Текст книги "Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!»"

По-братски внимательно относился к нам начальник штаба полка Я.Е. Белобородов. Человек с большим чувством юмора, веселый, неунывающий, он был старше всех по возрасту, и летчики любили его. Забота начштаба о нас была трогательной. В трудные дни воздушных боев неназойливо, но строго он следил за соблюдением режима отдыха, питания летно-технического состава полка.

У начштаба всегда уйма работы. Бывало, зайдем поздним вечером на КП – Яков Евсеевич там. Перед ним кипа бумаг. Воротник гимнастерки расстегнут, он что-то быстро пишет, а левой рукой почесывает заросшую густыми волосами грудь. И видно, не без ярости.

– А, витязи!.. Входите, входите. С чем пожаловали?

Это его обычное приветствие, к нему все привыкли. И если он встречал нас как-то по-другому, мы знали, что произошло какое-то событие, не предвещающее ничего доброго.

Необычно сложилась биография Белобородова. В двадцатом году Яков Евсеевич участвовал в разгроме банд с громким названием «Голова», отрядов батьки Махно, а годом позже подавлял Кронштадтский мятеж. В 1935 году, тридцатичетырехлетним, вполне уже зрелым человеком, он окончил Качинскую школу пилотов. Но случились какие-то осложнения со здоровьем, и жизнь его не пошла ровной стежкой-дорожкой – пробуксовывала. Ровесники Белобородова командовали уже дивизиями, корпусами, воздушными армиями, а он застрял в штабе полка, и очень надолго…

Мне не раз приходилось слушать на командном пункте его телефонные разговоры с дивизионным начальством. Начштаба полка весьма категорично добивался своего – и, к примеру, на задание уходила не пара, как требовали сверху, а четверка или шестерка истребителей. Обычно это происходило в конце дня, когда летчики буквально никли от усталости.

Положив трубку на аппарат, он смотрел на нас и радостно посмеивался:

– Вот так-то! А то, это самое, лети парой против половины германской авиации…

И, заглядывая в график боеготовых машин, простодушно говаривал:

– Дошло, соколики? Вижу вот у Евстигнеева в строю четыре штыка, а в первой эскадрилье – два.

У Ивана – пара. Забирай всех, Кирилл! Так будет надежнее, веселее. Вылет через пятнадцать минут. По коням!

Как-то Белобородов подсчитывал так со мной наличие исправных машин, и тут на КП зашел Иван Кожедуб.

– Легок на помине… Иван, – обращаюсь я к товарищу. – Рекомендуют пощипать немчуру. У меня звено в готовности. Как ты?

– Я – как штык. Сам идешь?

– В паре с Рыжим. И пара Тернюка.

– Порядок, – удовлетворенно кивает Иван. – Тогда я и Муха с вами.

Доволен и я: лететь на задание с такими бойцами – просто радость!

– Значит, решено, поднимаемся шестеркой. Амелин остается в резерве начштаба…

И вот в районе патрулирования появились шесть «фокке-вульфов». Высота примерно одинаковая, поэтому я делаю попытку затянуть противника на вертикальные маневры. «Фоккеры» стремятся увлечь Ла-5 в глубь своей территории, но им это не удается. Вот так некоторое время прощупываем силы и возможности друг друга. Постепенно активность вражеских истребителей повышается. Сближение на дистанцию огня становится все чаще, но гитлеровцы умело защищаются. Видно, что летчики они бывалые, опытные. Однако осторожничать надоедает, и Кожедуб не выдерживает первым:

– Кирилл, врежем?!

– Я – за! – летит в эфир мой незамедлительный возглас.

«Лавочкины» закружились с еще большей энергией. Радиусы атак становятся минимальными, от перегрузок темнеет в глазах, и немцы, не выдержав предложенного темпа боя, уходят восвояси.

Мы по-прежнему барражируем над своими войсками, зорко следим, не появятся ли вновь вражеские самолеты. Но их нет.

