Текст книги "Проклятье фараона"

Дауд послушно ушел; мы бросились в спальню юного Баскервиля. Артур метался по кровати и все порывался сесть, а француженка и Мэри, навалившись с двух сторон, прижимали его к матрасу.

– Голова! – в ужасе закричала я. – Он не должен так дергать головой!

Эмерсон пролетел через комнату, встал за кроватью и опустил ладони на лоб раненого. Удивительно! Артур сразу утих, перестал метаться, вздохнул, словно наслаждаясь теплом и покоем, исходящим от огромных, но таких нежных рук Эмерсона. И... открыл глаза!

– Очнулся! – всхлипнула Мэри. – Вы меня узнаете, мистер... он... лорд Баскервиль?

Бессмысленный взгляд широко распахнутых глаз был устремлен в потолок.

Я лично всегда считала, что человек, даже находясь в коме и не реагируя на окружающих, вполне может их слышать.

– Артур, это Амелия Эмерсон. Вас ударили по голове. Мы пока не знаем, кто это сделал. Если бы вы ответили на пару вопросов...

– Проклятье! – раздался над моим ухом львиный рык, который у Эмерсона сходит за шепот. – Ты соображаешь, о чем просишь, Амелия? Малому едва сил хватает, чтобы дышать! Не слушайте ее, Милвертон... то есть Баскервиль.

Артур продолжал смотреть в потолок.

– Он как будто успокоился, – повернулась я к сиделке. – Но приступ может повториться. Что, если привязать его к кровати?

Француженка виновато улыбнулась.

– Доктор Дюбуа меня предупреждал... и даже дал микстуру на этот случай. Извините, я испугалась и забыла о лекарстве.

В комнате вдруг зазвучал странный голос. Говорил, конечно, Артур – остальные просто онемели, – но мне трудно было узнать в этом тягучем, заунывном шелесте голос прежнего Баскервиля.

– Краса пришла... небесная краса... лик ее прекрасен, руки ее нежны, голос ее чарует...

– Боже правый!

– Tсc! – набросилась я на мужа.

– Его госпожа... его возлюбленная... две чаши несет она в руках своих...

Мы ждали, затаив дыхание; в комнате стояла звенящая тишина. Артур больше не произнес ни слова и через несколько минут устало смежил веки.

– Теперь будет спать, – прошептала сиделка. – Я вас поздравляю, мадам: пациент выживет.

Я уставилась на нее как на сумасшедшую, не сразу сообразив, что француженка услышала набор бессвязных фраз, бред воспаленного ума – и только.

Мэри же поняла слова, но не их смысл.

– О чем это он? – пролепетала, девушка.

– Не спрашивайте! – Эмерсон со стоном схватился за голову.

– Просто бредил, – отозвалась я. – Мэри, дорогая, вы пренебрегаете моими советами. Глупо сидеть часами у постели Артура! Очень трогательно, но глупо. Вздремните, прогуляйтесь, приласкайте кошку – главное, отвлекитесь!

– Это приказ, мисс Мэри, – добавил Эмерсон. – Отдыхайте. Возможно, вечером вы мне понадобитесь.

Проводив девушку до двери ее спальни, мы с мужем уставились друг на друга.

– Ты слышала, Пибоди? Скажи, что я пока в своем уме! Это не слуховые галлюцинации?

– Ты в своем уме, успокойся. Узнал? Так воспевали царицу Нефертити, верно?

– Абсолютно.

– Сколько обожания... Уверена, это Хэнатон... он, прости... Эхнатоносыпал комплиментами свою возлюбленную супругу.

– При чем тут... Амелия, не уходи от сути! В этом тебе нет равных, но сейчас твой талант не к месту. Откуда, черт побери, парню знать такие подробности? Он же утверждал, что новичок в египтологии!

– Какое-то разумное объяснение должно быть.

– Угу. Только где оно? И как все это смахивало на припадок мадам Беренжери! Ей, правда, до такой точности цитат далеко...

– Проклятье! – неожиданно вырвалось у меня любимое ругательство Эмерсона. – Наверное, Артур услышал описание Нефертити от лорда Баскервиля или Армадейла. Говорят, во сне человек может вспомнить все до мелочей!

