Электронная библиотека » Евгений Николаев » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 14 апреля 2015, 20:46


Автор книги: Евгений Николаев


Жанр: Эротическая литература, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург
Составитель Евгений Николаев

От составителя

Некоторое время назад мой товарищ, еще со школьных лет утверждавший, что происходит из дворянского рода Ржевских, передал мне рукопись, автором которой, по его словам, был «тот самый» поручик Ржевский, его прапрадед.

Записи не имели хронологической последовательности, иногда обрывались на полуслове, а многое было написано, по всей видимости, в том состоянии, которое сейчас принято называть неадекватным. Возможно, автор заметок не только отражал происходившие в действительности события, но и моделировал их, идя на поводу своего бурного эротического воображения. Встречались в рукописи и рисунки пикантного содержания. Например, на одном из листов была изображена обнаженная особа, лежащая на столе, а рядом с ней – бутылка и бокал. Под рисунком стояла подпись: «Мой ужинъ въ то время». Были там и стихотворные строчки типа: «Безъ напидковъ севечоръ я пьянъ, потому какъ N званъ».

Слог заметок соответствовал стилистике XIX века, а когда я обратился к типографским специалистам по бумаге и музейным работникам, они пришли к выводу, что бумага и чернила рукописи относятся к тому времени. Словом, все указывало на то, что рукопись настоящая и вышла из-под пера человека, жившего в середине первой половины XIX века и принадлежавшего (об этом говорят многие детали рукописи) к знатному роду.

Одним из таких родов были Ржевские, произошедшие от легендарного Рюрика и сыгравшие заметную роль в отечественной истории. Исследователи топонимики считают, что именно этому роду обязаны своим названием один из районов Петербурга и город Ржев Тверской области. В советское время об этой фамилии заговорили после выхода в 1941 году музыкальной пьесы Александра Гладкова «Давным-давно» и, конечно же, после созданного на ее основе фильма Эльдара Рязанова «Гусарская баллада». Одним из героев фильма был поручик Ржевский, о котором вскоре стали сочинять анекдоты фривольно-сексуального содержания, ставшие народным ответом на морально-этическую пропаганду советского времени. В таком случае поручик Ржевский не более чем собирательный образ вульгарного гусара с аристократическими замашками. Но даже если это и так, то нет оснований исключать, что в XIX веке жил и реальный Ржевский, служивший в гусарах и сделавший эти записи.

Как бы там ни было, все в рукописи подкупало: и бойкость слога, и острота мысли, и «сочные» детали быта того времени, которые просто не могут быть известны современному человеку.

Готовя заметки к публикации, я по мере возможности старался следовать оригиналу, но тем не менее домыслил и реконструировал «выпавшие» события, а нелитературные выражения удалил. Кроме того, людям, обозначенным автором рукописи N, я дал имена и фамилии. В силу этого все возможные совпадения действительных исторических фактов, реальных фамилий с теми, что содержатся в настоящей книге, следует считать случайностью.

И еще об одном – книга, разумеется, не предназначена для чтения лицам, не достигшим совершеннолетнего возраста.

Составитель Е. N.


Конотопская кузнечиха

Наш гусарский эскадрон стоял в Конотопе. Приказа выступить в поход все не поступало, и мы, пользуясь благодатными мирными денечками, напропалую кутили, стрелялись на дуэлях, резались в карты и волочились за дамами. Многие мои товарищи, считавшие Петербург, где мы прежде квартировали, слишком суетным, почитали Конотоп чуть ли не раем земным, где можно сыскать для души истинное отдохновение. Я же был иного мнения: открытых домов тут было наперечет, так что требовалось изрядно постараться, чтоб хотя бы только найти, за кем волочиться. При этом ни в благородных домах, ни в присутственных местах, ни на базаре не довелось мне увидеть хотя бы пару стройных ножек. Не то чтобы ножки местных барышень были уж совершенно нехороши, но скорее перо сломается, чем назовет их изящными.

Что же касается городских видов, то, на мой взгляд, Конотоп представлял тогда малоинтересную картину: покосившиеся мазанки, крытые соломой или замшелыми досками, сараюшки да оглобли за каждым плетнем. И все это в крапиве, плюще, осоке да репейниках. Городок был похож на пирог, который замесили из кислого теста, начали уж было выпекать, но потом понюхали-понюхали и, разочаровавшись, свалили недопеченное тесто в траву, плюнули да и пошли обедать в трактир.