Пара Кожедуб – Мухин органически влилась в четверку моей эскадрильи – будто мы век вместе летали! А в этом бою мне особенно понравился Мухин. Летчик не просто тащился за своим ведущим, а мастерски маневрировал с учетом возможных действий противника: как только «фоккер» приближался к Ивану, на его пути ложилась трасса огня от машины Мухина – и фашисту не до атаки.

Привычка, выработанная в полетах, зачастую обретала вторую жизнь на земле. Запомнилось, как во время разговора с товарищами Василий Мухин поворачивал слегка опущенную голову и, как в бою, бросал зоркий взгляд серо-голубых глаз вверх, на собеседника. Войну этот замечательный летчик закончил Героем Советского Союза, сбив девятнадцать немецких самолетов.

Фронтовая жизнь заставляла меня не раз задумываться над ролью командира в управлении боем, иначе и нельзя. Комэск возглавляет группу, свое подразделение и идет впереди него ведущим. Он первым встречает противника и атакует его. Не мало ли это – первым напасть на врага? Бой ведь не единичная атака, это – целый комплекс маневров, взаимных действий группы летчиков, которыми нужно управлять. Целесообразность действий группы на совести командира и зависит от его умения в ходе боя представлять боевую обстановку, разумно оценивать ее, правильно строить маневр, увлекая товарищей личным примером на схватку с противником. Это уже искусство командира.

Слетанными экипажами, не раз бывавшими в бою, управлять легко. Командир и летчики хорошо понимают друг друга: маневр ведущего вполне ясен подчиненным, а ему известны возможности каждого бойца. Получается единая, всеобъемлющая гармония воздушного боя. Принцип фронтовой дружбы – сам погибай, а товарища выручай, – прочно занявший главное место в боевых действиях эскадрильи, окрылял моих товарищей, вселял уверенность при выполнении самых трудных и сложных заданий.

Наша эскадрилья потерь в боях не имела, хотя битых машин бывало немало. Но однажды мы пережили непростительную гибель летчика уже во время возвращения на аэродром. Внезапная атака одиночного охотника вырвала из наших рядов младшего лейтенанта Александра Ивановича Хлебалина.

…В начале октября 1943 года группа возвращалась после удачно проведенного боя, в котором Саша Хлебалин уничтожил фашистский самолет. Прошли Днепр. Вторая половина дня – и солнце у нас сзади. В отсветах его лучей четверки Амелина, замыкающей группу, почти не видно. Прикрываясь рукой от солнца, бросаю взгляд в ее сторону, думаю, не перейти ли амелинской группе на правый фланг…

И что вижу! Один из наших самолетов крутит бочки… Надо сказать, летчикам иногда в конце боевого задания разрешалось выполнять фигуры сложного пилотажа, но, конечно, не на поле боя и не на маршруте, а уже над аэродромом, под прикрытием своих.

Возмущенный бездумной выходкой пилота, приказываю:

– Прекратить выкрутасы! Жить надоело?

И вот не прошло, наверное, и двух минут с момента моего замечания, как самолет Хлебалина атаковал, используя слепящие лучи солнца, Me-109 (Саша шел замыкающим в четверке). Мы тотчас бросаемся на помощь, но уже поздно. Пара только развернулась, а противника и след простыл. Вот так, можно сказать, по-глупому, случайно оборвалась жизнь летчика-истребителя…

Но бои продолжались. Наш плацдарм на Днепре расширялся. Работы у полка было достаточно. Мне порой пиходилось летать и со своей, и с первой эскадрильей. Летчики наших подразделений хорошо понимали друг друга на земле и в воздухе. Никаких проблем, никаких недоразумений в полетах не случалось. Борис Жигуленков, братья Колесниковы, ведомые Алексеем Амелиным, – прекрасные, надежные бойцы!

И вот однажды мы пошли вместе на задание восьмеркой. Они летят сзади и выше, выполняя роль сковывающей группы. Задачу, возложенную на это звено, не назовешь легкой – решительными действиями им придется отвлечь на себя вражеских истребителей и создать этим выгодные условия для прорыва моей группы к бомбардировщикам противника.

