Текст книги "Замок Нейшванштейн (сборник)"

Экспертиза ДНК дала отрицательный результат. Это нисколько не расстроило Стефанию.

– Замечательно, – сказала она и, строго глянув в глаза эксперта, приказала:

– А теперь вы сделаете так, чтобы этот анализ стал положительным.

– Но, сударыня…

– Мне нужен положительный результат, – повторила Стефания, положив перед экспертом несколько купюр достоинством по пятьсот евро. – Надеюсь на ваше понимание.

– Хорошо, – облизав пересохшие губы, прошептал он. – Приходите завтра…

– Сегодня, – улыбнулась Стефания, усаживаясь в кресло. – Сию же минуту, друг мой. И если вам требуется дополнительная плата за скоростной анализ, я готова…

– Нет, нет, – засуетился эксперт, вытаскивая из стола новый бланк.

– Я очень высоко ценю внимательных, услужливых людей, – проговорила Стефания, положив на стол еще несколько купюр. – Надеюсь, друг мой, что о моем визите, а уж тем более, о моей просьбе, никто не узнает.

– Да, да, конечно, сударыня, – стерев пот со лба, проговорил эксперт.

– Вот и прекрасно, – сказала Стефания и поднялась. Она перегнулась через стол так, что ее лицо оказалось совсем рядом с красным от напряжения лицом эксперта, и прошептала:

– Я сотру вас в порошок, друг мой, как только вы посмеете открыть рот. Я из тех людей, которые не бросают слов на ветер.

Стефания выпрямилась, улыбнулась обворожительной улыбкой и, послав эксперту воздушный поцелуй, удалилась.

Когда дверь за Стефанией закрылась, эксперт уронил голову на руки и застонал:

– Ну почему, почему она пришла именно ко мне? Теперь меня будут мучить угрызения совести. Я до конца своих дней буду испытывать муки и угрызения, угрызения и муки…

Эксперт поднял голову, глянул на внушительную стопку денег, лежащую перед ним, и сам себя спросил:

– А, может, мне стоит забыть о своей совести? Верно! Если нет совести, то нет никаких угрызений, а значит, нет и мук! К тому же, я могу оправдать себя тем, что попал в эпицентр колдовских чар жгучий брюнетки. Да, да – эта женщина владеет магией или гипнозом, потому что она глянула на меня своими черными, как ночь глазами, моментально лишив возможности думать, чувствовать, понимать.

Она приказывала мне, а я безропотно выполнял ее приказания, находясь под гипнозом. А, когда магическая сила прекратила свое действие, было уже поздно.

Эксперт поднялся, потянулся, улыбнулся и, пересчитав купюры, воскликнул:

– Да здесь же целое состояние! Я не только смогу купить себе домик у горы Гластонбери, но еще смогу отправиться в путешествие по Европе, прихватив с собой Катарину. Какое счастье, что эта дама пришла ко мне! Какое счастье!

– Ты загрустила, любовь моя? – спросил Генрих Молт, входя в гостиную.

– С чего ты взял? – ответила вопросом на вопрос Стефания, сидящая у большого белого рояля.

– Ты опять поешь о Сицилии, любовь моя, – сказал он.

Стефания сняла руки с клавиш, высоко подняла подбородок, выпрямила спину и, медленно повернув голову, улыбнулась:

– А я и не заметила, что пою о Сицилии.

– Возможно, и мне показалось, – поцеловав Стефанию в щеку, проговорил Генрих и протянул ей бусы из крупных черных жемчужин.

– Как они красивы, Генрих! – прошептала Стефания. – Они похожи на виноград, выросший у подножья Этны.

– Нет, любовь моя, они похожи на твои глаза, черные, как темная ночь над Сицилией. Bellicissima notte! – застегнув бусы на шее Стефании, сказал Генрих. – Спой мне, любовь моя, про серебряные оливковые рощи, про желтые лимонные сады, про синее-синее небо и бирюзовое море, про белую цветочную лаву, застывшую у подножья величественной Этны. Спой про то, как ты любишь меня.

Стефания звонко рассмеялась. Её руки взлетели над клавишами, словно испуганные птицы, и комнату заполнила нежнейшая мелодия, в которую вплеталась кружевная вязь трогательных слов.