Впрочем, имелись в Конотопе по крайней мере две достопримечательности. Главной достопримечательностью считалась пожарная каланча. Говорили, что сразу же по возведении она была проклята некой престарелой девственницей за то, что фаллическими своими формами бросила вызов нравственности и плодила греховные помыслы среди горожан.

По причине ли проклятия или по какой другой, но каланча была постоянно побиваема молниями. Только за время пребывания нашего эскадрона в городе они три раза поразили ее. Никто не мог взять в толк, почему так происходит. Впрочем, все сходились во мнении, что конотопские пожарные благодаря этому обстоятельству изрядно выучились своему ремеслу.

Между тем предводитель дворянства, отец двух пышнощеких, но во всем остальном весьма неказистых дочек, заметил, что молния поражала каланчу только в том случае, если дозор на ней в это время нес пожарный, чье имя начиналось с согласной буквы: Семен, Тимоха, Никанор. И щадила, если имя дозорного начиналось с гласной: Иван, Агафон, Евгений. Предводитель сделал вывод, что не проклятие девственницы, а именно согласный звук, стоящий в начале имени дозорного, и притягивает молнии.

– Он как бы разрешает: ударь в меня – я покорный, на все согласный, – объяснял предводитель свою теорию обществу. – Но как молнии бить в звук гласный?! Ударить в него – все равно что на столбового дворянина или купца первой гильдии посягнуть! Ведь не случайно у Гомера имена лучших героев начинаются с гласной: Одиссей, Ахиллес, Агамемнон, Елена. А пораженцев – с согласной: Парис, Менелай, Патрокл.

Начальник пожарной команды внял словам предводителя и стал перед грозой выставлять на проклятое строение дозорных, чьи имена начинались с гласной. И действительно, молнии стали как будто обходить каланчу стороной. Так продолжалось от Пасхи до Троицы, но потом опять стали разить ее, невзирая на то что дозор теперь несли только Иваны да Яковы.

– Да и как молния распознает, с какой буквы кто у нас на земле начинается? – разводил руками начальник пожарной команды. – Выставлю я, положим, Александра, но мы-то его промеж собой Шурочкой кличем. Да и кто он, как не Шурочка, хотя и императорское имя носит?!

Другой же достопримечательностью Конотопа была кузнечиха Ганна, жившая в Ремесленной слободке. Имя ее было тогда на слуху у всей округи и даже далеко за конотопскими пределами, поскольку женщиной она была исключительной – никто еще не смог овладеть ею. Говорили, что еще в юности будущая кузнечиха, обитавшая в те поры на приграничных землях нашей империи, была так потрясена нашествием наполеоновских орд, что ее причинное место от испуга научилось сжиматься, как клещи, чтоб не стать добычей иноземного уда. Ни один разбойник так и не смог тогда овладеть Ганной. Они хотели было поначалу изрубить девушку в назидание другим, но потом раздумали, оставили местным хлопцам – чтоб и те помучались.

Как рассказывали, Ганна была весьма миловидной, многие молодчики за ней ухаживали, сватов засылали, но она всем отказывала: причинным своим местом она уж не могла управлять – оно сжималось, как железные клещи, едва поблизости оказывалась особь мужского пола, – а Ганна не хотела понапрасну мучить и калечить земляков. Однако ж, в конце концов, замуж все-таки идти ей пришлось.

Говорили, что первый муж Ганны, так и не смогший овладеть ею в брачную ночь, запил от стыда и утонул в канаве. Вскоре к молодой вдове посватался кузнец. Девушка согласилась, полагая, вероятно, что уж кузнец-то не оплошает, однако суровое ее орудие с корнем выворотило детородный орган и у нового ее мужа. Кузнец тоже с горя запил, совершенно оставил ремесло, потом и вовсе куда-то пропал, и Ганна принуждена была заняться кузнецким промыслом вместо него. Так и стала кузнечихой.

О могучем агрегате Ганны ходили легенды. Говорили, что она использовала его, когда нужно было выпрямить какой-нибудь погнувшийся гвоздь, а инструментов под рукой не было. Дошло до того, что она стала демонстрировать на ярмарках мощь своего причинного места: засовывала под платье какой-нибудь изрядно погнутый штырь и уже через мгновенье предъявляла его изумленной публике совершенно прямым.

Благодаря таким фокусам кузнечихи ярмарки под Конотопом скоро стали весьма популярны. Многие приезжали на них, лишь бы только увидеть легендарную бабу.

Как-то за игрой в вист мы с офицерами решили выяснить, возможно ли гусарскому уду противостоять дьявольской мощи причинного места кузнечихи? Отыщутся ли среди нас храбрецы, которые не побоятся вступить в любовную баталию с ней? Сначала мы шутили, говоря об этом, но потом разговор пошел серьезный.

