Текст книги "Скорпионья сага. Cамка cкорпиона"

Я поднял глаза. Он пронзил меня взглядом:

– Любовь и Смерть. Вот и все, что действительно важно.

3

Заделавшись менеджером, жена моя задурила.

На протяжении осени дурь нарастала. Новая школа для Малыша – это ладно, я не против серьезной учебы, к тому же, Малыш – единственное продолжение нашего рода. Затем, она продала нашу, то есть, мою машину. Я почти был не против, поскольку фактически стал пешеходом, из-за пробок, да и вообще, если верить эволюционистам, из обезьяны человека сделало именно прямохождение. Но затем она заговорила о дачном участке, который можно купить, вложив деньги от продажи машины, плюс долгосрочный кредит ипотечного банка. Тут уж я встал в оборону. Мы крепко поцапались. Идея заглохла.

Вместо участка приобрела телевизор. Плазменная панель, домашний кинотеатр, новейший дизайн. Я спросил, для чего ей новейший, если мы и старый практически не включаем.

Она отрезала: «Пусть я им не пользуюсь, но стоять должен!»

Вскоре вколола себе «ботокс»: это такая инъекция мертвого яда, которым разглаживают печать жизненного опыта на женском лице. Для чего этот мазохизм? «Чисто для себя»? Верю охотно. Впрочем, меня ее уколы никак не касались.

Зато кухня касалась непосредственно, по традиции. Жена исхитрилась и здесь влезть со своим новаторством. Она повадилась покупать недешевые импортные полуфабрикаты в дорогущем супермаркете элитного класса, с истеричной настойчивостью меня убеждая, будто это продукты «настоящего» качества. Я доказывал, что можно питаться и дешевле и качественнее. По меньшей мере, поддержать отечественного производителя. В конце концов, кто на кухне хозяин? Тот, кто ведет хозяйство.

«Черта с два! – был ответ. – Хозяйка та, в чьих руках власть!»

Ладно, продукты. Но она даже воду покупала в канистрах с этикеткой бренда «Европейские Альпы». Она и Малыша приучала потреблять этот обман. Кстати, Малыш, что касалось гламура, была на стороне гламуристой мамочки. Нет, я все понимаю: красивые этикетки, нестойкая психика. Я даже понимаю, что быть втянутым в это безумие – неизбежность мужчины в доме. Но я отказываюсь понимать, какого, извините, скорпиона наш человек должен платить за воду Европейских Альп?!

А в январе нового года задурила по крупному:

– Давай, мы родим еще одного ребенка. Один, это маловато. Не успеем оглянуться, как Малыш вырастет, уйдет в свою жизнь. И что тогда? Что нам останется?

Я задумался. Рожать детей или пожить для себя? В принципе, я не против продления рода. Но ведь ребенка мне придется растить с этой ведьмой – с ней.

– Чтобы постоянно чувствовать свое одиночество, мне достаточно вас двоих. Мой ответ – нет.

– Мы вполне обеспечены, – увивалась она.

– Я сказал, нет.

– Ведь я еще молода, я могу.

– А я уже – нет!

– В крайнем случае, есть искусственное оплодотворение.

– Послушай… – Я начал терять терпение. – Возможно, для тебя это будет открытием, но дети рождаются не от обеспеченности родителей… И не от моложавости дамы… И даже не от слияния сперматозоида с яйцеклеткой…

– А от чего же?

– Дети рождаются от любви!

Беда с Соломонычем случилась внезапно. Я был дома, когда он мне позвонил и, задыхаясь, сообщил, что наши «воины» выбрались из садков, он едва успел запереться в своем кабинете, «так они и сюда уже лезут через все щели».

Я примчался. В лаборатории застал тишь и безлюдье. Все как всегда. Последние ассистенты уволились несколько лет назад. Я и завлаб – вот и все, что осталось от научного коллектива.

Первым делом я убедился: все клетушки закрыты, и все скорпионы, включая «воинов», смиренно сидят на местах.

Соломоныч не отзывался. Дверь кабинета была заперта. Я долго стучал. На пожарном щите взял изогнутый ломик. Тут Соломоныч открыл. Его плешь багровела, седины торчали разметанными клоками, а из-под кустистых бровей горел колючий огонь бесноватости. Никаких скорпионов в кабинете не обнаружилось. Соломоныч считал иначе. Искренне огорчился, что я ничего не вижу. После краткой дискуссии и тщетных призывов поверить мне на слово, я был вынужден констатировать, что старик помутился рассудком.

Вызвал «скорую». Пока они ехали, Соломоныч ухудшился. Кажется, начался жар. Градусник отсутствовал. Аспирин, впрочем, тоже. Одна антискорпионья сыворотка. Я старался с ним говорить, периодически он выходил на разумный контакт, но все больше витал в трансцендентной вселенной галлюцинаций.

Прибыли дюжие парни. Психиатрическая спецбригада. Особо не церемонились. На вопрос о диагнозе бросили скучающее «разберемся». Затеяли сделать укол: «Это чтобы дед по дороге не выкинул фортель». Уже стянули штаны, когда Соломоныч воскликнул: «Постойте! Постойте!..»

С белеющим задом он ринулся к шкафу и нагнулся шуршать. Наконец, разогнулся. В руке чернел «дипломат», кейс дизайна тридцатилетней давности. Соломоныч вонзил в меня абсолютно осознанный, только очень печальный взгляд, и тихо сказал:

– Я еду умирать. Передай моей жене это.

Машинально приняв «дипломат», я застыл ошарашенный.

– У вас есть жена?

– Да. Правда, мы много лет в разводе, но… – Он не счел нужным заканчивать мысль. Подошел к столу, придерживая штаны, взял исписанный лист и по верхнему полю начеркал несколько цифр. – Вот ее телефон.

Я взглянул. Ниже каракулей телефонного номера тянулись клетчатые перекрестки, кое-где заполненные удачно скрещенными словами.

– А дети? У вас есть дети? Может, лучше связаться с ними?

– Дети? – Соломоныч скорбно нахмурился. – У меня – нет.

Его жена приехала вечером. Довольно яркая старушенция с натянутым лицом в пигментных пятнах под слоем пудры. Норковая шуба. Перчатки и сумка в тон замшевым сапогам. Смахнула шаль – блеснула платиной уложенная грива.

Она успела побывать в больнице. Я тоже дозвонился. И мне и ей было известно: Соломоныч плох. Диагноз предварительный, но, по мнению врачей, то, что с ним случилось, скорее всего, закончится безумием. Если не хуже.

Мы раскрыли «дипломат».

Там были деньги. Расфасованные пачками. Уложенные стопками. Все по достоинству: тысячные, пятисотенные, сотенные, полтинники, десятки. Многие из купюр – того дизайна, что давно вышел из употребления. Когда мы это осознали, его жена расплакалась. Да и мое горло сдавила судорога тоски.

Я проводил ее до двери. Она засеменила по дорожке, неся в руке музейный экспонат финансовой истории страны со времени развала. Я наблюдал, как зимний вечер растворяет силуэт, и понимал с морозной ясностью, что старость – это одиночество. Вне зависимости от семейного положения.

Дверь лязгнула. С каким-то погребальным звуком. Лаборатория неброско превратилась в склеп. Насвистывая легкомысленный мотивчик, не давая воли мистике, я медленно прошелся в пустоте, вдруг ставшей гулкой. Даже скорпионы в клетках не шуршали.

Вошел в осиротевший кабинет. На столе – тот самый лист. Я взял его. Последняя попытка Соломоныча свести слова в кроссворд. Я обратил внимание на три отдельных слова, которые завлаб хотел перекрестить четвертым, вращая так и этак:

«ЛЮБОВЬ», «ДЕНЬГИ», «ВЛАСТЬ» и «ЭНЕРГИЯ».

Что он хотел сказать? Зачем так мучился искусственной задачей? Я вглядывался в перекрестия, пытаясь осознать. Мне было ясно лишь одно: любовь прошла, денег как не было, так и не будет. А мужики сдают. Сперва, отец. Теперь, завлаб. Кто следующий?

Фактически, в лаборатории я становился у кормила власти. Единоличным деспотом доставшихся в наследство скорпионов. Я вдруг почувствовал, что власть – совсем не то, чем виделась со стороны. Чувств было много, сложных, нервных, но, пожалуй, главное – ощущение беззащитности.

И тут заверещал мобильник. Я аж подскочил.

«Ты где?» – ворвался строгий голос моей Бедной. – «На работе». – «Почему так поздно?» – «Неприятности». – «Ты один?» – «Да. Теперь уже – да». – «Что значит, теперь уже?» – «Понимаешь… – Я тяжело вздохнул. – Шеф заболел. И я был вынужден утешить его бывшую жену». – «Что?! Жену?! Чем ты там занят? Срочно домой, слышишь?! Слышишь?!» – «Пожалуйста, не кричи. И без тебя тошно». – «Тошно?! Да что там с тобой вообще происходит?!»

Вопила так, что я отвел от уха средство связи, положил на стол, взял сигарету и устроил перекур. Шипящие обрывки. Подозрения. Обвинения. Припоминания. Угрозы. И эти идиотские «слышишь? слышишь?!».

«Да слышу тебя, слышу! Но и ты меня послушай! В лаборатории беда, помирает завлаб, и хватит меня доставать! Контролируй своих подчиненных! А меня оставь в покое! Когда надо, тогда и приеду! Тебе ясно?!!»

Нажал гашетку, вырубил. Вообще, к чертям, отключил связь. Внутри все клокотало. Ну надо же, ни с чего меня так завести!

Я не отдавал себе отчета, почему взорвался на жену.

Но сейчас знаю точно: уже тогда в моей жизни была Мира.

4

Это началось еще в конце сентября.

Именно в тот день я навещал на даче отца. К тому моменту мою «шаху» жена успела продать, и я приспосабливался к общественному транспорту. Я стоял на остановке, дожидаясь автобуса в город. Был теплый вечер из тех, на исходе сезона, когда в лучах заката мерцают плывущие по воздуху нити, и чувства дурманятся ласковой грустью. Бабье лето.

Вместе со мной ждали несколько теток и мужиков. И еще, черная дюжина азиатов. В последнее время их развелось немало в нашем дачном поселке, где они добывали свой гастарбайтерский хлеб. Некоторые из них даже купили дома в окрестных селениях. А по слухам, иные женились на местных бабах. Почему бы и нет? Наш-то мужик в дефиците, его косит водка и тупиковая жизнь.

К остановке приблизилась одинокая светлая девушка.

Не то чтобы я обратил на нее внимание. Она подошла и встала неподалеку, с неброской неприязнью поглядывая на говорливую черную дюжину. Наши взгляды пересеклись. Она чуть улыбнулась, округлив голубые глаза, и вздохнула.

В автобусе она пристроилась по соседству. Я забился к окну, она – рядом. Автобус тронулся. Вокруг шуршала, потрескивая, иноземная речь. Я вытащил из сумки книгу Лебовиса и уткнулся читать.

Мы ехали уже около часа. Она вдруг заинтересовалась, что это я читаю. Разговорились. Вообще, не люблю, когда подглядывают в мое чтиво. Такое чувство, будто подглядывают в раскрытую душу. А тут почему-то не стал от нее закрываться. Поведал, что скорпионы – моя профессия. Вкратце – о лаборатории. Она изумилась: «Скорпионы в центре нашего города? Это бред!» – «Разве?» – «Конечно! Они всегда жили на юге и должны жить на юге!» – «Очнитесь. Посмотрите вокруг. Юг давно уже здесь».

Так, перебалтываясь, доехали до автовокзала. Выплеснулись и растворились в толпе, стекающей в подземелье метро. Даже не попрощались. Просто потекли, каждый собственным ручейком. Случайные попутчики на ничего не значащем отрезке пути.

Прошло время. Недели две или три. Осень вступила в права. По крыше лаборатории то шипело, то барабанило. За мокрыми окнами все больше желтело на фоне все более черного.

Однажды ожил почти забытый звонок у входа.

Перед калиткой стояла она. Вспыхнула мне улыбкой. И вся она напомнила мне фотовспышку: яркий зонт, яркий плащ, прямые длинные волосы яркой блондинки. Слепящее излучение. Окружающий пейзаж вроде как стушевался. Она являла собой тот кукольный тип красавицы, на которую мужики непременно должны сворачивать шеи. Иначе говоря, той породы, которая для меня интересна не больше, чем манекен в витрине универмага, в который я не хожу.

Оказывается, я ее приглашал. Посмотреть живых скорпионов? По дороге? В автобусе? Я и думать забыл. Чего не сболтнешь ненароком… Ну что ж, раз такая оказия, пришлось впустить ее внутрь и провести по лаборатории импровизированную экскурсию.

Неожиданно она поинтересовалась: «А можно мне такого иметь?» – «В каком смысле?» – «Купить. Чтобы держать дома».

В последнее время у меня с деньгами стало особенно туго. Я подумал, почему бы не заработать? Галантность, конечно, галантностью, но клиент есть клиент.

Я предложил ей роскошных «Pandinus imperator», «Centruroides gracilis», «Heterometras spinifer», «Babycurus jacksoni»… Но она остановилась почему-то на весьма невзрачной породе, которая содержалась в почти непрозрачных садках.

Пытался отговорить. Она кокетливо закапризничала. Я сказал, это не игрушка. Она загорелась детским азартом. Подсознание подло нашептывало, что клиентами не разбрасываются. В конце концов, она меня уломала.

Выбрала, однако, огромного. Если уместно говорить об огромном касательно породы, с виду невыдающейся. По мне так без разницы, но из ложной порядочности я уточнил, что скорпионы растут в течение всей своей жизни, и выбранный экземпляр, честно говоря, староват. Она настояла. Ей нравился «именно этот». Ну и черт с ней. Ее проблемы.

Посадил в контейнер из пластиковой бутылки. Проинструктировал. Принял деньги. Продиктовал номер телефона, если будут вопросы, пусть мне звонит.

Взбалмошная девица с необъяснимыми предпочтениями.

До сих пор не пойму: как я согласился продать ей «воина»?

Прошло время. Звонит: «Скорпион чахнет». Я поинтересовался, хорошо ли она его кормит? Она весело рассказала, как переловила в квартире всех тараканов, собрала по подоконникам всех уснувших осенних мух, даже пожертвовала паучка, что проживал в углу потолка – но скорпиону, судя по виду, все мало.

Я посоветовал купить корм в зоомагазине. Уточнив район, где она живет, послал по ближайшему адресу. Она как будто бы записала, переспрашивая, под мою диктовку. В конце неожиданно выдала: «А у вас я могу купить?»

Ее взбалмошность пробудила легкое раздражение. На мой взгляд, переться через полгорода, по меньшей мере, абсурдно. Но она пояснила, что в магазине могут надуть, а ко мне у нее, видите ли, доверие. Мне оставалось тяжко вздохнуть. Ладно, приезжай…

На этот раз она выглядела еще более карикатурно. То ли оделась ярче, то ли деревья почти облетели. На практически черном фоне промокшего зоопарка я увидел ходячий букет невообразимых цветов. Откровенным гламуром и некоторой ирреальностью она смахивала на куклу. Да, именно, кукла Барби.

Я поговорил с ней подчеркнуто сухо, взял деньги, вручил пакет корму и закрыл перед носом дверь.

Прошло время. Звонит: «Скорпиончахнет». Япоинтересовался, где он у нее, собственно, обитает? Оказалось – в коробке от обуви. Субстрата нет. Температура и влажность – комнатные. Хорошо хоть дырки для воздуха догадалась проткнуть.

Я настоял, чтобы в известном ей зоомагазине, адрес которого я уже имел честь диктовать, она купила нормальный садок, а заодно и субстрат, и все что положено для содержания скорпиона в неволе – существа неприхотливого, но все же живого, с минимальными, но все же потребностями – это не так дорого, как, возможно, ей представляется… Она перебила: «А у вас я могу купить?»

Все это начинало напоминать какую-то сказку. Точнее, басню. Карикатуру на карикатуру. Сквозь нарастающее раздражение я даже почувствовал некоторую забаву, анекдотический юмор. Ладно, приезжай…

Она приехала в легкой курточке-поддергайке и затейливо продырявленных джинсах в облипку. Практически, в униформе подростка. Я впервые прикинул: сколько ей может быть лет? Несомненно, существенно меньше, чем мне. Впрочем, меня это не касалось.

Приехала без зонта, а вышла из метро – попала под дождь. Вот ведь взбалмошная. Пришлось пригласить ее в лабораторию посушиться.

Включил калорифер. Заварил чай. Разлил на двоих. Она держала чашку по-детски, двумя руками. Хлюпко тянула в себя кипяток, молча поглядывая на меня. Мы сидели в креслах, между нами был столик. Молчание затягивалось.

– Чем вы здесь занимаетесь? – спросила она.

– Чем и все остальные. Работаю.

– Остальные? Мне показалось, вы всегда один.

– Да, вы правы. Один. Так получилось.

– И вам не скучно?

– Скука? Нет. Со мной мои мысли, любимые книги. Наконец, скорпионы.

– Вы – самодостаточный человек. Но не бывает ли вам одиноко?

– Всегда.

Позже, прокручивая в памяти призрачный разговор, я осознал, что в нем зарождалось нечто иное, более глубокое и опасное, чем простое перебрасывание словами. А пока… Ее голубые глаза сделались темно-синими, мерцающими, словно ночь.

– Меня зовут Мира, – сообщила она. – Вообще-то, полное имя – Миранда. Но друзья зовут меня просто Мира. И вы так зовите. Договорились?

– Хорошо, буду звать. Только… вряд ли нам стоит дружить.

– Почему?

– Видите ли, Мира… Я давно не ищу в людях опоры для своего одиночества.

Поняла ли она подоплеку, не знаю. Я и сам не очень-то себя понимал. Единственное, что я понял, впервые вглядевшись в ее лицо: вовсе она не красавица-кукла, а довольно милый и привлекательный человек.

Эта очевидность меня поразила.

Я ушел в кабинет, где ждал приготовленный на продажу садок. Что-то меня задержало, я не спешил возвращаться. Смутные мысли. За окном виднелись деревья, черные, мокрые, листва почти облетела; угол серого склада с растрескавшейся штукатуркой; ржавый контейнер, переполненный мусором; нахохлившиеся вороны; ртутные капли дождя на колючей проволоке ограждения… Отсутствовал, сколько мог. Наконец, возвратился. Поставил садок между двумя недопитыми чашками.

– Сколько с меня? – Она деловито раскрыла сумочку.

– Спрячьте деньги. Считайте, это подарок.

Она покраснела. Я старался держаться невозмутимо, но, наверное, тоже смутился, потому что когда она на меня взглянула, потупилась. Встала. Взяла садок. Покачала в руке, будто взвешивая. Пошептала: «Спасибо».

Вдруг мгновенно приблизилась и коснулась губами моей щеки.

Пошла быстро на выход. Я остался стоять истуканом. В голове разлилась пустота оглушенности. Это было похоже на внезапный наркоз. Я не чувствовал ничего. Ничего, кроме влажного отпечатка, который щекотал, согревал, разгорался, жег…

Вскоре после того казуса в моем доме раздался звонок.

Городской телефон. Мы с женой едва не столкнулись у трубки. Я опередил ее только на шаг, и трубка досталась мне. Так получилось.

В телефонном эфире висело молчание.

Я несколько раз повторил «Але?», «Слушаю вас?», «Говорите». Молчание повисело и выключилось. Побежали гудки.

– Кто звонил? – спросила жена с блеском тревоги в глазах.

– Не знаю. Молчат. Наверно, ошиблись номером.

Неожиданно я тоже встревожился. А вдруг это та самая девушка? Нет, ерунда. Да и зачем ей молчать? С какой стати? К тому же, у нее только номер моего мобильного телефона, а городского я не давал. Тогда кто же это мог быть?

И почему жена изменилась в лице? Чьего звонка ждет?

5

А потом она куда-то пропала. Миранда.

Друзья ее звали Мирой. Она и меня приглашала дружить. Мира, девушка мира… – иногда я вспоминал этот простенький каламбур, рожденный ассоциацией вполне-таки равнодушной мысли, – пока внезапно не осознал, что она давно не звонит. Будто канула в воду. Ну и что из того?

Смутило, что меня это беспокоит.

В моем мобильнике оставались принятые номера. Отыскал ее, безымянный. Это было нетрудно. За последние две или три недели мне вообще никто не звонил. Кроме, конечно, жены. Я несколько дней размышлял. Взбалмошная девица. Как там мой скорпион?

И сам набрал ее номер.

Она тут же меня узнала, называя по имени. Собственно, имя было забито в ее телефоне, так что насчет узнавания – сентиментальная натяжка фантазии. Отвечала вяло, сонливо. Слова – как вареные без соли и специй. Я не знал, о чем говорить.

Она вдруг сказала, что заболела.

После некоторого уже более предметного разговора, посвященного кашлю, соплям, температуре и общей слабости, вырисовалась такая картина: несколько дней валяется в лежку. Живет одна. Родители далеко. Друзья звонили, но приехать не могут… Избытком человеколюбия вообще-то я никогда не страдал. А тут вдруг нахлынуло, врезало жгучей волною. Не пойму, что на меня нашло. Схватил ручку, записал ее адрес. По дороге позвонила жена со всегдашним «Ты где?» – «Еду к клиенту»…

Серая пятиэтажка на чужой для меня окраине города. Однокомнатная квартирка с дешевенькой дверью.

Она улыбнулась, впустила меня. Поверх пижамы – махровый халат. Тут же вернулась в постель, закуталась в одеяло, только нос остался торчать. Глаза блестели стеклом лихорадки. На тумбочке – градусник, чашка, фольга от таблеток. Две-три печенюшки. Заварка кончилась. В холодильнике – шаром покати.

Я сказал, мигом сгоняю. Пошел, побежал, разыскал аптеку и магазин. Купил, что она просила, но еще больше того, что сам считал нужным. Возвратился с двумя пакетами. Она смутилась: зачем столько всего? Я дал аспирин, заставил пить минералку, а сам встал к плите. Пока варился бульон, я перемыл скопившуюся посуду, вытер с мебели пыль, облизал влажной тряпкой пол, устроил проветривание. Она следила за мной взглядом отсутствующим – и неотрывным. Я поймал себя на кощунстве, что без макияжа она, пожалуй, красива.

Слегка ожила. Села в постели, попила бульону. Померили температуру – вроде как та начинала спадать. Я примостился рядом на стуле. От нее густо пахло жаром болезни, наверное, даже по́том, но этот запах не показался мне неприятным.

Разговорилась. Да, живет здесь одна. Квартира? Нет, не ее – снимает. Дорого? Да, но на крышу над головой, с грехом пополам, зарабатывает. Где работает? В салоне красоты. Я сыронизировал:

– Кем же? Красавицей?

– Да. – Она вдруг удивительно рассмеялась.

Ее смех меня поразил: глаза налились слезами, зарозовели, она затряслась, казалось, вот-вот разрыдается, – но выражение глаз искрило лукавым весельем, будто грусть – понарошку, а на самом деле все чрезвычайно смешно.

– Что ж у тебя пустой холодильник? Ты что, совсем не питаешься?

– Мы, красавицы, кушаем радугу и какаем бабочками.

Тут уж и я рассмеялся. Долго не мог успокоиться. Мы смеялись друг другу, над ситуацией сообща, над собой по отдельности. Мы были вместе. Между нами зияла пропасть.

Мне вдруг подумалось, что угрюмая озабоченность – всего лишь занудство. Возможно, полезное с практической точки зрения, но не единственно правильное. Есть и другое отношение к жизни – не принимать ничего всерьез. И кто его знает, какое более жизнестойко. Потому что если задуматься, как она здесь лежит, одна, в съемной квартире, обливаясь по́том болезни, и не на кого ей понадеяться, опереться – в сердце впивалось смертное жало безнадежной тоски.

А вот мой скорпион, по всем признакам, чувствовал себя превосходно.

Тот случай был в конце ноября. Она пошла на поправку. Я звонил регулярно, предлагал свою помощь, порывался приехать. Она всякий раз говорила «спасибо», все более вежливо и формально: я и так для нее много сделал, дальше она – сама.

Выпал снег. Все сделалось черно-белым и помертвело. Настоящие морозы еще не нагрянули, только пугали. Ночью прижмет, скует лужи, посеребрит газоны и тротуары, а к обеду раскиснет в слякотную, хлюпкую городскую зябь.

Почему-то мне стало грустно. Не так, как всегда в декабре, когда ночи растут, дни скукоживаются, и календарь ползет к нижней точке природного цикла. К обыденной меланхолии начала зимы в моей грусти присоединилась совершенно отдельная, почти неприметная, пронзительно щемящая нотка.

В конце декабря я еще позвонил. Поздравил с наступающим Новым годом. Она поблагодарила. Слегка поболтали – о скорпионе, а, в общем-то, ни о чем. На этом, собственно, всё. Я понял, что больше никогда ее не увижу.

А впрочем, и к лучшему.

Или мне пригрезилось что-то еще?

Жизнь сложилась. Достаток. Комфорт. Бытовая стабильность. Регулярная вялость законной интимности. Бессознательная привычка ходить одним и тем же маршрутом. Осознанное нежелание что-либо менять.

Почему же так скребло на душе?

Я прислушивался к своему состоянию. Пытался анализировать. Смутные чувства. Вроде, все ничего, и все же – не так. Какой-то самообман. И однажды я понял: за спокойствие и надежность обывательского благополучия нам приходится расплачиваться прижизненной смертью любви.

Проститутки. Всякая женщина – проститутка. Я давно это раскусил. Ну а мужчина? Приличный семьянин, живущий с нелюбимой женой? Продолжать эту гнусность, лишь бы только не разводиться, продать душу за комфорт и стабильность – разве это не проституция?

Что есть проституция? Торговля самым важным, что в тебе есть. Можно не называть. Сердце чувствует самое важное без всяких названий. Если то, чем ты занимаешься, рождает в душе тошнотворный протест, значит, ты занимаешься проституцией. У многих, правда, со временем тошнота усмиряется. Стать профессионалом – это усмирить естественные позывы. В некотором смысле превратиться в человека искусства. Обуздать, преодолеть свое «я». Дело привычки.

Я так и не смог.

Тот звонок. Мы бросились к телефону, а трубка досталась мне. Тревога в глазах. Она меня явно обманывает. Опять. То же самое. Когда это прекратится? Да никогда! Разве только со старостью. Честнее было бы развестись. Вот только Малыш. И неразменная наша «двушка».

В конце зимы, помню, предложил жене не таясь завести любовника. Она как раз улетала на очередную корпоративную отлучку от дома. Я – не против, все понимаю и чистосердечно желаю, чтобы она оставалась живым человеком. Нет, в самом деле: всякая жизнь существует в развитии. Застывшая позиция – позиция мертвая. Конечная истина – смерть. И если мы требуем от человека некоего постоянства, пожизненной неизменности – не значит ли это, что мы хотим его умертвить?

Оскорбилась. Обвинила в коварстве. Устроила сцену. В завершение истерики подвергла ласковому насилию. О господи! – как нет в целом мире двух абсолютно одинаковых особей, так нет и двоих, способных до конца друг друга понять. Нет, кое-что мне стало понятно: для нее я – домашний мужчина, к которому она имеет законную возможность всегда возвратиться. Скажем прямо – мужчина черного дня.

И еще я понял парадоксальную вещь: проститутке платят не за то, чтобы провести с нею ночь, а за то, чтобы никогда ее больше не видеть.

Из насилия надо мной она извлекала эффект физиопроцедуры. Ей это по-прежнему помогало: после секса как шелковая, а если долго отлынивать – сущая ведьма. Что ж это получается: я вынужден до скончания дней регулярно ее ублажать? Когда же я, наконец, освобожусь от ее деспотизма? Неужели нас разлучит только смерть? Если это так, то скорей бы. На кой черт мне долгая жизнь? Жена все равно не отпустит, а оставаться при ней – это день за днем ощущать свое поражение.

Да, я все еще мог, но уже не хотел. Конкретно ее. Да, у нее короче молодость, зато у меня – жизнь. В балансе мы квиты. Да, она права: мужчине от женщины нужно «только одно». Но совсем не то, что подразумевают примитивные самки.

Мне никогда не была нужна женщина как таковая, пусть даже самая холеная, зажигательная и раскрепощенная, с которой я бы предавался порнографической акробатике, и которую бы демонстрировал в качестве престижного атрибута. Мне никогда не была нужна функциональная кукла. Мне никогда не была нужна условная плоть.

Мне была нужна женщина, в которой поселилось мое сердце.

Потому что путь к этой женщине – это путь к самому себе.