Генрих опустился в кресло, раскурил трубку и, сквозь полуприкрытые веки, принялся наблюдать за Стефанией, испытывая восторг от того, что эта несравненная женщина принадлежит ему.

– Пой, любовь моя, пой, – мысленно просил ее Генрих. – Продли минуты чарующего восторга, когда наши тела лишаются земного притяжения и вместе с дивными звуками устремляются в неведомые дали вечности.

Клубы табачного дыма повисали в воздухе и медленно-медленно растекались по комнате, наполняя её ароматами солнца, моря, розмарина, лаванды, корицы и миндаля.

– Генрих! – строго сказала Стефания, резко оборвав мелодию – Твой табак вредит моему голосу. Ты нарочно напустил здесь столько дыма?

– Нет, любовь моя, – смутился Генрих, принявшись разгонять дым. – Ты же знаешь мое пристрастие к трубкам. Я…

– Ты готов променять меня на щепотку табака, – перебила его Стефания, захлопнув крышку рояля.

– Ну, допустим не на одну, а на пару щепоток, – улыбнулся Генрих, обняв Стефанию за талию. – Не сердись, любовь моя, все это такие мелочи, что…

– Мой голос для тебя – мелочи? – закричала Стефания, пытаясь ударить Генриха по щеке.

Но он перехватил ее руку, поцеловал ладонь и прошептал:

– Ты – самая непредсказуемая из всех женщин. Ты – вулкан, самый настоящий, дремлющий вулкан, готовый пробудиться в любой миг. Bellicissima Стефания!

– Поклянись, что ты ни на кого меня не променяешь, – пристально глядя в глаза Генриха, приказала Стефания.

– Ни одна женщина мира не сможет сравниться с тобой, любовь моя, – поцеловав Стефанию в длинную шею, сказал Генрих. – Как солнечный свет затмевает все вокруг, так твой лик, твоя красота затмевает всех женщин. Я их попросту не замечаю. Их нет для меня.

– Болтун, – хмыкнула Стефания. – Я же видела, как ты смотришь на хорошеньких девушек.

– Да, смотрю, – подтвердил Генрих. – Они для меня, как яркие цветы, распустившиеся для того, чтобы украсить землю. Цветами принято любоваться, любовь моя, вот я ими и любуюсь. Но ни один из этих цветов я бы не хотел видеть перед собой постоянно.

– А Николь Эрхарт? – склонив голову набок, спросила Стефания.

– Николь? – Генрих нахмурился, выпустил клуб дыма и, глядя мимо Стефании, проговорил:

– Эта девушка из другого измерения. Она…

– Ты влюбился? – скривилась Стефания. Генрих улыбнулся. Стефания захлопала в ладоши. – Браво, поздравляю вас, Генрих Молт. Вы влюбились в собственную дочь!

– Что?? – округлил глаза Генрих. – Повтори, что ты сказала?

– Николь Эрхарт – твоя дочь! – победоносно глянув на Генриха, проговорила Стефания.

– Нет, – замотал он головой.

– Да, любовь моя, да, – заулыбалась Стефания. – На столике лежит пакет, который сегодня принесли из лаборатории, где был проведен анализ ДНК…

– Почему же ты мне ничего не сказал? – поинтересовался Генрих.

– Потому что ты попросил меня спеть, – улыбнулась Стефания, проведя рукой по волосам Генриха. – Я пела об утраченной и обретенной вновь любви, надеясь, что ты все поймешь. А ты во время моего пения пускал дым, думая неизвестно о чем.

– Я думал о тебе, – парировал Генрих.

– Болтун, – оттолкнув его, сказала Стефания и подала ему пакет.

Генрих внимательно изучил документ и, отложив его, надолго замолчал.

– Что теперь прикажешь делать мне? – нарушив молчание, поинтересовалась Стефания. – Надеюсь, ты не заставишь меня становиться её приемной матерью?

– Зачем? – удивился Генрих. – У Николь есть родная мать – фрау Анна и отец – Отто Эрхарт – мой давний друг, которого подобная новость вряд ли обрадует. Поэтому, самое лучшее, любовь моя, – хранить молчание. Пусть это будет нашей с тобой тайной, о которой больше никто не узнает.

– Пусть, – проговорила Стефания, потупив взор. – Но… видишь ли, Генрих, люди уже начинают судачить по поводу твоих отношений с этой фройлен.

