Текст книги "Третья раса"

От рези в кишках у меня перед глазами плыли кровавые пятна. И именно в этот миг я вдруг понял, что одному мне задуманного не выполнить. Ни за что. Как бы я ни тужился, как бы ни старался представить это дело как личное и семейное, мне без посторонней помощи не добраться до Поганки. Я мог знать все ловушки, мог раздобыть аппарат, катеттер, что угодно. Но если со мной что случится, некому будет помочь. А разве есть на свете товарищ надежнее, чем Молчунья? Если уж доверить свое безумие, то только ей. Если она Жабу простила его выходки, то, возможно, поймет и меня. Только с ней надо быть еще честнее, чем с дельфинами. Пусть она лучше пошлет меня к дьяволу, чем я ей совру.

Наконец я расслышал синтезатор Долговязого:

– Рвите пленку, барракуда вас дери! Могли бы сами додуматься!

До меня сразу дошло, что он имел ввиду. Герметично застывший гель не позволял расширившимся газам устремиться наружу.

Мог бы, барракуда его дери, нас сразу по этому поводу проинструктировать!

В несколько движений я разорвал пленку, и у меня изо всех отверстий вырвались пузыри. Стало значительно легче. Мимо проплыли вверх пузыри Молчуньи и Долговязого. Глубиномер показал пятьдесят метров – просто детская глубина.

Новый фальшфейер я зажигать не стал – было почти светло. Над головой мерно покачивалась серебристая поверхность океана, навылет пробитая солнечными лучами. Там была жизнь, там был мир, предназначенный для людей. Я невольно улыбнулся этому маленькому счастью.

Глава 20
Побег

Когда мы взобрались на палубу «Рапида», грибок в крови еще выделял кислород, и дышать было вовсе не обязательно. Но как же приятно было вдохнуть свежий ветер, пропитанный солью и запахом океана! Трудно это удовольствие хоть с чем-нибудь сравнить. Хотя нет, вру. Последний раз секс с Лесей доставил мне не меньшее наслаждение.

Мысли о Леське не выходили у меня из головы, а мой план, напугавший поначалу меня самого, теперь казался чуть ли не единственным разрешением ситуации. В кают-компании я только утвердился в этой мысли – сетевой диктор уже на весь мир вещал, что задержана жуткая преступница, вживлявшая нейрочипы живым существам. Дело раздули немыслимо. Хотя что удивляться? Семена попали в благодатную почву. Весь мир был готов радостно устроить новую охоту на ведьм – с гиканьем, с факелами, кострами и прочими атрибутами.

Молчунья глядела на монитор через мое плечо, и мне трудно было понять, что она чувствует. Но не думаю, что ей это нравилось. На одном из каналов пастор какой-то послевоенной религиозной секты яростно потрясал кулаком, проклиная дщерь людскую, внедрившую в мозг божьей твари семя самого дьявола.

«Знал бы ты, чье это семя…» – с ненавистью подумал я.

Наверное, зря правительство скрыло, что вся инженерия биотехов базировалась на геноме человека. Знали бы люди правду, это, может, поумерило бы страсти. А может, наоборот. Человек – самое загадочное существо на Земле, чего уж тут говорить.

Пока мы с Молчуньей сидели в кают-компании и просматривали сетевые каналы, Долговязый отдавал распоряжения Майку. По его плану, прежде чем на полном ходу идти в порт, следовало справиться о наличии там аккумуляторов нужной марки. Аккумуляторы редкие, и могло так случиться, что достать их можно будет только в Ангарной Бухте.

Пока он выяснял этот вопрос, я мучался над тем, стоит ли поделиться с Молчуньей своим планом. Это было в высшей степени рискованным шагом, и могло попросту крест поставить на всей затее, но мне нужен был надежный напарник. А кто может быть надежней Молчуньи? В конце концов я решил – если она откажется, это будет знаком того, что план никуда не годится.

– Жаб точно жив, – сказал я, зная, что ее синтезатор и переводчик включен.

– Ты тоже так думаешь? – повернулась она ко мне.

– Я не думаю, я знаю точно.

