Текст книги "Записки репортера"

– Шахтеры привели к власти Ельцина и всю его команду. Но шахтеры им забыты… Угольная промышленность уничтожена. Государство выбило своих производителей с зарубежных рынков. У нас снизили добычу на 40 миллионов тонн, а Китай увеличил на 200 миллионов. А кто получил выгоду – так это директорский корпус! Ельцин позволил им торговать и лично наживаться. В городе нет ни одного предприятия, где хозяин – коллектив. А ведь именно такая задача была у революции!

Да… Германия после войны за пять лет встала из руин, а мы с 85-го на месте топчемся. И все хуже. Я ж вижу, у меня город…

Похороны шахты

Анатолий Мальцев – директор закрывающейся шахты им. Шевякова.

Что он может думать о революции? Да ничего хорошего. Из-за шахтеров Советский Союз развалился, и Мальцеву пришлось фактически бежать из иностранного Казахстана, где он добывал для обороны уран. Он когда тут начал работать, так еще думали революционеров выкопать, достать из-под земли и похоронить по-человечески. Даже посчитали, во что это встанет: 5 тысяч долларов на брата…

А вся та авария, считает Мальцев, от революции и случилась, больше не от чего:

– Они перестали думать, как работать, и осталось желание что-то требовать, ну и дисциплина упала…

– Ага, империя рухнула по причине ослабления дисциплины. Ладно!

Он думает.

– Да… Мне иногда кажется, не зря шахту закрыли, не зря… Это было – как месть. И от страха. И чтоб другим неповадно было.

– Так это что же, карательная операция?

– Карательная операция? Похоже…

Шахта уничтожена. Ее, если можно так выразиться, сровняли с землей. Пусто, голо, мертво. Тут и там перевернутые ржавые вагонетки, в какие обычно грузят уголь под землей. А одна такая – ее-то достали из-под земли, это дешево, дешевле, чем людей доставать, – стоит на сопке, на братской могиле. Это как бы надгробная плита. На ней такие слова: «Вы недодали – мы додадим!» И подпись разборчиво: «Шахтеры Кузбасса».

Додадут? Нет – поздно… Революция кончилась.

Поезд ушел.

Weekend на Колыме

Кооператор Цветков вырос до начальника Колымы и был застрелен в Москве

При Советской власти Валентин Цветков был простым колымским капиталистом. КГБ СССР хотел дать ему от 8 до 15 лет с конфискацией – за бизнес. Старый «КоммерсантЪ» против этого возражал на своих страницах в 1990 году. Как раньше говорилось, «газета выступила – что сделано?». КГБ не удалось одолеть капиталиста Цветкова. Комитет от него отстал. Тогда еще на память о сотрудничестве кооператор подарил автору этих (и тех) строк магаданский сувенир из моржовой интимной кости с художественной гравировкой по бокам.

После жизнь несколько изменилась, и Цветков стал губернатором по месту жительства.

Каково это – из без пяти минут уголовника сделаться губернатором? Я слетал к нему, посмотрел, как он там живет, что делает.

А потом он прилетел в Москву и его застрелили. Средь бела дня, на Новом Арбате…

Я его спрашивал – не боится ли он? Многим ведь насолил… Рыбной мафии, водочной, золотой. Нет, отвечал он, не боится. Убьют – так тому и быть. Зато, пока жив, делает что хочет. Дышит полной грудью.

Ну что, вполне взрослые игры…

Все бросить и уехать

Колыма, Север. Мрачное низкое небо, мысль о вечной мерзлоте под ногами, металлический блеск зубов, голубенькие старомодные наколки на запястьях, трепетное ожидание первого весеннего месяца – июля. После – лето с жарой аж в 14 градусов! Ностальгические воспоминания про бешеные зарплаты, которые прогуливались в дни сладкой отпускной жизни на материке. В Магадане 100 тыщ жителей, город считается огромным и иначе как столицей не называется. А всего населения в области, после того как Чукотка отделилась, – 250 тыщ.

