблюдая через объектив камеры.

Затем он остановился. Вскинул руки и заорал:

– Аарон! Это что, по-твоему, нормальный фокус?

Груда лохмотьев, увенчанная черными космами и висячими усами а-ля Фу Манчу, оторвалась от увесистого пульта в руках:

– Да в порядке фокус, Эрик. Все как надо. Это свет глючит.

– Да хрена лысого! – отозвался Эрик. – Свет тут ни при чем.

Рэй Дюпюи улыбнулся и отвернулся от Эрика, который выглядел так, словно вот-вот взорвется от ярости.

– Стэдикамщики, – сказал Дюпюи. – Типа кикеров в НФЛ. Специалисты узкого профиля, очень чувствительные личности.

– Так вот эта штука, к нему пристегнутая, и есть «Стэдикам»? – спросил я.

Он кивнул.

– Я всегда думал, что они на колесиках.

– Не-а.

– То есть сцена в начале «Цельнометаллической оболочки», – начал я. – Это все один мужик снимал? Который там по баракам ходил с прицепленной камерой?

– Ага. И в «Славных парнях» то же самое, по ступенькам ведь камеру не спустишь.

– Надо же, никогда об этом не задумывался.

Он кивнул и указал на парня, державшего в руках увесистый пульт:

– А это помощник оператора. Пытается дистанционно поменять фокус камеры.

Я оглянулся и посмотрел на молодых ребят – они готовились к очередному дублю, настраивая и исправляя все, что требовало настройки и исправления.

– Круто, – сказал я, поскольку в голову больше ничего не приходило.

– Так вы киноман, мистер Кензи?

Я кивнул:

– По правде сказать, в основном старье люблю.

Он поднял брови:

– Может, знаете даже, откуда взялось наше название?

– Конечно, – ответил я. – Сэм Фуллер, пятьдесят третий год. Фильм отвратительный, но название отличное.

Он улыбнулся:

– Дэвид то же самое говорил. – Он указал пальцем на Эрика, вновь пробегавшего мимо нас. – Вот что Дэвид должен был забрать в тот день, когда его сбила машина.

– «Стэдикам»?

Он кивнул:

– И поэтому я просто не понимаю.

– Не понимаете чего?

– Аварию эту. Его там вообще не должно было быть.

– На перекрестке Конгресс и Пёрчейз?

– Ага.

– А где он должен был быть?

– В Натике.

– В Нейтике, – поправил я. – Откуда родом Даг Флати и девицы с пышными прическами?

Он кивнул:

– И где находится Нейтикский торговый центр.

– Конечно. Но Нейтик в двадцати милях оттуда.

– Ага. И «Стэдикам» был именно там. – Он мотнул головой, указывая на камеру. – По сравнению с этой штукой все остальное наше оборудование – которое стоит о-го-го сколько – дешевка. А в Нейтике нашелся мужик, который продавал ее за бесценок. То есть действительно почти задаром. Дэвид туда рванул, как в задницу ужаленный помчался. Но так и не доехал. А потом оказался на том перекрестке. – Он ткнул пальцем в окно в направлении делового центра, располагавшегося в нескольких кварталах к северу.

– А полиции вы об этом рассказали?

Он кивнул:

– Через несколько дней они мне позвонили, сказали, что это точно был просто несчастный случай. Я разговаривал с детективом, который вел это дело, и он меня убедил, что все так и было. Дэвид споткнулся на ровном месте, на глазах у сорока с лишним свидетелей. Я и не сомневаюсь особо, что это был несчастный случай, просто мне хочется знать, какого черта он так и не доехал до Нейтика и почему вернулся назад. Я детективу так и сказал, а он ответил, что его работа – выяснить, была эта авария случайной или умышленной. Все остальное «незначительно». Его слова.

– А вы как думаете?

Он потер лысину.

– Дэвид не был незначительным человеком. Дэвид был отличным парнем. Не идеальным, конечно, у всех есть недостатки, но…

– К примеру?

– Ну, в деловой стороне нашего бизнеса он не разбирался вообще, ну и пофлиртовать любил, когда Карен не было рядом.

– Он ей изменял? – спросил я.

– Нет. – Он энергично замотал головой. – Нет, скорее ему просто нравилось знать, что он не утратил хватку. Нравилось внимание женщин, нравилось с ними заигрывать. Ребячество, конечно, и, может, со временем ему бы это вышло боком, но он и вправду любил Карен и оставался ей верен.

– Если не сердцем, то телом, – сказал я.