– Пусть судачат, – поцеловав Стефанию в щеку, проговорил Генрих. – Люди только и делают, что болтают, болтают, болтают обо всем и ни о чем. Людская молва напоминает мне стремительные воды реки Поллак, которые, грозно рокоча, проносятся мимо. Через мгновение уже не разглядеть, где же тот пенный вал, который напугал нас более всего. Нам с тобой, любовь моя, не стоит обращать внимание на людскую молву, ведь мы богатейшие люди. Мы можем позволить себе путешествовать по всему миру. Вместо того, чтобы прислушиваться к глупой болтовне, давай лучше бросим якорь где-нибудь в Средиземном море: у полуострова Истрия или у острова Сицилия. Там, в уединении мы станем с тобой слушать шум моря, любоваться восходами и закатами… Соглашайся, любовь моя.

– Ах, Генрих, – зажмурилась Стефания. – Давай отправимся сегодня же!

– Завтра, любовь моя, – поцеловав ей руку, сказа Генрих. Стефания укоризненно глянула на него.

– Сегодня я должен завершить кое-какие дела, связанные с Берлинским кинофестивалем, – улыбнулся Генрих.

– Ты хочешь, чтобы ее фильм получил всех золотых медведей? – скривилась Стефания.

– Нет, – честно ответил Генрих. – Я хочу, чтобы жюри объективно оценило работу всей съемочной группы.

– Я не сомневаюсь, что они примут верное решение и без твоей помощи, – зевнула Стефания. – Неужели, любовь моя, тебе все это еще не наскучило? – Генрих усмехнулся. – Что ж, тогда, ступай, не смею долее задерживать тебя, любовь моя.

Генрих хотел поцеловать Стефанию в щеку, но она отстранилась, строго проговорив: «Ступай!». Он низко поклонился и вышел.

– Замечательно! – сказала Стефания, когда за Генрихом закрылась дверь – Рыбка клюнула на крючок. Теперь следует действовать очень-очень осмотрительно. А я это умею, ведь я – Стефания Эвелина Блюм!

Она беззаботно рассмеялась, уселась к роялю и заиграла. На этот раз мелодия напоминала вырвавшийся из земных недр грозный огненный поток, сметающий все на своем пути…

– Замечательно, – подумал Генрих, закрыв за собой дверь. – Стефания сделала все, чтобы доказать мое родство с Николь. Но кому, как не мне знать, что эта девочка не может быть моим ребенком по той простой причине, что с фрау Анной мы даже ни разу не поцеловались. А все, что Анна называет нашим бурным романом, состоит из редких телефонных звонков и дружеских рукопожатий, от которых дети не рождаются.

Когда я увидел малышку Николь на борту своей яхты, то впервые подумал о том, что тоже мог бы иметь ребенка, если бы женился на простой фермерше, а не на актрисе, которая ничего не хочет слышать о детях. Да, да, именно тогда я реши немного поиграть, придумав историю про свое отцовство.

Генрих рассмеялся, вспомнив, как Анна краснела, бледнела, и опять краснела, доказывая свою непричастность к подобному позору. А Отто нахмурился, процедил сквозь зубы: «Бред» и потребовал никогда больше не заводить подобных разговоров и держаться подальше от их семьи. Генрих повиновался.

Он надолго исчез из жизни Анны и Отто, но не из жизни Николь. Эрхарты не подозревали, что Генрих Молт внимательно следит за их дочерью. Что он издали наблюдает, как растет малышка Николь, превращаясь из девочки в девушку…

– Какая же ты умница, Стефания! – воскликнул Генрих. – Теперь я смогу открыто встречаться с Николь, и никто не посмеет осудить меня за это. Даже ты, любовь моя, не посмеешь укорить меня за маленькие знаки внимания, которые я намерен оказать фройлен Эрхарт. Bellicissima Стефания!

Генрих Молт беззаботно рассмеялся. Шофер Марк, предупредительно распахнув перед ним дверцы лимузина, хитро улыбнулся:

– Куда мы отправимся на этот раз?