Пришлось ей рассказать о нейрочипе в голове. По мере приближения к развязке у Молчуньи глаза загорались все ярче. Похоже, она просто надеялась на то, что Жаб жив, но сама не верила в это. Теперь же у нее появились доказательства, и это сильно ее поддержало. В конце концов, не в силах справиться с охватившими ее эмоциями, она бросилась мне на шею и замычала, как мычат все глухонемые, пытаясь что-то сказать. Потом, спохватившись, перешла на жесты.

– Это самая лучшая весть за последнее время, – перевел ее синтезатор. – И я рада, что эту весть принес ты.

Я улыбнулся, а она нагнулась ко мне и поцеловала в щеку. Чуть теплее, чем просто по-дружески.

– Он тебя найдет, когда будет возможность, – уверенно заявил я. – Жаб не такой черствяк, чтобы отказаться от такой женщины, как ты.

– Думаешь?

– Просто уверен.

– Знаешь, у нас с Жабом был секс. Один раз всего. Еще до того, как тебя из учебки забрали. Это было на заводе охотников на Шри-Ланке, где мы заказывали «Валерку».

– Прямо на заводе?

– Ну нет. Это образно. В отеле, конечно. Перед Новым Годом свободных мест почти не было, и мы сняли один номер на двоих.

– И ты его соблазнила?

– Что-то вроде того.

– А потом?

– Он сказал, что я не только лучший водитель.

– И все? – удивился я.

– Водитель ему был нужнее, чем женщина, – вздохнула Молчунья.

– Это потому, что он был в состоянии активной охоты на Поганку, – предположил я. – Но я ее взорву, и водитель ему будет не нужен. А женщина, наоборот, окажется весьма кстати.

– Думаешь?

– Просто уверен. Знаешь, у нас с Леськой в отеле Ангарной Бухты тоже был неожиданный секс.

– Что значит неожиданный? Вы ведь женаты.

– Ну… – я пожал плечами. – Поначалу было все хорошо, а потом как-то приелось. Мне было трудно без океана. А когда мы сходили с «Рапида», чтобы найти тебя, что-то в наших отношениях изменилось, они словно на другой уровень перескочили. Я сам не знал, что так может быть. И теперь ее посадили. Представляешь, каково мне?

– Мне не легче, – нахмурилась глухонемая. – Мы ведь с детства дружили, еще в Светлогорске. Слушай, а ты правда думаешь, что если не будет Поганки, Жаб обратит на меня больше внимания?

– Не сомневаюсь, – соврал я.

Вот давал же себе слово не врать, а взяло и сорвалось с языка. И не в том дело, что я хотел сделать Молчунье приятное, хотя и этот мотив присутствовал. Я вдруг интуитивно почувствовал, чем могу ее зацепить. Наверное, именно так и Жаб когда-то впервые понял, что лучший человек в команде – тот, у кого есть собственные мотивы к достижению общей цели. Однако совсем превращаться в Жаба, который использовал людей не моргнув глазом, я не собирался. И твердо решил больше Молчунье не врать. Она всегда ко мне хорошо относилась, и глупо было с ней обращаться неподобающим образом. Глупо и стыдно.

– Быстрее бы до Поганки добраться, – произнес синтезатор Молчуньи.

– Мы вообще до нее не доберемся, – честно ответил я. – Я же тебе рассказал про нейрочип! Жаб видит моими глазами и слышит моими ушами. Он знает, что «Валерку» не запустить без аккумуляторов, да к тому же ты Долговязому сообщила код открывания шлюза. Пока мы будем гонять за батареями, Жаб справится быстрее. Он знает способ, каким мы ныряли, и вне всяких сомнений добудет грибок.

– Это правда, – помрачнела Молчунья. – Может, он взорвет Поганку сам?

– У него нет такой цели. Он мог бы просто не выключать запущенную мной систему уничтожения.

«Нет не мог, – вдруг подумал я. – Его бы спрессовало ударной волной от взрыва, он не успел бы уйти. Получается, что отключить систему он мог по банальной необходимости».

Но делиться этими мыслями с Молчуньей я не стал.

– Да, – кивнула она.

– Для него Поганка как женщина, – жестко добавил я, прекрасно зная, что делаю ей больно. – Он ее создал и скорее всего хотел властвовать над ней безраздельно.

