Текст книги "Улица Окопная"

Ветеран

Мягкая лапа у этого парня, вроде кошачьей.

И шустро говорил, обещал продать дом до осенних холодов. Мне не понравилось, когда он сказал, что поделим участок, позади можно построить еще один дом. Вместо огорода, черт возьми. Я подумал, Марты нет в живых на его счастье, остался бы парень без кофе.

Уж слишком быстро он лопотал. И непонятно. Какие-то слова, которых я не понимаю. Я попросил его написать их на бумаге.

Ностальгия.

Целостная палитра.

Эмоциональная пустота людей в возрасте.

Встречный свет вечернего солнца на яблоне.

Как все это связано с домом, который построил я?

По мнению сына, не нужно обращать внимание на эти странные слова, они – вроде инструментов для тех, кто занимается продажей, ну как топоры или молотки. Не понимаю, почему сын путает дельные вещи с такими бестолковыми словами.

Я решил, да какая разница, под какие слова я уйду отсюда. Если уйду. Еще сомневаюсь, хотя сын с невесткой убеждают, что если я лето-другое проведу без ремонта, крыша рухнет на голову.

Раздражало, что этот Кесамаа кружился, как вьюн, не стоял на месте. Я уж не сказал постороннему человеку, что ничего не слышу левым ухом, контузило на войне. Каждый раз, когда он заходил слева, я ничего не слышал. К этому уху ничего не пристает, кроме запасной папиросы.

Однако парень мне понравился больше, едва проворковал цену.

Миллион двести тысяч марок.

Столько он пообещал за дом – мой и Марты. Вот бы Марта слыхала!

Щелкал ручкой все время. Что это за манера портить хорошую вещь.

Да, серьезная сумма за избушку.

В ней же ничего особенного.

Такая же, как и все, построенные в то время.

Хорошо, до сих пор не развалилась, сын так же язвит. Ладно. Сам-то со своей женой лет двадцать прожил в старой многоэтажке, которая сейчас на капитальном ремонте.

Курить этот Кесамаа горазд. В несколько затяжек приговорит сигарету и втопчет в траву. Я уж не стал говорить, хотя раздражало. В особенности – чтение бумаг. Ткнул прямо под нос на дворе. Я сказал, что забыл очки, хотя они были в нагрудном кармане. Буду я еще бумаги изучать посреди двора, чего доброго соседи с веранды увидят.

Просматривая документы, я наблюдал краем глаза, как этот парень опять курево достает. Я так на него посмотрел, что хватило совести спрятать. Пока я здесь живу, внутри курить никому не позволю.

Он полез на второй этаж, сказал, что я тем временем могу спокойно изучить текст эпистолы.

Так именно пострел и сказал: «текст эпистолы».

Оттуда, сверху, он принялся орать, что если передвинуть стены, можно увеличить площадь.

Я не прочел и первую строчку, а он уже приступил к ремонту на втором этаже.

Я старался сосредоточиться на этой бумаге.

«Квадратные метры» то, «Квадратные метры» се. Такие маленькие буквы, что глаза заболели. Оставив бумаги на столе, я заварил кофе. Он спустился вниз и спросил, прочел ли я документы. Такая спешка, что я вообще засомневался. Я сказал, что сейчас спокойно выпьем кофейку, а после этого посмотрим бумаги вместе. Он ответил, что котелок не выдержит ни одной чашки, потому что в первой половине дня уже выпил три с малиновым тортом по поводу удачной продажи квартиры.

Котелок. Он так и сказал.

А потом принялся шустро объяснять содержание бумаг.

От такого многословия я прям-таки одурел. Мы с Мартой привыкли пару слов до обеда, после обеда еще парочку, и достаточно до вечерних новостей, но этот молодой человек выпустил трехдневный запас, да половину еще в левое ухо.

Голова закружилась.

Усевшись в кресло-качалку, я выглянул в окно. Солнечные лучи играли на листве.

Я решил, что слишком парень спешит, в его бумагах я не поставлю своей подписи. Если подпишу, так чего доброго, дом продадут уже завтра, и этот молодец укажет мне на мелкий шрифт, по которому в понедельник я обязан убраться отсюда.