– В замок Нейшванштейн, – ответил Генрих. – В замок, друг мой. В замок…

Николь сидела на диване, поджав к подбородку колени и, не мигая, смотрела в никуда. Она не знала, что делать с неожиданно обрушившейся на нее тишиной и свободой. Напряженные месяцы съемок приучили ее к многочасовой работе почти без отдыха и сна. Она заучивала диалоги, переделывала диалоги, заменяла одних героев другими, ссорилась с Аленом Дитрихом, критиковала костюмы, настаивала на своем, собирала чемодан, потом распаковывала его и вот разом все закончилось. Все: и слезы, и радость, и уныние, и разочарование, и даже неожиданно нахлынувшее чувство к Александру Штайну, которое Николь не решалась назвать любовью. Не решалась потому, что ее мыслями безраздельно владел капитан Генрих Молт.

Во время съемок думы о капитане были окутаны легкой дымкой романтического тумана, но теперь, когда осталась позади съемочная суета, образ капитана Генриха стал преследовать ее всюду. Как не старалась Николь выбросить из головы все мысли о нем, все было бесполезно. Тогда она решила победить в себе вожделение, и думать о любви возвышенной, полной радости и очарования.

Как ни странно, эти думы принесли Николь облегчение. Она снова почувствовала себя маленькой девочкой, плывущей на белоснежной яхте, рядом с которой сидит на палубе статный капитан с окладистой бородой и, попыхивая трубкой, рассказывает о чудесах, которые малышке предстоит еще увидеть.

Николь стряхнула с себя уныние и беззаботно рассмеялась:

 
– Начать все с чистого листа —
Ах, Боже мой, какое счастье!
Вновь будут слезы, дождь, ненастье,
И даль прозрачна и чиста…
Начнем же с чистого листа!
 

Николь достала из стола пачку чистых листов, взяла ручку и, немного подумав, аккуратно вывела: Dreams – мечты. А чуть ниже эпиграфом написала:

– Мне проще. Мне намного проще, чем вам. Я умею не просто мечтать, я облекаю мечты в реальные образы, вдыхаю в них дух свободы и отпускаю лететь по миру. Иногда они возвращаются ко мне, и тогда рождаются удивительные произведения, которые могут ожить и стать вашими мечтами, крылатыми или бескрылыми, как кому заблагорассудится.

Крылатые мечты взлетают вверх и кружат, кружат над миром, чтобы однажды вновь постучаться в мое сердце и поведать о чем-то доселе еще неведомом…

В дверь позвонили. Посыльный принес пакет и удалился.

– Неужели, все начинается сначала? – воскликнула Николь, распечатывая конверт.

– Госпожа Николь Эрхарт, просим вас прибыть в замок Нейшванштейн, – было выведено черными чернилами на золотистой бумаге.

– Когда мне нужно пребыть в замок? – воскликнула Николь, готовая моментально броситься навстречу своей судьбе. – Почему, почему здесь не указан день или час, когда?

Телефонный звонок прервал ее монолог. Она поспешно схватила трубку и выкрикнула:

– Да, я согласна. Когда?

– Здравствуйте, – проговорила трубка женским голосом. – Могу я услышать фройлен Николь Эрхарт?

– Да, я вас слушаю, – смущенно сказала Николь, чувствуя, как заполыхали щеки.

– Я звоню по поручению Генерального директора издательского дома Буккер господина Фон Венберга, – сообщил женский голос, став приторно сладким. – У нас к вам есть деловое предложение. Не соблаговолите ли вы назначить встречу с господином Фон Венбергом?

– Когда? – нахмурилась Николь.

– Когда вам будет удобно, фройлен Эрхарт, – ответила трубка.

Николь посмотрела на свое отражение в зеркале и мысленно задала вопрос:

– Что будем делать?

– Алло, алло, – заволновалась трубка. – Фройлен Эрхарт, вы меня слышите?

– Да, – ответила Николь. – Я листаю свой органайзер…

– И..? – с надеждой спросила трубка.

– Пожалуй, на следующей неделе я буду посвободней, – соврала Николь, показав язык своему отражению.

– Хорошо, – голос в трубке стал настойчивым. – Давайте тогда назначим точную дату и время вашей встречи с господином Фон Венбергом?

– В понедельник в десять утра, – ответила Николь и улыбнулась.

– Итак, – деловито проговорила трубка. – Вы желаете встретиться с господином фон Венбергом в понедельник в десять утра, верно?

– Да, в понедельник, – подтвердила Николь.