– А я разве не женщина? – обиделась глухонемая. – Старый биотех не может дать ему того, что могу дать я.

– Мне это понятно. Но у него свои тараканы в голове.

– И он слышит, что мы сейчас говорим? – Молчунья осторожно глянула на меня.

– Да.

Тогда она отключила синтезатор и показала несколько странных знаков руками.

– Что это? – спросил я.

– Ничего, – она снова включила синтезатор.

– А все-таки?

– У нас с ним был особый язык жестов, – все же ответила она. – Жаб его то ли сам придумал, то ли использовал древний язык, на котором давным-давно говорили глухонемые.

– Зачем?

– На тот случай, если нам надо было перекинуться парой фраз, предназначенных только нам.

– И что ты ему сейчас сказала?

– Что люблю его, – просто ответила Молчунья.

Я подумал, что если Жаб хоть чего-то стоит, это не оставит его равнодушным. А если оставит, я его сам убью.

– Жаль, что нельзя запустить «Валерку» прямо сейчас, – вздохнул я. – Опередили бы Жаба и убили бы наконец Поганку.

– «Валерка» для этого не обязательно нужен, – ответила глухонемая.

– Как это? – я не смог скрыть удивления.

– Там на борту есть боевой разведчик класса «Манта». Тоже батиплан, но маленький, двухместный. Очень хорошо вооруженный и ход у него отличный.

– Но у него ведь тоже аккумуляторы сели!

– Конечно. Но для пуска его турбин хватит остатка заряда «Валерки».

– Вот барракуда! – не удержавшись ругнулся я. – И ты не сказала Долговязому?

– А зачем? Батиплан ведь двухместный.

Эта информация дорогого стоила. С одной стороный, можно было сообщить о ней Долговязому, но он бы ни за что нас двоих не отпустил. Точнее, меня без присмотра не отпустил бы. Четких доказательств этому не было, зато созрели серьезные подозрения на этот счет. Не шуточные, надо сказать, подозрения, основанные на мелочах, на пойманных взглядах, на невысказанных словах. Я сильно подозревал, что Долговязый боится, как бы у меня крышу не сорвало на манер Жаба. И надо же – прав оказался, как всегда. Только не понимал он, что дело не в мании, как у нашего взводного, а в том, что мне попросту не оставили выбора. Хотя кто знает, какие мотивы были у Жаба? Но как бы там ни было, я твердо решил посвятить Молчунью в суть своих планов до того, как мы сделаем необратимые шаги.

– Давай нырнем, – предложил я ей. – Вдвоем, без Долговязого. Доберемся на «Манте» до Поганки и грохнем ее. Только прежде чем грохнуть, надо с ее помощью обезвредить взбесившуюся пусковую установку. И еще одно дело сделать.

– Какое? – насторожилась Молчунья.

– Освободить Лесю.

– С помощью Поганки?

– А как еще? Ты же видела, никаким подкупом ее судьбу уже не решить. Раструбили по всему миру о страшном преступлении. Выродки. Хотят устроить новую охоту на ведьм. Только я против, чтобы начали с Леськи.

– Это да, – согласилась глухонемая.

– Пригрозим ракетным ударом, заставим поменять эти дурацкие законы. И пусть ее выпустят. Помнишь, как в сказке «Огниво»? Там бывший наемник напустил на город дьявольскую собаку из ада. Все так испугались, что отдали ему принцессу.

– Леська-принцесска, – показала Молчунья по слогам, потому что специального знака для слова «принцесска» в Языке Охотников не было.

– Да. А Поганка – самая большая собака на свете.

– И живет в аду. – Молчунье понравилась моя аналогия. – А как ты намерен нырнуть?

– Вечером Долговязый даст нам по капсуле флюкостата. Не глотай. Это противогрибковый препарат. Без него грибок продолжает жить в крови, хоть и в меньших количествах, чем когда сахару полно. За ужином надо под видом чая замешать густой сахарный сироп и выпить. Дыхание остановится, но нельзя Долговязому это показывать. Ночью, когда все уснут, нырнем.

– Без фальшфейеров, без связи?