Я сказал ему: подумаем, подумаем.

Вздохнув, он пошел курить.

Я наблюдал из окна, как он затягивался, попинывая камешки. Не доверяю я мужику, который не стоит на месте даже во время перекура.

Он вернулся в дом, не стряхнув с ботинок песка.

– Ну?

– Что «ну»?

– Есть вопросы по документам?

Вот так прямо и начал, ни минуты покоя.

А потом он допустил ошибку.

Затрещал, что вот сюда, Тайсто, только имя, срубим за хибару хорошие деньги, и ты попадешь в дом престарелых играть в пасьянс, там гидромассаж, разнообразное меню, отварная морковочка с хорошими котлетами, тебе понравится, кончай прозябать в продуваемом доме.

Так он сказал.

Молокосос.

Мне.

В дом престарелых. Да что б я в такое место, под чей-то присмотр.

– Слушай-ка, сопляк. Я смогу удержать ручку в десяти сантиметрах от бумаги дольше, чем ты выдержишь на месте без беготни. Если я куда-то отсюда и съеду, так в однокомнатную квартиру, по соседству с семьей сына. Это я-то в компанию слюнявых пердунов, я – прошедший войну человек, чтоб меня усадили в коляску и вывозили во двор посмотреть на весну, ты мне этот ад предлагаешь?!

Перепугавшись, он принялся извиняться и сказал, что иногда так увлечешься, что выбор слов начинает хромать.

Я ответил, что в этом доме только я хромаю.

В груди закололо. В голове замелькали цифры, сотни тысяч и миллионы, десятки – марки и пенни. Марта всегда наказывала их считать, деньги любят точность, ищи в газете скидки, экономь, разогрей вчерашний суп, не выкидывай кашу на дне кастрюли, оставь ее в тесто для булочек.

Это все из-за дома престарелых. Совсем поехала крыша у старика.

Я смял его бумаги. Шелест прозвучал слишком громко в наступившей тишине.

И добавил, что могу позвонить другому агенту, который не потащит здорового мужика под присмотр сиделок.

Тут он оживился.

И стал говорить дело. Сидел на заднице и не мусолил сигареты руками.

Если говорит дело, я готов слушать.

И его самого заставил слушать.

Я рассказал, как мы строили этот дом летом сорок восьмого на уступе скалы, как красили его в желтый цвет, стояли с Мартой и любовались, словно храмом, да неужто нам привалило такое счастье – печь посередине, окна на все стороны, хорошо слушать шелест крон и наблюдать за полетом птиц. Не те это птицы, что в краю, который оставили мы, но все же – птицы. Марта потом чуток помешалась на Боге, захотела часовню во дворе, но я не согласился. Я сказал Марте, что Бог нас все равно услышит, даже если мы не построим ему избушки.

Потом я умолк. Он все разглядывал эту ручку на столе. Я не брал ее.

Пусть еще помучается мальчишка.

У молодых так, что все надо сразу, залпом.

С разбегу лбом в стенку, но только чтоб ни одной царапины.

Улыбнувшись, он сказал, что вся его контора будет рядом со мной во время нелегкого переезда.

Ну вот, я только собрался взять ручку, а он сморозил такое.

Нет уж. Свою тоску я вынесу сам, в этом деле и прежде конторы помогать не звали.

Да не об этом речь, испугался он и снова закрутил в руках сигарету.

Мне стало жаль его, а чувства жалости я терпеть не могу. Поэтому я взял со стола ручку и накарябал подпись. Рука тряслась. Наверное, можно понять. Что Тайсто Оксанен передает свой дом на несколько месяцев фирме «Квадратные метры» с целью продажи.

Молокосос цапнул бумаги и растекся в улыбке.

– Но во время смотрин я из дома не уйду.

Он принялся объяснять, что таков порядок. Я не стал перечить, но сам для себя решил.

Он протянул свою лапку.

– Было приятно работать с вами.

Я задумался, когда в последний раз держал в руках тесто. Никогда.

Он направился к дверям, не переставая трещать. По его мнению, сделка может состояться быстро. Люди летом податливы. А раз тут ягодные кусты и яблони, то какие проблемы? Главное затащить на двор всю компашку заодно с мужиками, если солнце под верным углом, куколки сразу загорятся, а если мужики увидят документ, что место тип-топ, дело только за подписью. Так вот, Тайсто.