Запрашиваю представителя авиации на командном пункте о воздушной обстановке в районе:

– Есть ли самолеты над целью? Как погода? С земли отвечают:

– Над нами чисто. Слышен шум моторов – подходят бомбардировщики противника. Торопитесь!

Мы уже видим немецкие самолеты. Тремя группами, девятка за девяткой, они идут на высоте 2500–2700 метров. На флангах «юнкерсов», спереди и сзади, а также над ними по два – четыре «мессершмитта».

Медлить опасно – враг близко от объекта! Мы уже не успеем занять выгодное положение для начала боя – нет превышения над противником, да и направление для атаки не совсем удобное. Но после моей команды: «Амелин, выходи вперед на четверку… Остальные – за мной, в атаку!» – вся группа почти на встречных курсах левым разворотом стремительно и неудержимо атакует головную девятку «лапотников».

Фашисты ошеломлены нашей дерзостью: рушится их боевой порядок и огневое взаимодействие. Мы сбиваем двух «юнкерсов», один из них – ведущий, видимо, командир этой девятки. Гитлеровцы не выдерживают наших яростных атак и, сбрасывая бомбовый груз на свои же войска, уходят на запад.

Моя четверка, преодолевая огонь «мессершмиттов», бросается на вторую группу. Еще один «лапотник» рухнул на землю! Остальные отделываются от бомб, как и первая девятка, и также удаляются в западном направлении.

Тут в эфире тревожный сигнал Амелина:

– Кончай, Кирилл, с «лапотниками». Набирай высоту! Одолели, стервецы! Житья уже нет…

– Всем наверх – к Амелину!

И наши машины на полных оборотах моторов потянулись ввысь. Враг понял, что его преимущество кончилось. Продолжая огрызаться, «мессершмитты» направились вслед за своими «юнкерсами». А мы вернулись в зону прикрытия и приняли прежний боевой порядок.

Радость переполняла мое сердце: сбить семь фашистских самолетов, обратить в бегство умного и жестокого врага – это ли не победа небольшой группы истребителей! И мой личный счет пополнился еще тремя вражескими машинами. Да, домой возвращались мы не с пустыми руками…

На аэродроме нас ожидало поздравление от командующего фронтом. А вскоре по авиационным частям распространилось обращение командования корпусом к рядовому, сержантскому и офицерскому составу, в котором говорилось:

«…Полк С. Подорожного за неделю воздушных боев уничтожил 50 фашистских стервятников, потеряв при этом три самолета.

Летчики, особо отличившиеся в боях: К. Евстигнеев, сбивший 7 самолетов противника, И. Кожедуб – 6, А. Колесников – 5, по два – А. Амелин, П. Брызгалов, В. Мухин, Б. Жигуленков, Е. Гукалин и другие.

Так, 3.10.43 года летчики второй эскадрильи трижды вступали в бой с самолетами противника, и всякий раз враг панически покидал поле боя. Сбив семь самолетов противника, летчики без потерь вернулись на свой аэродром. В тот же день девятка Ла-5 этого подразделения встретила три группы бомбардировщиков с истребителями общей численностью более 60 самолетов и принудила противника к тому, что он сбросил бомбы на головы своих войск».

В конце обращения стоял призыв, ко многому нас обязывающий: «Бить врага так, как его бьют летчики 240-го полка!»

А войска нашего фронта нацелились уже на Кривой Рог и Кировоград. Чтобы не отстать от наступающих частей, полк в конце октября перелетает на полевой аэродром, расположенный в районе Кривого Рога, между рекой Ингулец и железной дорогой.

Двое суток идут непрерывные жаркие схватки. Жизнь на аэродроме – необычнее не придумаешь: через летное поле на высоте 10–15 метров проносятся «мессершмитты», взлетающие с площадки, расположенной совсем рядом, по соседству. Взаимной штурмовкой ни нам, ни противнику заняться некогда – все усилия сосредоточены на передовой, откуда слышится гул боев, пулеметно-пушечная трескотня дерущихся в воздухе самолетов. Купола парашютов раскрываются совсем близко к аэродрому, там же падают горящие машины.