Зачем все это нужно? А не бросить ли эту холодную неуютную землю и уехать в теплые обустроенные края? Устроиться где-то по-людски или провести остаток жизни в попытках облагородить холодную косную жизнь? Азарта прибавляет то, что попытки запросто могут оказаться бесплодными.

Стоп, вы про что здесь – про Колыму в частности или про Россию вообще?

Непонятно? А посмотрите на карту русского Севера и ужаснитесь лично. Собственно Север на этой особенной карте закрашен зеленым, там выше есть еще синее – это и вовсе Арктика. Синего и зеленого набирается 2/3 российской земли! Что сюда входит? Понятно, вся северная окраина русской Европы: Беломорское и Северно-Ледовитое побережья и острова. А еще – почти вся русская Азия. Там, в нашей Азии, Севером не занята только тонкая полосочка земли вдоль китайской границы… Страшно смотреть на эту бедную сиротскую полоску. От нас зачем-то скрывали этот обидный факт. И мы тут, в центре, наивно полагали, что за Уралом – богатая и обильная земля. Но там – главным образом дикая тундра, страшный холод, вечная мерзлота и никаких железных дорог. А только редкие островки цивилизации, скромные бараки поселков. Эти редкие огоньки видны из самолетного окна – среди бескрайних черных пустынь, видных в безоблачную погоду.

Таким образом в свете вышесказанного выходит, что, например, Кубань или даже Рязань – это для России экзотика и редкость, а уж никак не норма. А норма у нас – тундра, тайга, вечная мерзлота и белое безмолвие.

– А ну-ка угадай, какой самый большой северный народ? – предложил мне загадку Цветков. – Нет же, не чукчи, а вот кто: русские, получается! Поди поспорь.

А насчет бросить и уехать – даже решение такое было официально принято. Москва сказала – все, хватит, будем вахтовым методом Север развивать. Вахтовики – было сказано – будут прилетать-улетать, а людям, объявили, жить там незачем.

На Колыме был поставлен крест. Каждый третий все бросил (или продал за бесценок) и улетел на материк. Еще пару-тройку лет назад Колыма была вторая после Чечни – по скорости бегства людей.

Тогдашний начальник Колымы Михайлов начал сворачивать жизнь на вверенной ему территории. За ненадобностью все распродавалось по дешевке – квартиры, электросети, рыболовный флот и порт, телефонная сеть. А что не купили, то остановилось, разворовалось и само пришло в упадок – как, например, ликеро-водочный завод, некогда главный бюджетный бастион.

Это смутно напоминает игры на фондовых биржах. Кто знает, не было ли это все игрой: объявить о закрытии Колымы, после скупить все по дешевке – а после закрытие аннулировать…

Цветков, будучи в то время крупнейшим колымским предпринимателем, приходил на всякие собрания и громко ругал там Михайлова. Ему жалко было бросать Колыму. Он ее полюбил в пятилетнем возрасте, когда его туда привезли родители. Они потом вернулись на материк, а он сам остался и кончил школу. Потом ездил учиться на инженера в райское Запорожье, которое в виде мечты снится колымским пенсионерам, и вернулся добровольно.

Наша родина – Колыма

Зачем Цветков вернулся на Колыму? Зачем вообще жить на Севере?

Есть ведь теория, что на холоде невозможна цивилизованная жизнь, потому что холод парализует мозги. (Швеция, например, северней нас, но там Гольфстрим и тепло.)

