Текст книги "Встречи на перекрестках"

Это создавало определенные лимиты для политики, которые не могли не учитываться. Вместе с тем СССР и США имели свои несомненные интересы – экономические, политические, военные, – связанные с отдельными государствами региона.

И в этой связи начал, теперь уже с нашей, советской стороны, культивироваться еще один «миф», который объективно мешал ближневосточному урегулированию: арабо-израильский конфликт подчас окрашивался в идеологические тона. Нет, речь шла не только о геополитическом соперничестве, свойственном тому периоду истории. Была выдвинута теория «социалистической ориентации», которая получила «законное», да и обязательное, право на существование, после того как попала в партийные документы.

Я не принадлежал к авторам этой теории, которая провозглашала предсоциалистическую фазу развития Египта, Сирии и ряда других стран так называемого третьего мира, хотя никогда не отвергал ее. Собственно, против этой теории во время ее появления (и то не открыто) выступали только те, кто догматически связывал социалистические преобразования с диктатурой пролетариата. Однако, правды ради, следует сказать, что моя докторская диссертация, защищенная в конце 1969 года, называлась «Внутренние противоречия стран социалистической ориентации (на примере Египта)». О спорности этого идеологического штампа прозрачно говорится и в моей книге «Восток после краха колониальной системы», изданной в 1982 году.

Протянутую им «идеологическую руку» ухватили некоторые арабские лидеры, многие из которых, пользуясь нашими тогдашними комплексами, стали играть – именно играть – роль идеологических партнеров, ублажая наш слух столь приятными словами типа «весь социалистический (или прогрессивный) мир во главе с Советским Союзом», «СССР – лидер мирового национально-освободительного движения» и так далее и тому подобное.

Представляет несомненный интерес, что Сталин, дав указание Громыко незамедлительно признать в 1948 году Государство Израиль, также исходил во многом из «идеологических соображений». Он рассчитывал на то, что Израиль, впитав в себя эмигрантов из социалистических стран и создав у себя такие «коммунистические» образования, как кибуцы, будет «социалистической ячейкой» на Ближнем Востоке. Вскоре, однако, стала совершенно ясной несостоятельность столь смелых предположений. Иллюзорность идеологических подходов к сторонам конфликта полностью проявилась к началу 90-х годов.

Все было так, но тем не менее могу сказать со знанием дела, что мы и в советский период были заинтересованы в установлении арабо-израильского мира. Не только были заинтересованы, но работали в этом направлении, не забывая (этого вообще никто не забывал) о своих многогранных интересах на Ближнем Востоке.

Но как добиться этого урегулирования? Конечно, в Москве хорошо понимали, что без компромиссов не обойтись. Но каков предел компромисса, который может привести к урегулированию и, самое главное, удержать его на плаву? В наиболее общем виде такой компромисс был найден и отражен в формуле: территории, оккупированные Израилем во время шестидневной войны, в обмен на мир арабских стран с Израилем, включая не только признание этого государства, но и установление полноправных дипломатических и иных отношений с ним. Должен сказать, что фиксация такого подхода в качестве основы арабо-израильского урегулирования на Мадридской мирной конференции 1991 года означала всеобщее признание той с самого начала бесспорной для нас истины, что освобождение Израилем арабских территорий, с одной стороны, и безопасность Израиля – с другой, являются единственным путем к урегулированию на Ближнем Востоке.

Но эта формула не работает до сегодняшнего дня, и процесс политического урегулирования растянулся на десятилетия. Сказывается менталитет вовлеченных в кровавый конфликт сторон, сложившийся на протяжении целого века. Вместе с тем, как мне представляется, удлиняет путь к миру и делает проблематичными его стабильность и общий характер тактики США, заключавшейся с самого начала в комбинациях, призванных подтянуть к миру с Израилем одну арабскую страну за другой, а также отдельно и палестинцев.

