Текст книги "Реквием по солнцу"

– Прежде чем мы начнем Взвешивание, я хочу спросить вас: есть ли у кого-нибудь сомнения или возражения?

Все молчали. Благословенный кивнул:

– Очень хорошо. Поскольку именно на мне лежит обязанность проводить Взвешивание – Лазарис будет только фиксировать результаты, – мне кажется, что я сам должен сначала пройти эту процедуру. Весы в состоянии определить больше, чем видит глаз, больше, чем в силах оценить разум. Они знают, что у человека на сердце, им известна его судьба. Если они покажут, что я могу солгать, мне нечего будет возразить. – Моуса взял в руку символ Земли, висевший у него на шее. – Вы видите священный знак моего сана. Если я его недостоин, если я нарушил данные мною клятвы, весы это покажут. – Он посмотрел на толпу, и улыбка тронула уголки его губ. – Не забывайте, что происходящее касается и вас.

Пока собравшиеся обменивались встревоженными взглядами, Благословенный снял с шеи цепь и передал ее Лазарису. Священник быстро поднялся по ступенькам на помост и с благоговением положил символ Земли на западную чашу. Потом он сделал шаг в сторону и нервно кивнул Моусе.

Благословенный Сорболда взошел на помост с абсолютно прямой спиной – Эши еще никогда не видел, чтобы Моуса выглядел таким торжественным. Закрыв глаза, Моуса ступил на вторую чашу весов.

Несколько мгновений весы не шевелились. Затем огромные деревянные плечи заскрипели, Благословенный поднялся вверх, но чаши тут же уравновесились: весы показали, что Моуса по праву носит священный символ Земли.

Эши, наблюдавший за происходящим из внешнего круга, испытал настоящее восхищение. Он всякий раз поражался, когда видел, как вес взрослого мужчины уравновешивается крошечным символом (сейчас это был знак Земли), и в который уж раз он восхитился мудростью древних, создавших этот совершенный механизм. Он подумал о прошлом: ведь Гвиллиам настолько ценил весы, что привез их из Серендаира, спас от гибели во время катастрофы. Одно из замечательных деяний его деда, причинившего людям столько горя.

По-прежнему не открывая глаз, Найлэш Моуса некоторое время постоял неподвижно, словно прислушиваясь к голосам, которые мог различить только он. Потом глаза его открылись, он глубоко вздохнул, сошел с весов, очищенный от грехов самой Землей, и начал готовиться к Взвешиванию. Он взял с чаши весов символ Земли, поцеловал его и надел на шею, после чего дал знак Лазарису положить Кольцо Власти на западную чашу.

– Очень хорошо. Насколько я понимаю, никто не хочет оспорить решение весов… – Он немного подождал, а когда возражений не последовало, продолжал: – Я приглашаю представителей изложить свои точки зрения.

– А если мы вообще против императора? – спросил Трифалиан.

Моуса задумался.

– Каждый выбранный представитель сформулирует перед весами свою точку зрения, какой бы она ни была.

Моуса отвернулся к Лазарису под перешептывание, вызванное его словами, затем вновь обратился к собравшимся:

– Кто представит мнение армии?

Фремус отодвинул стул, встал и медленно оглядел своих противников. Потом он поднялся на помост и вскинул вверх щит со сверкающим в закатных лучах изображением солнца.

– Это щит императорской гвардии, защищавшей трон Сорболда в течение трехсот лет, – холодно проговорил он. – Армия не хочет править Сорболдом, мы намерены оберегать тот путь, который укажут нам весы. – Он закашлялся, а потом вздернул подбородок. – Если весы нас поддержат, то Сорболд останется единым, а император будет избран из числа военных.

Найлэш Моуса жестом предложил положить символ армии на весы. Командующий поцеловал щит и водрузил его на восточную чашу весов. Весы даже не дрогнули. Щит продолжал висеть в воздухе, кольцо оказалось заметно тяжелее.

– Ваше предложение не получило одобрения, – объявил Моуса, когда Фремус забирал щит. – Кто следующий?

– Я… мы будем следующими, – громко провозгласил Трифалиан.

Он решительно поднялся на помост, не обращая внимания на поднявшийся шум.