Компашка, куколки.

И это все взрослый человек говорит.

Но наконец-то отчалил. Я помахал ему рукой у ворот, потом пошел домой. Голова кружилась.

Выпил синюю таблетку и уснул.

Проснулся от кошмара: у меня не было дома.

Я взял плед Марты и снова уснул.

На сей раз во сне у меня были Марта и дом.

Агент

По мнению отца, на свете нет ничего нового. Когда в деревенском магазине появился болгарский перец, отец потер его блестящую поверхность и заявил, что и раньше видал этакую диковинку. Я спросил, где, он ответил, что на рынке в Ваасе, как войдешь, сразу по левую руку. Он говорил убедительно, словно выбивал слова на камне, хотя потом я узнал, что отец сроду не бывал на рынке в Ваасе.

С позиции отца я просмотрел в компьютере дома, ушедшие за последнее время. Больше всего эта развалина в Маунуннева смахивала на прошлогодний объект в Пукинмяки. Неремонтированный дом фронтовика, первоначальная цена полтора миллиона с хвостиком.

Внезапная догадка осенила меня, и я уточнил ее. Так и есть. Фотография дома, помещенная на нашем сайте, стала причиной того, что лачугу – или впечатление от нее – продали только после восьми месяцев невероятных усилий.

Фотография отпугивала семьи.

В случае с Оксаненым мы не должны допустить подобной ошибки.

Объект в Пукинмяки был снят слишком реалистично, в лоб. Никогда нельзя снимать с близкого расстояния, также не годятся прямые фасадные фотографии. Окрашенная поверхность не должна бросаться в глаза. И уж ни в коем случае неровности жестяной крыши, не говоря уже о трещинах на рубероиде.

Идеальное фото должно быть сделано со стороны улицы, наискосок, так, чтобы на снимке уместились все возможные кусты, деревья и качели. Погода очень важна. На фотографии Пукинмяки погода была облачная, серая, хмурая. Утреннее или вечернее солнце обязательно должно сопутствовать фото.

Я позвонил фотографу и дал указания. Велел ждать подходящей погоды, даже если дело затянется. На сайт не должна попасть неправильная фотография, фотограф посчитал, что я слишком многого хочу. Я заметил, что это не так и плохо.

Последние события закалили мой характер. Я чувствую себя сильным и нетерпеливым человеком. Последнюю черту характера я стараюсь истончить до крайности перед встречей с клиентом. Это основополагающий фактор работы агента. В трудные минуты скрытый метод более эффективен – все равно что запрятать стул под футболкой.

В качестве возможных клиентов я выбрал на данный объект сразу три семьи. Решил позвонить им незадолго до первых смотрин. На этот раз я взял на вооружение истинно финскую честность. Иногда, конечно, в небольших дозах, честность срабатывает на удивление хорошо.

Семье Маннермаа я сказал, что дом в Маунуннева не в особо хорошем состоянии, но… Затем признался, что никакого капитального ремонта не было, но… Также я не скрывал, что дренаж отсутствует, но… И последней каплей в этом сгустке правды стали слова, что баня в первозданном виде, но…

Четыре «но». Я наполнил их верой и оптимизмом.

Но – в этом районе действительно редко продается подлинный дом фронтовика.

Но – вы получите уникальный шанс, вы сами спланируете все по-новому.

Но – только взгляните на участок. От него веет дыханием старой супружеской пары, частью истории финского образа жизни.

Но – дом расположен буквально в сердце Центрального парка. Иногда адрес – это уже половина дома.

Мамочка Маннермаа подтаяла, мужик все еще раздумывал.

Я сделал стратегический шаг. И напал.

Извлек из памяти похожий случай, которого не было.

У нас тут как-то продавался объект в Веряямяки. Сам дом довольно плохой, но участок – просто прелесть. Бюджет потенциальных клиентов позволял сделать покупку, но расходы на ремонт их пугали. Пока они думали-гадали, объект уплыл к другой семье. А позже выяснилось, что ремонт не был таким дорогим, как представлялось. И до сих пор эта тугодумная семья ищет аналогичный дом в этом районе. Как метко заметил мой коллега, на покупку дома влияют три момента: местоположение, местоположение и местоположение.