Цветкову смешно про это слушать:

– Наоборот, с Севера цивилизация начиналась! Север стимулирует изобретать шубу, топор, разводить огонь, думать! А в Африке – что? Она теплая и отсталая. Только экстремальные условия заставляют делать великие дела…

Он увлекается, это одна из любимых тем:

– Северяне – это такая каста, это авантюристы, люди рисковые. Генофонд создался такой, свобода… Такие Америку создавали. Тут собирались люди, способные на поступок, да хоть, например, уехать с материка… Экстремальные условия, тут легко пропасть без помощи, ясно, потому тут всегда помогут. Лагеря? Сюда же отправляли самых отпетых, самых выдающихся, самых сильных. Многие после освобождения оставались на Колыме. Там шел натуральный естественный отбор, про который нам рассказывали в школе. Кто помер, кто сбежал, а которые остались, так гвозди бы делать из этих людей, как говорил поэт. Тут волей-неволей (удачный калабмур!) был создан могучий интеллектуальный потенциал. А колымская спайка – это навсегда.

– Это как фронтовое братство?

– Да, это сравнимо.

Тихий бескровный фронт, легендарное колымское, почти фронтовое братство. Да и про настоящий ведь фронт помнятся больше не моменты нажатия гашетки, а как последний сухарь делили вполне мирным образом.

Те, кому не на что было уезжать и некуда и кому пресной и бессмысленной казалась жизнь на теплом изнеженном материке, и выбрали Цветкова губернатором. Он выиграл эти выборы под страшным для слабонервного материкового жителя и леденящим кровь лозунгом: «Наша родина – Колыма!» Ну что, ужасно образно. Нам не понять – так это и не для нас.

Свой парень

Московскому аппаратчику Михайлову тогда, конечно, ничего не светило. Начать с того, что Цветков – сын колымского шофера; согласитесь, звучит очень и очень сильно.

– Я сегодня не могу сказать, что хочу, – а привык быть свободным человеком. Я сам себя лишил свободы! – жалуется он на необходимость соблюдать политический этикет. А мысль про добровольное лишение себя свободы – типично колымская.

Губернатор Цветков – страшно прямой и буквальный человек. Когда он, например, говорит, что идет в баню, то там он именно парится, плещется в бассейне и пьет чай. А там водка или еще какие удовольствия – нет. Сказал же, в баню. А если б еще что, то он бы так и сказал.

Он был такой же, как все колымские пролетарии! Без лоска, скорее даже несколько неотесанный. С вставными зубами, как у всех местных; ну, материал у него поприличней, в представительских целях. Ну и еще разве только с образованием. И такое еще отличие: он богат! И это на выборах его украшало. Откуда деньги – все знали: Колыма маленькая, люди на виду. Все помнили Цветкова еще красным директором, который брал все знамена за соцсоревнование, а потом – кооперативщиком – и деньги за капсоревнование.

На Колыме российские процессы идут, конечно, с легким отставанием. Там, например, всерьез еще хвалят Цветкова в таких терминах, что «люди ему поверили» и пошли за ним, он раньше всех приходит на работу и уходит после всех, не боится брать на себя ответственность, он без выходных и не щадя себя, и мыслит нестандартно! Ну уж ладно, давайте и мы пару слов про эту нестандартность:

– Я декларации о доходах сдаю с 91-го года. Я сам туда пришел, я знал, чем кончится. Надо мной смеялись, а я говорил – смотрите, каждый рубль посчитают! У меня все бумажки хранятся… Когда нас начали декларациями пугать, была моя очередь смеяться: я этого много лет ждал!

Мое отличие от многих других в политике, что я могу открыто тратить деньги. Я могу доказать, что заработал их честно в бизнесе. А то ведь у людей деньги, но они не могут объяснить откуда.

А после бизнеса – он ведь в политике с 93-года, был в Совете федерации председателем комитета (по делам народов Севера)? Там же бизнес запрещен? Зато оборот денег на фондовых рынках разрешен. На акциях МММ он, например, получил 25 номиналов, вытащив оттуда деньги за две недели до краха. Ну что тут сказать – это бизнес…

Когда перед выборами кандидатов показывали в прямом эфире на местных телевидениях, Цветков, конечно, смотрелся выигрышно против обыкновенных серьезных политиков. Он как будто слегка неуклюжий и даже неотесанный, он огромный, под два метра, усатый, с широкой могучей шеей. Он похож на матерого могучего моржа, которому как бы и не с кем всерьез сражаться. Еще у него на столе стоит игрушечный бульдозер, уместно придуманный местными имиджмейкерами; тоже неплохой образ для суровых пролетариев.