– Именно. – Он улыбнулся, затем вздохнул. – Слушайте, я эту компанию основал на отцовские деньги, о'кей? И долги все на мое имя оформлены. Без меня из этой затеи ничего бы не вышло. И я действительно люблю то, чем занимаюсь, и голова у меня варит как надо, но Дэвид… у него был талант. Он был лицом компании, ее душой. Люди заключали с нами контракты, потому что Дэвид их нашел и сумел обаять. Дэвид сотрудничал и с независимыми киностудиями, и с теми, кто снимает производственные фильмы, и с рекламщиками. Именно Дэвид уговорил «Уорнер Бразерс» арендовать операторскую тележку у нас, когда они в прошлом году снимали тут фильм с Костнером, а когда им понравилось, как мы ведем дело, они к нам снова обратились, чтобы купить камеры, лампы, светофильтры, штанги на замену сломанным. – Он ухмыльнулся. – У них там постоянно что-то ломалось. А потом они начали обрабатывать свои исходные негативы у нас, когда их собственный кинокопировальный аппарат накрылся, и на наших «Авидах» монтировали материалы второй съемочной группы. И все это – благодаря Дэвиду, а не мне. У него хватало обаяния, но главное – людям хотелось ему верить. Если он давал слово, то гарантированно его держал и со всеми поступал по-честному. С Дэвидом наша фирма процветала бы. А без него? – Он обвел взглядом помещение с кучами оборудования и множеством людей, чуть пожал плечами и печально улыбнулся. – Мы за полтора года прогорим, если не раньше.

– И кому выгодно, если вы прогорите?

Он задумался, барабаня пальцами по голому колену:

– Ну, несколько наших конкурентов, наверное, обрадуются, но особой выгоды даже они не получат. Мы не так чтобы крутые воротилы бизнеса, так что наше отсутствие мало кто заметит.

– А как же контракт с «Уорнер Бразерс»?

– Это-то да, но все равно… Когда Кеннет Брана снимал тут кино, контракт с «Фокс Серчлайт» получили не мы, а «Восемь миллиметров». А «Мартини Шот» работали над фильмом Мамета. Я к тому, что без работы никто не сидит, но рынок у нас поделен довольно честно. Из-за того, что Дэвида больше нет, никто ни миллионов, ни даже сотен тысяч не получит, это точно. – Он закинул руки за голову и уставился на стальные перегородки и голые трубы под потолком. – Жалко, что так все повернулось. Как говаривал Дэвид, «может, богатства нам не видать, но вот устроить себе комфортную жизнь вполне по силам».

– А что насчет страховки?

Он уставился на меня:

– Какой страховки?

– Я слышал, что Карен Николc потратила все свои деньги на лечение Дэвида.

– И поэтому вы подумали…

– Что страховки у него не было.

Рэй Дюпюи внимательно смотрел на меня – прищуренные глаза, статичная поза. Я подождал, но после минуты молчания поднял руки:

– Слушайте, Рэй, я ни на кого здесь бочку катить не собираюсь. Если вы как-то так особенно творчески вели бухгалтерию, ради бога. Или вы…

– Это все Дэвид, – тихо произнес он.

– Что?

Он скинул ноги со стола и вынул руки из-за головы.

– Дэвид послал… – Он скривился, будто лимон жевал, и на минуту замолчал, глядя куда-то вдаль. Когда он заговорил снова, голос его звучал чуть громче шепота: – Всю жизнь учишься не доверять людям. Особенно в нашем бизнесе, где все сплошь лапочки и очаровашки, кругом твои лучшие друзья и все тебя любят – ровно до того момента, когда предъявишь им счет. Но, богом клянусь, я всегда считал, что Дэвид не такой. Я доверял ему.

– Но?

– Но. – Он фыркнул, снова взглянул на железные балки под потолком, вяло и без радости ухмыльнулся. – Где-то за шесть недель до аварии Дэвид аннулировал нашу страховку. Не на оборудование, только на персонал, в том числе и на себя. Нам как раз надо было платить квартальный взнос, а он вместо этого ее аннулировал. Я был уверен, что это временный ход, что он просто решил потратить деньги на что-то еще, может, вложить их в покупку «Стэдикама».

– С деньгами настолько туго было?

– О да. У меня самого почти ни гроша, и папаша мой в ближайшее время точно не расщедрится. Нам сейчас много кто должен, и, как только они заплатят, все будет нормально, но последние несколько месяцев приходилось крутиться. Так что я понимаю, почему Дэвид так поступил. Я не понимаю, почему он мне об этом не сказал и почему эти деньги так и остались лежать на банковском счете.

– Они все еще там?

Он кивнул:

– Были там, когда его сбила машина. Я оплатил ими страховку, а остальное потратил на первый взнос за «Стэдикам». Я его в кредит приобрел.

– Но вы уверены, что именно Дэвид связывался со страховым агентством?

Пару минут он, похоже, раздумывал – то ли вышвырнуть меня из офиса, то ли рассказать все как есть. Наконец выбрал второй вариант, что меня порадовало, – не уверен, что смог бы и дальше мириться с собой, если бы меня выкинули на улицу ребята, которые за свою жизнь «Звездные войны» смотрели чаще, чем занимались сексом.

Он оглянулся, чтобы убедиться – на нас никто не обращает никакого внимания, а затем маленьким ключиком открыл нижний ящик стола. Порывшись в нем пару секунд, извлек лист бумаги и протянул мне.

Листок оказался копией письма, отправленного Дэвидом Веттерау в страховую компанию. В нем говорилось, что финансовый директор компании «Происшествие на Саут-стрит» Веттерау желает аннулировать страховые медицинские полисы всех сотрудников фирмы, включая его самого. Внизу стояла подпись Дэвида.

Рэй Дюпюи сказал:

– Страховщики прислали это мне, когда я попытался от имени Дэвида добиться от них выплат по страховке. Я от них ни цента не получил. Кое-что наскреб сам, что-то Карен подкинула, но потом у нее деньги кончились, а счета все шли и шли. Родственников у Дэвида нет, так что в конце концов его, наверное, оставят на попечительстве государства. Мы с Карен больше всего боялись, что его запихнут в какую-нибудь убогую больничку и бросят там умирать, поэтому из кожи вон лезли, чтобы обеспечить ему первоклассное лечение. Но вдвоем нам это оказалось не по силам.

– Вы хорошо знали Карен?

Он несколько раз кивнул:

– Да, очень хорошо.

– И как она вам?

– Она из тех, с кем главный герой оказывается в конце фильма. Понимаете, о чем я? Не секс-бомба, от которой в итоге одни проблемы, а хорошая девочка. Которая, если героя отправляют на фронт, не бросает его, черкнув письмишко. Которая всегда рядом. Главное, чтобы герою хватило ума это разглядеть. Вроде как Барбара Бел Геддес в «Головокружении». Если бы Джимми Стюарту достало мозгов не обращать внимания на ее очки.

– Ага.

– Вообще, их роман выглядел довольно странно.

– В каком смысле?

– Ну, таких женщин в жизни не бывает. Только в кино.

– Хотите сказать, она притворялась?

– Нет. Просто я никогда не был уверен, понимает ли сама Карен, кто она такая. Как будто она слишком упорно работала над собой, чтобы стать идеальной женщиной, а в результате утратила собственную личность.

– А после несчастного случая с Дэвидом?

Он пожал плечами:

– Поначалу она держалась, а потом будто трещину дала. Зрелище ужасное, ей-богу. Когда она сюда заходила, меня так и подмывало спросить у нее документы – просто чтобы убедиться, что это один и тот же человек. Не то пьяная, не то под кайфом. В полном раздрае. Знаете, как говорят? Если вся твоя жизнь – как фильм, то что с тобой будет, когда кино кончится?

Я промолчал.

– Тут ситуация как с детьми-актерами, – продолжил он. – Они снимаются столько, сколько могут, но воевать против гормонов и взросления бессмысленно. И вот в один прекрасный день они просыпаются, и выясняется, что они уже больше не дети и не кинозвезды и ролей для них нет. И они тонут.

– А Карен?

На секунду на глаза его навернулись слезы, и он резко, громко выдохнул.

– Господи, у меня из-за нее сердце кровью обливалось. У всех нас. Она жила ради Дэвида. И каждый, кто их видел хотя бы пару секунд, сказал бы то же самое. А когда Дэвида сбила машина, она умерла. Просто телу для этого потребовалось еще четыре месяца.

Какое-то время мы сидели в тишине, а затем я протянул ему письмо Дэвида в страховую компанию. Он машинально взял его и уставился на листок.

Наконец на его лице появилась горькая улыбка.

– «Ф» нет, – сказал он и покачал головой.

– То есть?

Он перевернул письмо, чтобы я мог увидеть текст.

– Второе имя Дэвида было Филип. Когда мы организовали бизнес, он ни с того ни с сего начал посередине, после «Дэвида», но перед фамилией, ставить заглавную букву «Ф». Только на документах и чеках, больше нигде. Я еще над ним прикалывался, говорил, что «Ф» означает «Фуфлыжник».

Я взглянул на подпись:

– А тут «Ф» нету.

Он кивнул, затем бросил листок в ящик стола:

– Наверное, в тот день ему фуфло гнать не особенно хотелось.

– Рэй.

– Да?

– Можно мне сделать копию этого письма и какого-нибудь документа, где есть подпись с буквой «Ф»?

Он пожал плечами:

– Да, конечно.

Еще немного порылся в ящике стола и нашел какую-то записку Дэвида с широким, размашистым «Ф».

Рэй проследовал к замызганному ксероксу и поместил письмо под крышку. Я шел за ним.

– Что-то в голову пришло? – спросил он.

– Я пока и сам не уверен.

Он извлек копию письма из поддона и протянул мне.

– Это просто буква, мистер Кензи.

Оригинал записки он также отдал мне.

Я кивнул:

– А есть какой-нибудь документ с вашей подписью?

– Разумеется.

Он провел меня обратно к столу и достал подписанную им записку.

– Знаете, в чем весь фокус при подделке подписей? – спросил я, переворачивая записку.

– В твердой руке?

Я покачал головой:

– В гештальте.

– Гештальте?

– Подпись надо воспринимать как единое целое, как рисунок, а не как набор отдельных букв.

Взяв ручку, я аккуратно скопировал его перевернутую подпись.

Закончив, снова перевернул листок и показал ему, что получилось.

Он посмотрел, удивленно открыл рот и поднял брови:

– Неплохо. Очень даже.

– И это первая попытка, Рэй. Представьте, что бы я мог сделать, если бы попрактиковался.