А сражение на земле напоминает Прохоровку: на подступах к Кривому Рогу, на северо-западной его окраине, разгорелся танковый бой. Сотни машин стоят одна против другой, как дуэлянты, на открытом поле.

Но у нас в небе свои дела – идет схватка с девяткой «юнкерсов» и восьмеркой «сто девятых». Наших на этот раз много: четыре четверки! Мы бьемся почти над танкистами. Разгорается бой не на жизнь, а на смерть. «Юнкерсы» полыхают и падают на землю. Я вижу, как одного из них, отколовшегося от группы, добивает Павел Брызгалов: при выходе из атаки он не отходит далеко от «юнкерса», а пикирует сверху и с малой дистанции дает очередь. У фашистского бомбардировщика отваливается правая плоскость, и он, кувыркаясь, падает вниз…

Брызгалов из эскадрильи Ивана Кожедуба. Ходил он ведомым своего командира, потом сам водил в бой пару, возглавлял четверку в сковывающей группе. Паша – крепыш среднего роста, с полным румяным лицом, гордой осанкой, уверенным взглядом – сильный воздушный боец. И в этом слове сказано много! И посадка в кабине у Паши под стать выправке на земле – горделивая: летчик зорко наблюдает за воздухом, отыскивая противника на всех высотах. Как и Мухин, Брызгалов сбил 19 самолетов врага, стал Героем Советского Союза.

На третьи сутки базирования в Зеленом нам пришлось поспешно возвращаться в свои Косьяновские хутора. Что ж, война есть война… На всех машин в эскадрилье уже не хватало. С разрешения командира полка я беру, буквально вталкиваю, в фюзеляж своего самолета пилотов Попко и Карпова, и улетаем вместе с последней группой, которую ведет Сергей Иванович Подорожный.

На малой высоте следуем вдоль переднего края. Зенитки противника тут же открывают огонь. Отойдя подальше от линии фронта, замечаем, что нас преследует какой-то истребитель, но чей – наш или вражеский – не ясно. Выполнить резкий маневр с таким необычным грузом в фюзеляже я не решаюсь – боюсь за товарищей. Поэтому отворачиваю в сторону и в преследователе узнаю «яка», наверное, отбившегося от своих в бою.

Под нами Днепр, и опять заминка с моей машиной. Сергей Иванович сбавляет скорость полета, а для меня ее уменьшение довольно-таки опасно. Невольно оказавшись впереди, я подворачиваю самолет в нужном направлении. Вскоре мы выходим на реку Ворсклу, и я занимаю свое место в строю.

После посадки к моей машине вместе с Подорожным подошел инженер дивизии полковник СП. Пирогов. Увидев, как из фюзеляжа самолета выползают Попко и Карпов, Сергей Петрович сухо спросил:

– Все? Или еще кто будет? Что тут ответить?..

– Все, товарищ инженер!

– Товарищ Евстигнеев, это уже вне границ всяких норм и армейского порядка. Такого еще не бывало. Вас следует наказать.

– Да они «безлошадные». Не оставлять же пилотов там… – делаю я неуверенную попытку оправдаться.

На помощь приходит командир полка:

– Сергей Петрович, секите мою голову. Он сделал это с моего разрешения.

Инженер уже совсем другим тоном спрашивает:

– А как вела себя машина на посадке?

– Нормально. На планировании держал скорость несколько больше заданной, но рекомендую еще увеличить.

– Рекомендую! – возмущается Пирогов. – Да вы что, истребитель собираетесь превратить в транспортный «Дуглас»?

Когда Подорожный с инженером дивизии ушли, Попко не на шутку огорчился:

– Из-за нас командиру досталось…

– Миша, – возразил я, – Пирогов – человек добрый! С понятием. Видел и не такое. А нам дай волю, откаблучим – будь здоров! Поругал справедливо, за дело.

Итак, за время участия полка в битве за Днепр я выполнил 55 боевых вылетов, провел 23 воздушных боя и уничтожил 16 самолетов врага. Здесь, в Косьянах, меня наградили орденом Суворова III степени. И теперь, обращаясь ко мне, наш начштаба Яков Евсеевич Белобородов непременно и подчеркнуто любезно выговаривал мне новое «звание»: «товарищ суворовский кавалер», «суворовский кавалер Евстигнеев»… Он боготворил Александра Васильевича Суворова и получение мною ордена с изображением великого полководца считал заслугой всей части и предметом своей личной гордости.

Что верно, то верно – начальник штаба умел быть счастливым, если в полку все шло нормально, а люди росли и мужали.

От Днепра до Днестра

Войска нашего фронта перешли к обороне. Боевые действия полка затихли. Мы решили использовать временную передышку для перегонки поврежденных в боях самолетов в ремонт, а также для выполнения тренировочных полетов с молодым пополнением и теоретических занятий со всем личным составом части.

Поздняя осень напоминала о себе все настойчивее. Погода часто портилась – туманы, низкая облачность, мелкий нудный дождь, временами переходящий в мокрый снег, а потом снова – туманы, туманы…

Теоретические занятия утомляют и раздражают: нет привычной напряженности, боевого возбуждения перед вылетом. Пилоты посматривают в небо, надеясь увидеть хотя бы маленькое оконце – предвестник временного прекращения ненастья. Техники и механики, наверное, в сотый раз проверяют – на глаз и на ощупь – каждую деталь, каждый винтик.

6 ноября узнаем об освобождении столицы Украины. Киев снова наш! После двух с половиной лет фашистского рабства столица Древней Руси вздохнула радостно и свободно.

Счастье наше было несказанным. А многие ребята ходили именинниками – у одного в Киеве сестра, у другого – тетка или какой-либо дальний родственник, некоторые там учились или работали. Узы родства, братства, товарищества… Настроение у всех боевое. Жажда сражаться с врагом – в душе и на устах каждого.

Хотя погода по-прежнему неважная, я поднимаюсь в воздух на облет «лавочкина». Над аэродромом выполняю каскад фигур высшего пилотажа. Начал с горизонтальной восьмерки – глубоких виражей. Когда убедился, что машина исправна, мотор не подведет, – перешел на перевороты, петли Нестерова, полупетли, боевые развороты… словом, делали все, что могли, я и машина.

Начштаба Белобородов, как после рассказывали мне товарищи, находившиеся у командного пункта в качестве болельщиков, просил командира полка прекратить этот полет:

– Ведь разобьется! Это просто хулиганство! Подорожный, посмеиваясь, смотрел в небо. А когда я проходил над КП на высоте 50 метров и крутил бочки, начштаба не выдержал. Шариком скатившись в землянку, он через несколько секунд пулей выскочил оттуда с ракетницей – куда девалась его пресловутая тучность, полнота! – и дал два выстрела, зло посмотрев на окружающих:

– Грохнется человек! А они, это самое, ржут! Командир спокойно убеждал:

– Яков Евсеевич, никакого тут хулиганства нет. Кириллу пилотаж разрешен. Правда, высота для бочек не оговаривалась. Воспользовался ваш кавалер. Но он знает, что делает. В бою не такие кренделя приходится выписывать – ничего… А молодежь понимает, что это не всем дозволено: для такого нужен большой опыт и мастерство.

Полет в зону закончен. После посадки меня встречает Белобородов. Лицо его неузнаваемо. Оно впервые, сколько я знал Якова Евсеевича, выражало нескрываемый гнев.

– Ты что, это самое, очумел? Не соображаешь? Да твои летчики завтра же будут творить черт-те что!

В подобных случаях, по опыту знаю, полезно и необходимо просто помолчать, а я ведь любил этого толстяка искренне и, как теперь понял, почти по-сыновьи. А тогда сделал попытку разжалобить:

– Товарищ подполковник! Да захотелось встряхнуться: засиделись мы, закисаем без настоящего-то дела!

– Вы слышали? Кавалер размяться захотел. Повеселить нас вздумал. Я вам – начштаба! – Белобородов обвел нас строгим, не терпящим возражений взглядом. – На-чаль-ник штаба, а не потатчик! Запомните!