– Кто говорит?

– Точно не скажу. Где-то попалось на глаза...

– М-да? Обойдемся пока без новоиспеченных теорий, Пибоди. Тебе не кажется, что бред юного Баскервиля имеет отношение к убийце его дядюшки?

– Такая возможность от меня не ускользнула.

Эмерсон с хохотом схватил меня в охапку.

– Непрошибаема как всегда! Слава богу, что ты рядом, Пибоди! Как бы я без тебя справился с этой безумной колесницей? Честное слово, чувствую себя древним возничим, у которого понесла шестерка лошадей. Все, ухожу.

– Куда?

– Э-э... Да так... Туда-сюда. Устраиваю небольшое представление, любовь моя, в духе египетских fantasia.Вход бесплатный, начало – после наступления темноты.

– Хорошо. А где?

– На площадке перед гробницей.

– Что от меня требуется? Имей в виду, я не обещаю, что сделаю, всего лишь интересуюсь.

(Когда Эмерсон на подъеме, он способен увлечь всех и каждого. Очарованная его сверкающим взглядом и властным тоном, я взошла бы на алтарь и безропотно принесла бы себя в жертву. Разумеется, о влиянии на меня он не догадывался. Нечего потакать мужскому эго.)

Мой муж хмыкнул и с довольным видом потер руки.

– А кто же тогда поможет? Только ты, Пибоди. Прежде всего поставь в известность леди Баскервиль и Вандергельта. В гостиницу, если желают, пусть себе едут послепредставления. У гробницы должны быть все.

– Мадам Беренжери тоже?

– Ф-фу! – скривился Эмерсон. – Хотя... да! Не возражаю против налета jе ne sais quoi.[9]9
  Сюрприз, неожиданность (фр. перен.).


[Закрыть]

Вот когда я всполошилась! Если уж Эмерсон заговорил по-французски – значит, задумал нечто из...

– Ты задумал нечто из ряда вон!

– Именно.

– И надеешься, что я пойду у тебя на поводу...

– Ты в жизни не шла ни у кого на поводу, дорогая моя Пибоди! Ты сделаешь это потому, что со мной заодно, как и я с тобой. Уверен, ты уже разгадала мой план.

– Бесспорно.

– Поможешь?

– Непременно.

– Знаешь, что делать?

– Я... э-э... Безусловно!

– Тогда a bientot,[10]10
  До встречи (фр.).


[Закрыть]дорогая моя Пибоди!

Он стиснул меня так, что кости захрустели, и был таков.

Признаюсь вам как на духу, любезный читатель... Я понятия не имела, о чем речь!

Глава четырнадцатая

Когда мы двинулись в путь к Долине Царей, над горами уже висел яркий, чуть скошенный диск. Луна была на ущербе, но ей хватило сил превратить дорогу в мерцающую серебром ленту.

Если бы не изысканная немощь леди Баскервиль и куда менее изысканная – мадам Беренжери, я бы, конечно, предпочла горную тропинку, что вилась вдоль подножия Дейр-эль-Бари. Ничего не поделаешь – пришлось пересчитывать камни и колдобины окружного пути. Из всех дам только я одна здраво отнеслась к выбору одежды. Не зная, чего ожидать от fantasiaЭмерсона, решила подготовиться к самому худшему, и рабочий наряд был укомплектован всем необходимым, вплоть до ножа, револьвера и зонтика. Мадам Беренжери не изменила своему туалету времен упадка египетской Империи; шелест черных шелков и сияние гагатов сливались в прелестный облик леди Баскервиль; хрупкую фигурку Мэри уродовало одно из ее старомодных платьев. В гардеробе бедной девочки все до единой вещи давно просились на покой. Подарить бы ей что-нибудь хорошенькое... если в Луксоре найдется наряд, достойный небесной красоты Нефертити.