Ну и потом, при советской власти сражаться с КГБ, да еще в самом энкавэдэшном месте СССР – на Колыме! Некоторые женщины Колымы признавались мне, что это было самым сильным переживанием в их жизни, – если иметь в виду чувства, вызываемые мужчинами.

И вот колымские работяги с золотыми зубами несколько для себя неожиданно пришли к удивительной мысли, что не только кухарка может управлять государством, но «и коммерсант может быть губернатором!».

– А не бывает классового злобного чувства? Они пролетарии, а губернатор – богач и капиталист?

– А чем я отличаюсь от нормального человека? Ем я меньше, чем они, не курю, не пью. Ну ладно, одеваюсь лучше – так должность обязывает. Они больше пропивают в свое удовольствие, чем я на костюмы трачу…

– Минуточку! А машина, яхта?

– Машины нет – зачем она нужна? На казенных езжу. Яхта? Ну тогда надо и ледокол к ней покупать – а я его точно не осилю…

Не знаю, как массовый колымский избиратель принял непьющего губернатора. И отчего ж он правда не пьет?

– А жалко расходовать интеллектуальный ресурс и время. Серьезно выпить – это ж отнимает два-три дня (с опохмелкой и последующей потерей темпа), а мне каждая минута дорога.

Ну разве что с такой оговоркой среднестатистический колымчанин, который, даже будучи младенцем или бабушкой, за год выпивает 22 литра водки (против 16 в среднем по стране), мог смириться с непьющим родным отцом Колымы… Мне кажется, что эти шесть лишних литров легко выпиваются в мае, когда кругом сугробы, и еще в июне, когда со дня на день должно начаться таяние снегов… Еще удобно напиваться осенью, в августе, когда обрушивается зима и неизвестно, проведут ли ледоколы пароходы с мазутом для котельных.

Ни одного отстающего рядом

Цветков встречал первую свою губернаторскую зиму в конце 1996 года.

Тогда еще, кстати, денег не было на зарплату, потому что жизнь почти остановилась. Ликеро-водочный стоял. Люди пили осетинскую самодельную водку, иногда умирали от нее, а водочная выручка уезжала на Кавказ. «Магаданрыбпром», распроданный как бы за ненадобностью, куда-то девал и рыбу (говорят, в Японию), и вырученные за нее деньги. Две приписанные к Магадану плавбазы сгорели в чужих портах, а одна – «Феликс Кон» – внезапно утонула дома, в Нагаевской бухте. Все грешили на рыбную мафию, которая так борется за свои права. Знаменитое колымское золото старатели государству, конечно, сдали, но бумажных денег на зарплату оно не прислало. Да и витрины большинства магазинов были заколочены. По городу ходили демонстрации протеста и требовали крови.

В общем, Колыма закрывалась, как и было ранее запланировано.

А потом, разумеется, good guys под командой Цветкова победили.

Рассказ местного бизнесмена:

– Мы тут две конкурирующие группы, ну типа банковской войны у вас там. У нас одни производят на месте, другие норовят все завозить. Кого власть поддержит, та сторона и победит.

Власти, разумеется, удобней своих поддержать! Рычагов много можно найти…

И вот уже с января 1998-го рекой льется родная колымская водка – восстановлен ликеро-водочный; у Магадана есть теперь свои квоты на вылов, – а раньше она вся ведь принадлежала Москве. А завод по изготовлению золотых слитков из местного сырья – аффинажный – уже построен. Оно, когда все свое, как-то спокойней жить.