Мы ничего не забывали, но молодость, пусть и фронтовая, брала свое.

В конце ноября мы провожали Якова Евсеевича на Белорусский фронт на должность начальника штаба дивизии (странный и парадоксальный поворот судьбы: с августа сорок четвертого по июль сорок седьмого года он возглавляет кафедру… Харьковской государственной филармонии, а через год уходит в запас).

К исполнению обязанностей начштаба полка приступил заместитель Белобородова Николай Парфентьевич Сумин, вдумчивый и добропорядочный офицер. Работать с ним было легко и приятно. Невысокого росточка, российской души человек – веселый и находчивый, – он в минуты волнения слегка заикался. Но когда Сумин брал в руки баян, инструмент и исполнитель становились единым целым, и песня лилась широко, свободно. Играл он и пел про дважды знаменитую Катюшу – девушку и гвардейский миномет, про Волгу-речку, про священный Байкал. Такие люди в военное время – ценность бесконечная.

А передышка наша между тем затягивалась. Летчиков не удовлетворяли редкие вылеты отдельных пар на разведку. Они притомились душой без схваток с врагом и облегченно вздохнули, узнав о перебазировании ближе к правому флангу фронта.

Перегонку машин выполняли «старики», и осторожность эта была обоснованна.

– Аэродром нам незнаком, – сказал Подорожный на предполетной подготовке. – Заход на посадку – через высокие деревья, а они у самой границы аэродрома. Будьте внимательны и осторожны. Берегите себя и самолеты.

Он был прав, наш командир. Надо иметь немалый навык, чтобы посадить истребитель на ограниченную площадку. Поэтому шесть машин перегнал я сам, остальные – наиболее подготовленные пилоты эскадрильи.

– Радости от такого перебазирования, что от того пня: переверни его и так и этак, он все равно лежит, – несколько своеобразно отреагировал Алексей Амелин.

Да, погода по-прежнему была плохая. Мы занимались в землянках теорией, а чуть-чуть просвет в небе – выходили на учебные воздушные бои. Благо, что они скоротечны.

В один из таких дней вместе с Иваном Кожедубом решили поразмяться в воздухе. Высота 2000 метров. Расходимся, и на встречных курсах начинается показательный бой. Именно так нам не раз доводилось принуждать «мессершмиттов» к лобовой атаке. Каждый ждет: кто отвернет первым… Иван не из тех, кто за здорово живешь отдаст благоприятно складывающуюся обстановку сопернику. Но перед ним противник условный, и он закручивает левый вираж. Обождав какую-то секунду, когда он проскочит надо мной, устремляюсь в погоню. Поздно – момент упущен! Кожедуб подтягивает свою машину так энергично, что я оказываюсь в том положении, которое иначе не назовешь как критическим, вот он сейчас вынесет перед моим самолетом точку прицела, короткая очередь – и пиши пропало…

Что только я не делал в том полете – Иван стоял словно на привязи. Выполнил целый каскад высшего пилотажа, добрая половина которого ни в какой инструкции не предусмотрена, – не отступает. Мы оба тогда не думали, что именно сейчас делаем, какова скорость наших машин, какие обороты мотора, как обстоит дело с температурой головок цилиндров, масла… Бой давно шел не по-писаному. Работала только интуиция летчика, мысль, воля. Силы у нас тогда были молодые, натренированные, летная школа одна, хотя и находились наши училища в разных местах страны. И характер тоже один – русский: если уж начал что делать, то доводит дело до конца. И не как-нибудь…

А на аэродром в это время надвигался коварный враг авиации – низкая облачность со снегопадом. Мы с Иваном заметили ее и вовремя закончили незапланированную нашу дуэль.

Без малого сорок лет прошло с той поры. Но я помню эту схватку во всех деталях, хотя за эти годы сменились поколения истребителей и в авиации уже возмужали наши дети и внуки…

А тогда наш полк получил приказ на очередное перебазирование, поближе к Днепру.