Теоретически такая тактика выглядит неплохо. Практически, особенно в настоящее время, она приводит к целому ряду неиспользованных возможностей, особенно когда такая тактика накладывается еще на один «ближневосточный миф» – уверения в том, что Соединенные Штаты обладают способностью в одиночку, без координации действий с Россией, Европейским союзом привести дело к ближневосточному урегулированию.

Известно, что одним из самых больших ближневосточных достижений Г. Киссинджера – в этом ему, безусловно, помог бывший президент Египта Анвар Садат – было использование войны 1973 года для подготовки сепаратного соглашения Египта с Израилем. В уже упомянутой мной беседе с Садатом в конце 1975 года египетский премьер, рассказывая о войне, нарисовал такую картину ее последних дней.

– Фронт представлял собой «слоеный пирог», – говорил Садат. – Моя третья армия была окружена израильтянами на Синае. В свою очередь, египетскими войсками были окружены танки генерала Шарона, прорвавшиеся на западный берег Суэцкого канала. Их связывали с основными израильскими силами шестикилометровый «коридор» и несколько понтонов через канал. Египетские генералы оказывали на меня давление, требуя перерезать «коридор» и ударить по плацдарму Арика Шарона. Все было для этого – двойной перевес в стволах артиллерии и танках. Генри Киссинджер сказал мне: «Господин президент, если советское оружие одержит победу над американским, то Пентагон этого никогда не простит и наша «игра» с вами будет кончена».

– Какая «игра»? – в один голос спросили мы с Беляевым.

Садат, уйдя от ответа, перешел на другую тему…

На следующий день мы были уже в Аммане, где ситуацию уточнил король Хусейн и находившийся с ним премьер-министр З. Рифаи. Во время неофициального завтрака, на который мы были приглашены с И.П. Беляевым и советником посольства СССР Р.В. Ющуком, беседа перешла на египетскую тему и я рассказал о разговоре с Садатом.

– Нисколько не сомневаюсь, – заметил иорданский король, – что «игра» действительно имела место. Когда-нибудь ее контуры станут известны истории.

– Вспоминаю свое посещение Каира за шестнадцать месяцев до начала войны, – вступил в беседу премьер-министр З. Рифаи. – Я тогда приехал к Садату, чтобы восстановить дипломатические отношения, прерванные за год до этого египетской стороной. Садат разоткровенничался и сообщил, что у него существует секретный контакт с Киссинджером. Потом Садат поделился своей идеей о «размораживании» конфликта с Израилем. «Это можно сделать, – сказал он, – с помощью ограниченной акции, нацеленной на захват небольшого плацдарма на восточном берегу канала. После этого я могу сесть за стол переговоров».

Наконец точки над i расставил президент Сирии Х. Асад. Во время встречи с ним 2 июня 1983 года мы говорили о многих сторонах ближневосточного конфликта. Речь зашла и о возможностях его урегулирования сразу же после войны 1973 года. Х. Асад сказал:

– У нас была предварительная договоренность с Садатом честно действовать вместе. Разумеется, он не информировал нас о своих подлинных целях, о том, что он задумал войну лишь как средство сдвинуть ситуацию с мертвой точки и вступить в переговоры.

Мы в Сирии понимали, что конечным результатом войны должно быть политическое урегулирование на основе решений Совета Безопасности ООН. Однако планы свои мы строили на том, что к моменту вмешательства ООН нам удастся на обоих фронтах освободить территории, оккупированные Израилем в 1967 году. В действительности, – заключил Асад, – все получилось по-другому.

Г. Киссинджер говорил о том, что любит приступать к урегулированию конфликтов, когда они находятся «в горячем состоянии». В своих мемуарах он отрицает, что заблаговременно понимал мысли Садата, «направленные не на территориальный выигрыш, а на то, чтобы породить кризис, который мог бы изменить замороженные позиции сторон и тем самым открыть путь к переговорам»[43]43
  Kissinger Н. Years of Upheaval. Boston; Toronto, 1982. P. 460.


[Закрыть]. Мне представляется такое неведение, «прозрение» в последний момент сомнительным, хотя бы в силу того, что Киссинджер, когда ему сообщили о неизбежности начала войны в ближайшие часы, по словам его биографов, сосредоточился на контактах с израильтянами, чтобы не допустить превентивного удара[44]44
  См.: Kalb M. and Kalb B. Kissinger. Boston; Toronto, 1974. P. 459.


[Закрыть]. Но даже если он не «играл» с Садатом с самого начала, госсекретарю США импонировала, судя по всему, такая схема: размораживание конфликта с помощью крайне ограниченной локализованной акции Садата; американский контроль над ситуацией; создание престижных условий для Садата, чтобы тот смог согласиться на переговоры, сориентированные на сепаратную договоренность.

Находясь в Москве перед принятием совместно разработанной СССР и США резолюции Совета Безопасности № 338 о прекращении огня на Ближнем Востоке, Киссинджер согласился с мнением советского руководства о необходимости увязать в ней окончание войны с началом процесса всеобъемлющего урегулирования. Однако на деле он как раз и отошел от этой «увязки». Это полностью проявилось в оценке того места, которое должна была занять, по Киссинджеру, мирная конференция, созванная в Женеве.

«Женевская конференция, – пишет Киссинджер, – не оставляя никаких сомнений в своих истинных целях и намерениях, была средством собрать в одну упряжку все заинтересованные стороны для одного символического акта и посредством этого сделать так, чтобы каждый мог проводить сепаратный курс, хотя бы на некоторое время. Было сложно и собрать такую большую встречу, и после этого держать ее в бездейственном состоянии (!), в то время как дипломатия возвратится к двусторонним каналам»[45]45
  Kissinger Н. Years of Upheaval. P. 747.


[Закрыть].

Так был упущен первый реальный шанс начала процесса общего урегулирования ближневосточного конфликта. А ведь он существовал.

Конечно, в 1978 году, уже когда Киссинджер ушел с поста госсекретаря, был подписан договор о мире между Египтом и Израилем. Трудно, да и не нужно ретроспективно отрицать его значение. Однако важно подчеркнуть, что договор не только не создал обстановку, благоприятствующую общему урегулированию, но, напротив, в тот момент затруднил его. Возвращение «ненужных» – об этом многократно говорили израильские руководители – земель на Синае объективно укрепило позиции Израиля в отношении оккупированных территорий на Западном берегу, в Газе и на Галанах.

К тому же сепаратный договор Израиля с Египтом не положил конец череде войн и вооруженных столкновений. В 1982 году была осуществлена израильская интервенция в Ливане, сопоставимая по масштабам вооруженных столкновений и по жертвам сторон с предшествовавшими войнами на Ближнем Востоке. Вплоть до сегодняшнего дня происходят многочисленные обстрелы, бомбардировки, вооруженные столкновения, террористические акты – и в Ливане, и на Западном берегу, и в Газе, и в Восточном Иерусалиме. После кемп-дэвидского соглашения не было результативных перемен в мирном процессе на Ближнем Востоке. Это само по себе уже показатель.

Естественно, всеобъемлющее урегулирование такого застарелого конфликта, да еще с таким числом участников, – дело далеко не простое. А если к этому добавить еще и нежелание ряда участников сблизить свои позиции, то перспективы подобного решения покажутся еще более мрачными. Вместе с тем жизнь, практика подвели к необходимости выработки именно всеобъемлющего урегулирования с участием всех стран и сил, вовлеченных в многолетнюю борьбу.

Можно считать, что эта линия восторжествовала в 1991 году, когда была созвана в Мадриде Мирная конференция по Ближнему Востоку. Характерным был выработанный нами совместно с США формат этой конференции – ведение переговоров между Израилем и отдельными арабскими государствами на двусторонней и многосторонней (по общим проблемам) основе, а по Западному берегу и сектору Газа – Израилем с иорданско-палестинской делегацией, но все это рассматривалось как подходы к решению общей задачи достижения всеобщего мира. Такой формат свидетельствовал о том, что отказ от сепаратных шагов отнюдь не означал игнорирования шагов частичных, но в контексте всеобъемлющего решения. Это была та точка зрения, которой наша страна придерживалась и ранее.

В Мадриде, казалось, американская дипломатия отошла от попыток монополизировать миротворческую активность на Ближнем Востоке – сопредседателем конференции стала наряду с США и Россия.

Не случайно, что при таких условиях согласие на работу в конференции впервые дали все участники конфликта – Сирия, Египет, Иордания, Израиль и Ливан. Центральный совет ООП одобрил список палестинских участников совместной иордано-палестинской делегации, состоящей из видных общественных деятелей с оккупированных территорий, формально не связанных с ООП. В список не вошли представители палестинской диаспоры из Восточного Иерусалима. Такая формула позволила обойти жесткие возражения Израиля против участия ООП и «внешних палестинцев» в мирном процессе в любой форме.

Несомненным достижением было провозглашение в Мадриде формулы: «территории в обмен на мир» в качестве основы всеобщего урегулирования. Мадридская конференция вылилась в постоянно действующий процесс с целью продвижения по всем направлениям, ведущим к миру.

Мадридская конференция дала импульс для активизации усилий и самих сторон в конфликте. В середине 90-х годов в Осло состоялось несколько серий конфиденциальных встреч представителей Израиля и Организации освобождения Палестины. Я в то время находился во главе Службы внешней разведки, и мы были в курсе происходившего из наших собственных источников, но не от палестинцев, которые при всей разветвленности и продвинутости наших отношений не информировали нас о секретных переговорах. Некоторые из моих коллег возмущались, тем более в связи с тем, что палестинские руководители при каждой встрече с российскими представителями подчеркивали необходимость активизации роли нашей страны в ближневосточном мирном процессе. Но я стремился охладить страсти, подчеркивая, что важен результат, а он, несомненно, положителен – впервые на таком уровне и по таким проблемам мирных решений, включая вывод израильских войск, состоялся непосредственный диалог между Израилем и ООП.

Обозначилось продвижение и по сирийскому направлению, но не выходящее за рамки зондажа. Между тем при всей важности продвижения по палестинскому «треку» без решения вопросов урегулирования с Сирией мир на Ближнем Востоке недостижим. Мы в Москве это хорошо понимали. Расчет на то, что урегулирование с палестинцами может стать локомотивом, который вытащит весь поезд, был ошибочным. Более того, не-решение сирийских проблем создавало реальную угрозу отката и на палестинском «треке». Во время одного из разговоров с Х. Асадом я рассказал ему о своем видении сирийской позиции. С одной стороны, Сирия не хочет быть первой, пришедшей к урегулированию с Израилем, а с другой – последней, так как в таком случае она объективно остается с ним один на один. Такая «диалектика» создает очень узкое поле для маневрирования. Согласившись со мной, Х. Асад сказал:

– Может быть, мы и не можем самостоятельно привести дело ко всеобщему урегулированию, но уж во всяком случае в состоянии не допустить такой ситуации, когда Сирия останется одинокой лицом к лицу с Израилем.

В 1993 году я встретился в Москве, как я считаю, с одним из лучших американских специалистов по ближневосточным делам Эдвардом Джериджяном. Мы с ним периодически виделись – когда он был и послом США в Сирии, и заместителем госсекретаря в Вашингтоне. Помню, как, находясь в Дамаске, в отеле «Аш-Шам», я позвонил американскому послу. «Откуда-то» прознавшие об этом служащие отеля настойчиво предлагали мне встретиться с Джериджяном в специально выделенной для этого комнате. Я предпочел посидеть с ним в холле. От кофе отказались. От чая и фруктов тоже. Тогда подошел официант и поставил перед нами вазочку с цветами. Но мы, конечно, не пытались договариваться о чем-то за спиной радушных хозяев. Разговор был чисто светский. Делились воспоминаниями, спрашивали друг друга об общих знакомых.

А вот в 1993 году, когда мы принимали Джериджяна в гостевом доме СВР в центре Москвы[46]46
  В этом же с виду невзрачном доме в Колпачном переулке я ланчевал с Бжезинским, в другой раз – с моим старым другом, известным телевизионным комментатором Питером Дженнинксом, который в то время остро переживал свой развод с милейшей Кетти, способной журналисткой и писательницей, ставшей потом женой Р. Холбрука, – поистине «мир тесен». А сенатора Смита, который собирал сведения о судьбе американских военнопленных во времена вьетнамской войны, я принимал в другом доме – в «Ясеневе». Этот высокий приветливый человек очень удивился тому, что его пригласили в «российское Лэнгли». «Я первый американец, посетивший этот дом?» – спросил он. «Первый не агент», – ответил я.


[Закрыть], весь разговор был целиком посвящен перспективам ближневосточного урегулирования. В центре внимания была Сирия. Я сказал Эдварду, что главное, как мне кажется, разрешить сирийские проблемы в рамках общеарабского подхода к построению новых отношений с Израилем. Вместе с тем следует решать и чисто сирийский вопрос, без которого Дамаск не согласится на мир с Израилем, – это освобождение Галанских высот, пусть последовательно, по частям, в привязке к определенным шагам навстречу и с сирийской стороны, но с обязательно обозначенной уже в начале процесса перспективой ухода израильтян со всех Галан. Такой подход мог включать в себя и вопросы демилитаризации, и создание наблюдательных постов, и совместное патрулирование, и другие меры, о которых, естественно, следует договариваться с Дамаском.

Я был очень удивлен тем, что для Джериджяна постановка вопроса о возможном согласии сирийцев на поэтапный уход израильтян была в диковинку. Он делал пометки в своем блокноте во время всего нашего разговора. Вспоминая об этой чрезвычайно полезной, во всяком случае для меня, беседе, я еще раз думаю, как далеко мы могли бы продвинуться с урегулированием на Ближнем Востоке, если б работали вместе – Россия и США, США и Россия, если б координировали свои дипломатические и политические усилия.

Но центральной фигурой выработки и осуществления ближневосточной политики США стал Дэнис Росс, который мыслил, судя по всему, совсем другими категориями.

К этому моменту, когда я перешел из «Ясенева» на Смоленскую площадь, ситуация на Ближнем Востоке оставалась сложной и даже взрывоопасной, несмотря на то что некоторый оптимизм имел право на существование. Произошло сближение позиций Израиля и ООП – были намечены этапы вывода израильских войск со значительной части Западного берега, обговорены основы самоуправления палестинцев, некоторые конкретные вопросы – создание коридора между Газой и Западным берегом, строительство аэродрома в Газе и так далее. По словам сирийских руководителей, они получили твердое заверение от США, сославшихся на израильское руководство, о готовности в конечном счете вывести израильские войска с Галанских высот.

Но к этому времени стало ясно, что США вновь упорно повели сольную партию в миротворческом процессе. На этот раз Вашингтон не только, по сути, повернулся спиной к российскому сопредседателю Мадридской мирной конференции, но не пожелал взаимодействовать в своей миротворческой миссии на Ближнем Востоке и с европейцами.

Я уже писал, что ближневосточная тематика фигурировала во время моих разговоров и с Кристофером, а также с Олбрайт, но не более того.

В качестве министра иностранных дел России я совершал «турне» по Ближнему Востоку три раза. 20–22 апреля 1996 года побывал в Дамаске, Бейруте, Иерусалиме. В Москве находились главы «Большой восьмерки» в то время, как вызревал и разразился кризис в Ливане. Обмен ударами – боевиков «Хизбаллы» из «катюш» по Северной Галилее и израильской авиации и артиллерии по селам Южного Ливана – предвещал эскалацию военных действий. Кое-кто предрекал даже масштабную израильскую сухопутную операцию.

Ж. Ширак настойчиво рекомендовал направить меня на место конфликта. В Ливане уже находились госсекретарь США Кристофер, министр иностранных дел Италии С. Аньелли. Туда вылетел и мой французский коллега Э. де Шаретт. Клинтон тоже поддержал идею посещения Ливана, добавив, что даст указание Кристоферу плотно работать со мной и другими. Ельцин санкционировал поездку, и я буквально на следующий день уже был в Бейруте.

Сразу попросил соединить меня по телефону с Кристофером. Думал, что после поручения Клинтона он быстро развернется в сторону совместных усилий, чтобы использовать все возможности для разрядки напряженности. Однако госсекретарь очень сдержанно отреагировал на мое предложение встретиться всем четырем министрам и обсудить координацию действий. Вместе с тем Эрве сказал мне, что предварительно договорился с Кристофером и Сюзанной Аньелли о встрече вечером в резиденции французского посла, и попросил меня тоже приехать. Я приехал в пустую резиденцию – Шаретт и Аньелли, оказывается, срочно были приглашены в американское посольство, мне тоже предложили поехать туда, но, не получив приглашения лично от Кристофера, я не счел возможным спешно менять место встречи. Собирался уже уходить, когда вернулись явно раздосадованные мои коллеги. Эрве в сердцах поделился со мной тем, что госсекретарь замкнулся, не открывает «карты», не проинформировал даже о характере переговоров с сирийскими руководителями – словом, потянул одеяло на себя. Сюзанна тоже выглядела несколько обескураженной.

Ну что ж, решили информировать друг друга и пытаться, действуя параллельно, помочь урегулированию. У меня и у Шаретта были для этого немалые возможности, которые мы активно использовали. У россиян и у французов были, я бы сказал, особые отношения с президентом Асадом и с министром иностранных дел Сирии Ф. Шараа. Но главное даже не в этом. В Дамаск прибыл министр иностранных дел Ирана А. Велаяти, который безусловно оказывал влияние на «Хизбаллу». С ним увиделся де Шаретт, с ним несколько раз встречался я, а Кристофер этого сделать не мог. Мои беседы с Велаяти были абсолютно откровенными, без грана дипломатии. Все называлось своими именами. Сказалось то, что такая встреча была далеко не первой – с ним и его заместителем Ваязи я многократно контактировал, особенно по вопросам стабилизации обстановки в Таджикистане.

И наконец, была только для меня организована встреча с членом политбюро «Хизбаллы» Халилем, приехавшим для этого из Бейрута. Меня приятно удивили незаангажированность этого человека, умение внимательно слушать собеседника, реалистичный подход к ситуации. Разговор был весьма нужным и полезным. После него Халиль срочно вернулся в Бейрут.

Таким образом, создалась ситуация, при которой вроде бы США, действуя в одиночку, привели дело к компромиссу, заключавшемуся в том, что обе стороны взяли на себя обязательство прекратить обстрелы и бомбежки и была создана международная комиссия наблюдателей (в которую, кстати, американцы Россию не включили, но нужно сказать, что мы и не стремились к этому, считая комиссию «мертворожденным дитятею», что подтвердило время). На самом деле авторов урегулирования было больше, но не на виду. Кстати, такой анонимности способствовали и сами сирийцы. Им оказалась выгодна ограниченность возможностей США, которые могли повлиять на руководство «Хизбаллы» и иранцев только через Дамаск.

Еще раз почувствовал, насколько мы теряем от нежелания или неумения договариваться о совместных усилиях в вопросах ближневосточного урегулирования.

Во время беседы в Иерусалиме 22 апреля 1996 года с премьер-министром Ш. Пересом, который незадолго до этого виделся с Кристофером, он мне сказал прямо: «Нам нужен только один посредник, и им должны быть Соединенные Штаты». Однако я убедился, что такое однозначное, «с металлом в голосе» заявление далеко не отражает отношения всего спектра главных политических сил Израиля к роли России в деле урегулирования с арабами.

31 октября, во время моей следующей поездки на Ближний Восток, я встретился в Тель-Авиве с новым премьер-министром Израиля Б. Нетаньяху, о котором много слышал ранее. Он произвел впечатление прямого, волевого человека и, как мне показалось – знаю, что в этом расхожусь во мнении с очень многими политиками и специалистами, – способного к неожиданным политическим поворотам.

Нетаньяху сказал, что заинтересован в активной роли России, которая, как он подчеркнул, наряду с США является сопредседателем Мадридской мирной конференции.

С приходом к власти в Израиле правительства Ликуда положение с мирным урегулированием начало резко ухудшаться. Нетаньяху отходил от договоренностей, состоявшихся при его предшественниках – Рабине, убитом еврейским террористом, и Пересе. Арабские лидеры, с которыми встречался в это время, как правило, подчеркивали, что с Нетаньяху продвинуться к миру не удастся, так как с ним невозможно не только договориться, но и осуществить договоренность, если даже ее достичь. У американцев тоже «сводило скулы».

Я, честно говоря, придерживался других взглядов. Отнюдь не потому, что не был настроен активно против того поворота, который осуществил Нетаньяху в политике урегулирования. Сказал об этом ему прямо, без всяких двусмысленностей. Подчеркнул свое отношение также тем, что каждый раз после этой и следующей встречи с Нетаньяху в Иерусалиме, состоявшейся через год, ездил в Газу, где меня принимало палестинское руководство во главе с Арафатом, и заявлял во время пресс-конференции (собственно, говорил об этом публично и в Иерусалиме), что Россия категорически настаивает на выполнении Израилем мадридской формулы «территории в обмен на мир» и выступает против любых попыток израильского руководства отойти от уже достигнутых соглашений. Вместе с тем мне казалось, что Нетаньяху «не стоит на месте». Характерно, что уже во время моей второй встречи с ним, в Москве, где он был с официальным визитом, а затем в Иерусалиме он пытался убедить, что «не отступает от соглашений в Осло». На деле было не так, но вначале он вообще открещивался от этих договоренностей.

Однако вернемся к моей поездке по Ближнему Востоку в конце 1996 года. Перед Израилем я посетил Сирию, Ливан и Египет, а после Израиля Иорданию. В МИДе России мы провели серию совещаний со специалистами и пришли к выводу о необходимости предложить сторонам конфликта придерживаться определенных «правил поведения», которые позволят удержать процесс урегулирования и создать условия для его оживления, как только появятся для этого предпосылки. Такая инициатива представлялась необходимой, так как с приходом к власти в Израиле партии Ликуд было трудно рассчитывать на быстрые решения в пользу урегулирования на палестинском и сирийском направлениях. В таких условиях нужно было вначале сосредоточиться на том, чтобы миротворческий процесс не повернулся вспять, а для этого всем сторонам конфликта договориться по двум вопросам. Во-первых, об обязательствах соблюдать преемственность в достигнутых при их предшественниках договоренностях – с учетом длительного характера процесса урегулирования это приобретает стратегическое значение не только для арабов, но и для Израиля, который тоже не может не думать о необходимости преемственности политики при грядущей смене руководителей в ООП и в некоторых арабских странах. Во-вторых, о параллельном продвижении по всем направлениям урегулирования с учетом вовлеченности всех арабских участников конфликта.

Нами был подготовлен документ, который мы предлагали подписать в рабочем порядке, не собираясь для этого всем вместе. При этом учитывался и тот факт, что в Израиле начали ратовать за созыв конференции «Мадрид-2», а за этим было нетрудно разглядеть попытку ревизовать решения основной Мадридской конференции, которая у некоторых стояла как кость в горле.

Президент Мубарак и министр иностранных дел Египта Муса полностью согласились с идеей, содержанием и инициативой в целом. В Дамаске, приняв идею, хотели внести в документ формулировки, под которыми вряд ли поставил бы свою подпись Израиль. После бесед с Х. Асадом, а потом и с израильским руководством я убедился, что «с колес» инициатива (мы ее называли «крестом»: по вертикали – преемственность, по горизонтали – одновременность продвижения) не может быть закреплена документально. Но несомненно, ее выдвижение, разговоры вокруг нее с лидерами вовлеченных в конфликт сторон пользу принесли.

Что касается Ливана, то здесь на передний план вышли и другие проблемы. Приехав в Бейрут, я почувствовал некоторую растерянность отдельных местных руководителей в связи с заявлениями в Израиле о том, что он может под давлением своей общественности, обеспокоенной постоянными и возрастающими потерями в живой силе, вывести своих солдат из Ливана. Такой односторонний вывод без договоренности с Сирией, как ни парадоксально это звучало, мог бы погрузить Ливан в очередную гражданскую войну. А если учесть, что положение в этой стране во многом контролируется сирийцами, то они могли бы стать стороной в этом внутреннем конфликте. Не говоря уже о том, что, даже в случае ухода, Израиль продолжал бы оказывать всестороннюю помощь дислоцированной в так называемой зоне безопасности на юге Ливана местной армии генерала Лахуда, созданной, вооруженной и направляемой израильтянами.

При первой встрече с Нетаньяху в Тель-Авиве вскоре мы остались с ним беседовать один на один. Не скажу, что беседа была легкой, но несомненно откровенной. После его слов о желании активизировать роль России в мирном процессе я поделился с ним идеей «креста». Не помню, чтобы Нетаньяху очень возражал против необходимости соблюдения и «вертикали» и «горизонтали» в процессе урегулирования. Вместе с тем он ставил все в зависимость от того, получит ли Израиль в его понимании безопасность. Трудно было, например, убедить его, что безопасность Израиля создаст не наличие его войск на Галанских высотах, а мир с Сирией, который невозможен без эвакуации израильской армии. Естественно при этом, что вывод войск может и должен быть сопряжен с условиями, создающими стабильность в отношениях двух стран и их безопасность. Сказал Нетаньяху: «Послушайте, почему бы вам не объявить, что вы будете согласны вывести свои войска с Галан при многих «если». Сформулируйте эти «если» по вопросам безопасности Израиля – пусть их будет много, но их выполнение должно быть заранее связано с вашей готовностью полностью уйти с оккупированных высот». Нетаньяху не мог переступить через себя. Не помогла и моя ссылка на то, что покойный Рабин через американцев уже дал соответствующее заверение сирийцам.

По палестинцам он был настроен чуть более сговорчиво. Что касается одностороннего вывода войск из Ливана, то сказал, что понимает мою аргументацию о пагубности такого шага без договоренности с Дамаском.

Через год в Иерусалиме мы с Нетаньяху уже встретились как старые знакомые. Непринужденный разговор шел и о двусторонних отношениях, и, конечно, о мирном процессе. В это время на лицах многих израильтян была написана тревога. В средствах массовой информации муссировали сообщение о переброске сирийских элитных частей, готовых вот-вот совершить бросок на Галаны. Уже через несколько месяцев в израильской прессе опубликовали разоблачения в связи с тем, что их военная разведка, стремясь гиперболизировать свои агентурные возможности, дезинформировала руководство о якобы готовившейся Сирийской военной операции с целью захватить плацдарм на Галанах. Однако это было через несколько месяцев. А в момент моей встречи с Нетаньяху 26 октября 1997 года он, не называя источника, утверждал, что обладает достоверными сведениями о сирийских намерениях. Даже, может быть, подсознательно он не исключал, что мы осведомлены и, возможно, поддерживаем сирийский план. Когда после беседы мы вышли к журналистам, он прилюдно радостно отреагировал на мой ответ на один из вопросов: Россия против любого, с любой стороны, нарушения состояния прекращения огня на Галанах.