Из всех офицеров, сидевших тогда за столом, только трое изъявили готовность принять участие в столь рискованном состязании: старый вояка ротмистр Щеколдин, поручик Тонкоруков и я. Остальные воздержались: ведь одно дело идти в бой, где, рискнув головой, можно равно снискать как посмертную славу, так и пожизненные почести, но совсем другое – рисковать, чтобы без всякой славы, навечно стать жалчайшим рабом на унылой галере жизни.

Послали за кузнечихой интенданта Горнова, а сами продолжили игру. Однако карты не шли, ведь в мыслях у каждого было совсем другое. Что будет? Согласится ли Ганна участвовать в таком состязании? И вообще, какова она собой – ведь никто из нас прежде не видел эту легендарную бабу из Ремесленной слободки. Хоть и говорили, что она весьма недурна, но кто говорил? Кучер Федот да солдат Пронька? А у них уж известно какое представление о дамских прелестях!

Но вот подъехала бричка, мы бросили карты и дружно прильнули к окнам. Сначала из брички выпрыгнул интендант Горнов. Он по-молодецки подкрутил ус и с учтивым поклоном, словно принимал княжну, подал руку вылезавшей из брички особе. Та, однако, руку его не приняла, сама соскочила. Она была, как и большинство местных женщин, приземистая, округлая и крепкая, словно дикое яблоко. Затем из брички с осторожностью высунулась чья-то голова в капоре. Так из-под камня высовывает голову рак, когда собирается покинуть свое убежище, но прежде внимательно осматривается – нет ли поблизости врагов. Как потом выяснилось, эта голова принадлежала пожилой сроднице кузнечихи. По местному этикету молодая женщина не должна была одна, без всякого сопровождения посещать офицеров, поскольку это считалось неприличным. Удивительно: публично разгибать причинным местом гвозди здесь не считалось предосудительным, а приехать на переговоры без дуэньи было неприлично, ведь это могло бросить тень на репутацию молодки!

Кузнечиха быстрыми шагами пошла к дому по песчаной дорожке меж кустов сиреней. Волосы ее были повязаны платком, как у янычара, а скулы широки и крепки, точно у щуки, которая не столько мелкими рыбешками лакомится, сколько разгрызает чьи-то крепкие кости.

– А, пожалуй, хороша, чертовка! – воскликнул кто-то из офицеров.

Ганна без всякого смущения зашла в комнату и осмотрела собравшихся. Глаза у нее были голубые и такие твердые, что всяк, кто попадал в них своим взглядом, невольно сморщивался, как если бы наступил на камешек, Бог весть как оказавшийся в его сапоге.

Вперед выступил, как старший по званию, штабс-капитан Щеглов.

– Изволите ли видеть, сударыня… Мы решили… – обратился он к Ганне, но тут же закашлялся от смущения. – Мы позвали вас затем…. Чтобы… обсудить, так сказать… Кха-кха… Словом…

– Да я уж объяснил ей все по дороге, – воскликнул интендант Горнов. – Она согласна принять участие в состязании за пятьдесят рублей серебром.

– Не серебром, а синими ассигнациями! – поправила его Ганна. – Что, только три отважника нашлось?

Тут она обвела всех нас скопом своим особенным взглядом, даже не стараясь, как мне показалось, определить, кто же именно из нас является «отважником», поскольку была готова вступить в баталию хоть с самим чертом.

– Что ж, извольте, господа! – продолжала кузнечиха, подбочениваясь. – Но только потом уж, чур, не обессудьте! На то была ваша собственная воля! Когда начнем?

– Я полагаю, что прежде нам следует заключить некое соглашение… – сказал штабс-капитан Щеглов и отер лоб платком. – …Надобно, пожалуй, отразить в нем условия состязания… так сказать, соблюсти порядок… Дело-то ведь деликатное, особое, а потому порядка требует…

– Порядка? – вскинула брови кузнечиха. – Это об чем же речь?

Неожиданно комнату наполнил странный протяжный звук, как если бы по струнам скрипки повели бесконечно длинным смычком. Мы в изумлении осмотрелись, никто не мог взять в толк – откуда взялся этот звук. Наконец наши взоры сошлись на старухе, сроднице Ганны, которая сидела в углу на стульчике и как-то странно кривила губы. Мы подошли ближе и поняли, что странный звук производила именно она. В сроднице, вероятно, бурлили столь сильные чувства и переживания, что они прорывались наружу даже сквозь ее стиснутые губы.