Командир части поставил мне задачу разведки погоды по маршруту нашего перелета до Шевченково. И я с Валентином Мудрецовым незамедлительно поднялся в воздух. Не делая круга, взяли курс на запад с набором высоты. Вдали, где горизонт должен иметь если и не очень четкую границу, то хотя бы приблизительные очертания, я заметил густую дымку. На душе стало тревожно и неспокойно. Мысли, до этой минуты ясные, закружились вокруг одного вопроса: сумеем ли сегодня перебазироваться на новую точку? В эти минуты я был ответствен не только за себя и ведомого, а решал задачу завтрашнего участия всего нашего полка в войне.

Подошли к реке Псёл, что недалеко от города Кременчуга вливает свои воды в могучую днепровскую артерию. Плотной стеной здесь нас встретил туман. Видимость резко ухудшилась: пошел слабый снег. Наши надежды на перелет свелись к нулю…

Мудрецов, посматривая в мою сторону, как бы спрашивал: ну что, командир, плохи дела наши? Почти непрерывно он выполнял змейки, ни на секунду не забывая, что кроме тумана могут нагрянуть гитлеровские истребители.

– Мудрый, попытаемся проскочить, – передаю я ведомому. – Если за рекой туман – разворачиваемся влево на сто восемьдесят градусов. Подойди поближе. Стань в крыло!

Входим в густую пелену тумана. Самолет Мудрецова еле-еле просматривается. Летим как в молоке – никакого просвета. Тогда я даю команду на разворот, и медленно, с малым креном выбравшись из него, идем на высоту. Там повторяем все сначала: пробить облачность не удается, а навыков летать вслепую у нас нет, да и машины для этого оборудованы слабо.

Удрученные, возвращаемся на аэродром. Здесь метеоусловия гораздо лучше. После посадки я сразу же докладываю командиру полка о результатах разведки погоды. На командном пункте весь стол накрывает полетная карта. Замечаю, что мое появление прервало какой-то особенно важный оживленный разговор. И Сергей Иванович, как я понял, к моему докладу отнесся с недоверием. Обидно, конечно… Однако долг превыше всего, и, зная горячность Подорожного, зову на несколько минут «по личному вопросу» Николая Парфентьевича Сумина и неофициально, по-дружески прошу:

– Если командир надумает лететь на разведку – не пускай. Может кончиться плохо!

Сумин смотрит на меня с удивлением:

– Он же командир! Вряд ли это в моих силах.

Я настаиваю, советуя воспрепятствовать полету командира полка.

– Пусть не меня, другого комэска пошлет. Наконец, скажи механику, договорись: мол, машина неисправна, лететь нельзя…

Уходил я с КП с плохим предчувствием, на душе лежала тяжесть.

И вот минут через сорок послышался рев моторов. Может, техники проверяют работу моторов? Кажется, нет: кто-то порулил. Выскакиваю из землянки и вижу, как пара «лавочкиных», взлетев и не сделав обычного круга над аэродромом, с набором высоты пошла на запад.

Звоню на командный пункт, спрашиваю:

– Кто?

– Командир с Ямановым, – ответил начальник штаба.

И потянулись для меня мучительно долгие минуты.

Только через полтора часа вернулся Борис Яманов, расстроенный и измученный. Чувствовалось, что летчик очень взволнован, возбужден. И тут мы узнаем подробности случившегося. В паре с Подорожным подошли они к Псёлу. Там стоял сплошной туман, видимость нулевая, и вскоре штурман потерял из виду машину ведущего. Встав в круг, Яманов запрашивает командира полка – ответа нет. И так несколько раз кряду. Полагая, что Сергей Иванович уже вернулся домой, штурман спешит на аэродром – горючего в обрез…

Наступил вечер. Предчувствуя недоброе, пилоты притихли. Говорили только о служебных делах, да и то – негромко: нервы в такие минуты напряжены до предела. И странное дело, летчики – народ не робкого десятка, храбрый, мужественный, ни в бога, ни в черта не верят, но многие, как в войну, так и после нее, верили в приметы. Что это, отголоски язычества, не до конца угасшие инстинкты суеверных предков? А может, все это – нежелание поставить перед собой острый вопрос и ответить на него? Животная боязнь тяжелого, трагического, так же как выхолащивание, стандартизация мыслей и чувств, слов и дел, мне думается, обедняет душу и разум человека.