– Хорошо. Ровно в девять тридцать в понедельник вас будет ждать у подъезда черный лимузин, – сказала трубка. – Спасибо. До свидания.

– Не стоило так рассыпаться передо мной в любезностях, – проговорила Николь в телефонную трубку, всхлипывающую короткими сигналами SOS.

– Итак, до понедельника у нас есть время, чтобы… – Николь глянула на свое отражение и застонала:

– Что же я наделала? Ведь это звонили вовсе не по поручению Фон Венберга, это звонили от него… Как же я сразу не догадалась? – Николь зажала виски и захныкала:

– Я сама, сама должна была решить, когда мне пребыть в замок. И я решила оттянуть нашу встречу на целых пять дней… О, ужас! Я не переживу. Я…

Николь собиралась заплакать, но раздался звонок в дверь. Она открыла. На пороге стоял мужчина средних лет.

– Госпожа Эрхарт? – поинтересовался он, пристально глядя на Николь.

– Да, что вам угодно?

– Если вы готовы принять приглашение в замок, – сказал мужчина, – то через двадцать минут вас будет ждать у подъезда рыжебородый шофер по имени…

– Марк! – воскликнула Николь. – Да, да, я еду, еду, еду!

– Добрый вечер, фройлен, – распахивая перед Николь дверцу лимузина, проговорил Марк. – Рад видеть вас в добром здравии. Рад, что вы начали новое произведение.

– Откуда вы знаете? – удивилась Николь.

– Я – плод ваших фантазий, – улыбнулся Марк. – Я появляюсь тогда, когда вы думаете обо мне.

– Dreams, – прошептала Николь.

– Sueños, – проговорил Марк. – Мечты, иллюзии, облекшиеся в плоть.

– Но этого не может быть, – покачала головой Николь.

– Может, – улыбнулся Марк, нажав на педаль газа.

Машина рванулась с места и понеслась вперед. Николь закрыла глаза, решив, что лучше думать обо всем происходящем, как о сне – sueño, который видят одновременно несколько человек. Но тут же новая мысль пришла ей в голову:

– Нет, это не сон, это – новый роман под названием: «Ilusion – иллюзия, мечта».

– No alimentar ilusiones, – послышался тихий шепот. – Не стройте иллюзий, фройлен.

Николь широко открыла глаза, чтобы увидеть того, кто ее предостерегает, но в машине кроме Марка никого не было.

– Мне велено доставить вас в грот Венеры, фройлен, – громко сказал он, глянув на Николь через зеркало заднего вида.

– Делайте все, что вам велено, господин Марк, – улыбнулась Николь и повернула голову к окну.

Буйство зелени ошеломило её настолько, что она несколько минут ни о чем не думала, а просто любовалась роскошной природой Баварских Альп.

– Я тоже не могу никак привыкнуть к чудесам, творящимся в природе, – проговорил Марк, заметив восторженный взгляд Николь. – Порой едешь и не узнаешь местность, так она изменилась за несколько часов, а уж про смену времен года я вообще молчу.

– Восхитительный вечер, – прошептала Николь.

– Belicissima notte, – пропел Марк. – Приехали. Грот Венеры. Подземный город Венусберг.

– Фон Венберг, – послышалось Николь.

– Чепуха какая-то, – тряхнув головой, подумала она и пошла следом за Марком по тропинке, петляющей между деревьями.

Чем ниже они спускались, тем громче становился рокот бешено несущейся реки Поллак. Николь вдыхала ночные ароматы полной грудью, чувствуя, как кружиться голова от чистейшего горного воздуха, как трепещет сердце, словно попавшаяся в силки птичка, а тело приобретает необыкновенную легкость, лишаясь земного притяжения, и летит навстречу человеку, стоящему у позолоченных ворот грота.

Сияние звезд, блеск глаз, долгий поцелуй, ароматы корицы, миндаля, розмарина, лаванды и моря смешиваются с ароматами ночи, и нет сил вымолвить ни слова. Нет желания осознавать явь это или сон, иллюзия, мечта, sueño, ilusion, dream…

Полноватый лысеющий господин Фон Венберг изо всех сил пытался очаровать Николь. А она смотрела мимо него и улыбалась.