За безопасность Артура я не тревожилась, поскольку подозреваемые находились под моим бдительным оком, но Дауда все же оставила на посту у окна спальни, а его кузену Мухаммеду приказала следить за дверью. Оба хныкали, что пропустят fantasia; япообещала изобразить все в лицах. Заодно и посвятила их в историю Милвертона-Баскервиля. Не я первая, конечно, – система слухов осечек не дает, – но мое доверие им было приятно. Дауд даже счел нужным выразить согласие с мерами предосторожности.

– Богатый господин, – глубокомысленно покивал он. – Теперь понятно, почему его хотят убить.

С нашими людьми договориться было гораздо легче, чем с обитателями особняка. Леди Баскервиль сначала наотрез отказалась ехать куда-нибудь кроме отеля в Луксоре, и нам с мистером Вандергельтом понадобилось немало усилий, чтобы ее уломать. Сам Вандергельт, как ребенок умирая от любопытства, весь вечер изводил меня просьбами «ну хоть немножечко намекнуть», что задумал профессор. На уговоры я не поддалась, свято храня тайну... которой сама не знала.

Зато я точно знала, что пролью бальзам на душу мужа, подпустив немного драматизма в его загадочный план. Поэтому в голове процессии двигались несколько всадников (из числа рабочих) с горящими факелами в руках. Коляски медленно катили по долине; призрачное освещение, ночное безлюдье, фантастический пейзаж опутывали нас чарами, и при въезде в ущелье я уже ощущала себя незваным гостем в святая святых властителей Египта.

Перед входом в пещеру пылал громадный костер. Навстречу нам шагнул...

Я готова была хохотать и рыдать от восторга одновременно. Наряд Эмерсона состоял из длиннющего просторного малинового балахона с пелериной на плечах и уморительной шапочки с кисточкой. Края шапочки и пелерины были оторочены мехом. Наверняка не скажу, но думаю, что это одеяние доктора философии какого-нибудь малоизвестного европейского университета Эмерсон приобрел в Луксоре – там на каждом шагу встречаются лавки старьевщиков.

Эмерсон галантно протянул руку (непомерно длинный, расширяющийся книзу рукав балахона свалился до самого плеча), помог мне выйти из коляски и сопроводил к полукругу из стульев, расставленных на пятачке перед костром. Среди смуглых лиц и тюрбанов я высмотрела две знакомые персоны: величественную – имама и злодейскую – Али Хасана, который имел наглость усесться в переднем ряду.

Мы заняли свободные места. Молча. Правда, Вандергельт, разглядывая пышное убранство профессора, подозрительно покусывал губы. Я была уверена, что мадам Беренжери скомкает начало fantasiaспектаклем собственного сочинения, но она безмолвно опустилась на стул и окаменела, прижав кулаки к груди, точно фараон с двумя скипетрами в руках.

Эмерсон трубным кашлем призвал нас к вниманию, и действо началось. Каждую фразу он повторял дважды – сначала на английском, потом на арабском. Разнес в пух и прах трусливых и подлых гурнехцев, расхвалил мудрых и отважных уроженцев Азийеха (тактично умолчав об их недавнем грехе).

В следующий момент аудитория подпрыгнула от его вопля:

– Я – Отец Проклятий, бесстрашный борец со злыми духами! Вы меня знаете! Отвечайте – я говорю правду?!

Одобрительный гул стал ответом на это ассорти из древних арабских штампов и современного хвастовства.

– Я читаю в ваших сердцах! Я вижу тех, чьи души чернее ночи, чьи руки красны от крови! Вы думали, что сумеете избежать мщения Отца Проклятий?! Нет! Глаза мои видят во мраке, уши мои слышат не слова, но мысли ваши!

Эмерсон вдруг застыл, выбросив руку с указующим в толпу зрителей перстом. Аудитория в благоговейном ужасе подалась назад. Нырнув в море бело-голубых одеяний, Эмерсон выудил из его штормовых волн добычу, чей единственный глаз горел нечеловеческой злобой.

– Хабиб ибн Мухаммед! – Скалы отозвались многократным эхом. – Три раза ты пытался меня убить. Шакал! Детоубийца! Пожиратель праха! Какой злой дух вселился в тебя? Как ты посмел мне угрожать?!

Я сильно сомневаюсь, что Хабиб нашелся бы с ответом, даже будь он в силах раскрыть рот. Встряхнув его за шкирку, Эмерсон вновь повернулся к восторженным зрителям:

– Братья! Что говорит Коран? Что говорит Магомет? Что ждет убийцу?

– Смерть! – отозвались эхом скалы на стоголосый рев.

– Заберите его! – И негодяй прямиком полетел в железные объятия Абдуллы.

Шквальный вздох восхищения едва не унес с обрыва шапочку главного действующего лица. Никто так не ценит хорошую игру, как арабы. Несколько лет назад, помнится, зрители из местных зачарованно внимали «Ромео и Джульетте» на английском языке, а Шекспиру до моего мужа ох как далеко!

– Хабиб – не единственный среди вас, кто жаждал моей смерти! – снова загремел Эмерсон.

Людское море вновь заволновалось, выплескивая из своих недр то белую, то голубую тень, которые тут же растворялись во мраке.

Эмерсон презрительно взмахнул рукой.

– Трусы! Пусть бегут! Они не виновны в смерти английского лорда и его друга. Они не виновны в смерти Хасана.

Вандергельт заерзал на стуле и склонился к моему уху:

– К чему это он клонит? Спектакль первоклассный, но пора бы опустить занавес.

Я и сама насторожилась, зная склонность Эмерсона к перехлестам, что, к сожалению, и подтвердила его следующая фраза:

– А кто убил этих людей? Проклятие фараона? Если это так... – Он помолчал. Кто-то из зрителей опустил глаза. Чей-то взгляд метнулся в сторону. – Если так – я вызываю проклятие на себя! Здесь! Сейчас! Я бросаю вызов богам! Пусть поразят меня – или благословят! О Анубис, великий и могущественный повелитель усопших! О Горас, сын Осириса, рожденный от Ирис! О Апет, богиня огня...

Эмерсон повернулся к почти угасшему костру, пританцовывая, пошел вкруг него, воздел руки к небу и продолжил заунывный перечень имен египетских божеств.

Вандергельт хмыкнул.

– Знавал я одного дряхлого жреца племени апачи, – шепнул он. – Такой же артист был. Скрипит от ревматизма, а все пляшет, дождь вызывает.

Эмерсон сделал очередной пасс руками – и из костра с шипением вырвался разноцветный столб пламени. Зрители ахнули. Площадку заволокло желтым дымом – определенно в составе той гадости, которую швырнул в огонь мой муж, имелся фосфор.

Дым рассеялся, и теперь уже не вздох, а стон суеверного ужаса эхом прокатился по горам. На верхней ступеньке лестницы склепа таинственным образом возник саркофаг кошки. В таких штуковинах обычно находят мумии священных для египтян животных. Думаю, какой-нибудь луксорский торговец обогатился на продаже профессору этой древности.

Кошачий гроб был расколот надвое. Между половинками, в точности повторяя форму саркофага, восседала живая кошка с ожерельем из крупных изумрудов и рубинов.

Судя по воинственно вздыбленной шерсти, Бастет была вне себя от возмущения. Ну еще бы! Поймали, запихали в коробку, где и шевельнуться-то невозможно, а потом еще и отравили ядовитым дымом! Желтые глаза впились в Эмерсона. Я похолодела. Вот оно, возмездие! Но...

О чудо! Венец ночи чудес, о которой в этих краях будут слагать легенды!

Кошка выпрыгнула из саркофага, прошествовала к Эмерсону (тот величал ее Секхмет, богиней войны, смерти и разрушения), поднялась на задние лапы и припала мордочкой к его колену.

Эмерсон вскинул руки.

– Аллах милосерден! Аллах велик!

Еще один плевок ядовитого дыма – и fantasiaзавершилась приступом дружного кашля.

Донельзя довольные, зрители разошлись, обмениваясь впечатлениями. Из густых клубов вынырнул Эмерсон с блуждающей на губах демонической ухмылкой:

– Ну как? Неплохо, а?

– Позвольте пожать вам руку, профессор, – сказал американец. – Таких мошенников Сайрус Вандергельт не видывал, а это, доложу я вам, комплимент!

– Благодарю, – расцвел Эмерсон. – Леди Баскервиль, я позволил себе от вашего имени заказать угощение для всех участников спектакля. Абдулла с Фейзалом заслужили по барашку на брата!

– Ну конечно, – милостиво кивнула хозяйка. – Не знаю, что и сказать, Рэдклифф... Очень необычно. А на животном я случайно не свой браслет увидела? У меня есть похожий... из рубинов и изумрудов.

– Э-э... гм... – Эмерсон ткнул пальцем в подбородок. – Прошу прощения. Не переживайте, я вам его верну.

– Каким образом? Кошка убежала.

Пока мой муж соображал, как бы выкрутиться, к нам подошел Карл.

– Вы были великолепны, герр профессор? Если позволите, только одно небольшое замечание... Глагол iriв повелительном наклонении звучит не iru,a...

– Ничего страшного, – быстро вставила я.

Эмерсон смерил немца взором Амона, готового испепелить дерзкого жреца. – Не пора ли домой? Все устали.

– Грешникам сегодня будет не до сна! – раздался замогильный голос.

Мадам Беренжери поднялась со стула. Мэри и мистер О'Коннелл, схватив пророчицу за обе руки, безуспешно пытались затащить ее в коляску.

– Отличный спектакль, профессор, – продолжала мадам. – Вы помните о своих прошлых жизнях больше, чем говорите. Но и этого слишком мало. Глупец! Боги не терпят насмешек? Вас ждет возмездие! Я бы спасла вам жизнь, но вы отвергли мою помощь?

– Дьявольщина, – процедил Эмерсон. – Нет больше моих сил. Амелия, сделай же что-нибудь! Налитый кровью взгляд остановился на мне.

– Вы связаны с ним грехом и разделите его кару! Мудрец сказал: «Да не позвольте себе гордые и хвалебные речи, ибо боги любят безмолвствующих».

– Мама, прошу тебя... – Мэри снова взяла родительницу за руку. Та повела плечом – и девушка отлетела в сторону.

– Неблагодарная дочь! Ты... твои любовники... Думаешь, я не вижу! Все вижу! Все знаю! Разврат... мерзость... Блуд – это грех не меньший, чем непочтительное отношение к матери. Мудрец сказал: «Войти в женщину, которая тебе не принадлежит, и познать ее – значит нанести оскорбление богам...»

Последнее было явно направлено на Карла и О'Коннелла. Репортер вспыхнул до корней волос. Карл лишь изумленно выпучил глаза.

Бесстыдство обвинения повергло всех в шок. В прежних выходках мадам Беренжери я нет-нет да и ловила некий расчет, но сейчас о притворстве не могло быть и речи. В углах ее рта выступила пена, безумный взгляд обратился на Вандергельта. Тот инстинктивно притянул к себе невесту.

– Прелюбодеяние и блуд! – снова завопила мадам Беренжери. – Вспомните двух братьев, иноземец! Козни женщины заставили Анубиса убить младшего брата. Он спрятал свое сердце в дупле кедра, а царские слуги срубили дерево... Прядь волос выдала женщину... Говорящие звери предупреждали...

Все. Тончайшая нить разума оборвалась. Дальше пойдут сплошные бредни. Пока я раздумывала, поможет ли в таком тяжелом случае хорошая пощечина – мое обычное средство от истерики, – мадам Беренжери прижала ладонь к груди и медленно опустилась на землю.

– Сердце... Помогите...

Мистер Вандергельт извлек из кармана элегантную фляжку, я продемонстрировала ее матроне, но в руки не дала. С помощью чудодейственной фляжки мне удалось почти невозможное: мадам сама поднялась и пошла за мной к коляске, точно осел, перед которым держат морковку. Бедняжка Мэри беззвучно плакала от унижения, но поехать в другой коляске отказалась:

– Это моя мать. Я ее не брошу.

В экипаж вслед за ней не сговариваясь сели Карл и О'Коннелл.