…Утром, после бессонной, томительной ночи, в полку стало известно: командир полка Сергей Иванович Подорожный разбился, погиб… Пробивая облачность – не вверх, а вниз, – он столкнулся с землей у села Омельник, рядом с местом предстоящего базирования нашей части.

Весь день светило солнце. Погода стояла замечательная, словно в оправдание перед нами за вчерашний день. Мы перелетели в Шевченково и расквартировались в селе, вблизи полевого аэродрома. Там предали земле прах своего неутомимого, бесстрашного командира.

Когда были отданы последние почести Сергею Ивановичу Подорожному, заместитель командира дивизии решил посоветоваться с нами:

– Кого из трех кандидатов вы хотели бы избрать командиром вашего полка – Дахова, Ольховского или Семенова?

Наш выбор пал на Ольховского.

Инспектор дивизии по технике пилотирования Николай Иванович Ольховский имел академическое образование и ранее уже командовал полком. Человек богатырской комплекции, с простым русским лицом, Ольховский держался спокойно и уверенно. Летчик он бывалый и людьми управлять может.

На церемонии представления личному составу части Николай Иванович не без волнения обратился к нам:

– Представим себе невозможное: Сергей Иванович среди нас и сдает мне полк. Передовой полк в корпусе – бесстрашные, мужественные летчики. Трудолюбивые, самоотверженные техники и механики. Воюй да радуйся!

Совсем иное дело, когда принимаешь осиротевшую часть. Очень горько всем нам, знавшим Подорожного. За ошибки мы расплачиваемся дорогой ценой – жизнью. И я готов разделить с вами горести и радости, что выпадут на нашу фронтовую долю. Обещаю быть справедливым. Ваши надежды постараюсь оправдать на совесть. Будем гнать, друзья мои, оккупантов с родной земли!

Ранним утром 7 января двенадцать экипажей, возглавляемых новым командиром полка Н.И. Ольховским, взяли курс на Березовку. Предстояло сопровождать транспортный самолет. На его борту – заместитель Верховного Главнокомандующего Г.К. Жуков и командующий ВВС А.А. Новиков. Из Березовки взлет произвели вместе с представителями Ставки. Они – на «Дугласе», четверка командира – справа, моя – слева, звено Яманова, как прикрывающая группа, – сзади, с небольшим превышением над транспортным самолетом.

Маршрут протяженностью до трехсот километров, да еще с «Дугласом», который в сравнении с истребителями имел значительно меньшую скорость, предполагал, по расчетам, полную выработку топлива на наших машинах. Учитывая это, на последнем отрезке маршрута нас должны были сменить «яки».

Во второй половине пути стало ясно, что горючего хватит, чтобы закончить полет на киевском аэродроме Жуляны вместе с «Дугласом». Принимается решение: наряд истребителей сопровождения не менять. Пролетели точку базирования «Яковлевых». Облачность, вначале незначительная, перешла в сплошную с нижним краем 300–400 метров. Когда попадаем в снежные заряды, видимость почти нулевая. В кабине сумеречно, уныло и скучно. Я не оговорился – скучно от однообразия, от непогоды: конечно, после жарких схваток в небе этот полет кажется дремотным. Хотя и не холодно, я зябко поеживаюсь – все от той же убаюкивающей плавности работы рулями управления. Ведомый почти вплотную прилип ко мне и повторяет малейшее изменение положения моей машины.

Наконец «Дуглас» снизился и пошел под облаками. Наша четверка настолько приблизилась к транспортному самолету, что отчетливо просматривались заклепки на фюзеляже. По радио просим экипаж увеличить скорость до максимальной – иначе растеряемся в этой пурге.

Летчики, замыкавшие четверки группы сопровождения, потом рассказывали, что они часто теряли из виду не только сам «Дуглас», но и машину ведущего звена. Любоваться панорамой Киева было некогда. Все внимание на «Дугласе». И парами, вместе с ним, садимся.