– Да что с тобой, бабушка?! – всплеснул руками штабс-капитан Щеглов. – Ежели вы считаете, что предприятие, которое мы замышляем, бросит в некотором роде тень на репутацию вашей родственницы… То вы… То мы… То вы…

Тут штабс-капитан запнулся, не зная, что дальше сказать.

Интендант Горнов плеснул шампанского в кружку и подал старухе. Та всхлипнула и сделала глоток. Шампанское подействовало на нее, как яд змеи на крысу, старуха вдруг задергала руками и залопотала нечто невразумительное.

Все мы невольно сделали шаг назад от обезумевшей дуэньи, а штабс-капитан Щеглов схватился за грудь. И только кузнечиха не растерялась – она сжала кружку в руках сродницы и насильно заставила ее допить шампанское.

– Ну, ну, ну, – приговаривала при этом кузнечиха. – Уймись, уймись! Что такое?! Я вот тебе ужо халвы звонницкой куплю! С изюмом. Хочешь?

Старуха согласно кивнула. То ли уж шампанское так подействовало, то ли обещание купить халвы, но уже через минуту она успокоилась и, поправив на голове капор, сказала, что чувствует себя в общем-то вполне сносно, но только весьма беспокоится за возможный печальный исход предстоящего состязания. Ведь если мы, гусары, пострадаем во время оного, то ее самою и Ганну обвинят ни много ни мало в измене Отечеству.

– Да как же они потом, увечные, государю-то служить будут?! – простонала дуэнья, простирая руки в сторону Ганны. – Как оборонять Отечество станут?

– Чтоб пику держать… не нужен! – уперев руки в бока, урезонила сродницу Ганна. – Гусар и без… оборонит государя императора!

Мы зааплодировали этим словам решительной кузнечихи.

– Вот огонь-баба! – восхищенно воскликнул ротмистр Щеколдин.

Под предводительством штабс-капитана Щеглова мы составили меморандум о предстоящей баталии; особым пунктом отметили, что проводится она исключительно при добровольном согласии и что в случае причинения телесных увечий никто из участников в претензии не будет.

Этот пункт, с нарочитой громогласностью зачитанный Щегловым, успокоил сродницу Ганны, и она – кузнечиха грамоты не знала – поставила крестик под соглашением. Подписались и мы. Все заметили, что, когда перо взял поручик Тонкоруков, рука его дрогнула и на бумагу упала чернильная капля.

– Дурной знак, – молвила старуха и со страхом покосилась на побледневшего поручика.

После недолгого обсуждения мы решили провести состязание завтра утром в Ремесленной слободке у кузницы Ганны и стали разъезжаться.

«Властно играют в делах человеческих тайные силы»

…Я ехал на свою квартиру по пыльно-зеленым улицам Конотопа, и странные мысли бродили в моей голове. Впрочем, возможно, они бродили вовсе не в моей голове, а где-нибудь в другом месте – уж настолько эти мысли были странные – но я их слышал и потому полагал, что они бродят именно в голове. Чтобы отвлечься от этих мыслей, я выхватил саблю из ножен и принялся охотиться за шмелями. Занятие это не из простых: ведь это только кажется, что шмели неповоротливы и медлительны. А попробуй-ка, едучи верхом, достать клинком кружащего в переливах ветра шмеля! Да еще так, чтобы не зацепить саблей уши коня! Но даже и это требующее большой сосредоточенности занятие не истребило странные мысли. Из чего соткан мир, и как удивительно в нем все переплетено, и кто соткал и переплел все эти дивные нити? Возможно, это всего лишь череда фактов и событий, но отчего ликующей и все понимающей струной поет мое сердце? Кто научил его этой песне?

Верно заметил Овидий: «Властно играют в делах человеческих тайные силы».

Всего час назад кузнечиха Ганна вовсе не знала о моем существовании, но уже завтра, быть может, покорно понесет от меня новую жизнь, даже целую череду новых жизней и судеб. Может, теперь у меня между ног на седле – упорный крестьянин, отважный воин грядущего или великий правитель. Кабы мог этот властитель будущего обратить свой взгляд в свой сегодняшний день, так непременно оградил бы меня немедленно целым отрядом отборных солдат, которые бережно понесли бы меня на руках во избежание какой-нибудь роковой для будущего властителя случайности.

Или же завтра утром суровая кузнечиха вырвет мой уд, оборвет нити тысяч грядущих жизней, которые сейчас затаились у меня между ног и греются о теплое седло. Как знать?