Семья Маннермаа затихла, погрузившись в раздумье.

Я предложил им осмотреть дом в спокойной обстановке, без суеты воскресных смотрин.

Договорились на вечер вторника. Я закончил разговор. Но только для того, чтобы начать новый. Позвонив двум другим семьям, я и с ними договорился о персональном просмотре.

Я остался доволен собой, хотя не верю, что дом уйдет быстро. Благодаря личному контакту, я поймал эти семьи на новый крючок. Контакты с клиентом – вот суть бизнеса, а не деньги. Деньги возникают в последнюю очередь. Это цветы, которые достаются тому, кто выдержал долгую прополку.

Я помассировал глаза, а когда открыл их, цветок в горшке передо мной двоился. Я пошел в туалет, умылся, посмотрел в зеркало. Глаза вылезали из орбит, под ними набрякли мешки. Врач говорит, что нельзя работать больше двенадцати часов в день. Я и не работаю, а только следую ритму жизни своих клиентов. Днем жилье не продашь.

Я выпил бутылку «кока-колы», откусил венскую слойку и выкинул смятую визитку врача.

«Мы работаем с семьями, нас не интересуют холостяки. Центр и прилегающие к нему районы для нас – ярмарки тщеславия. Однокомнатные квартиры по запредельной цене. На первых этажах шумные бары-караоке. Тесные двухкомнатные квартирки для городских романтиков, которые млеют от скрежета трамваев и живописных бомжей. Мы уступаем эти кварталы небольшим фирмочкам, которые способны препираться с молодежью из-за двадцати тысяч за квадратный метр.

Нам достаются поля, окраины и придорожные полосы примерно в десяти – пятнадцати километрах от центра.

Нам достаются бывшие свалки, а ныне – оазисы по соседству с торговыми центрами. Районы коттеджной застройки в непосредственной близости от предприятий сферы услуг, куда из центра доберешься меньше, чем за двадцать пять минут.

Нам достаются семьи, в которых средний достаток и полтора ребенка, которые ценят небольшой участок и детский сад поблизости. Итак, наш клиент – канцелярский служащий среднего класса, у которого средний доход, полтора ребенка и который в среднем три раза в неделю занимается безопасным сексом.

(Последнюю фразу стереть до семинара.)

Если человек зарабатывает примерно 170 тысяч марок в год, он заслуживает приличную квартиру с тремя комнатами и кухней в нормальном районе. Квартиру в рядном доме он, возможно, не заслуживает, но он о ней думает. И это необходимо помнить. Если данная семья приобретет данную трехкомнатную квартиру, у них останется чувство голода, и наша задача – подарить им надежду. Записывайте все данные, создавайте из каждой семьи прецедент. Мы продаем кусочки рядных домов тем, кто хочет собственности без заморочек частных владений, мы продаем старые дома тем, кто верит в семью и ценит природный покой.

Если есть мужик, вспомни о дренажной системе. Но сразу, как только мужицкая хватка ослабнет, напомни мамочке о яблонях. Лучше, конечно, если мужик остается дома. Воскресные смотрины между двумя и шестью в этом отношении хороши. Репортажи «Формулы-1» и хоккейные обзоры держат мужиков по домам».

В два ночи меня разбудил телефон. Звонила Мерья. К левой щеке присохла слойка, волосы слиплись от «кока-колы». Диктофон шелестел вхолостую. Домой я ехал с открытыми окнами, чтобы не уснуть.

Хелена

Воспоминания обрушиваются на меня, словно куча юмористических открыток с южных берегов, которые я на работе сортирую по ящикам. В воспоминаниях нет ни порядка, ни настроения, они столь же бестолковые, как и сны.

И какого рожна сквозь сито воспоминаний совместной жизни первыми проскакивают яркие картинки Руйсрока 1978 года. Я говорю, какого дьявола, потому что с большим удовольствием я бы вспоминала что угодно другое. Я где-то читала, что в человеке не так много и умещается, все годы перемалываются в порошок, как кофе, и только пара кусочков кофейного зерна остаются, чтобы царапать мозг. Руйсрок – это слишком большое зерно.