– А есть выбор?

– Но у нас ведь даже нет согревающего и защитного геля! – она жестикулировала очень горячо, умела бы говорить, кричала бы.

– Нет, – согласился я. – Придется взять балласт потяжелее, чтобы быстрее преодолеть этот проклятый километр.

– Не получится. Вода очень холодная. Умрем от переохлаждения.

– Не умрем, – начал прикидывать я. – Если нырнем с хорошим балластом, то будем уходить на глубину со скоростью около трех метров в секунду. Ускорения, понятное дело, не дождешься, среда очень плотная, поэтому рассчитывать надо именно на эту скорость. Тогда каждую минуту будем погружаться на сто восемьдесят метров. До полукилометра вода имеет температуру градусов шестнадцать, не ниже. Не очень приятно, конечно, но час можно прожить без особого вреда для здоровья. Нам часа не надо – пятьсот метров преодолеем за три минуты. От этого с нами ровным счетом ничего не случится. Дальше хуже – с четырехсот метров водичка пойдет похолоднее, градусов пять, и уже до самого дна. То есть три минуты такого удовольствия нам обеспечено. На самом деле чуть больше, поскольку в слое ила придется выходить на сигнал радиомаяка, а затем ждать открытия шлюза. Будем считать – пять минут. А предельное время пребывания в такой воде десять минут.

– Почти предел, – поежилась Молчунья.

– Ну как почти предел, если это только половина времени?

– Не забывай, что почти всю дорогу вода будет шестнадцать градусов, а это тоже не жарко.

– Я говорю не о комфорте, а о физиологическом пределе. К этому порогу мы не подберемся. Холодно будет, но смертельной опасности нет.

– Это если мы сразу найдем «Валерку», – уточнила Молчунья. – На всплытие времени уже не хватит. Замерзнем.

– Не бойся, не заблудимся, – улыбнулся я. – Выйдем точно на цель. По маяку наводиться значительно легче, чем по указаниям Майка.

– А монитор от маяка?

– Это мне предоставь, – я подмигнул ей, прекрасно зная, как достать монитор. – Может еще и гарнитуру для связи достану.

– Стянешь у Долговязого?

– Точно. Во время ужина.

– Рискуем, Копуха.

– Знаю. Но ты представь, каково сейчас Лесе в тюрьме.

Этот довод подействовал, но я знал, что не он был решающим. Как бы хорошо Молчунья к Леське не относилась, а своя рубашка ближе к телу. Молчунья хотела убить Поганку и освободить таким образом Жаба от безумной охоты. Я ее понимал.

Перед ужином Долговязый выдал нам капсулы с флюкостатом, как я и предполагал. Мы с Молчуньей сунули их за щеку, но глотать, ясное дело, не стали. Выплюнули, как только оказались у Долговязого за спиной. Первый этап подготовки на этом можно было считать успешно законченным. Гораздо труднее на глазах отставника оказалось высыпать в чай и размешать солидную порцию сахара. Вот тут-то я впервые и оценил всю прелесть сговора с Молчуньей! Одному мне бы ни при каких обстоятельствах подобный фокус не удалось провернуть. А так, пока она занимала Долговязого соображениями по запуску «Валерки», я спокойно размешал свою дозу. Затем пришел мой черед проводить отвлекающий маневр, но я справился с этим не хуже.

– Не боишься, что Жаб доберется до «Валерки» раньше нас? – спросил я.

Видно было, что вопрос Долговязого задел, но я как раз на это и рассчитывал.

– Фигня, – сказал он сквозь зубы. – Жаб еще в шортики писался, когда я уже знал о модифицированном дрожжевом грибке. Или, по-твоему, он на километр с комплектом номер один нырнет?

– Зря ты его недооцениваешь. У него наверняка была возможность узнать про грибок. И он у него есть, я более чем уверен.

На самом деле, после обнаружения нейрочипа в голове, я несколько раз задумывался о том, как Жаб реагирует на те или иные мои слова, когда слышит их. Чем дальше, тем чаще мы вспоминали его в разговорах и говорили ведь, что называется, за глаза, от всей души. Чего он только не наслушался с того времени, как мы встретились с Долговязым на «Тапрабани»! Только маньяком его раз двадцать назвали, если не больше. А он сидит себе, поглядывает на монитор, куда транслируется сигнал из моего зрительного поля, да посмеивается. Это в его стиле – посмеиваться. Потому что хорошо всегда смеется только тот, кто смеется последним.