– Какой символ вы выбрали? – спросил Моуса. Трифалиан поднял большую медную печать.

– Эту печать мой дед получил от императрицы для скрепления торговых договоров, – ответил он. – Она символизирует автономию, которую императрица предоставила городам-государствам. Мы предлагаем разделить Сорболд на графства. Если весы одобрят нашу идею, империя прекратит свое существование и девять крупнейших городов получат независимость – вместе они составляют более трех четвертей территории и населения Сорболда. Оставшиеся восемнадцать после переговоров будут поглощены девятью.

Моуса кивнул и вновь указал на восточную чашу. Трифалиан медленно подошел к весам, опустился на колени и положил тяжелую печать на середину чаши, однако печать тут же откатилась к краю. Трифалиан попытался ее подхватить, упал на живот, и печать с глухим звуком рухнула ему на пальцы, отчего многие поморщились.

– Быть может, императрица благоволила к вам, Трифалиан, но весы вас не любят! – дерзко прокричал один из восемнадцати графов под смех своих единомышленников.

– Тише! – прогремел голос Найлэша Моусы, и собравшиеся замерли, услышав сталь в голосе Благословенного: все знали, насколько редко он теряет самообладание. – Вы оскорбляете весы.

Он успокаивающе положил руку на плечо графа Келтара, который вскочил на ноги, свирепо глядя на графов небольших городов, и подождал, пока Трифалиан вновь займет свое место.

– Кто следующий?

После некоторого замешательства встал Ивар.

– Ладно, – недовольно проговорил он. – Мы будем следующими.

Пока Ивар шел к помосту, зрители вновь начали перешептываться. Найлэш Моуса грозно посмотрел на графов, заставив их замолчать.

Ивар показал всем золотую монету Сорболда, с одной стороны на ней было изображение императрицы, а с другой меч и солнце. Монета была крупнее и тяжелее золотой кроны Роланда.

– Эта простая монета – символ коммерции Сорболда, – заговорил Ивар, и его зычный голос разнесся по всей площади. – Она символизирует богатство и могущество торговли, флот, рудники, производство тканей, знаменитых по всему миру. И хотя мы не хотим править империей, она должна остаться единой. Люди, которые перевозят товары по морю и земле, которые ведут торговлю, есть кровь и сила Сорболда. Я выступаю от их имени.

И он небрежно бросил монету на чашу.

Весы медленно накренились, задев помост.

Затем чаша с монетой поднялась в чернильное небо и пришла в равновесие с Кольцом Власти.

Ивар отступил назад, словно на него налетел горячий ветер пустыни. Он бросил быстрый взгляд на Талквиста, который был поражен не меньше его, а потом на Благословенного. Тот мрачно кивнул и велел:

– Заберите монету с весов. Ивар поспешно повиновался.

– Должно быть, это какая-то ошибка, – прошептал Тристан Стюард, повторив мысли множества других гостей. – Неужели новый император будет из купцов?

Эши жестом заставил его замолчать.

– Почему бы и нет? – зашептал он в ответ. – Тебе хорошо известны обязанности правителя. Большую часть времени он тратит на обсуждение торговых договоров и налогов. А купцы именно этим живут. – Он глубоко вздохнул, размышляя о словах Риала относительно работорговли. – Возможно, если весы будут их контролировать, они прекратят торговать людьми, чтобы не вызвать гнева Темных Земель.

Благословенный поднял руку, призывая совет к тишине.

– Мы снова взвесим символ торговли, чтобы ни у кого не осталось сомнений, – заявил он. – Ивар, еще раз положите монету на чашу.

Глава восточных гильдий молча повиновался Благословенному. И вновь весы подняли монету ввысь, а потом медленно опустили вниз, установив равновесие с Кольцом Власти.

– Взвешивание произведено, чаши пришли в равновесие! – громко провозгласил Найлэш Моуса, не в силах скрыть возбуждение.

Довольно долго на площади царила тишина. Затем раздались оглушительные аплодисменты. Ивар посмотрел на своего соратника, но тот лишь пожал плечами.

– Кто будет кандидатом в императоры? – осведомился Моуса.

– Ивар! – весело выкрикнул Талквист. – Если только ему не помешает происхождение.