Там я встретила Матти, хотя мы с Сиркку приехали туда на попутках послушать рок. Я уже и не помню, что за группа начинала, столько их там было. Мы вроде отправились туда ради «Clash»[13]13
  «Clash» – английская рок-группа, одна из самых знаменитых в истории панк-рока.


[Закрыть] и Грэма Паркера.[14]14
  Грэм Паркер (Graham Parker) – английский ритм-энд-блюзовый вокалист. Основал рок-группу «RUMOUR».


[Закрыть] Если б сегодня посмотреть в записи, как прошел фестивальный денек, никто бы не поверил, что эти бредущие в обнимку молодые приехали на фестиваль ради каких-то групп.

Я смутно припоминаю, как лысеющий ведущий вызвал на сцену Паркера, кумира Матти. Я наполовину высунулась из палатки, башка раскалывалась от вина, а Матти разгуливал перед палаткой с воплями: «Hey Lord, don't ask me questions!» Разве я могла представить себе, что эти же словечки он будет распевать в моей ванной в октябре того же года?

Трудно поверить, что тот самый тощий парень, отрубившийся в луже палаточного городка, прислал мне недавно открытку с выставки жилья в Лаппеенранте.

Не стоило заводить разговор об этих деревянных домах. Да и вообще о домах.

Какая разница, где человек живет, было бы тепло.

Да вообще какая теперь разница, никакой.

По мнению Сиркку, мне не следует думать, но я не могу себе приказать.

Открытка с выставки стала последней каплей. Сиркку прям-таки захлебывалась от смеха. Это ж надо, из всех мужчин мира именно он. Тот, у кого молоток не держится в руке, хоть ты его приклей. Тот, кто никогда и ничего не хотел иметь, нынешнюю квартиру – и ту купил по нужде, когда ничего путного не удалось снять.

А теперь он хочет владеть домом. И нами.

На какие шиши он собирается купить дом, хозяин жалкой двухкомнатной квартирки? С другой стороны, я знаю своего мужа. Если захочет – даже под вечной мерзлотой раскопает травку.

После этого его посещения я не могла уснуть. Крутилась в постели, то и дело вставала проверить, дышит ли Сини. Подскакивала к окну: не стоит ли Матти внизу. Там никого не было. Под утро я услышала какие-то звуки. Бред. В многоэтажках всегда что-то да слышно.

К счастью, Сиркку пообещала переселиться к нам на первое время. Мы с ней неразлучны с подросткового возраста. Я познакомилась с ней почти сразу после смерти матери, у нас сестринская клятва. Мы доверяем только друг другу, никому больше.

Сиркку спала в кухне на полу. Утром, когда она ушла на работу, мне стало страшно вдвоем с Сини.

Матти наверняка придет, я его знаю. Или думаю, что знаю.

Коллаж, который Матти прибил на дверь, я выбросила.

Дом был красивый, но то, что он совершил, – ужасно.

Я ему говорила об этом доме, может, даже показывала картинки, иначе как же он выбрал. Сини хотела поиграть с коллажем, но я бы не выдержала.

Днем я уложила Сини поспать, у меня появился часик времени на себя.

Тщетно, я тут же рухнула в пропасть. Я задумалась о своей жизни, а это хорошим не кончилось. Что-то стоило сделать иначе, где-то я неправильно поступила, а что-то мы испортили.

Сини спала безмятежно, я надеюсь. Она знает только, что свет родится на небе, еда в банке, а улыбка на губах. Ей вовсе не грустно оттого, что папа прибил нам на дверь картинку и бегал по лесам в поисках дома.

Я решила рассказать Сини все, только когда она будет достаточно взрослой.

Взглянула на часы. Пятнадцать минут. Они истекут, Сини проснется, и мое время кончится.

Мы из-за этого ссорились. Матти считал, что за десять лет я ни о чем другом не говорила, кроме как о собственном времени. Ну и что? Человек сам находит для себя время и место. Матти пренебрегал моим мнением. Он утверждал, что человеку не требуется внешних стимулов, если голова работает. Ну да, если.