(От завода не было б никакой пользы без нового счастливо пролоббированного «Закона о драгметаллах», который дает золотоискателям некоторую свободу обращения со своим продуктом. Заслугу законотворчества благодарная Колыма полностью приписывает родному губернатору – это просто типичный случай любви.)

Про Цветкова в связи с золотом, кстати, очень интересное письмо Черномырдину отправил в 1997 году министр внутренних дел Куликов. Оно публиковалось в газетах. Так вот Цветков – говорилось в письме – «легализовал канал хищнического разграбления государственных золотовалютных ресурсов на территории Магаданской области». Тем, что «разрешил Фонддрагмету (это как бы местный Гохран. – И.С.) анонимно скупать золото у анонимных лиц». Письмо прочувствованное и, конечно, вызывающее тень воспоминаний про Магаданский КГБ 90-го года… Правда, дело ограничилось проверкой, которую по этому письму произвела Пробирная палата. «Недостачи и присвоения золота» она не нашла.

Комиссия уехала. А местная милиция пошла в этот Фонддрагмет и арестовала там 170 килограммов золота. Она продолжает обвинять Цветкова в нарушениях – даже после того как золото выпустила из-под ареста и вернула на место.

В общем, передовой специалист добровольно возглавил отстающий участок и вывел его в передовые – помните, был такой модный сюжет?

Ну вот и на Колыме сейчас приблизительно то же.

Цветков мне растолковывает вкратце свою концепцию:

– Магадан перестает быть сырьевым придатком! Обойдемся без дотаций, сами денег заработаем, полностью себя прокормим. Золото, рыба – полно же ресурсов. А что развивать вахтовым методом, что стационарно – мы тут сами разберемся. И колымчанам эти идеи понятны. Не надо, говорят, нам подачек, пусть лучше нам наши вклады в сберкассе восстановят.

Когда я колымчанам рассказывал, какую волю взяли в Америке штаты, у них загорались глаза…

И они начинали страшно жалеть, что отпустили Чукотку, где победил сепаратизм. Чукчи – это образ национальных республик, отделившихся от России… И вот Колымский край, который всегда гордо назывался землей двух океанов, стал землей одного океана: Северный Ледовитый чукчи как бы приватизирвали, забрали с собой в рамках самоопределения вплоть до отделения.

Ну вот, после революционных преобразований, когда наши победили, сразу вроде кончилась рецессия. Не то что киоски, а даже простые магазины после евроремонта торгуют богатой «нарезкой». Квартиры подорожали: трехкомнатная стоила 18 миллионов в дни обвала и паники, когда люди бежали с Колымы, а после опять 18 – но тысяч долларов.

Легендарный ресторан «Магадан», правда, не пережил трудных времен и пока что вычеркнут из списка злачных мест, зато «Зеленый крокодил» и «Red bar» работают. А в новом клубе «Империал» открыли казино. Даже в будние вечера в новом заведении гуляют. Девушки садятся парами за стол, берут по салатику и бутылку сладкого винца, их можно приглашать плясать и вообще, – вот она, умилительная классика советских ресторанов, навсегда покинувшая Москву!

Когда кабацкая певичка заводит шлягер про «Ветер с севера», в «Империале» пляшут так, что водочный графин на столе подпрыгивает… Дальше был с неменьшим восторгом встреченный «Мальчик хочет в Тамбов» – а в нем правда ведь тепло, не надо ждать до июля, чтоб настала весна.

Чекисты на Севере: мало не покажется

Глупо приехать на Колыму и не зайти в НКВД—МГБ—КГБ—АФБ—ФСК—ФСБ. (Специально, что ли, чекисты так следы запутывают?)

Кто-то из них пытался Цветкову дать те самые от восьми до пятнадцати. Ну конкретных исполнителей не найти, они уж на материке. Но курировал то дело Вадим Власенко – первый замначальника ФСБ по Магаданской области, в чем он чистосердечно и признался. И вот ведь, пожалуйста, жив-здоров, вид бодрый, никаких, например, репрессий.

Совесть его спокойна:

– Мы ж работаем не по наитию, а в рамках действующего законодательства. И дело ж не мы тогда возбудили, а прокуратура, ну и нам пришлось… А теперь вот новый УК – мы по нему работаем.

– Вы ж его тогда разорили!

– Не было такого. Ущерб мы ему нанесли, конечно, – изъяли тогда три аккумулятора и разбили, чтоб провести экспертизу. Но деньги за эти три прибора – 50 рублей, что ли, – мы ему честно вернули…

– А сейчас с золотом – это вы опять?

– Что вы! Это не мы уголовное дело возбудили, это МВД. А мы ситуацию изучили, нету там никакого криминала! Да и Москва там проверяла – все в порядке.

Власенко настроен благодушно. Срок он свой на Колыме отбыл, даже год лишний переслужил. Он, кстати, добровольно попросился на Колыму: выслуги не хватало, а тут как-никак год за два у них. Полковник уж собирается на материк, у него квартира куплена в Тамбове; там, ему сказали, очень здоровый климат для пенсионеров.

Спрашиваю его:

– А что рыбная мафия, про которую тут столько разговоров? Есть она?

– Мы чувствуем, что с рыбой тут неблагополучно. В ближайшие год-два поставим там работу.

«А Тамбов как же?» – думаю я и спрашиваю:

– Сейчас, значит, нельзя работу поставить?

– Так мы не можем контролировать нейтральные воды! Судно идет в японский порт заправляться, совершенно легально, и там, к примеру, продает рыбу. За наличные. А мы-то сидим тут, на берегу.

Но выход есть:

– Надо внедрить своих людей в экипажи, чтоб они там все разведали.

– Ну?

– Но у нас такое вознаграждение за эту разведку, что его стыдно предложить.

– Сколько?

– Разумеется, я вам не могу сказать. Но очень маленькое.

– В ресторан хватит сходить?

– Ну, смотря в какой. И одному. И еще смотря какую еду брать. Без выпивки.

Да… Видите, есть у нас проблемы с финансированием бюджетной сферы.

– А в целом что с оргпреступностью?

– У нас тут с десяток преступных группировок – золото, машины, рэкет. Это не считая, разумеется, ингушей, которые везут золото на материк.

Полковник, как и многие на Колыме, гордится высоким образовательным уровнем местных жителей:

– Многие наши бандиты – с высшим образованием!

Поздравляю…

Вспоминаем прошлое.

– Я 30 лет в органах и до сих пор не понял – откуда у людей перед нами страх? – искренне удивляется колымский чекист.

– Да ну?

– Ну были, конечно, перегибы! Испанец, помню, был один, сын республиканцев, работал пастухом. Так его осудили как испанского шпиона – он был уличен в том, что пересчитывал вверенную ему скотину.

Разумеется, его после реабилитовали.

Да мы тут вообще за год 1556 человек реабилитировали! Из пересмотренных 1660 дел…

Колымские чекисты отмечали свой юбилей: в 1938-м было учреждено МГБ СССР на Дальнем Севере.

– Просто так праздновать дорого, так что мы это совместили с региональным совещанием, для экономии. В театре собрались – ну, где Жженов играл, – рассказывает Власенко.

Я им как-то не посочувствовал, что денег у них на банкет нету: а то привыкли они пользоваться дармовой рабсилой по лагерям…

Странная планета

В 1928-м на месте теперешнего Магадана была культбаза для эвенов – их тут приобщали к письменности и передовому строю. А в 1932-м сюда пришел первый пароход зэков. Ими набили трюм, а в каютах приплыли чекисты. Они потом всю Колыму застроили лагерями и назвали это все так: трест «Дальстрой».

На берегу бухты остался Шанхай – избушки самостроя. Сюда с пароходов сгружали груз и людей, они тут и селились: наверно, им страшно было уходить далеко от этого окна в цивилизованный мир.