– Слушай, Копуха! – разозлился Долговязый. – Не надо мне тут про Жаба заливать, ладно? Ты его сколько знаешь? Год с ним охотился, да? А я несколько больше. Он хитер, спору нет, но я тоже не пальцем деланный. К тому же для гарантии я велел Молчунье входной код на шлюзе сменить.

Мне показалось, что в это момент явственно послышался хохот Жаба за монитором. Молчунья как раз закончила размешивать сахар. Но второй этап операции рано было считать успешно законченным, пока мы не справимся с остановкой дыхания. Чтобы этот момент скрыть, надо иметь недюжинную силу воли. За себя я не волновался, главное чтобы Молчунья не подкачала.

Мы с ней подождали, когда чай остынет, чтобы выпить его весь в несколько глотков. Долговязый уселся к терминалу просматривать новости. Дикторы разных каналов не уставали мусолить историю Леськи, распаляя во мне необходимую для решительных действий злость.

По мере того, как грибок плодился в крови, сердце начинало сбавлять обороты, а в глазах потемнело. Изобретатели этих дрожжей могли бы позаботиться, чтобы кроме кислорода выделялся хоть какой-нибудь стимулятор сердечной активности. А то так недолго и ласты откинуть! Я глянул на руки и увидел жуткую синеву под ногтями. Молчунья тоже сидела бледная, как смерть, со стиснутыми кулаками. Только через минуту сердце вернулось к нормальному ритму, после чего кожа приобрела привычный цвет. Я показал Молчунье поднятый вверх большой палец. Она ответила чуть заметной улыбкой.

Я встал с таким видом, словно собрался в гальюн, но на самом деле мне предстояло провернуть самую рискованную часть операции, если не считать погружения как такового – украсть монитор радиомаяка из каюты Долговязого. В ушах все еще молотил паровой молот пульса, а я уже пробирался по трапам и коридорам, держась ладонью за переборки. Встретился моряк из команды, я ему улыбнулся и проследовал дальше.

Каюта Долговязого находилась на третьей палубе. Я остановился возле пластиковой двери и огляделся. Никого кроме меня в коридоре не было, все окутывала тишина, пронизанная однообразным низким гулом турбин. Длинные трубки химических ламп бросали на переборки ровный белесый свет. Я попробовал опустить дверную ручку, но замок оказался заперт. Никакой неожиданности в этом не было, мало кто из людей, выходя из жилища, оставит его открытым. Но ломать дверь не хотелось. Несмотря на то, что хлипкий пластик поддастся с одного удара плечом, это повлечет за собой серьезные проблемы после возвращения Долговязого. Починить-то сломанную дверь точно никак не получится.

С другой стороны, возвращения Долговязого можно не ждать. И ночи можно не ждать – если нырнуть сразу, пока отставник еще попивает чаек или отдает распоряжения Майку, то он спохватится, когда уже будет поздно. Ему просто не на чем нас будет догнать, поскольку через восемь минут после погружения мы войдем в шлюз «Валерки», а еще через пять минут стартуем на «Манте». Такой ход, дерзкий и неожиданный, очень мне импонировал. Собравшись с духом, я отступил на пару шагов и шарахнул плечом в дверь.

Пластик косяка с треском лопнул, освобождая магнитный запор, и я влетел в каюту, еле удержавшись на ногах. Мне показалось, что шум от вторжения разлетелся по всему кораблю. Хотя это было бредом, конечно – гул турбин заглушал все.

Гарнитура и перчатка для связи с монитором радиомаяка нашлась в ящике под кроватью. Я порылся еще, пытаясь найти баночки с защитным гелем, но отыскать их не сумел. Тех трофеев, которые удалось добыть, нам с Молчуньей хватит для погружения, а все остальное – комфорт. Сейчас нельзя тратить на него драгоценное время.

Осторожно выглянув в коридор, я убедился, что там никого нет, после чего быстро, на цыпочках, метнулся вдоль переборки. Мне не хотелось даже представлять, что будет, застань меня сейчас Долговязый. Поднявшись на вторую палубу, я зашвырнул трофеи в свою каюту и поспешил в кают-компаню предупредить Молчунью об изменении планов. Долговязого я там не застал.

– Где он? – спросил я.

– Только что ушел в рубку, – сообщила Молчунья. – Как у тебя прошло?

– Дверь в каюте сломал. Достал перчатку для связи с монитором и гарнитуру, чтобы тебя слышать.

– А мазь?

– Мази не было. Но нырять нам придется прямо сейчас, не дожидаясь ночи. Потому что когда Долговязый явится к себе в каюту, сама можешь представить, что тут начнется.

– Уже представляю.

– Тогда когти рвать надо.

– Насчет балласта есть идеи?

– Есть, – усмехнулся я. – Идея, кстати, принадлежит Долговязому. Он мне рекомендовал в качестве балласта использовать аккумуляторный модуль от спасательного катера.

– Мудро, – кивнула Молчунья. – Тогда вперед.

Собрав снаряжение, мы выскользнули из надстройки на открытую палубу, где на лонжеронах стояло шесть спасательных катеров. Солнце клонилось к западу, но было еще совсем светло, поэтому действовать следовало четко и быстро. Стоило кому-нибудь из команды застать нас за расхищением аккумуляторных модулей, было бы тогда дел. Поэтому, чтобы не торчать на виду, мы скользнули внутрь катеров и осторожно высвободили батареи. Были они на редкость тяжелые. При всех плюсах, это имело немалый минус – тащить аккумулятор до края борта можно было только вдвоем.

Вытянув один тяжеленный модуль, мы с трудом оттянули его к борту, потом вернулись за вторым. Привязать аккумулятор к руке было нечем, зато на каждой батарее имелось по две очень удобных погрузочных ручки.

– Будем держаться за них, – пожал я плечами.

– А если судороги? – сощурилась Молчунья. – Стоит отпустить балласт, и пробкой взмоешь наверх, прямо в ласковые руки Долговязого. Надо подстраховаться хоть чем-нибудь.

Она достала из кармана небольшой монтажный ножик, отрезала два куска швартового линя от катера и обвязала их себе и мне вокруг пояса. Свободные концы мы закрепили на ручках аккумуляторов.

– Готова? – спросил я.

– Да.

– Тогда ты первая. Давай помогу перекинуть батарею через борт.

Молчунья покрутила пальцем у виска. Этот жест не нуждался в переводе.

– Поодиночке нельзя, – пояснила она. – В слое ила потом не найдем друг друга, а монитор только один. И так без света уходим! Нырять можно только в связке, иначе верная смерть.

Об этом я как-то не подумал, слишком спешил. Пришлось отрезать еще кусок линя и примотаться им друг к другу. Мобильность в такой связке, да еще с батареями, была не лучше, чем у сказочного Тяни-Толкая, но иначе нырять действительно было нельзя.

Двигаясь боком, лицом друг к другу, словно в дурацком танце, мы с трудом взгромоздили аккумуляторы на край борта.

– Если бы Леська нас сейчас увидела… – усмехнулся я.

– Она что, ревнивая? – удивилась Молчунья.

– Не имел возможности выяснить, – ответил я.

В этот момент скрипнула, открываясь, дверь в надстройке – кто-то собирался выйти на палубу. Не мешкая больше, мы столкнули аккумуляторы за борт и камнем рухнули в поджидавшую нас пучину.

В этот раз погружение оказалось во много раз более стремительным, чем прошлое – одежда на мне трепетала и потрескивала от мощного набегающего потока воды.

– Выпусти весь воздух! – напомнил я напарнице. – А то давлением легкие разорвет.

Мы выдохнули, сколько смогли, а растущее давление справилось с остальным, выдавив из нас последние пузырьки воздуха. За первые тридцать секунд мы стремительно преодолели метров пятьдесят, и от такой резкой перемены глубины голову стиснуло, словно стальным обручем. Вода неумолимо устремилась в ноздри и в рот, незащищенные силиконовой пленкой. Справляться с напором не получалось, и я вдосталь нахлебался воды, которая попала и в желудок, и в легкие. Ощущение было не из приятных. Но самое противное, я знал, будет внизу, когда придется всю эту воду из легких выдавливать. Грибок ведь не будет выделять кислород вечно, а лишь пока в крови достаточно сахара. Рано или поздно дышать все равно придется, иначе отека легких не миновать.

За минуту мы преодолели, судя по показаниям глубиномера, полных сто пятьдесят метров. Получалось, что погружение идет чуть медленнее, чем я рассчитал. Быстро темнело, вода становилась все холоднее и холоднее, обжигая кожу.

– Как ты? – спросил я Молчунью.

– Плохо, – ответила она. – Воды нахлебалась.

– Я тоже.

– И холодно. Какая глубина?

– Двести метров.

Мы входили в зону сумерек океана. Все погружалось в темнеющий красный мрак, и я знал, что вскоре наступит полная, непроницаемая темнота. Она стискивала нас с не меньшей силой, чем давление.

– Надо начинать двигаться, – подсказал я. – А то когда прихватит, будет поздно. Заодно согреемся.

Мы, обвязанные одной веревкой, друг друга уже не видели. Я ощутил, что Молчунья машет руками и ногами, только по усилившейся турбулентности воды. Без контактных линз вообще видно было до крайности плохо, так что с я с трудом различал цифры на табло перчатки. А вот активные движения помогли – согреться не согрелся, но кровь быстрее разогналась по стиснутым жилам, и в голове прояснилось.

Я ощутил, как Молчунья поймала в темноте мою руку и притянула меня к себе.

– Здесь Леська нас точно не увидит, – сообщила она, прижимаясь ко мне всем телом. – Зато так намного теплее и не так страшно.

В этом она была права, но я все равно ощутил неловкость. Ее тело было упругим, горячим и трепещущим, волнующим до неприличия, и это меня угнетало. Однако оттолкнуть я ее не мог и решил относиться к происходящему с других позиций – прижавшись друг к другу, мы просто оказывали товарищескую взаимопомощь. Было холодно, и мы грели друг друга.

– Зато Жаб точно знает, что сейчас происходит, – на всякий случай напомнил я.

– Ну и пусть, – ответила Молчунья. – Пусть знает, чего он себя лишил.

Это мне показалось сильной позицией, и я, назло Жабу, прижал Молчунью крепче к себе. Она не отстранилась, а наоборот, крепче обвила рукой мою шею. Так, словно две слившихся торпеды, мы с огромной скоростью пронизывали сгустившийся мрак. Только светлячок монитора в перчатке туманным зеленым пятном выделялся во тьме. И еще изредка вспыхивали размытые сполохи светящихся глубоководных существ.

К концу третей минуты вода сделалась совсем ледяной. Она немилосердно жгла кожу, и даже слившееся тепло наших тел не могло противостоять этому холоду. Я прижался щекой к щеке Молчуньи, так было легче, но не намного.

– Обними меня крепче, – попросила Молчунья. – Сил нет терпеть этот холод.

У меня все тело онемело, и я уже мало что ощущал. Кожу стянуло, а сердце колотилось все быстрее и быстрее, как бьют в сигнальную рынду во время пожара. Захотелось кричать, но какой может быть крик в глубине? Я вдруг явственно понял, что мы умрем. Вот так, вместе, обнявшись, навеки слившись, погибнем от переохлаждения, даже не достигнув дна. Опустимся уже мертвыми и будем качаться, привязанные к аккумуляторам, пока донные падальщики не превратят наши тела в груду костей.

Даже если достигнем дна живыми, это вряд ли что-то изменит. У меня все суставы свело от холода, и я не представлял, как такими замерзшими пальцами можно будет отвязать линь от балласта или ввести код открывания шлюза. По большому счету, у нас не было ни малейшего шанса. Но мне было горько не за себя – настоящий охотник и должен погибать в океане. Меня угнетала мысль, что Леська много лет проведет в тюрьме, а это никому еще не шло на пользу. Хотя, судя по тому, как это дело раздули, там и до смертной казни не далеко. Как это ни страшно, но я бы предпочел такой исход событий. В смерти гораздо меньше страшного, чем в длительном заключении.