Все эти годы меня не покидало ощущение, что я единственная, чей муж сидит дома. И Сиркку – единственный человек, кому я доверила это. Не такая уж серьезная проблема для страны, которая кишит алкоголиками и отцами в бегах. Только никто не представляет, как тяжко двадцать четыре часа в сутки терпеть человека, который во всем абсолютно прав и долбит об этом без остановки.

Если полицейские охотятся за шизанутым пьянчугой, они ошибаются. Башка у него варит, но нервы – ни к черту. Он сам говорил, утверждая при этом, что нервы и частично слух утеряны в беседах со мной. Какая ерунда, ерунда.

Я взяла бумагу и ручку.

Изложив все, что мне известно о моем муже, я отправила письмо в полицию, чтобы знали, кого искать. Я догадываюсь, что полиции это вовсе не нужно для задержания. Я дописала список до конца, чтобы самой исцелиться.

Матти

В довесок к выходным я взял несколько отгулов, чтобы решить дела с домом. Я уломал начальника склада Сиикавирта, сославшись на сверхурочные. Он полюбопытствовал, для чего мне нужны выходные. Я сказал, что собираюсь в Лапландию подзарядиться энергией, так как знал, что Сиикавирта проделывает то же три раза в год. Он одолжил мне туристическую карту Национального парка и посоветовал избегать слишком крутых тропинок.

В первый же выходной я столкнулся в «Алепа» с Сейей, которая умоляла меня о массаже. Сославшись на занятость, я посоветовал ей воспользоваться официальной услугой. Сейя нервно польстила, что еженедельное наслаждение, которое доставляю я, ни с чем не сравнимо. Я попросил ее говорить тише. Сказал, что согласен на условиях тройной оплаты. Мне каждая марка будет не лишней для покупки дома. Поддакнув, Сейя растрогалась так, что повисла у меня на шее и постаралась куснуть за мочку. Оттолкнув ее к полке с консервами, я напомнил о договоре: она – клиент, и ничего личного в наших отношениях.

Я обслужил Сейю самым рутинным способом, за стремление к нежности я хладнокровно выставил счет. Когда она взлетала на вершину заснеженных гор, я разглядывал на стенке чертеж типового дома и обдумывал перепланировку. После ухода Сейи я вымыл руки и полностью погрузился в жизнь Оксанена.

Я начал с уточнения его ритма жизни.

Подъем примерно в 6.30, хотя спешить некуда. Типично для фронтовиков первого поколения, они привыкли вставать с петухами. Газета, кофе, пара кусочков хлеба, пиджак на плечи и – во двор размышлять. Около получаса активное потребление кислорода: постоять под деревом, посидеть на качелях, покрутиться в огороде.

Более внимательное чтение газеты минут двадцать, бесцельная возня по дому, пару раз посетил подвал. Звонил куда-то, оказалось, приятелю по имени Рейно, с которым он играет в покер на автомате в ближайшем кафе.

Вечерняя рутина. Простая еда, жареная картошка, тефтели из соседнего магазина или жареная рыба. Приличную еду готовить не умеет.

Все новости, начиная с шести, по всем каналам. За исключением десятичасовых новостей, когда он уже спит. Быстро засыпает в кресле-качалке, укрыв ноги пледом.

В течение двух дней все действия повторяются почти минута в минута. Это неплохо знать.

Наблюдение я вел из-под яблони, заглядывал в окна с веранды и с огорода. Сидя под открытым окном, записал два телефонных разговора.

Описав увиденное в блокноте в общих чертах, я отправился в экспедицию двух чувств. Я хотел потрогать и понюхать дом. Еще десять лет назад я понял, что мир открывается больше, если использовать все пять чувств. До этого я недооценивал осязание и обоняние за счет прочих ощущений.

Засек время на пульсомере – 18.20.

В полседьмого он пойдет играть с Рейно.

Я пустился бежать. Движения были легкими и упругими, как у Ристо Улмала.[15]15
  Ристо Улмала – известный финский легкоатлет.