– Мерзавец! – крикнул в ответ Ивар. – Если дойдет до этого, то у нас возникнут серьезные трудности, ведь ты и сам ублюдок, Талквист, и еще больший, чем я, если уж посмотреть правде в глаза.

– Встаньте на чашу, – нетерпеливо приказал Найлэш Моуса. – Пусть удивление лишит вас дара речи, чтобы вы не выглядели глупцом перед весами.

Пристыженный Ивар ступил на чашу весов.

И тут же взлетел вверх. В следующее мгновение Ивара швырнуло вниз. При падении у него с отвратительным звуком хрустнула шея, и он тяжело повалился на землю.

Талквист вскочил на ноги и с искаженным от ужаса лицом бросился в Ивару.

– Помогите ему! – закричал он, отталкивая в сторону стулья, оказавшиеся у него на пути. – Ради Единого Бога…

– Оставьте его, – сурово распорядился Найлэш Моуса. – Весы сказали свое слово. Поднимайтесь на помост.

Талквист застыл на месте.

– Что? – потрясенно спросил он.

– Приготовьтесь к Взвешиванию. Такова воля весов.

– Не трусь, Талквист, – ухмыльнулся кто-то из графов. – Если получить трон из рук аристократии, которой он принадлежал долгие столетия, суждено торговле, то почему бы именно тебе не стать императором? Встань на весы. Быть может, ты сломаешь ногу, а не шею.

Талквист, склонившийся над телом Ивара, выпрямился во весь рост. Его лицо превратилось в маску.

– Аристократия, говоришь, Ситкар? – гневно сказал он, глядя на правителей маленьких городов. – Похоже, вы знаете только одно значение этого слова. А разве нет благородства в тех, кто сам зарабатывает себе на хлеб, а не ждет, когда ему что-то перепадет от того, кто владеет Правом Королей? Возможно, торговцы обладают тем качеством, которого нет ни у кого из вас, – пониманием, что Земля вознаграждает человека, который на ней работает, уважает ее и чтит, а не просто получает доход.

Он взошел на чашу.

Весы подняли его высоко над вымощенной красным кирпичом мостовой, над головами всех остальных претендентов на трон, словно хотели сделать подарок луне.

А потом пришли в равновесие.

В наступившей тишине люди слышали лишь биение собственных сердец.

Потом Благословенный почтительно преклонил колени, за ним последовали Лазарис, Фремус и другие граждане Сорболда, одни неохотно, другие с благоговением.

Наконец Благословенный Сорболда встал, поклонился главе западных гильдий, а потом повернулся к совету.

– Тот, кто не доверяет мудрости весов, ставит под сомнение честность самой Земли, – заявил он, и на его лице появилось удовлетворение. – Пусть никто не опустится до богохульства.

Он повернулся к Талквисту и протянул ему руку, чтобы помочь сойти с весов.

– Каковы будут указания, ваше императорское величество?

Талквист ненадолго задумался, потом подошел к краю помоста и посмотрел на собравшихся людей.

– Первым делом следует позаботиться о похоронах Ивара, он был честным человеком, достойным защитником простых людей и хорошим другом, – просто сказал новый император. – После чего мы сможем заняться государственными делами. Я поражен не меньше, чем вы, – может быть, даже больше – тем, что события повернулись именно так. Хочу предложить следующее: я стану регентом на год, сейчас мне этот титул представляется более подходящим. Армия останется прежней, она, как и раньше, будет надежной защитой и опорой Сорболда, купцы продолжат торговать, аристократия сохранит свои титулы и привилегии – так будет до истечения всего срока регентства. Если через год весы вновь подтвердят мое право быть императором, я покорюсь их воле и приму Солнечный Скипетр, а также Кольцо Власти. Но кольцо, наделяющее мудростью правителя, который его носит, мне лучше надеть прямо сейчас. А до тех пор я хочу только одного: сохранить целостность империи. Всем следует вновь приступить к выполнению своих обязанностей.

Благословенный низко поклонился:

– Как прикажете, милорд.

Талквист глубоко вздохнул.

– Но до утра мы можем немного отдохнуть. Пригласите гофмейстера, пусть он прикажет поварам приготовить нам ужин. И мы все, забыв о титулах, сядем за один стол, как друзья и союзники, выпьем за Ивара и будущее Сорболда. Оно может быть прекрасным. За Сорболд, за новое начало!

Что-то в этих словах показалось Эши фальшивым. Он повернулся с намерением более внимательно рассмотреть Талквиста, но нового регента загородил Найлэш Моуса.

– Пусть начнут звонить колокола! – велел Благословенный Лазарису.

Через два дня совет подошел к концу, и Эши сразу собрался в Хагфорт. Прощаясь, он пожелал всего наилучшего Благословенному Сорболда.

– Постарайтесь выспаться, – самым сердечным тоном проговорил Эши. – Последние три недели были для вас очень трудными, но работы впереди все равно еще очень много. Сорболд нуждается в вас.

Благословенный устало улыбнулся.

– Нам остается лишь просить Единого Бога, чтобы трудные времена канули в забвение, – тихо ответил он.

– Райл хайра, – ответил Эши, использовав древнюю поговорку народа лиринглас: «Жизнь такова, какая она есть». – Что бы ни случилось, мы постараемся сделать все, что в наших силах.

Утро в день отъезда выдалось жарким. Солнце быстро поднималось в небо, словно получило дополнительные силы от наступления новой эры и сейчас ему хотелось побыстрее осветить Сорболд. Слуги Эши, основательно вспотевшие еще до завтрака, быстро упаковали вещи, и вскоре караван покинул столицу Сорболда.

Свита короля намерьенов спускалась по северным склонам Зубов, они уже миновали перевал Римшин, направляясь в сторону Сепульварты, и вдруг раздался крик, который вскоре подхватило множество голосов:

– Милорд! Милорд!

Эши повернулся на запад, куда указывали солдаты. Он еще не успел ничего толком понять, но внутри у него все сжалось от ужаса: восприятие дракона выделило приближающуюся птицу, отметило перья, которые она потеряла, напряжение в ее усталых крыльях, быстрое движение глаз, ищущих место для приземления.

– О Единый Бог, – прошептал Эши, останавливая лошадь. – Нет.

Это был сокол.

26

Хагфорт, Наварн

РАПСОДИЯ ПОЙМАЛА последний непослушный локон, аккуратно заправила его в пучок, собранный у Мелли на затылке, и на ощупь заколола его.

– Голубые ленты или белые? – спросила она.

– Голубые, наверное, – ответила девочка, внимательно рассматривая свое юное личико в зеркале. – А ты можешь вплести туда хрусталики, как в тот раз, на весеннем балу?

– Конечно.

Рапсодия потянулась к лентам и судорожно сглотнула, подавив очередной приступ тошноты. Она заморгала, пытаясь разогнать туман, плывший у нее перед глазами, и провела ладонями по волосам Мелисанды, чтобы хоть немного привести их в надлежащий вид.

– Вот так, – негромко проговорила она, когда ей стало немного лучше. – Тебе нравится?

– Замечательно! – воскликнула Мелисанда, поворачиваясь, чтобы обнять Рапсодию. – Спасибо тебе. Как жаль, что лиринские мастерицы не научили меня укладывать волосы, как это умеешь делать ты.

– Боюсь, я была не самой лучшей ученицей, – усмехнулась Рапсодия, целуя девочку в голову. – Видела бы ты прически, которые им иногда удается соорудить! Однажды я принимала лиринского морского посла с прической, изображавшей точную линию побережья Тириана.

Девочка захихикала.

– В следующий раз, когда я отправлюсь в Тириан, ты можешь поехать со мной, и я попрошу, чтобы тебя научили делать самые разные прически. А теперь пойдем, помоги мне найти твоего брата.

Мелисанда обняла Рапсодию за талию. Они вместе вышли из комнаты и начали медленно спускаться по лестнице, увитой ароматным цветущим плющом.

Рапсодия услышала звук подъезжающего экипажа и эскорта, возница и всадники о чем-то разговаривали, скрипели открывающиеся двери.

– Гвидион здесь? — с тревогой спросила она, оглядывая плывущий перед глазами зеленый горизонт в поисках своего приемного внука.

– У тебя за спиной, – послышался чересчур низкий голос, в котором тут же прорезалась более высокая нота.

Рапсодия повернулась и нежно улыбнулась, глядя на туманный силуэт стоящей перед ней мужской фигуры.

– Я боялась, что ты так увлечешься стрельбой из лука, что забудешь прийти попрощаться со мной.

– Никогда, – серьезно ответил Гвидион Наварнский. Она протянула к нему руки, и он осторожно обнял ее, словно Рапсодия могла в любой момент рассыпаться.

– Я сделана не из стекла, Гвидион, ты ведь знаешь об этом, – проворчала она, когда Мелисанда отбежала к карете, чтобы проверить, все ли там в порядке. – Пожалуйста, не волнуйся так.

– Я не буду.

– Вздор. Ты врешь, и я слышу это в твоем голосе. – Она провела рукой по гладкой щеке, на которой уже начала пробиваться первая щетина. – Скажи, что тебя тревожит?

Гвидион отвернулся.

– Ничего. Просто мне не нравится, когда ты уезжаешь, особенно в экипаже. А еще больше мне не нравится, когда ты не разрешаешь тебя сопровождать.

Рапсодия вздохнула, проклиная себя за беспечность. Мать Гвидиона безжалостно убили бандиты, после того как она поцеловала на прощание своего семилетнего сына и уехала в город Наварн, чтобы купить новые туфельки Мелли, которой исполнился год. Рапсодия только сейчас об этом вспомнила, хотя и раньше замечала, что Гвидиоп неохотно прощался с ней всякий раз, когда она по делам уезжала из Хагфорта.

– Я вернусь, чтобы посмотреть, как ты стреляешь новыми стрелами, – пообещала она и провела ладонью по его руке, словно пыталась ее согреть. – Они тебе понравились?

Юноша пожал плечами:

– Пока я использовал только одну, и она попала в цель. Я берегу их до того момента, когда вы с Эши приедете посмотреть, как я буду стрелять на турнире лучников.

– Вот и чудесно! – весело откликнулась Рапсодия, сражаясь с очередной волной тошноты. – А теперь проводи меня, пожалуйста, до кареты. Ты же знаешь, Анборн не любит ждать. Еще немного, и он начнет орать.

– Пусть подождет, – с улыбкой ответил Гвидион. – Он в любом случае будет орать, а так у него хотя бы будет повод.

– Они поставили в карету серебряное ведерко со льдом! – радостно закричала снизу Мелисанда. – И оно имеет форму рыцарского шлема! А еще тут вишневые и лимонные пироги!

Гвидион Наварнский отбросил носком сапога несколько камешков, чтобы Рапсодия на них не наступила.

– Ты передашь от меня привет драконихе?

– Обязательно. Уверена, что Элинсинос будет довольна. Она добра, и у нее удивительное чувство юмора.

– Не сомневаюсь, – хмыкнул Гвидион, предлагая Рапсодии руку. – В противном случае население Западного Роланда уже давно висело бы головами вниз, подсыхая в самой большой коптильне к северу от Гвинвуда.

Рапсодия прижала руку ко рту.

– О-о-о-й, – простонала она и устремилась к стене. Будущий герцог отвернулся и смущенно поскреб в затылке.

– Не могу дождаться того момента, когда мы сможем говорить с тобой, как прежде, – полным раскаяния голосом пробормотал он. – Извини.

– Я и сама не могу этого дождаться, – после небольшой паузы ответила Рапсодия, протягивая ему руку. – Быть может, Элинсинос найдет способ сделать меня прежней.

– Ну, я знаю способ, который позволит тебе на некоторое время избавиться от страданий.

– Да? И какой же?

Глаза юноши весело сверкнули.

– Держаться подальше от Эши.

Дорога в Гвинвуд довольно долго шла через редкие рощицы и поля, но потом они въехали в густой, удивительно красивый лес, посреди которого росло Великое Белое Дерево. Именно в честь его лес и получил свое название.

Летнее солнце стояло высоко в небе, но в лесу было прохладно, свет проникал в карету сквозь кружевную завесу тени. Рапсодия дремала, откинувшись на подушки и наслаждаясь дуновениями свежего ветерка.

За три дня, проведенных в Хагфорте, она начала чувствовать себя немного лучше. И хотя у нее случались приступы тошноты, чаще симптомы ее нового состояния проявлялись в тумане перед глазами, а также в потере чувства равновесия и головокружениях, случавшихся, даже когда она сидела или лежала.

«Еще пять дней, и я буду с Элинсинос, в тишине ее логова, на берегу подземной лагуны». От этих мыслей она улыбнулась.

Грохот колес кареты, приглушенный стук лошадиных копыт, птичьи трели – все это сливалось в успокаивающую мелодию мирного путешествия.

Рапсодия услышала, как кто-то произнес ее имя, и узнала голос Анборна. Ей даже показалось, что в нем слышится веселье. Поскольку генерал не любил быть привязанным к одному месту, а еще больше – выполнять чужие желания, он с радостью взялся ее охранять, ведь это означало путешествие по самому красивому лесу континента в обществе самой очаровательной женщины.

– Эй, привет, – рявкнул он. – Ты еще жива, миледи?

Она высунулась в окна.

– Определи сначала, что значит «жива».

– Ага! Она жива! – весело сообщил генерал своей армии – восьми солдатам и двум возницам. – Время от времени тебе следовало бы подавать нам знак, что с тобой все в порядке, леди.

– Извини, — улыбнулась Рапсодия.

Она закрыла глаза, наслаждаясь сильным ветром, охлажденным зеленой листвой. Ей вдруг показалось, что она на берегу моря, где всегда дует свежий бриз. Анборн подъехал поближе.

– Хочешь остановиться и перекусить?

Рапсодия открыла глаза и не смогла удержаться от улыбки. Если не считать седла с высокой спинкой, специально сделанного для него, никто бы не догадался, что этот суровый воин не владеет ногами. Увечье Анборна не привлекало к себе внимания, поскольку седла сопровождавших его солдат имели такой же вид, чтобы генерал мог скакать на любой из лошадей. Верхом он выглядел таким же здоровым и сильным, как и в тот день, когда они познакомились с ним, – тогда конь Анборна едва не растоптал ее на этой самой лесной дороге.

– – Если солдаты хотят сделать привал, мы можем остановиться, – ответила Рапсодия. – Но я не голодна.

Анборн фыркнул.

– Они уже завтракали, – надменно заметил он. – Мы поедем дальше, не стоит понапрасну терять время.

– Я бы хотела, когда мы будем проезжать мимо Круга, остановиться возле Дерева, – едва слышно проговорила Рапсодия и вцепилась в оконную раму – ее снова сильно затошнило. – Когда мы прибудем?

Анборн огляделся по сторонам, оценил положение солнца:

– Не позднее чем завтра днем.

– Хорошо. – Она накинула одеяло на плечи. – В таком случае мы можем остановиться, чтобы отдохнуть и поесть. Зная твой характер, Анборн, я не удивлюсь, если ты до завтра не дашь своим солдатам перекусить.

Генерал слегка улыбнулся:

– Как прикажете, миледи.

Тут в разговор вмешался Шрайк, ехавший, как всегда, чуть позади Анборна с двойной пращой в руках.

– Благодарение богам. Я как раз собирался оторвать кусок коры с первого попавшегося дерева и проглотить его.

Чем дальше они углублялись в зеленый лес, тем легче становилось путешествие.

Каждые несколько часов, если Рапсодия не спала, Анборн останавливал кортеж, чтобы она могла немного размять ноги. После короткой прогулки ей помогали сесть обратно в карету, и путешествие продолжалось.

Солнце уже опустилось за деревья, прорезав лес косыми золотыми лучами, и генерал наконец остановил маленький караван на ночлег.

– Пожалуй, сегодня мы проехали достаточно, – удовлетворенно проговорил Анборн, когда дверца кареты открылась. – Пришло время отдохнуть. Разведем костер и будем устраиваться на ночлег.

– Нам не следует останавливаться из-за меня, – возразила Рапсодия, опираясь на руку солдата, помогавшего ей спуститься по ступенькам. – Я могу спать в карете. Впрочем, я целый день только и делала, что отдыхала.

– Ну, теперь ты ведешь жизнь привилегированной великосветской дамы, – рассмеялся Анборн.

Пока солдаты разбивали лагерь, Шрайк помог генералу слезть с коня и усадил его на расстеленное одеяло неподалеку от костра. Рапсодия устроилась рядом с ним, ей тут же вручили чашку с сидром и тарелку с печеньем.

Она отстегнула Звездный Горн и вытащила клинок. Поляну наполнило низкое гудение, разнесшееся затем по притихшему сумрачному лесу.

Живущая в душе Рапсодии стихия огня отозвалась на зов меча, и ей стало легче.

Солдаты завороженно наблюдали, как Рапсодия приблизила пылающий клинок к сложенному в кучу хворосту, и через мгновение перед ними пылал жаркий костер, а во все стороны разлетались веселые искры, подобные светлячкам.

Рапсодия положила меч на колени, придерживая его локтями и не обращая внимания на волны пламени, пробегавшие по клинку. Она прислушивалась к болтовне четверки солдат, расположившихся у костра, чтобы перекусить. Еще четверо охраняли маленький лагерь.

«В этом ночном летнем лесу есть что-то освежающее и придающее силы», – подумала Рапсодия, глубоко вдыхая прохладный влажный воздух, так сильно отличающийся от сухого жара Ярима. Быть может, ей будет лучше среди чудесных лесных ароматов, под пологом листвы. Однако перед глазами у нее все еще стоял туман, и немного кружилась голова.

И хотя до Великого Белого Дерева оставалось много лиг, Рапсодия услышала его песню, таинственную мелодию, струящуюся в воздухе, исходящую от всех растений бескрайнего леса. Она закрыла глаза и зачарованно слушала, позволив музыке наполнить и очистить свое сознание.

Она начала тихо напевать песню о доме, которую слышала от своего отца-моряка, когда была совсем маленькой девочкой.

Родился я под этой самой ивой,

Отец мой был крестьянином простым.

У леса и реки я рос счастливо,

Играл в траве под небом голубым.

Но «Прочь отсюда!» ветер с запада воззвал,

И жажда приключений вдаль меня погнала.

Я бросил все, чем дорожил, и побежал,

Поверив в то, что солнце обещало.

Мне встретилась любовь под этой ивой,

И сердце встрепенулось, и в тиши

Я подарил колечко девушке красивой

И клятву верности принес ей от души.

Но «В бой! К победе!» ветер с запада воззвал,

И я послушно в путь пустился снова,

За короля и родину бесстрашно воевал

Под солнцем и луной, в жару и холод.

И семь морей под парусами бороздя,

Во сне я часто видел дорогую сердцу иву

И девушку, которая ждала, ждала, ждала…

Вот возвращусь, и заживем счастливо.

Но «Разворачивайся!» ветер с запада воззвал,

Когда корабль мой буря бросила на скалы

И ветер с мачты паруса срывал,

А солнце лишь бесстрастно наблюдало.

И вот я вновь лежу под нашей ивой,

Все позади: сраженья и далекие моря.

С невестой я навеки разлучен,

И крепко держит меня мать сыра земля.

Пусть «Прочь отсюда!» ветер с запада взывает,

Свободен навсегда мой дух теперь.

Он выше солнца, выше моря, выше неба,

Не ведает ни огорчений, ни потерь.

Едва лишь зазвучали первые слова, разговоры прекратились, Анборн, Шрайк и солдаты затихли. Всех увлекла грустная мелодия. Рапсодия закончила петь, и мужчины дружно вздохнули.

– А теперь еще одну песню, если ты в настроении, леди, – попросил Анборн, сделав большой глоток из своей кружки. – Ты можешь порадовать нас балладой под названием «Печальная и удивительная история о Симеоне Блоуфеллоу и туфельке любовницы»? Ты знаешь, это моя любимая.

Рапсодия рассмеялась, чувствуя, как тает комок у нее в горле и расслабляется ноющее тело.

– Песню гваддов? Ты хочешь послушать их песню?

Анборн состроил обиженную гримасу:

– Почему бы и нет? Хоть гвадды и маленький народ…

– Но они делают отличные скамеечки для ног, – добавил Шрайк:

– Из этого не следует, что они плохие певцы…

– Очень мягкие, если их сварить с картофелем…

— И создатели превосходных баллад…

– А также могут послужить отличной мишенью для арбалетчиков…

– Ладно! – Рапсодия так хохотала, что у нее заболели ребра. – Прекратите немедленно. – Она постаралась расправить плечи и откашлялась. – Мне нужна моя лютня, – добавила она, устраиваясь поудобнее. – Я была бы чрезвычайно признательна, если бы кто-нибудь принес мне ее из кареты.

Стражники вскочили на ноги, искоса посмотрев на своего командира и его адъютанта, которые умудрялись так нахально вести себя в присутствии леди, не вызывая у нее ни малейшего возмущения.

Анборн с комичным видом вздохнул, когда один из солдат побежал к карете за лютней.

– Конечно, она лучше звучит на концертине, – с умным видом заявил Анборн, повернувшись к Шрайку.

– Или на скрипке со струнами из жил гваддов.

Рапсодия поднесла руку ко рту, пытаясь подавить приступ тошноты и смеха.

– Еще одна такая реплика, Шрайк, и я не стану отворачиваться в сторону, когда меня начнет тошнить.

– Ничего себе, – разводя руками, проворчал Шрайк. – Никогда не видел, чтобы она была такой злой и раздражительной, правда, Анборн? Интересно, что на нее нашло? О, кажется, я понял. Твой племянник.

Анборн огрел старого друга по уху и бросил на него свирепый взгляд.

Рапсодия взяла из рук солдата лютню, настроила ее и заиграла мелодию душещипательной песенки гваддов Серендаира о герое Симеоне Блоуфеллоу и туфельке его потерянной любовницы.

– Другую! Спойте другую песню, леди, – попросил Шрайк, как только она закончила трагическую историю.

– Как насчет колыбельной? – спросила Рапсодия, поудобнее устраивая лютню на коленях. – И дело не только в том, что уже поздно, – мне пора начинать тренироваться.

Мужчины не стали отказываться, и Рапсодия запела старую песенку, происхождение которой давно забыла:

Спи, маленькая птичка, под моим крылом…

Анборн неожиданно побледнел и схватил Рапсодию за плечо.

– Спой что-нибудь другое, – прохрипел он. Рапсодия ошеломленно заморгала.

– Извини, – быстро ответила она, пытаясь разглядеть выражение лица генерала, но он опустил голову и отвернулся.

– Не нужно извиняться, лучше спой что-нибудь другое.

Встревоженная Рапсодия вспомнила песню о ветерке, под которую засыпала она сама. Никто из присутствующих не мог ее слышать, ни у кого она не вызовет печальных воспоминаний. Она неуверенно начала петь, ее голос сливался с потрескиванием хвороста в костре, пульсировал вместе с пламенем, лизавшим Звездный Горн.

Спи, мое дитя, моя малышка,

На траве, где не смолкает звон ручья,

Где, посвистывая, ветер прочь уносит

Все волненья, и обиды, и печали дня.

Отдыхай, моя дочурка дорогая,

Где зуек в траве гнездо усердно вьет,

Где под головой так сладко пахнет клевер,

Где по небу в облаках луна плывет.

Пусть тебе приснится сон, моя родная,

С лунным светом, с лепетом ручья,

И не бойся улететь на крыльях ветра.

Я с тобой, моя любовь вернет тебя.

Анборн взглянул на Рапсодию только после того, как она закончила петь.

– Чудесная песенка, – тихо сказал он. – Где ты ее слышала?

– От матери, – ответила Рапсодия. – У нее имелись песни на все случаи жизни. У лиринов есть традиция: как только женщина узнает, что она ждет ребенка, она выбирает песню, которая будет сопровождать растущую в ее теле жизнь. Это ее первый дар своему малышу, его собственная песня. – Она посмотрела в темноту. – У каждого из моих братьев была своя песня, но эту мама пела, вынашивая меня. Матери лиринглас поют выбранную песню каждый день, когда остаются одни, перед утренними молитвами и после вечерних. По ней ребенок узнает свою мать, она становится его первой колыбельной, единственной и неповторимой для каждого малыша. Лирины живут под открытым небом, для них очень важно, чтобы дети вели себя тихо, если вдруг возникнет опасность. Песня быстро успокаивает ребенка. И он засыпает.