– Леди Баскервиль, – сказала я, – поезжайте в Луксор и ни о чем не волнуйтесь. Мы с Эмерсоном справимся.

– Нет! – пылко возразила леди. – Как я могу вас бросить в такой ситуации? А если у нее сердечный приступ? В доме будет двое больных, и все заботы лягут на ваши плечи?!

– Девочка моя! – одобрительно улыбнулся Вандергельт. – Вы само благородство!

Вернувшись в Баскервиль-холл, я сразу принялась за дело. Артур по-прежнему находился в забытьи, так что можно было заняться мадам Беренжери. У двери в ее спальню я столкнулась с горничной.

– Куда это вы собрались, спрашивается?

– Хозяйка приказала налить свежей воды, госпожа, – испуганно пролепетала та.

Леди Баскервиль склонилась над бесформенной грудой, что возлежала поперек кровати. Грациозная дама в шелках выглядела неуместно у постели больной, но, как ни странно, изящные белые ручки дамы весьма проворно расправили простыню и натянули одеяло до самого двойного подбородка.

– Прошу вас, миссис Эмерсон, взгляните на нее, у вас такой опыт... Если нужно, я немедленно пошлю за доктором Дюбуа.

Я пощупала пульс.

– С доктором можно подождать до утра. С ней все в порядке... Мертвецки пьяна.

Пухлые губки леди Баскервиль сложились в кривоватую улыбку.

– Боюсь, это моя вина, миссис Эмерсон. Как только ее положили на кровать, она сунула руку под матрац и достала бутылку. Сначала я просто окаменела от неожиданности, потом решила, что вырвать бутылку все равно не удастся... Но если честно – мне даже хотелось, чтобы она напилась до бесчувствия. Теперь вы будете меня презирать?

Скорее восхищаться. Первые откровенные слова за все время знакомства. Да и могла ли я презирать леди Баскервиль за то, что она претворила в жизнь мой собственный план?

В гостиную, где собралось все войско под командованием Эмерсона, мы вошли вместе.

– Что вы наделали! Мисс Мэри на грани обморока! – честил О'Коннелл моего мужа. – Ей нужно лечь!

Как человек, сведущий в медицине, я бы с этим диагнозом поспорила. Прекрасные глаза девушки опухли, на платье нельзя было смотреть без слез, но голос ее был тверд:

– Нет, Кевин, не надо меня жалеть. Лучше напомнили бы о дочернем долге. Моя мать – несчастный, истерзанный человек. Больна ли она, безумна или же просто зла на весь мир... не знаю. Да это и не имеет значения. Она – крест мой, и я буду его нести. Леди Баскервиль, завтра же мы уедем. Простите, что не сделала этого раньше.

– Ладно, ладно, – опередил всех Эмерсон. – Мы вам сочувствуем, мисс Мэри, однако сейчас есть проблемы и поважнее. Перед тем как разобрать стену, нужно сделать копию портрета Анубиса. Завтра с рассветом вы должны быть в пещере...

– Что-о-о?! – взвился до потолка О'Коннелл. – Вы шутите, профессор!

– Успокоитесь, Кевин, – бросила девушка. – Я дала слово и сдержу его. Работа – лучшее лекарство от душевных ран.

– Гм... – Эмерсон нацелил палец в подбородок. – Отлично сказано. И к месту. Вам, О'Коннелл, не мешало бы прислушаться. Не припомните – когда вышла ваша последняя статья?

Упав в кресло как куль, ирландец затряс рыжими лохмами.

– Вышвырнут, – с мрачной убежденностью проговорил он. – В гуще событий нет времени о них писать.

– Я вас обрадую. Через двое суток – а может, и раньше – обскачете всех коллег такой статьей, что редактор вас на руках носить будет. Готовьте карман для прибавки к жалованью.

– То есть? – О'Коннелл навострил уши. Куда только девались усталость и пессимизм! Откуда только взялись блокнот и карандаш – боевой репортерский комплект! – Надеетесь открыть усыпальницу?

– Само собой. Но я не об этом. Именно вам, мистер О'Коннелл, выпадет честь сообщить миру имя убийцы лорда Баскервиля.