[Закрыть] Я вспомнил его интервью в журнале «Бег». По мнению Улмала, легкого шага добивается лишь тот, у кого ясная цель. Силы его высказывания, на мой взгляд, вовсе не убудет оттого, что он не принес Финляндии медалей в международных соревнованиях. Мы с Улмала бегаем не для страны, а для себя.

Оксанен попался мне навстречу на узкой грунтовой дорожке недалеко от Маунуннева. Натянув на голову капюшон, я рванул что было сил, так что вряд ли он меня узнал.

Последние двести метров я прошел бодрым шагом, представляя, какой она будет, моя новая дорога домой.

Вот я возвращаюсь из магазина с пакетом и с Сини, Хелена машет нам из окна кухни, на часах полпятого. Мы готовим ужин, на этот раз Хелена помогает мне кашеварить, потом идем в огород, вспоминаем то далекое время, когда вся наша жизнь шла наперекосяк, смеемся, я целую Хелену в шею, губами пощипываю за ухо, читая в ее глазах обещание более длинного, чем обычно, вечера.

Войдя во двор, я тут же приник к стене.

Понюхал ее.

Так пахнет дерево и опилки.

Так пахнет детство.

Где-то там наколоты дрова, напилены бревна, а они сидят себе на чурбаках, на траве перед ними кофе, в глазах надежда, позади война, впереди взрослая жизнь.

Я вошел в их жизнь.

Вот Тайсто и Марта направляются в сауну. На Марте длинная ночная сорочка, на Тайсто галифе и клетчатая рубашка. Влажная трава щекочет босые ступни. Тайсто приоткрывает дверь парилки, жар ударяет в лицо. Сорочка Марты скользит к ногам. Тайсто растерян перед всеобъемлющей мягкостью. Это не может быть правдой, ведь только что еще сталь звенела, в деревьях трещало, нога Вяянянена взлетела в воздух, шипело, бухало, кто-то где-то кричал, в рот набилось болотного дерьма, когда бомба взорвалась в трясине… А вот моя Марта, белая мягкая плоть против моей плоти.

Я погладил рукой обшивку. Грубое, занозистое, здоровое крепкое дерево.

Я вспомнил, как засадил в палец занозу, а отец поддел ее острием ножа. Кожа разошлась под ножом, на лезвии осталась темная кровь, которую я хотел сразу показать маме.

Я медленно провел по стене рукой, дал занозе войти в ладонь. Кровь была не столь темной, как тогда.

Я обошел вокруг дома, наконец припал щекой к оконной раме в гостиной и представил…

Вот Сини – красивая молодая женщина, приехала навестить нас. Мы счищаем со стен старую краску. Я стою на козлах, замечаю, какой большой стала моя малышка, вот она плавным шагом входит во двор и, кинув «привет», просит сока. Хелена спрыгивает вниз, они обнимаются и идут готовить сок. Сини остается на выходные, мы вместе вспоминаем то время, когда я раздобыл этот дом – и все изменилось. Сини скажет, что она впервые влюбилась, я спрошу, приличный ли парень. Сини ответит «вполне», хотя в нем есть что-то от тебя. Мы вместе рассмеемся. В сердце кольнет, едва я подумаю, а сможет ли этот человек на самом деле позаботиться о моей девочке, если нет – не знаю, что сделаю. И мы с Хеленой смотрим друг на друга и вспоминаем Руйсрок и два сердца. В воскресенье мы с Сини пропалываем огород, боковым зрением я замечаю, что она сдувает со лба светлые волосы точно так же, как ее мать. Когда Сини уедет, Хелена вытащит откуда-то старую виниловую пластинку и включит проигрыватель. Я изумлюсь: где ты это раздобыла? Рассмеявшись, Хелена скажет, что заказала ее по Интернету. Мы будем слушать пластинку, которую я знал от и до, когда у меня еще были волосы и твердые убеждения.

Неожиданные звуки вернули меня в реальность.

Чьи-то шаги послышались во дворе.

Я выглянул из-за угла.

Тайсто Оксанен бормоча подошел к двери и зашарил по карманам в поисках ключей. Их не было. Он покрутил головой, осматриваясь по сторонам, присел у крыльца и вытащил из-под третьей ступеньки запасные ключи.

Я дал ему войти, пересек улицу и трижды сфотографировал дом.