Кроме зэков, сюда ехали по своей воле комсомольцы – с 38-го по 56-й было три призыва.

В 39-м впервые из Магадана до Москвы долетел аэроплан; перелет занял десять дней. А если пароходом до Владивостока, а оттуда на поезде – то на то бы и вышло. Интересно, что в конце 50-х то же расстояние Ил-12 преодолевал всего-то за двое суток, делая по пути 11 промежуточных посадок.

Тут собраны были лучшие люди страны – с гордостью рассказывают колымчане. Королев тут был, Жженов.

– Когда не было денег на зарплату, так объявляли концерт Вадима Козина – и сразу аншлаг и деньги на получку!

Великий певец тут остался после лагеря, ходил в свитере, из окна своей хрущевки в Школьном переулке ругал Советскую власть и заодно прохожих. К нему ехали на поклон звезды, поднимались на четвертый этаж без лифта и с трепетом давили кнопку звонка. Принимал же маэстро не всех; Бориса Штоколова, например, пустил, а Валентину Толкунову – нет, и Колыма отсюда выводила рейтинг мастеров.

– Высоцкий три дня тут пробыл и после всю жизнь по Колыме тосковал; а песен-то сколько!

А Елене Образцовой тут дали почетное звание – заммэра и замгубернатора, и удостоверения!

В дополнение к книжкам Солженицына, Гинзбург и Шаламова тут полно устных историй про умирающих княгинь, доярок с пятью языками, шоферов с двумя дипломами. «А вот тут в совхозе сидел зэк, который написал “Наследника из Калькутты”». Ну или истории наподобие: «А вот у нас в Омсукчане такой был малинник роскошный! А как узнали, что там зэков закапывали, ну и перестали малину сбирать», – типичный рассказ. Или так: «Пошли на рыбалку, а там берег размыло и костей, костей человеческих сколько вышло!» «А еще была главврач, красавица! Так про нее все знали в Омсукчане, что она зэков себе, которые приглянутся, на ночь брала. А кто отказывался, тех приказывала расстрелять».

В краеведческом музее тут выставлены тачки и колючая проволока, и даже одна вышка. Бывшим узникам (слово-то какое бухенвальдское) на это было больно смотреть, они предлагали экспонаты заменить муляжами – но их не послушали. А еще можно проехаться в Бутыгычаг, это 300 километров по Колымской трассе: там настоящий законсервированный лагерь – такими нас пугали в перестройку.

Колымчане страшно обижаются, когда им про лагерные дела да про климат:

– Да что ж у нас, больше нет ничего интересного, что ли! Мы так же, как все, живем…

Но тут ничего не поделаешь – Магадан невозможно считать простым обыкновенным городом. Да, там и детсады, и рыбалка, и пивные, и поэты – но это все во-вторых. Точно так же как при слове «Бухенвальд» Гете, который там частенько бывал, вспомнится только во-вторых. А во-первых будет другое…

Я сравнил чувства, которые у меня от немецких концлагерей, с родными колымскими; у нас получается больней и безысходней. Когда свои бьют в спину, это всегда тоскливей, чем неприятности от заведомого супостата в честном бою. Наша лагерная пыль – в которую стирали людей – едче и ядовитей для глаз.

Давно уж мне показалась справедливой мысль дать всем членам компартии по 25 лет лагерей, чтоб как-то очистить их совесть. Ну ладно, можно ж и условно, с отбытием наказания по месту работы, с отчислением 20 процентов из зарплаты – да хоть на детдома. Я делился этой мыслью с колымскими коммунистами, так они обижались. Что за народ!

А у вольных тут всегда были хорошие заработки: например, супруги Бойко в 43-м купили на свои колымские сбережения танк и на нем отправились на фронт. Всего же на своих танках уехали на войну 60 местных. Разумеется, с любовью, с ностальгической тоской местные и теперь вспоминают свои легендарные телеграммы с материка – «Срочно высылай 500». И всем ведь слали. Отпускных давали 1500! Отпуск два месяца!

Но местные с неменьшим трепетом вспоминают, как жили в бывших лагерных бараках по комсомольским путевкам и пели под гитару, а также другими доступными способами выражали презрение к вещизму.

Магадан, как раньше говорилось, неудержимо тянулся ввысь. После бараков и избушек самостроя там пленные японцы заставили проспект Ленина добротными желтыми домами в четыре этажа; их по сей день красят в желтое. Щегольские каменные балкончики старых магаданских домов часто не имеют дверей – кому там придет в голову торчать на балконе? Далее была, разумеется, очередь хрущевок. Потом пошла «ленинградская серия» – это не простые хрущевки, а с эркером и высоким потолком. А новые панельные девятиэтажки – это уже элитное жилье.

Шестьсот реабилитированных политических остались жить в Магадане. Они встречаются с беспартийной молодежью и рассказывают ей про зверства славного прошлого.

– Да ну, какой ужас! Мы в первую очередь думаем про энтузиазм и первые комсомольские палатки! Нигде нет людей благороднее и чище, чем на Севере, так и запишите! – всерьез говорили мне колымчане. И ведь это очень симпатично, когда так любят соседей – и себя.

Кстати, о палатках. Колымские врачи мне рассказали про «синдром палатки». Если мужчину пытаются спасти и вроде есть надежда, но вдруг у него случается эрекция (простыня встает палаткой) – все бесполезно: минут через пять точно помрет. А сколько ж тут померло, и считать страшно.

Тут бывает экзотика в виде бивня мамонта. Своим продают по 150 рублей за кило. А так полутораметовый бивень в 60 кило вам тут будут впаривать за 2500 долларов – я сам для порядка приценялся.

Мамонт, допустим, вымер, но лосей и медведей и уток с гусями хватает: охота тут доступна любому, сверхзатрат не надо. Бери ружье и иди себе стреляй.

Со здешней температурой – тут замечательные условия для моржей! Моржовая мужская кость – хороший символ здешних мест, суровых и для нежных чувств неподходящих. Тут нужна особенная нечеловеческая твердость, чтоб предаться любви, на таком-то холоде. Но природа выручила, снабдила влюбленного моржа интимной костью. Эта тяжелая натруженная кость идет на резьбу в народных промыслах.

Впрочем, резчик кости Виктор Евстигнеев об этой кости, которую его коллеги на своем профессиональном жаргоне называют смешным словом «пенис», отзывается пренебрежительно:

– Нешто это кость? Так, второй сорт. Мамонтовый-то бивень потверже!

Ну, Витя, это ж смотря с чем сравнивать.

И других тут полно моржей. Секцию моржевания возглавляет Геннадий Белобородов. Он, кстати, в здешнем морге работает, судмедэкспертом. Вот защитился – по адаптации человека в условиях Севера. Материала же полно кругом: удачные случаи адаптации он видит на досуге в проруби, а неудачные ему надоели на работе.

Ступая по улицам Магадана, с дикой силой чувствуешь, что жизнь удалась, вдыхаешь счастье полной грудью. Это счастье оттого, что ты вольный (эти лагерные книжки въелись в нас, и мы жили ведь внутри колючей проволоки). И высшая степень счастья – спокойно планировать свой вылет с Колымы, например, на послезавтра. Люди, которые не летают на Колыму и не возвращаются с нее, просто обкрадывают себя и даже об этом не подозревают…

«Еще обетованнее, еще обжитее станет эта земля», – сообщала изданная при советской власти книжка про Колыму.

В изданной там книжке я прочитал поучительную историю про найденного где-то в здешней вечной мерзлоте мамонтенка Диму. Так вот его вскрытие показало, что раньше климат на Колыме был еще хуже. А теперь улучшился. Вот видите! Жизнь стала лучше. Жизнь стала веселее…