– Итак, фройлен Эрхарт, какое из моих предложений вас заинтересовало больше? – поинтересовался Фон Венберг, истратив весь запас своего красноречия.

– Знаете, если быть честной, то я не совсем поняла… – проговорила Николь.

– Не беда, – услужливо поклонился Фон Венберг. – Вы можете взять все эти договоры с собой, внимательно их изучить, посоветоваться со своим адвокатом, а потом дать нам ответ. Но мне очень-очень хочется верить, что вы дадите согласие на то, что право первенства в издании вашего романа «Ночь в замке» останется за нашим издательством. К тому же для вас, фройлен Эрхарт, напечататься в издательстве Буккер – большая честь. Ведь не скрою, фройлен, авторы нам платят баснословные деньги за то, чтобы мы взяли их произведение в печать. А вам мы предлагаем выгодное сотрудничество на ваших условиях. Надеюсь, вы это учтете?

– Непременно, – сказала Николь и поднялась. – Я сообщу вам о своем решении через неделю. До свидания.

– До свидания, – улыбнувшись во весь рот, проговорил Фон Венберг.

– Мерзкий тип, – подумала Николь, закрывая за собой дверь. – Он мне напомнил паука, раскинувшего свою паутину, в которую попалась глупая бабочка.

 
Ваша сладкая ложь так приятна для слуха,
И улыбка простая так радует глаз.
Только в мыслях стучит: это все – показуха.
Доброта и признательность здесь на показ.
 
 
Но едва отвернусь я, будет сброшена маска,
Что скрывала коварства звериный оскал.
Сладкой лжи я не верю, знаю, станет безликим
Тот, кто жадности в липкие лапы попал.
 
 
Тот, кто зависть и подлость выше правды поставил,
Тот, кто совесть свою без стесненья продал,
Кто о чести забыл, помышляя о славе,
Кто расстался с душой, и себя потерял.
 

Николь поручила матери заниматься вопросом издания книги и, усевшись за стол, облегченно вздохнула:

– Наконец-то я смогу заняться творчеством! Наконец-то мне никто не будет мешать и…

Раздался звонок в дверь.

– Странно, я никого не жду, – проговорила Николь, нехотя поднимаясь из-за стола. – Странно…

На пороге стоял Александр Штайн и прижимал к груди букетик подснежников.

– Вы? – удивилась Николь, замерев в дверном проеме.

– Я знаю, что выгляжу сейчас смешным, – проговорил Александр, глядя в глаза Николь. – Но… Мне безумно захотелось вас увидеть. И вот я вас вижу. И очень рад, что вы прекрасно выглядите и прочее, прочее, прочее… Может быть, вы позволите мне войти?

– Войти? – машинально переспросила Николь, подумав о том, что совсем забыла про Александра, словно его никогда не было в ее жизни.

– Так можно мне перешагнуть порог вашего дома, фройлен Эрхарт, или нет? – улыбнулся Александр.

– Проходите, – проговорила Николь, принимая цветы. – Проходите в комнату, располагайтесь, я поставлю чайник и найду подходящую вазочку для этих ангелочков.

Когда Николь вошла в комнату, Александр стоял у стола и читал ее рукопись.

– Вы пишете новый сценарий? – не поворачивая головы, спросил он.

– Не знаю, – ответила Николь.

– Вот как? – Александр резко повернулся. – Знаете, Николь, я схожу по вам с ума. Я не нахожу себе места, потому что ваш образ преследует меня всюду. Я пытался бороться с этим, но тщетно. Я бессилен победить любовь… Пока бессилен. Может быть, пройдет время, и я успокоюсь, забуду вас, увлекусь кем-то другим. Но, что мне делать сейчас?

– No alimentar ilusiones, – прошептала Николь.

– Вы советуете мне не строить иллюзий, – грустно усмехнулся Александр. – А ведь у меня на ваш счет нет никаких иллюзий. Представляете, ни-ка-ких ил-лю-зий. Мне достаточно видеть вас, слышать ваш голос, наблюдать за вами, дышать тем же воздухом, что и вы, мечтать вместе с вами, погружаясь в неведомые миры надежды, веры и любви. Простите, что я ворвался в ваш дом без приглашения. Прощайте, Николь.

– До свидания, – прошептала она, надеясь, что он не уйдет. А он ушел. Ушел так тихо, как уходит мечта, оставляя после себя удивленное безмолвие: а была ли она вообще?

– Почему, почему мне так невыносимо грустно от того, что он ушел? – спросила Николь свое отражение. – Наверное, мне стоило задержать его, напоить чаем, расспросить о творческих планах, а я смотрела на него, как безмозглая кукла и молчала.

Николь взяла вазочку с подснежниками, поставила ее перед собой на письменном столе и, подперев щеки, глубоко вздохнула:

– Что со мной происходит? Почему я так невнимательна к тому, что рядом, зато придаю чрезмерное значение тому, что далеко? Зачем? Не зна-ю.

Николь зажмурилась, потом широко открыла глаза, схватила вазочку с подснежниками, поднесла к губам и зашептала:

– Знаете что, милые ангелочки, я ведь могу придумать историю про влюбленного юношу и капризную девушку, а потом проверить сбудется ли все, что я про них напишу. Итак…

Николь взяла в руки перо и принялась писать, низко склонившись над столом. Стопочка чистых листов худела, зато исписанных листов становилось все больше и больше. А Николь все писала и писала, забыв про сон и отдых. Ей казалось, что стоит лишь на миг остановиться, как тут же прервется нить повествования, исчезнет связь, возникшая у нее с героями, и тогда все придется начинать заново…

– Я не хочу прощаться с вами, сказал он, грустно улыбнувшись. – Но… мне придется покинуть вас.

– Почему? – еле слышно спросила она, прекрасно зная, что он сейчас ответит.

Ей ужасно хотелось отсрочить минуту расставания, не услышать резких слов, не понять их значения, забыть обо всем, вернуться в тот первый день, когда она воскликнула: «Вы!», а он просто улыбнулся, взял ее руки и прижал к губам. Тогда им не нужны были никакие слова. Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Теперь слова им тоже были ни к чему. Она не позволит ему ничего сказать.

 
– Молчи, – приложив ладонь к его губам, попросила она.
Молчи, прошу, не надо лишних слов.
Не говори мне ничего, не надо.
Пройдем еще хоть несколько шагов
Вдоль золотистой, вычурной ограды.
И там расстанемся с тобою на углу
Налево ты, а я пойду направо
Мы промолчим, пусть ветер вслед кричит:
– Спектакль закончен, браво, браво, браво!
 

Николь отложила перо, взлохматила волосы и потянулась.

– Пожалуй, не стоит заканчивать так свое произведение, – сказала она, перечитав последние строки, и аккуратно вывела: часть вторая…

Стефания уговорила Генриха не бросать якорь у берегов Сицилии, а попутешествовать по Адриатике, сделав остановку в Хорватии в городе Ровинь. Стефания объяснила свою прихоть тем, что Ровинь необыкновенно похож на Венецию, скрыв от Генриха истинную причину. Здесь, в Ровине, на колокольне церкви Святой Агнессы она назначила свидание Александру Штайну.

Генрих Молт остался на яхте, а Стефания Блюм отправилась бродить по узким, изогнутым улочкам, стремительно взлетающим вверх на гору, где возвышалась церковь Святой Агнессы. Именно там, на колокольне, упирающейся в небо, ее должен был ждать актер.

Стефания договорилась со смотрителем, чтобы он никого не пускал наверх, пока они с молодым человеком не спустятся вниз, и взлетела по старым деревянным ступеням туда, где висел серебряный колокол. Под самым его языком располагалась удобная смотровая площадка, с которой открывался удивительный вид на залив, на маленькие островки и бухточки, на изумрудную гладь Адриатического моря, на белоснежные яхты, похожие на стаи чаек, примостившихся у огромных валунов, на город и дальние горы.

Александра еще не было, и Стефания смогла вдоволь насладиться одиночеством. В ее душе родилась необыкновенная мелодия. Стефания не стала сдерживать нахлынувших чувств и негромко запела. Ее голос то летел вверх, то устремлялся вниз, то замирал, то звучал с новой силой. Никогда прежде Стефания не испытывала такого восторга от собственного пения и такой внутренней легкости. Ей казалось, что стоит только захотеть, и она сможет полететь вместе с песней туда, в чистую, светлую даль, где небесная лазурь сливается с морским изумрудом, образуя новый цвет, цвет свободы. Свободы не только от ее любви и ревности к Генриху Молту и его к ней, но свободы от зависти, злости, эгоизма, тщеславия, презрения, жадности, высокомерия, властолюбия и той славы, которой облекли ее люди.

Впервые Стефания подумала о Велине по-иному. Он больше не был для нее глупым неудачником, льющим слезы из-за несчастной любви. Он превратился в Икара, летящего над землей туда, где блещет свобода.

Стефания перегнулась через перила, равнодушно посмотрела вниз на суетящихся людей, усмехнулась, и, гордо подняв вверх голову, устремила взгляд к горизонту.

– Вы удивительная женщина, Эвелина, – раздался за ее спиной голос Александра Штайна. – Сначала назначаете мне встречу в гроте Венеры, а теперь приглашаете на колокольню.

– Полюбуйтесь этой красотой, друг мой, – не поворачивая головы, сказала Стефания. – Здесь даже лучше, чем в гроте Венеры. Здесь можно почувствовать, что наши души крылаты. Вот смотрите!

Стефания взмахнула руками и подпрыгнула вверх. Испуганный Александр, подхватил ее и прижал к себе. Стефания крепко обвила его шею руками и зашептала:

– Что ты хочешь за свою услугу? Проси, повелевай, я в твоей власти.

Потрясенный Александр не смог вымолвить ни слова. Стефания крепко поцеловала его в губы и, оттолкнув, звонко рассмеялась:

– Вы очаровательны, друг мой, очаровательны и наивны, несмотря на ореол популярности, окружающий ваше имя. Надеюсь, что с годами вы не растратите удивительные качества своей души. Великое счастье остаться самим собой, не прикрываясь маской лицемерия и ни в кого не перевоплощаясь. Сохранить живую душу, которую вдохнул в нас Господь, могут только люди, забывшие о собственном «Я». Ведь наше «Я» ничего не значит, оно лишь пустота и тлен, тлен и пустота… – Стефания поежилась.

– Вам холодно? – поинтересовался Александр.

– Мне жутко, друг мой, – прошептала она, скрестив на груди руки. – Жутко от того, что я глупо прожила прошлые годы и продолжаю жить еще глупее. Вот влюбилась в вас, господи Штайн…

– Вы смеетесь или говорите серьезно? – побледнев, спросил Александр. Любовь Стефании Эвелины Блюм не сулила ему ничего хорошего.

– Я никогда не была более серьезной, чем сегодня, друг мой, – глянув в глаза Александра своими черными, как ночь глазами, сказала она.

– И что же вы намерены делать? – поинтересовался Александр, облизав пересохшие губы.

– Я стану вашим продюсером, – улыбнулась Стефания. – Для начала, заключим контракт с Голливудом. – Александр покачал головой.

– Неужели, вы не хотите? – удивленно воскликнула она. – Впервые вижу актера, который не мечтает о Голливуде. Вы обманываете меня, друг мой…

– Я настолько ошеломлен вашим признанием, Эвелина, что не знаю радоваться мне или плакать, – сознался Александр. – Вы – властная, богатая женщина, а я – простой актер…

– Вы не простой актер, – погрозила ему пальчиком Стефания. – Вы – гениальный актер с именем Александр Штайн, а это очень много значит.

– Это ничего не значит, милая Эвелина, – грустно проговорил Александр. – Потому что слава – это дым, легкое облако, мираж, быстро исчезающий. Одно плохо, что люди, окрыленные славой, редко остаются самими собой. Вам известно это лучше, чем мне, не так ли?

– Да, – проговорила Стефания и отвернулась.

Несколько минут они стояли молча, наблюдая, как янтарный солнечный диск медленно погружается в изумрудную воду.

– А я ведь пригласила вас сюда, друг мой, вовсе не для философских бесед, – словно очнувшись, сказала Стефания. – Вы должны будете привезти Николь Эрхарт в Венецию. Все расходы я оплачу.

– Нет. Я не смогу выполнить вашу просьбу. Как я объясню ей свое намерение? – нахмурился Александр, рассердившись не столько на Стефанию, сколько на себя. Имя Николь вызвало в его воображении воспоминания о последней ночи в замке, от которых он тщетно пытался избавиться. Сердце Александра рухнуло вниз, потом взлетело вверх и, застучало в горле, лишив его возможности дышать.