– Я же говорила, что мы умрем, – раздался в наушниках синтезированный голос Молчуньи.

– Жалеешь?

– Нет. Что может быть лучше, чем умереть в океане? Пусть это будет на совести Жаба. Мне уже и не больно совсем. Все онемело. А Леську жалко.

– Ее скорее всего тоже убьют. Нет ничего более жестокого, чем толпа, потерявшая рассудок от ужаса. А в новостях я увидел именно это.

– Да. Разотри мне спину. Невозможно так, ничего не чувствовать.

Я взялся мять ей спину, а она щипала меня, но даже эти усилия мало к чему привели – мы совсем окоченели. Бросив взгляд на глубиномер, я с трудом различил цифру. Оказалось, что мы почти достигли дна. Тут же звонкий удар о базальтовое дно возвестил, что балласт достиг конечной точки, и мы повисли в полосе ила, качаясь на веревке, как аэростат.

– Старайся держать глаза закрытыми, – посоветовал я. – Иначе ил под веки набьется.

– Какая теперь разница?

– Может, «Валерка» недалеко. Майк ведь держал «Рапид» точно над местом.

Я попытался переключить компьютер в режим компаса, но закоченевшими пальцами не мог нажать крошечные кнопки.

– Вот барракуда! Не могу переключить монитор!

Молчунья не ответила. Ей было трудно шевелить пальцами, складывая жесты. Тогда я догадался стянуть перчатку с руки и сунуть ее краешком в рот. Зубами нащупать нужную кнопку оказалось намного проще, я прикусил ее пару раз и глянул на табло. Теперь оно показывало направление на радиомаяк и расстояние до него в метрах.

– «Валерка» совсем рядом, – показал я, снова натянув перчатку. – Молчунья, не спать! Не спать!

Она не ответила, и я не был уверен, работает ли еще ее сердце. Пришлось приложить ухо к упругой груди. Оно еще стучало, хоть и очень вяло. Часы показали, что погружались мы не шесть минут, как я рассчитывал, а почти восемь. Совершенно утратив чувство осязания, еле шевеля руками, я подтянулся по линю до дна и начал подтягивать балласт в нужном направлении. Кто бы мог подумать, что на преодоление всего десяти метров у меня уйдет больше минуты и почти все остатки жизненных сил? Но именно столько времени я потратил на то, чтобы добраться до шлюза «Валерки».

– Молчунья, очнись! – показывал я знаками Языка Охотников, совершенно упустив из виду, что мои слова переводятся в буквы на ее наглазном мониторе.

Слышать-то она меня не могла, а глаза уже наверняка закрыты. Опомнившись, я начал ее расталкивать, потому что кроме нее некому было ввести код открывания шлюза. Я хоть и слышал цифры, которые она передала Долговязому, но и не думал их запоминать. Первые три цифры были триста семьдесят пять, а вот что дальше, я бы не вспомнил и ради спасения жизни.

Понятно было, что это конец, если не привести Молчунью в чувства. Но она никак не реагировала на мои попытки. Я вспомнил, что Долговязый хватал ее за грудь, чтобы выдернуть из бессознательного состояния, но когда я попробовал подергать ее за соски, это не произвело никакого эффекта. Похоже, она плотно вырубилась, и такие уловки уже не годились.

Я подумал, что, может быть, воздействие на более интимное место окажется эффективнее, но сделать этого уже не успел. Жуткая боль во всем теле сделалась невыносимой, и я сам начал проваливаться в черную бездну, лишенную ощущений. Там было легче.

Боль отступила, померкла, сердце стучало все медленнее. Я увидел Леську. Она сидела на берегу тихого, спокойного океана и бросала голыши в медленно набегавшие волны. Она была красивая, как никогда, шелковая рубашка на ней трепетала от легкого ветерка, то скрывая фигуру, то подчеркивая ее рельеф. Видение растворилось, пропало, словно на него накинули черный занавес, и я понял, что умираю. Страха не было, боли тоже, только невыразимая грусть защемила сердце.