Или вот теперь… Удар моей сабли настиг шмеля. Могли ли златоустовские мастера, со всей своей сноровкой и умением изготавливавшие эту саблю во славу Отечества, предполагать, что добычей ее станет не супостат России, а простой шмель? Я живо представил убеленного сединами златоустовского мастера-оружейника, которому от дедов еще достались секреты мастерства. Мог ли этот оружейник помыслить, что столь напряженно трудится он над этой саблей только для того, чтобы я загубил ею шмеля?

Конечно, возможно, что в будущем я порублю этой саблей немало супостатов, а значит, не напрасно трудился златоустовский мастер, не напрасно перенимал секреты мастерства и был не раз биваем взыскательным своим учителем. И возможно, не напрасно трудились, чахли и гибли рудокопы, добывавшие в шахтах железную руду для моего клинка. А ямщики… И в пургу, и в мороз везли они на казенных подводах в арсенал эту саблю и сабли моих товарищей. Мерзли, мерли ямщики, но доставили… Немыслимо представить, столько людей старались, чтобы этот клинок попал мне в руки и я рубил и колол им врагов… Что ж, возможно, я еще оправдаю труды всех этих людей. Но вовсе не обязательно это случится. Ведь говорят же – если гусар дожил до тридцати лет, он не гусар. А мои тридцать уже не за горами, но я этой саблей не отобрал еще ничьей жизни. Только вот шмелиную. На дуэли, правда, было один раз… Но мы не фехтовали, а сразу стали стреляться. Зачем стрелялись? Из-за пустяка… Глупые головы…

Или вот еще одно странное обстоятельство. До прибытия эскадрона в Конотопе была для меня квартирмейстерами приготовлена квартира у купца Селиверстова. По прибытии в город я, разумеется, на эту квартиру немедленно и отправился. И надо же было такому случиться, что по пути я увидел трактир. Казалось бы – ну, увидел и увидел. Мало ли чего занимательного можно увидеть по дороге. Так нет же – я решил, что на свою квартиру я всегда успею, а вот пообедать и выпить нужно немедленно. Я вошел в трактир, а когда вышел, то сил взобраться в седло уже не имел. Вместо того чтобы поехать-таки к купцу Селиверстову, я улегся отдохнуть в телегу, стоявшую у крыльца. Хозяйкой телеги оказалась краснощекая местная молодка Авдотья, которая и привезла меня спящего на свой двор. Так я и поселился у нее, а не у купца Селиверстова, где уже все было приготовлено для квартиранта-гусара. Такова уж, видно, была планида судьбы. Да – властно играют в делах человеческих тайные силы…


…А вот за плетнем большой деревянный дом, в котором я квартировал у Авдотьи. Моей хозяйке было лет двадцать, и жила она в этом доме уже второй год одна – мужа ее и детей взяла холера. Авдотья держала коз и готовила из козьего молока довольно вкусный сыр. Другие блюда ей плохо удавались, но я, впрочем, не корил ее за это – ведь у каждого есть недостатки. Более того, странно было бы, если б моя Авдотья обучалась поварскому искусству в расчете только на то, что когда-нибудь проезжему гусару вздумается уснуть пьяным в ее телеге, а потом жить с ее владелицей.

– Ну, здравствуй, моя милая Донюшка!

* * *

Всю ночь Авдотья прилагала всевозможные усилия, чтобы истощить к утру мой любовный пыл, дабы я по естественной причине отказался от похода на кузнечиху. Когда же Авдотья убедилась, что бодрость моя неиссякаема и проще уложить на бок ваньку-встаньку, расплакалась и стала упрашивать меня не ехать на поединок с Ганной.



Я объяснил, что на карту поставлена не только моя честь, но, возможно, и честь всего нашего эскадрона, и мои товарищи станут презирать меня, коли я откажусь в последнюю минуту от схватки с кузнечихой.

– Да ведь тебе самому хочется кузнечихи! – горько воскликнула Авдотья. – Не только в чести окаянной дело!

– Пожалуй, – ответил я.

– Так зачем же тебе Ганна, коль я есть у тебя? Ну, разве я плохая? Скажи!

Я на минуту задумался, а потом сказал:

– Милая, мне очень нравится козий сыр, который ты так искусно готовишь! Однако ж, если я буду есть только один твой сыр, то он мне очень скоро надоест. Блюда надо разнообразить.

– Да ведь грех это, – утирая слезы, молвила Авдотья, – большой грех.

– Не согрешишь – не покаешься, – подняв перст, изрек я. – Или, как говорили латинские гусары: рeccando promeremur.

На том наш разговор и закончился.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации