Текст книги "Записки репортера"

Гваделупа держит марку

Обыкновенно Карибы используются для того, чтоб сходить на них с серьезной лодки для прогулки, как-то разнообразить режим плавания и привнести в него побольше смысла за те же деньги. Однако же острова имеют и самоценность! На ту же, к примеру, Гваделупу можно прилететь и просто пожить на ней недельку. Главная особенность этого острова такая: он южный и экзотический, он населен креолами – но при этом, являясь частью Франции, принадлежит цивилизованному миру. По улицам гваделупских городков можно безмятежно прогуливаться, в островных ресторанах – смело принимать пищу, а в любом отеле доступна такая нерусская роскошь, как питье воды из-под крана; выпил – и тебе ничего не будет: ведь там ровно те же санитарные стандарты, что и в центре Парижа. Какая-нибудь близлежащая Доминиканская Республика может завлечь дешевизной богатого сервиса – с тем, правда, отличием, что высовывать нос за ограду отеля там вам никто не посоветует…

Первое впечатление от Гваделупы – из тех, что хоть сколько-нибудь запомнились, – такое: черновато-серая, цвета мухи, но побольше размером, колибри, вентилируя крыльями, зависла над каким-то местным подобием барбариса и отсасывает из глубин цветка нектар. И это все – live, а не по ТВ. Птичка Божия не знает ни заботы ни труда. Приблизительно так же ведут себя и местные жители из числа людей: и кожа у них тоже темная, как у колибри, и точно так же они особо не перетруждаются, – только в нектар (имеется в виду тростниковый сахар) они в отличие от беспечных непьющих птичек добавляют рома. И еще льда – жара ж все-таки. Это что касается простецкого рома водочного цвета. Если говорить про коричневый ром – а его вам там будут наливать на каждом шагу, – так он темнел, исторически сложившись, вовсе не от хорошей жизни, но от дубовых бочек, в которых его везли в Европу, – более практичной тары в те времена просто не было. Теперь-то все больше в нейтральной нержавейке, так что напиток иногда даже приходится подкрашивать. Вообще путешественнику нелишне съездить на какой-то из местных ликеро-водочных заводов и там подегустировать напитки – ром и всякие от него производные. Какой-то из них может вам подойти идеально. Когда в ром добавляются вода, сахар, фрукты и т. д., он идет настолько легко и непринужденно, что время летит незаметно и ты понимаешь, откуда у тропических жителей такая благородная лень и такая невозмутимость… К рому – местная еда: пончики с рыбой, далее morue, типа нашей трески, и, само собой, лобстеры с лангустами. Последних вы себе можете готовить сами, купив на базаре – по 17 долларов за кило.

А что это, собственно, такое – Гваделупа? (Гусары, молчать!!!) Этимология слова такова. Во времена Колумба по всей Испании шла слава о знаменитом монастыре Св. Марии, что в городе Гваделупа. Отсюда и название этой земли. Само слово, если кому интересно, арабское: «Гвад эль абу», что в переводе означает «река любви». Арабы, они же владели Испанией, чтоб не соврать, до 1412 года.

Проницательный читатель задаст вопрос: а как же эта земля попала к французам? Тут же вроде испанцы сперва были? Говорят, дело было так: испанское богатство, как это часто бывало в старые времена, перешло в руки англосаксов, и они его сменяли на канадский Квебек, который, как известно, принадлежал когда-то французской короне. Французы были счастливы, как и мы по похожему поводу, с Аляской: на кой нам эти северные холодные земли, до которых три недели плыть на корабле? А острова тоже неблизко но там хоть тепло.

Выпивая за ужином на заходе солнца, путешественник обращает внимание, что закат там модного цвета бледной фуксии. Закат там скоростной – все кругом быстро делается черного цвета – как кожа местных. Хотя сперва тут жили не черные, а краснокожие – индейцы-людоеды; якобы от названия какого-то из племен, что-то типа «канива» или «калина», пошло слово «каннибал». Именно с ними столкнулись тут испанцы с каравелл Колумба. Встреча двух миров, двух цивилизаций закончилась, как обычно это бывает в таких случаях: гости отняли у хозяев то, что им понравилось, а кто выражал активное недовольство, тех извели. В описываемой ситуации конфликт обострился еще и тем, что аборигены были склонны к несколько необычной диете: они, говорят, были людоедами. Ни доктор Волков, ни тем более Монтиньяк их бы, разумеется, не одобрили. Вообще неприятно представлять себе территории, населенные поголовно чикатилами… Но уж такое это было время! Жестокое, бескомпромиссное, когда никто не осмеливался навязывать народам политкорректность… Белые пытались отучить местных дикарей от человечины и перевести на сахарную диету – там же тростник, который давал тем более хорошую по тем временам прибыль. А тростник этот соответственно надо же как-то возделывать. Причем погода в тропиках, а уж тем более на Карибах, не располагает к производительному самоотверженному труду… Не белым же так вот вкалывать… Кончилось тем, что сегодня индейцев на острове как-то совсем уж нет. А что тут удивительного? Это сейчас бы с ними нянчились – типа, местные обычаи, экзотические кулинарные традиции, самобытность, права человека; так, типа, исторически сложилось, особый гваделупский путь – и прочая чушь в духе модной теперь политкорректности… А тогда испанцы ничтоже сумняшеся постановили: кто жрет людей, того – под корень, огнем, стало быть, и мечом. Разговор короткий. Это все может, и правильно, однако ж проблема рабочих рук резко обострилась. Без людоедов некому стало трудиться на плантациях. И тогда было найдено остроумное решение – сюда завезли привычных к жаре негров. То есть, как сейчас модно говорить, как бы афроафриканцев. Ха-ха. К тому же негры были удобны еще и тем, что им не надо платить – рабы ведь. Расходы только на харчи и охрану. Приблизительно так и у нас это все было при советской власти, жили практически по тому же принципу: зарплаты хватало на скромные харчи, а на выпивку – только иногда. Сегодня, глядя на пятидолларовые литровые бутылки с ромом в гваделупских магазинах, с лирической грустью вспоминаешь о том, как тяжело было у нас с водкой…

Так, значит, в Африке накупили рабов. Они жили там, жили, работали в меру сил и трудолюбия… Обычные гастарбайтеры на тот момент, они работали как могли… Все шло нормально, как обычно, пока Наполеон не удумал провести на острове перестройку. Он взял да освободил негров. Необъяснимый, разорительный, странный, дикий поступок… Зачем, почему? Есть версия, что к этому императора вынудила его знаменитая Жозефина, которая сама была креолка, правда, не с Гваделупы, а с Мартиники – другого принадлежащего Франции южного острова. Но она была такая светленькая креолка, ее смуглость в глаза не бросалась и за пределы белой расы как бы не выходила.

Что же дальше? На бедных негров обрушилась непрошеная и нежданная свобода. Что с ней делать? Ну не на плантациях же вкалывать, в самом деле. Капитализм, его проще в холодных краях насаждать. А на берегу теплых морей, где можно без всякой шубы лежать под пальмой и ждать, когда тебе банан упадет на голову, все не так просто… Сахарная индустрия начала приходить в упадок. Негры ни за какие коврижки не желали обратно на плантации. А деньги?! Да плевать на них. Наполеон одумался и отменил свое решение об отмене рабства, но было, как легко догадаться, уже поздно. Освобожденные рабы, подобно профессору Плейшнеру, подышали уже воздухом свободы и приняли концепцию patria o muerte. Все эти восстания и прочее в таком же духе. Партизанить всяко веселей, чем заниматься однообразным сельскохозяйственным трудом, – это мы прекрасно знаем из чеченских репортажей. Однако ж национально-освободительные движения и революционная романтика – одно, а экономика, которая строилась на сахарном тростнике, – другое. Ее надо было поднимать, и все тут. На новом этапе рабочие руки придумали завозить уже не из Африки (старожилы непременно б баламутили новоприбывших и отвлекали от работы), а из Индии. Причем индусов нанимали за деньги. Те согласились, прибыли и подняли рухнувшую было экономику.

А здешние негры? Любопытно, что белые французы держат их за своих. Даже те, которые голосуют за Ле Пена – правого экстремиста, националиста и кто он там еще. Сидишь, бывало, выпиваешь с таким экзотическим электоратом, а он тебя убеждает: «Эти негры – наши! Они принадлежат нашей культуре, они считают Францию родной, они трудятся – значит, с ними все в порядке, пусть живут. Мы же не расисты. А вот те, которые понаехали из Африки и не уважают наши правила и законы, не хотят работать, а только требуют социальных пособий и специально плодятся, чтоб побольше слупить с государства, – таких нам не надо!»

Примечательно, что, когда расспрашиваешь на ту же тему самих негров, самые буйные из местных бурчат: вот, эти белые – потомки колонизаторов, им по-прежнему почти все принадлежит. Он по-прежнему контролируют промышленность… Среди черных в ходу модное и не очень доброе слово «беке» – это такой старинный африканский термин для обозначения колонизаторов. Некоторые полагают, что это словечко – исковерканное французское et bon, qoi. Тема колониального и рабского прошлого там не забыта напрочь, а напротив, входит в программу воспитания подрастающего поколения. В городке Peti Canal есть памятник рабскому прошлому – в виде здоровенного тамтама на постаменте. А рядом – кладбище, где хоронили рабов, и возле него на холме – храм. К нему ведут ступени, а на них – названия африканских племен, из которых происходят местные, потомки рабов. Я списал эти звучные названия: Congos, Yorubas, Ibos, Oulofs, Peuls, Bamilekes. Сюда возят школьников, среди которых я не видел ни одного белого. Эти школьники почтительно осматривают свои святыни, но, слава Богу, они далеки от радикализма и фанатизма. К такой утешительной мысли я пришел, понаблюдав за тем, как они с увлечением щипали белых туристок за разные места, говоря при этом скабрезности на ломаном английском. Это все, впрочем, вполне деликатно и в рамках приличий.

Вообще же, как показывают опросы общественного мнения и референдумы, даже при наличии какого-то процента сепаратистов в большинстве своем островитяне довольны принадлежностью к великой Франции – ведь все европейские социальные программы тут в действии. Проходя через перекресток улиц Пастера и Манделы к проспекту Мартина Лютера Кинга, понимаешь, что у них там с этим в принципе все спокойно. Так что местные негры, поворчав, вместо учинения массовых беспорядков плавно переходят к позитиву и начинают заслуженно хвастаться: больше половины французской футбольной сборной – уроженцы Гваделупы. Майкл Сильвестр, который играет в «Манчестере» – тоже отсюда, а не откуда-нибудь. А три «Мисс Гваделупы» становились «Мисс Франция». Так-то! Насчет красавиц: они тут, конечно, встречаются, но не сказать, что уж прям на каждом шагу. Все-таки типичная креолка по параметрам куда ближе к Сезарии Эворе, чем к Наоми Кэмпбелл. Увы…

Мчишься, значит, вдоль по Гваделупе… Пальмы, зелень, песок и океан, жара – ничего особенного. Но чу! На пути негритянский ПГТ – поселок городского типа. Любопытно: ну как тут? Конечно, официально это – Франция. Но на Нормандию или там Cote d’Azure все ж не похоже. Есть местная специфика. Она в чем выражается? Дома полурассыпавшиеся, немало сарайчиков. Хибарки типа русских дачных домиков на шести сотках, с маленькими верандочками, которые тут и стеклить-то незачем. Что-то советское, дешевое, южное – в такие халабуды в Сочи селили «дикарей». Легкое запустение, бедность в пределах приличий, ну белье сушится на улице – но вызывающей нищеты, какая часто бывает в черных странах, все-таки нет. Как-никак тут Франция, а это страна фактически социалистическая. В итоге оказывается, что с виду это все настолько же симпатично, как в том же Коктебеле или, напротив, на Ки-Уэст.

Или взять такую вещь, как местные кладбища. Если вы их не посетили, то про Гваделупу ничего не знаете и, считай, на ней не были. Так вот знайте: Ваганьковское и Новодевичье – это просто торжество скромности и бедности в сравнении с простецким кладбищем провинциального городка Морн-а-Ле. Когда на него, подъезжая, смотришь издалека, думаешь: «Какой милый поселочек… Домики хоть и небольшие, но таки плиткой обложены. Участки как будто маловаты…» Поселок оказывается местом упокоения, а домики – семейными склепами. А черная плитка, которая почти всюду в шахматном порядке соседствует с белой, напоминает про друга степей калмыка, построившего Chess City… И не скажешь, что кладбище – старинное, колонизаторское: на керамических портретах запечатлены все больше черные лица покойников, покинувших этот мир в годы нашей перестройки. Что стоит за повышенным интересом к этому сектору недвижимости? Говорят о местном настроении, что-де после смерти человек должен улучшить жилищные условия. Но что это объяснит нам, посетителям бедных подмосковных погостов, непроходимых в непогоду? Кстати, про непогоду: на стене одного из гваделупских склепов, под навесом, я увидел вешалку и висящий на ней зонтик… Кто-то из местных рассудил так: «Вот приду я к дорогому покойнику, а тут дождь, – что ж мне, взять да промокнуть? Ничего подобного! А украсть такой вот трогательный зонтик – да как же такое может в голову прийти?! Креста на вас, что ли, нет?»

Эта негритянская черная экзотика не напрягает, ее на самом деле и побольше могло б быть. А так накал ее даже и слабоват. Белому путешественнику хотелось бы немного ужасного, он бы с удовольствием изучил культ Вуду, ну хоть в упрощенном туристском варианте, – но вместо этого ему могут разве что предъявить пару безобидных колдуний, которых нанимают для разборок с соседями. Очень трогательны здешние карнавалы, которые идут сразу после католического Рождества. Там – вот ведь до чего доходит политкорректность – затрагивается даже социальная тематика: безработица, к примеру. Они там, понимаете ли, пытаются нас убедить, что пляшут не ради забавы, а в возвышенном смысле! Но это, конечно, белые им голову морочат.

Но что мы все про черных! И у белых гваделупцев есть свои экзотические обычаи! К примеру, они саблей отрубают горлышко бутылке шампанского! Мы про такое только слышали… Но думали по простоте душевной, что это бывает только в кинофильмах про пьяных русских гусар. Когда Ив, представительный джентльмен в дорогих очках, директор какой-то из гостиниц, спросил, а не умеет ли кто из нас открывать шампанское таким вот манером, это восприняли за шутку. Тогда француз велел принести бутылку брюта – и отрубил ей горло ударом тесака. Стакан шампанского при этом выплеснулся, но остальное было цело и выпилось с необычайной легкостью. Секрет этого фокуса, которому Ив выучился на армейской службе, до смешного прост. Надо ободрать с горлышка бутылки фольгу, обнажить проволочный узел и под углом рубануть – тупой стороной сабли или, на худой конец, тесака. При этом отрубленное горлышко с нетронутой пробкой улетает метра за три, так что будьте осторожны. И такое предупреждение: если бутылка не охлаждена как следует, то из нее гейзером выплеснется все содержимое. Невыносимо тяжело думать о том, что ледяное французское шампанское зря уйдет в песок в такую жару. А ведь его везли сюда на пароходе целых три недели. А раньше вообще только морем можно было сюда добраться. Французские чиновники, служащие в заморских департаментах, ностальгически вспоминают о бесплатных, за счет казны, путешествиях по морю от Гваделупы до Марселя – эти три недели ходу морем туда и столько же обратно, разумеется, не входили в отпуск, они засчитывались как рабочие дни! Такое счастье выпадало раз в два года… Теперь все летают, да, но льгот еще полно: тут чиновникам год за два, южная надбавка к жалованью сорок процентов и сниженные на треть налоги. Как-то странно думать про это: мы там вроде на отдыхе, а они себя жалеют так, будто судьба забросила их в Оймякон… Кстати, рекорд новогоднего холода был поставлен в конце прошлого века, когда температура воздуха упала до +17 по Цельсию, при том что обычно она стоит на уровне 30, а вода холодней 25 так и вовсе не бывает. Сейчас, когда я пишу эти строки, кончается сезон дождей и аж до самого июня над всей Гваделупой будет синеть безоблачное небо…

Итальянские уроки: как нас обуть

Цивилизованный мир завален модными товарами. У тех, кто привык покупать качественные дорогие ботинки, их запасено на десять лет вперед. Вот он, страшный призрак кризиса перепроизводства, каким нас пугал покойный путаник Маркс! Плохо это или хорошо, но мода с каждым годом все слабее волнует людей, они переключают свое внимание – и траты – на путешествия, мобильные телефоны, Интернет. Итальянские обувщики встревожены: как выжить? Они напуганы этим кризисом и напряженно ищут из него выход. Видите, а мы думали, что только у нас проблемы в экономике, что остальным все даром достается… А на самом деле всем трудно!

Почему они?

Кстати, отчего все так носятся именно с итальянской обувью, а не, допустим, с прогрессивной американской, которая даже на Луне оставила следы? Или – что бы нам самим не напрячься и на фабрике «Скороход» не нашить лучших в мире ботинок? Неужели ж мы дурнее? Вон у нас ракеты какие! Но – нет. Даже когда за обувное производство у нас брался гений мирового масштаба, ничего не получалось. Лев Толстой собственноручно тачал сапоги и дарил их поклонникам, однако сам при этом носил импортную обувь – вы можете лично проверить этикетки на экспонатах его дома-музея… Увы! Носимся, носимся со своей духовностью, а простого итальянского сапожника догнать не можем. Почему? Я многих в Италии про это спрашивал. Ответы, сложившись, дают простенькое, но убедительное объяснение. Во-первых, будучи людьми темпераментными, итальянцы все, за что берутся – если уж берутся, – делают с любовью и страстью. Во-вторых, они от рождения привыкают к красоте вокруг. По их статистике, в стране сосредоточено 70 процентов мирового запаса памятников культуры. А где не видно шедевров, там все равно хорошо: синее небо, зеленые холмы, игрушечные домики и аккуратные поля, – это все против нашей слякоти, мрачных заводских трущоб, скуки, тоски, запоя. Что видишь вокруг, то и воспроизводишь! Видимо, не зря наши художники в старину творческим командировкам на БАМ предпочитали Италию… Помню, Дмитрий Набоков, который много лет жили в Италии и увлеченно коллекционирует автомобили Ferrari исключительно за их красоту, уверял меня: живи Микеланджело сегодня, он непременно б занимался промышленным дизайном…

Экзотика

Особо стоит сказать про модные материалы. Они разные – вплоть до кожи, снятой с питона, – из нее получаются легкие босоножки (Cesare Catini). Конская шкура, черная и оранжевая, из нее – и туфли, и сумки, например, в виде торбы из-под овса, которую вешали лошадям на морду (такое – у многих). В ходу там и шкура кенгуру (Fabi). Фабрикант Фламинио Фаби – у него, кстати, на Тверской большой магазин – просвещает:

– Да, дорогая она – 60 долларов за метр. Так что фабричная цена за пару будет долларов 80, а уж в магазине около 200. Но зато кенгурячья кожа не пропускает воду! Это самый ноский материал!

Но такие ботинки еще надо уметь выбирать. Люди зря боятся шрамов на коже – думают, это брак. А на самом деле кенгуру в загонах у себя в Австралии прыгают и царапаются о колючую проволоку. Шкура – на ботинки, мясо – на консервы, выгодно!

– Слушайте, у вас же тоже тепло, могли б сами разводить!

– Не, не потянем. Им же надо прыгать, а в Италии негде – тесно у нас.

А вот туфли из нейлоновой сетки – похожую ставят на форточки против комаров, – на которую тут и там накапана яркая краска, – изобретение Фернандо Пенсато. Это самый сентиментальный из всех итальянских обувных магнатов, которые мне там встретились. Тонкий мужчина в годах, с длинными седыми волосами, с глубокими трагическими глазами, он изобретает как бы игрушечные туфли – с жемчугами, с цветочками, посыпанные как бы сахарными цветными шариками, они сверкают перламутровыми блестками, они кажутся сладкими до приторности, десертными. Фернандо – сам себе хозяин, дизайнер и продавец:

– Я работаю без посредников, мне надо из первых рук узнавать, что нужно людям!

Рядом с ним торгует жена. Тридцать лет назад в Гамбурге она была юной манекенщицей. Ей тогда срочно понадобились к розовой мини-юбке, которую он как сейчас помнит, длинные зеленые сапоги. Влюбленный Фернандо все бросил и стачал ей требуемое. Немецкая красавица с тех пор при нем безотлучно и все вдохновляет, вдохновляет…

Фабрики

Как, в каких условиях это все делается? Каким манером эти красоты природы и культурное наследие эпохи Возрождения переплавляются в блеск и роскошь модных ботинок? Из вас мало кто бывал в обувных итальянских цехах, где простой пролетарий, не очень образованный и не шибко озабоченный мировой гармонией, вовсе не высокооплачиваемый, играючи, с шутками и прибаутками делает туфли, за пару которых в торговом комплексе на Манежной просят – и дают – долларов четыреста. В традиционной обувной области Марка вокруг городка Анкона (знаменитого тем, что его с моря брал наш адмирал Ушаков) полно таких маленьких фабричек, где рабочих в цеху всего-то человек тридцать да еще столько же прочих – дизайнеров, слесарей, компьютерщиков и т. д. Когда производство такое компактное, легко его переналаживать на выпуск новых моделей! Этим итальянцы, кстати, побили менее мобильных французов, которые еще не так давно дышали им в затылок. Фабрички повырастали из маленьких мастерских, на которых после войны, а то и вовсе в войну шили бедные примитивные тапочки. А теперь они ссылаются на эти жалкие штиблеты из автомобильных покрышек, надувают щеки и хвастают, что у них-де давние обувные традиции! Да наши бабки в трудные времена тоже шили тапочки на дому. Правда, они пошили-пошили, да почему-то бросили, и все, никакого вклада в глобальную моду из этого не вышло…

Ну вот. Заходишь – через вахтера, с разрешения менеджера – в цех, весьма, кстати, чистый, светлый, тихий. Вид иностранных пролетариев может шокировать неподготовленного человека. Представьте себе скромных деликатных мужчин почти сплошь с испанскими бородками – такие обычно пририсовывают карточным валетам, – с виду совершенно непьющих, которые тихими голосами что-то обсуждают, не отрываясь от своих станков; вот обжимают фигурным прессом кожаную заготовку, тупо мажут ее клеем, после приваривают подошву, наждачком снимают заусенцы, далее ластиком стирают следы клея – всего-то, казалось бы, делов! А вот женщины с торжественными – на наш взгляд – прическами, которые сидят у конвейера в распахнутых халатах, накинутых поверх купальников, – хоть не лето, но страна-то теплая и в цеху жарко. Полуобнаженных тружениц, заметьте, никто не достает сальными шуточками. Кому-то не с кем было дома оставить собаку, и она неторопливо прогуливается по фабрике, демонстрируя хорошие манеры.

Это я вам описываю с натуры фабрику с названием Loriblu. А можно зайти и на фабрику Fabiani, названную так, как вы догадываетесь, не в честь партсъезда или героя революции, а просто по фамилии хозяина. А имя его – Giovanni.

Он начинал по обычной схеме, воплощая в жизнь итальянскую мечту:

– Мы с братом были простыми рабочими. Потом открыли мастерскую. А после из нее выросла фабрика, пришел успех…

– Но почему именно к вам? А не, допустим, к соседним французам? Они ж тоже шли в кустари! А английская обувь как гремела! В чем дело?

– Наверно, это все благодаря итальянской фантазии!

Джованни ведет меня в свой show room, на двери которого написанная кириллицей табличка: «Щурум»; они думают, что нашим челнокам, которых вокруг полно, так понятней. Тут выставлена «коронка» – невероятно мягкие туфли, которые можно согнуть пополам и положить в карман. Эта линия у Джованни называется «комфорт». Русские закупщики к ней пока только присматриваются, а берут что помодней и поярче. Забавно, кстати, что на фабрике пара таких ботинок продается по 60 долларов, а в магазине – итальянском – уже по 150, в московском – по 300.

С чего такие перепады? Может, оттого, что итальянцев не очень тянет к нам налаживать бизнес. Синьора Сагрипанти, которая от своего деда унаследовала обувную фабрику Manas, рассказывала мне про Москву:

– В отеле у нас забрали документы – вроде на регистрацию. А на улице милиционеры брали с нас на каждом углу по 50 долларов – за то, что при себе нет паспорта. Одни возьмут, а после другим по рации передают. Когда деньги кончились, мы позвонили в посольство, и наши приехали нас вызволять. Видимо, это вызвано тем, что в России немодно платить зарплату вовремя. Несмотря на это, Москва очень красивая…

Один из самых успешных итальянских обувщиков – Andrea Montelpare. Кроме производственной деятельности, занимается и общественной работой: он вице-президент АНЧИ – Итальянской ассоциации обувщиков. Капиталист выглядит очень скромно: на нем поношенные серые брючки, рубашка без какого бы то ни было галстука, но с закатанными рукавами, и простенькие замшевые кроссовки на босу ногу. Сеньор Montelpare небрежно уточняет, что его обувь носят внуки президента «Фольксвагена» и дочка певицы по кличке Мадонна. То есть жизнь удалась!

А ведь, кстати, интересно: что пролетарии имеют с этой всемирной славы итальянских ботинок? С этого триумфа, этого апофеоза? Кроме гордости за родное предприятие?

Это мне растолковывал Nando Muzi, человек с седым «ежиком» и толстыми темными линзами очков – хозяин одноименной фабрики, которая делает весьма добротные ботинки:

– Средний работник получает 13 тысяч долларов в год. Чистыми. Все налоги за него плачу я – а это еще столько же.

– Ну, для Италии это не так много! С вашими ценами не очень-то разбежишься…

– Вот-вот, разве ж им угодишь? Но я ж вижу, кто как живет! Обычно в семье двое работающих. У них почти обязательно машина, как правило – домик на море. Стабильность, и покой, и уверенность в завтрашнем дне. Спят спокойно. А я? Я постоянно рискую! У меня никаких гарантий!

Капиталист Фаби тоже не может про это говорить спокойно:

– Я знаю, что такое работа по найму! Я сам был рабочим, вкалывал в цеху, нарезал кожу! У меня сейчас 150 рабочих и никакого профсоюза. Потому что я к пролетариату замечательно отношусь. У меня, видите, в цехах кондиционеры, я плачу хорошо, я вкладываю прибыль в производство! Но люди, конечно, недовольны. Коммунистов вот у нас стало еще больше. Ездят на «мерседесах», а все им плохо…

Впрочем, предприниматели признаются, что не так много желающих выполнять на конвейере нудную, однообразную работу, от которой тупеешь.

– Лет через десять некому будет работать – у всех образование, все поэты, – с обидой говорят хозяева фабрик. – Если б не эмигранты из Румынии, Албании и Марокко…

Вкусы

Приятно узнать, что, несмотря на отдельные проблемы, мы все-таки не все приоритеты растеряли: так, итальянская статистика учит нас, что Россия потребляет больше меховых сапог, чем весь остальной мир, вместе взятый. Все-таки приятно, когда можно хоть чем-то гордиться! А первый рынок, который резко среагировал, молниеносно перешел с закругленного носка на узкий – чей? Наш, ура! Во какие мы прогрессивные.

Вообще интересно взглянуть на народы с обувных позиций. Какие ж мы разные! Негры очень уважают цветную обувь – желтую, красную, вообще яркую; солидный телесный (в смысле черный) цвет им не нравится. И чтоб носки были узкие. Еще к узкому носку неравнодушны на Ближнем Востоке, а сам ботинок чтоб был сшит из козьей кожи. Не исключено, что у них там с козой какие-то эротические аллюзии возникают – когда они натягивают козью туфлю. О цветах: в Азии, на Дальнем Востоке любят обувь спокойных, пастельных тонов.

У русских только крайности, а середины нет, – таково мнение итальянских обувных оптовиков, которые работают с нашими челноками. Нам или сапоги, чтоб грязь топтать, либо выходные туфли, а просто красивые ботинки в России мало кого интересуют. Любят у нас лакированные туфли – в них легче привлечь к себе внимание. И платформа нашим нравится, но уже по-другому: удобно ходить по снегу и грязи.

А бандиты наши очень уважают Cesare Paciotti, со шпажкой – так они называют металлическую эмблемку, которая вообще больше смахивает на факел. Я покрутил ботинок в руках: ничего, солидный, черный, без шнурков…

– Вот-вот, – говорят мне продавцы, – кроме вас, никто так ботинки не крутит, не гнет, не обнюхивает.

– Гм… А как же иначе?

– Да как все! Надел, прошелся, удобно – купил, и все…

А присматриваются к нам достаточно внимательно: мы хоть и мало обуви потребляем, всего-то 2,2 пары в год, – зато нас вон сколько. Сейчас мы да, меньше покупаем дорогой обуви, каковой почти вся итальянская и является. С одной стороны, это вроде не очень страшно: когда в Корее был кризис, там импорт упал в ноль! После они поднялись. Но, с другой стороны, Корея – страна-производитель, экспортер товара, потому так быстро и поднялась. А с нами что будет?

Мода умерла?

Пока что мы итальянцев не радуем. В первое время после дефолта поток чартерных рейсов с нашими челноками ослаб раз в десять по сравнению с хорошими временами.

– Это был такой удар для фирм, которые специализировались на торговле с Россией… – грустно рассказывают обувщики.

– Что с ними стало? – спрашиваю я виновато. – Лопнули?

– Да, многие… Вот оно как повернулось: кто поверил в Россию, тому плохо пришлось! А кто действовал осмотрительно, тот выжил.

Да, свяжись с нами…

Но не только от нас у них головная боль. Мировая мода вообще переживает тяжелые времена! Еще не так давно мода была в Европе главной статьей расхода! Люди стремились к дорогой одежде, дорогой обуви – так всегда бывает на первой стадии роста потребления. А теперь не так важно, во что ты вырядился! Важней другое – как и чем ты живешь…

Но даже в кризис перепроизводства человеку можно впарить не очень нужные ему туфли – тут все дело в цене. То есть надо снижать себестоимость. А как? В Италии же все дорого, взять хоть ту же рабсилу. Так что приходится часть производства выносить за рубеж, в страны подешевле, но с какими-то обувными традициями: в Чехию, Румынию, Польшу, Югославию – и даже Албанию. (А мы это все покупаем как итальянское!)

Эту грустную беседу мы ведем за обедом с капиталистом Ремо Чичоне, крепким мужиком, основательным и неторопливым. Он весьма скромно и небогато одет. Из предметов роскоши на нем разве что тяжелый золотой браслет с пластинкой, на которой выбито его имя, – удобно для бизнеса, никакой визитки не надо. Мы выпиваем в ресторане на морском берегу, кругом февральская теплынь, тишина и покой, и нега. Но для Ремо это короткая передышка между боями: