Текст книги "Француженки не терпят конкурентов"

Глава 23

Магали воинственно прошествовала по кухне и остановилась рядом с ее хозяином. Филипп, застигнутый врасплох, оторвался от процесса обучения, в котором поправлял огрехи стажера, трудившегося над украшением сладкого подобия Тадж-Махала, и глаза его вспыхнули. Ярким, лучистым огнем. Жаждущие и в высшей степени торжествующие.

Вероятно, он подумал, что она готова наброситься на него, обхватить ногами его бока и на глазах у всех припасть к его губам с поцелуем.

– Там… эти собаки… – задыхаясь, выдавила она. – Пуделиха съела… тот ваш подарочек, она… она… всего… Что вы, собственно, себе позволяете?! Вы непристойный мерзавец!

– Вы скормили мое Coeur[98]98
  Сердце (фр.).


[Закрыть] какой-то собаке? Я правильно вас понимаю? – Голос Филиппа постепенно повышался, и последнее слово, обретя мощь львиного рыка, раскидало по трем столам хрупкий затейливый карамельный замок, макаруны и лепестки роз. Его подмастерье непроизвольно дернулся, и начинка из пекарского мешка в его руках выплеснулась уродливой блямбой.

Подскочив к Магали, Филипп схватил ее за плечо, слишком крепко и слишком болезненно. Еще никогда в жизни он не позволял себе такого обращения с женщинами, и когда она уже замахнулась, собираясь влепить ему пощечину, он тряхнул головой, приходя в себя, и ослабил хватку. Но Магали не ударила его. О чем он даже пожалел. А если бы она в тот момент победила, ему было бы на все наплевать, поскольку ей удалось спровоцировать его на физическое проявление гнева.

– Давайте обсудим это в приватной обстановке, – процедил он, не разжимая зубов.

В лаборатории у него сложилась репутация невзрывного человека, способного взорваться разве что смехом. Или ограничивающегося – в случае нерадивого ученика – чередой категорических: «Нет, нет, нет, нет, не так!» – если ученик вновь проявлял небрежность.

Он втолкнул ее в свой маленький кабинет. Она не сопротивлялась. На лице ее заиграла дикая усмешка, словно он предложил ей сразиться с хищником в его клетке.

– О чем вы думали, пока делали это пирожное? – Она развернулась к нему, когда он захлопнул за ней дверь, и ее плечо оказалось под его рукой.

Филипп с трудом перевел дух и продолжал стоять перед ней, упираясь рукой в дверь. Раз она не противится тому, что он мрачно нависает над ней, приперев к стене, то он, конечно же, черт побери, и сам не против столь подавляющего господства. Она оказалась до жути опасной. В любой момент сейчас она могла наброситься на него. Ну и пожалуйста.

– Вы представляли, как я приползу к вам на коленях, умоляя о ваших ласках и истекая слюной в слепой жажде ваших коварных десертов?

Его кулак сжался на двери за ее спиной. Когда он заговорил, голос его мучительно срывался, словно она содрала кожу со всего его тела.

– Я представлял, – он взмахнул другой рукой и тоже уперся ею в дверь, но по другую сторону от ее головы, – как тончайшая пудра рассыпается по вашим обнаженным плечам. Я сделал миндальную ракушку такой нежной, такой совершенной и шелковистой, как ваша нежная кожа, которую я гладил минувшим вечером.

Ее лицо, зажатое между его рук, вспыхнуло краской смущения.

– Я представлял, что изгибы вашего тела подобны лепесткам розы. – Зрачки его глаз еще больше расширились, а голос стал еще более хриплым. – Мне не удалось лишь добиться достаточной насыщенности цвета.

Ей захотелось прижать ладони к щекам, и ее руки сами собой начали подниматься. Но она подавила это желание. Вероятно, все в ней пыталось победить охватившее ее смущение. Однако она проиграла.

– Я представлял, как слегка касаюсь зубами малинки в сердцевине той розовой шелковистости, не в силах потревожить ее даже вздохом…

Ее соски заострились; он это заметил. Так она понимает, о чем он говорит! И внимает ему с удовольствием.

– Я представлял, что касаюсь ее языком. По-прежнему лишь ощущая тонкую оболочку. С трепетной осторожностью, чтобы не прорвать ту тончайшую пленочку, чтобы не пролить кисло-сладкий свежайший сок. И я представлял, как вбираю его губами, смакуя на языке ягодную свежесть…

Голова Магали запрокинулась, затылок уперся в дверь, губы приоткрылись.

Ее гнев, казалось, улетучился, растаял бесследно. Он и так изначально имел слабое оправдание. А вот его гнев продолжал нарастать.

– А лепесток розы я добавил потому, что не смог сотворить из сахара ничего подобного нежности вашей кожи.

Ее распахнутые глаза излучали откровенную жажду. Он надеялся, что жажда его прикосновений охватила каждую клеточку ее тела – так же, как он жаждал ее. Он надеялся, что она изголодалась по его ласкам.

– А что таилось внутри… – его лицо оказалось так близко, что их губы почти соприкасались, – вы никогда не узнаете, потому что скормили мое сердце putain de chien[99]99
  Чертовой суке (фр.).


[Закрыть].

Он отшатнулся от нее и молча вышел.

Глава 24

Магали замкнулась в кремовой белизне своей надмирной обители, парившей над островом. Батарея жарила напропалую, но ни капельки не согревала ее. Прогноз обещал снегопад.

За окном вечернее небо темнело – как и Париж, подпитывающийся отблесками городских фонарей, чьи лучи тускло отражались от угрожающих, набухших снегом туч. Пойдет снег или не пойдет?

Поплотнее завернувшись в махровый банный халат и поджав пальцы в пушистых носках, покрытых стеганым ватным одеялом, Магали взирала на лежащее у нее на коленях миндальное чудо, лишившееся одной ягодки.

Она перевернула крышку, снова закрыв коробку, и так долго разглядывала запечатленное на ней фирменное имя «Лионне», что логотип стал в ее ощущении почти что живым, заполнив в ней какую-то тайную глубину. Казалось, он заполнил собой всю ее душу.

Открыв коробку опять, Магали взглянула на произведение чувственного искусства. Потерянная малинка воспринималась как богохульство, как обвинение ее в трусости. Если бы она не раздумывала так долго…

Капля сиропа по-прежнему первозданно – упавшей слезинкой – поблескивала на лепестке розы.

Она коснулась пальцами донышка лакомства, ощутив гладкость миндальных створок. «Я сделал миндальную ракушку нежной… как ваша нежная кожа, которую я гладил…» Она поднесла ракушку ко рту. Приоткрытые створки взывали к ней: коснись нас губами! Откуси хоть немного, микроскопически малый кусочек!

Перед ее мысленным взором возникло лицо Филиппа. «Вы отдали мое сердце какой-то собаке?»

Разумеется, это была лишь игра слов. Должно быть, он просто назвал свое новое творение по-французски: «Coeur» – что означало «Сердце», – в том же духе, как называл он другие свои десерты – «Dйsir» или «Envie»[100]100
  «Желание» или «Зависть» (фр.).


[Закрыть].

Пирожное выглядело невероятно прекрасным. Неужели такое можно сделать руками? И не просто сделать, а – для нее?

Она опустила пирожное обратно в коробку и, рывком поднявшись с кровати, начала одеваться, натянула еще один свитер, а стильным сапожкам на каблуках предпочла теплые непромокаемые сапоги, поскольку… ну, на улице холодно, и вообще обещали снегопад. И вдруг ее охватило… смирение. Она закуталась в самую толстую куртку, испытывая особую нужду в ее мягкой комфортной подкладке перед этой рискованной вечерней прогулкой, и вышла на улицу.

Свет в кондитерской Лионне уже не горел. Грегори как раз запирал двери.

Магали остановилась рядом, засунув руки в карманы. На одном из ее запястий покачивался пластиковый пакет с рекламой обувного магазина.

Отойдя от двери, Грегори увидел ее. Он помедлил, явно удивленный, и направился к ней.

– Филипп ушел домой.

Ох. Магали поглубже зарылась руками в карманы, елозя по их дну костяшками сжатых в кулаки пальцев.

– А где… – Ее голос сорвался. Она откашлялась. – А где это?

Дом с названным ей адресом находился в квартале Марэ. Не слишком далеко. Дойти можно меньше чем за десять минут. Но придется перейти по мосту за реку, покинуть остров.

Она вновь зарылась руками в карманы, когда Грегори пожелал ей «bon soir», так печально улыбнувшись, словно сказал «adieu»[101]101
  Удачного вечера… Прощайте (фр.).


[Закрыть] – прощаясь с ней навеки. Улица затихла в вечернем покое. По вечерам на острове обычно становилось очень тихо. В квартале Марэ шуму наверняка будет больше. Гораздо больше. День святого Валентина выпал на пятничный вечер, и влюбленные парочки заполнят рестораны и бары или будут шататься по холодным улицам, согревая друг друга в пылких объятиях.

Пока она еще медлила, стоя посередине своей молчаливой улицы. Холод вгрызался в нее, напоминая о дразнящем посуле снегопада.

Подавив сомнения, Магали вздернула подбородок и отправилась в путь.

Смеющиеся парочки проходили мимо нее в романтическом настроении, заражая таким же настроением и ее, но она продолжала медлить, поглядывая на выстроенное в семнадцатом веке здание, где сейчас жил Филипп, и впервые не испытывала потребности собраться с силами и не падать духом. Впервые вид незнакомых прохожих воспринимался ею… спокойно. Все они казались ей очаровательными, и захотелось стать одной из них, влиться в этот людской поток и прогуливаться с кем-то под ручку. Не просто с кем-то, а с одним вполне конкретным человеком.

Глубоко вздохнув, она нажала кнопку домофона с номером квартиры «ЗВ» и, услышав в ответ отрывистое «Oui?[102]102
  Да? (фр.)


[Закрыть]», вдруг почувствовала, что не может произнести ни звука. Она судорожно закашлялась.

– C’est… – Магали помедлила, давясь и всеми силами стараясь убрать из голоса хрипоту. – C’est Magalie[103]103
  Это… Это Магали (фр.).


[Закрыть].

В ответ – бурный задушенный вздох. Дальше – щелчок дверного замка. Она толкнула дверь и вошла в фойе.

Филипп встретил ее на площадке первого этажа, сбежав вниз по лестнице в одной футболке и джинсах. Без обуви. Босиком.

Увидев ее, он замер на месте.

– Магали.

Они молча ели друг друга глазами.

Какая-то дверь неподалеку от них открылась, и вышедшая из квартиры парочка вежливо кивнула Филиппу и – за компанию – Магали, не обойдя благоразумно-сдержанным взглядом босые ноги соседа. Судя по одежде, парочка собралась провести вечер в городе. Ах да, вечер-то в Париже только еще начинается!..

Филипп не вспомнил бы, кивнул ли он соседям в ответ. Сосредотачиваясь на чем-то, он обычно больше ничего и никого не замечал, а сейчас все его мысли сосредоточились на ней.

– Пойдем, – сказал он и протянул ей руку.

Ей показалось, что он сейчас потащит ее за собой вверх по лестнице, но ничуть не бывало.

Ее губы дрогнули, сложившись в кривоватую понимающую усмешку. Он же получил королевское воспитание! И в его сознании давно укоренились правила этикета, предписывающие подниматься по лестнице вслед за дамой, а спускаться – опережая ее на шаг. На случай, если она вдруг оступится или споткнется.

Он протянул к ней руку, коснувшись пакета, который болтался у нее на запястье. Он предлагает ей отдать ему пакет? Магали молча покачала головой и, ощущая спиной его близость, продолжила подниматься по ступенькам.

Прямо с порога его квартиры открывался вид на просторное жилое пространство с паркетным полом, ограниченное лишь большими окнами, сквозь которые проникал свет разноцветных огней оживленной уличной жизни, проходившей несколькими этажами ниже. Опущенные шторы и жалюзи за окнами такого же старинного здания на противоположной стороне улицы подсвечивались внутренним сиянием электрических ламп. Раздвинутые шторы на окнах в квартире Филиппа вызвали у нее чувство необычайной беззащитности. Однако светильники в его гостиной не горели, поэтому снаружи никто не мог ее увидеть. И комната слабо освещалась лишь благодаря уличным огням.

Медля начать разговор, Магали отошла к окну. Звук шагов по паркету приглушал толстый ковер в середине комнаты. «Я пришла с миром» – казалось, шептали ему ее отсутствующие каблуки.

– Хочешь, я задерну шторы? – Голос Филиппа прозвучал прямо у нее над ухом.

Она не вздрогнула. Хотя босые ноги ступали почти беззвучно, она ощущала его незримое присутствие за спиной. Точно так же, безусловно, зебра нутром чует крадущегося за ней льва. Образ зебры продолжал раздражать ее, выводя из себя.

– Никто нас не увидит, если мы не станем включать свет.

Любому рискнувшему выйти из дома оживленная уличная жизнь обещала веселье. И одно только созерцание праздничной улицы уже придавало вечеру волнующе-приятную атмосферу. Сегодня Магали рискнула покинуть свое уютное гнездышко, где начала чувствовать себя удручающе одиноко.

Обстановка его квартиры производила впечатление утонченной добротности, безупречный современный дизайн в приглушенных тонах. Толстый ковер, по которому она уже прошлась, к примеру, радовал взгляд насыщенным серебристым цветом. Спокойная палитра удивила ее, учитывая то, какие яркие драгоценные оттенки и броские формы он обычно использовал в своих кулинарных изделиях. Неужели в уединении ему тоже хочется чего-то более спокойного? Или такая приглушенная сдержанность служит превосходным фоном для его потрясающих ярких творений?

Она повернулась, обнаружив, что он внимательно смотрит на нее с расстояния вытянутой руки. Филипп не отступил в сторону, предоставляя ей бо́льшую свободу действий. Хотя и не приблизился, пытаясь отгородить ее от всего окружающего мира, как поступал раньше. Он ждал. На его шее отчетливо пульсировала жилка.

– Могу я помочь тебе снять куртку? – спросил он, и она стрельнула в него взглядом.

Если бы она сразу сбросила куртку, то показала бы, что собирается здесь задержаться. А раз он предложил помочь ей раздеться, значит, сам приглашал остаться.

– Да, – сказала она. И услышала его тихий вздох.

Принимая ее куртку, он даже не прикоснулся к ней самой. Она чувствовала спиной его сдержанную близость. Такая обходительность и ловкость в снятии уличной одежды приобретается благодаря образованию в элитных учебных заведениях Шестнадцатого округа.

Она оставила пакет на его обеденном столике в кухонном отсеке этой просторной студии, искусно отделенной мебельной стенкой от пространства «гостиной». Неделю назад ей попалась статейка, написанная его сестрой об интерьерном стиле его кондитерских; должно быть, она занималась и интерьером квартиры брата, хотя уже совершенно в другом ключе. Здесь изысканная многовековая старина с безупречным вкусом сочеталась с современными веяниями.

Из пакета Магали достала фирменную коробку Лионне и, открыв крышку, поставила ее на середину стола, чтобы он увидел то самое сердечно-розовое миндальное пирожное.

Он молча стоял у нее за спиной. Но она ощущала напряженность его сосредоточенности. Напряженность ожидания дальнейших событий.

– Та пуделиха украла только одну малинку, – проговорила она и нервно откашлялась. – Остальное мне удалось спасти от нее.

Очередная пауза взрывоопасной тишины.

– А могу я спросить, с чего это ты вдруг так разъярилась? Если, конечно, не брать во внимание того факта, что это пирожное – моих рук дело. – Он подавил ироничный смешок.

Ее лицо густо покраснело. Она сжала зубы. Избежать объяснения невозможно.

– Ну, потому что… она съела всего лишь ягодку, одну-единственную малинку… а потом со всех ног понеслась… ты знаешь ту немецкую овчарку, что бродит по набережным? Это овчарка Жерара.

Он издал полузадушенный звук. Она обдала его пылающим взглядом.

– Та… э-э… тот необузданный кобель немецкой овчарки? – Он откровенно лыбился, хотя его голос дрожал от попыток сохранить невозмутимую интонацию.

Ее лицо приобрело вызывающее выражение.

Внезапно безудержный смех согнул его пополам.

– Извини, не смог удержаться, – выдавил он между взрывами хохота. – Я просто… да, теперь понимаю… о, должно быть, это могло довести тебя до безумного подозрения, – произнес он с нескрываемым наслаждением, следя за ее лицом.

Глаза ее сверкали огнем возмущения, она вдруг представила, как он воспламеняется от одного ее взгляда. Ах, если бы такое было возможно!

– И во всем виновата одна-единственная малинка с пирожного?! С моего пирожного?… – ликующе простонал он.

Настроение Магали резко изменилось, кулаки ее напряженно сжались. Исцарапанные пальцы пытались предупредить ее, что им будет больно, если она ударит Его Высочество в челюсть, тем не менее ей стоило большого труда сдержаться.

– Так ты полагаешь, что я – сучка в период течки?

Смех его резко оборвался, и он потрясенно взглянул на нее.

– Bon Dieu[104]104
  Боже мой, о господи, тысяча чертей (фр.).


[Закрыть], Магали, конечно, нет.

Его потрясение выглядело совершенно искренним, и ярость в ней начала ослабевать.

Губы Филиппа дрожали. Смех прорывался через них, подобно пару из-под крышки кастрюли. И внезапно крышку сорвало, он вновь разразился хохотом.

– Пардон, пардон, – покаянно простонал он, – я просто… воочию представил себе ту картину… что могла привести тебя в дикую ярость.

Ну, это уж слишком… Неужели его приводит в восторг мысль, что он возбудил в ней такую злость?

Она вытащила следующий предмет из пакета и со стуком бросила его на стол.

Смех Филиппа угас, точно она выключила горелку.

Возле открытой коробки теперь лежал зиповский пакетик с шоколадными медальонами. Именно столько, сколько могло ей понадобиться для приготовления пары чашек горячего шоколада. В том же пакетике лежали специи: палочка корицы, мускатный орех и стручок ванили. Она вытащила стеклянную бутылку молока и со стуком поставила ее на стол.

Стена молчания между ними крепла и крепла – до тех пор, пока они начали слышать лишь радостный смех проходивших под окнами парочек.

– Trиs bien[105]105
  Превосходно (фр.).


[Закрыть], – нарушил молчание Лионне. – Глоток за кусок. Действуй, Магали. Делай все, что тебе будет угодно!

Глава 25

Пока она наливала в ковшик молоко и сливки, Филипп достал маленький контейнер с малиной из холодильника, позволив Магали увидеть его почти не обремененные запасами недра, если не считать фруктов и йогурта. Он откусил половинку одной ягоды, и у Магали сразу потекли слюнки при мысли о сладкой свежести, разлившейся по его языку. Удовлетворенный вкусом, он выбрал самую крупную и яркую малинину из плоской корзинки и положил ее точно в центр миндального пирожного. Он не задумался ни на секунду, действуя со снайперской точностью, словно сфокусированный лазерный луч, и результат… вновь получился ошеломляющий.

Она с трудом оторвала взгляд. Ей отчаянно захотелось немедленно попробовать это пирожное прямо из его рук.

Бросив в сливочно-молочную жидкость палочку корицы и стручок ванили и добавив туда порошок быстро потертого на терке мускатного ореха, Магали включила плиту, а Филипп, упершись ладонью в столешницу, занял наблюдательную позицию буквально в шаге от нее. Склонив голову набок, он прижался виском к дверце шкафа и следил за ее действиями странными сонными и одновременно крайне сосредоточенными глазами.

– Мне кажется, что я впервые сейчас познал суть эротики.

Она вспыхнула и неловко схватилась за ложку. А он просто следил за ней затуманенными, располагающими к лени глазами, хотя в глубине их таилась кипучая живость.

– Или мне помогли ее познать, – уточнил он.

Она хотела сказать, что некоторые принимают желаемое за действительное, но, встретившись с ним взглядом, поняла, что он вовсе не воспринимает возможное развитие этого вечера как нечто само собой разумеющееся. Все в нем – каждая мышца, каждый нерв, каждая клеточка ума и безотчетная интуиция – сконцентрировалось на стремлении добиться желанной цели.

– Нечто подобное могло бы произойти, если бы, привязав свои руки шелковыми галстуками к кровати, я позволил бы тебе меня разглядывать, – прошептал он.

Огонь возбуждения вспыхнул в ней, наполнив ее груди таким безумным желанием, что в поисках выхода оно устремилось вниз, пронзив все ее тело пламенной стрелой.

– Преимущество, однако, в том, что мои руки пока свободны. – Его тихий мягкий голос, словно пуховка, ласкал ее тело.

Она попыталась сосредоточить все внимание на палочке корицы, беспомощно плавающей в молочном озерце, которое она доводила до кипения.

Теплый коричный дух поднялся к ее лицу.

Филипп встал за ее спиной, переместившись с той же непринужденной уверенностью, с какой она обычно помешивала шоколадный напиток в ковшике. Ладонь одной его руки покоилась на столе, ограничивая Магали с одной стороны, а другой рукой он уперся в холодную половину варочной панели. Фактически он совсем не касался ее, но стоял так близко, в такой точно выбранной позиции, что при малейшем движении она сама могла коснуться его.

Исходящее от него возбуждение, с легкостью преодолевая минимальную воздушную прослойку, пронизывало все ее тело, невольно заставляя Магали подрагивать. Такая дрожь обычно пробирает тело в теплом доме после возвращения с мороза. И от этой дрожи ее кардиган соприкоснулся с его футболкой.

– Ты позволишь мне помочь тебе снять кофту? – проворковал он, и каждое его слово легким дыханием скользило по ее волосам. – У нее слишком пышные рукава.

Он пощупал складки объемной пряжи, скрывающей ее запястье.

– Ты же понимаешь, что не сможешь нормально готовить в таком наряде.

Нерешительно помедлив, она согласно склонила голову, чувствуя на шее его теплое дыхание. Поглощенная ощущением его близости, она лишь стремилась избегать живого соприкосновения. Полностью сосредоточившись на этом стремлении, Магали отложила деревянную ложку и, подняв руки, отвела их назад, предоставляя ему возможность стащить с нее кофту.

И он мог бы стащить ее через голову. Но не хотел. Заключив Магали в кольцо рук, он дотянулся до пуговиц. Ловко, надо сказать, дотянулся. С крайней осторожностью оттягивая полы кардигана, он расстегивал их по очереди, каждую: над бюстом, под бюстом, чуть выше пупка – отчего ее живот втянулся, и она так бурно вдохнула корично-мускатно-ванильный запах, что он до отказа заполнил ее легкие – и так он расстегнул самую последнюю пуговицу, как раз над кудрявым холмиком, скрытым под ее брюками.

Заглатывая насыщенный ароматами воздух, она низко нагнула голову.

Филипп, однако, не стал целовать открывшийся ему соблазнительный изгиб ее шеи.

Легчайшим скольжением, без всякой спешки, кофта постепенно спускалась с ее плеч. Он прекрасно знал, как долго надо настаивать сливки, чтобы они должным образом пропитались букетом специй.

Тихо вздохнув, он овеял ее шею теплым дуновением. Этот легкий ветерок породил в ней трепетную дрожь.

– Магали. Туника?

Кардиган спустился наполовину, и она отвела руки за спину. Его рука поднялась к ее плечам, слегка поглаживая шелк одежды.

– Ты специально выбрала такой наряд, – хрипловато прошептал он, но без малейшего оттенка неодобрения, напротив, с явным чувственным удовольствием в голосе. – Не слишком практичная одежда для кулинарной затеи. Если бы я не снял с тебя кофту, то как бы ты справилась, Магали? Негодовала бы на болтающиеся рукава, но… радовалась бы тому, что, избавившись от кофты, будешь чувствовать легчайшее прикосновение моих рук?

Его дыхание продолжало щекотать ее шею. Все волоски на ней тот ветерок уже поднял ему навстречу.

Скользящие, порхающие пальцы Филиппа вновь легко пробежали по ее спине, поднимаясь к плечам. Она невольно прогнулась.

Внезапно у него вырвался хрипловатый смущенный смех.

– Безусловно, тебя не тревожило то, что прикосновения могут быть только легкими?

Отчасти не тревожило. Она вряд ли смогла бы выразить в словах всю сложность своих тревог и желаний.

Освободив наконец ее руки из рукавов кардигана, Филипп отбросил его в сторону. Правой ладонью он повелительно накрыл ее сжимавшую ложку руку, словно желая наставить ученицу на путь истинный.

– Не дай моему шоколаду сгореть, Магали.

Естественно, она не позволит ему сг…

– Долго ли мы будем насыщать напиток специями?

– Пятнадцать минут, – срывающимся шепотом отвечала она.

Почему она позволила ему захватить все бразды правления?

Он издал тихий ликующий смешок.

– Может быть, лучше включить таймер.

И его губы прижались к ее затылку.

У нее вырвался тихий стон такого пылкого удовольствия, что его левая рука мгновенно сомкнулась на ее запястье и сжалась так сильно, словно сам он отчаянно пытался сдержаться, опасаясь полной утраты контроля над собой.

– Пардон, – извинился он, выпуская руку Магали, прежде чем она успела воспротивиться болезненному сжатию, и опять заключил ее в кольцо своих рук, ухватившись ими за ручку дверцы духовки.

Ее ложка дрожала в настое, создавая штормовое волнение и раскачивая корицу и ваниль в волнах белого моря, пока его легкие поцелуи своим путем спускались по ее спине. Он не позволял себе никакой иной интимной близости. Лишь его губы, дюйм за дюймом, припечатывали тонкий шелк к ее телу, и вот уже, опустившись на колени, он коснулся изгиба ее талии, чуть выше пояса приспущенных на бедра брюк.

Магали склонилась над своим настоем, не в силах удержаться от тихих постанываний. Он громко рассмеялся, и торжество его смеха пробудило в ней гордость, правда, смягченную нотками ликующей радости.

Но через мгновение Филипп резко поднялся, так что оба испытали при этом волнение.

– Ну как, уже готово? – Он выжидательно усмехнулся.

– Я… я не думаю, что прошло пятнадцать минут, – наобум откликнулась Магали.

Ей показалось, что она провела в раю целую вечность, но едва он отстранился, как все ее существо взмолилось о новых райских поцелуях.

Усмешка Филиппа стала более хищной и страстной, но голубые глаза сияли удовольствием, порожденным одним ее молчаливо выраженным желанием.

– Ну, если я что-то и знаю, так это то, что никогда нельзя укорачивать подготовительный этап, – признался он и отобрал у нее ложку, мягко просунув указательный палец под ее сжимавшие ручку пальцы. Разогнув податливые пальчики, Филипп поднял ее руку и, припав к соблазнительно обнаженному запястью, провел щекой со слегка отросшей щетиной по нежной, чувствительной коже, закончив тем, что уткнулся скулой в локтевую ямку.

И заурчал с хрипловатым восторгом, услышав прерывистое дыхание Магали.

– Твои запястья, по-моему, прикованы наручниками к столбикам кровати? – Вопрос ее прозвучал сухо и бесстрастно. – Или они уже освободились?

Она ужасно гордилась тем, что ей удалось выдержать такой сухой тон. Похоже, она тоже понемногу учится сдержанности.

У него вновь вырвался тихий и счастливый смех, поднявшийся из сокровенных и опасных глубин его существа.

– Тебе кажется, Магали, что я слишком неуязвим для тебя? Не готов подчиниться любому твоему желанию?

Она повернулась боком, и впервые у нее хватило духу прямо взглянуть ему в лицо долгим испытующим взглядом. И он открыто встретил его. Миниатюрность и хрупкость Магали ставила ее в гораздо более уязвимое и беззащитное положение. И однако, выдерживая ее пристальный взгляд, Филипп выглядел почти таким же уязвимым, как если бы по собственной воле дал связать себя и лежал обнаженным в ее постели, а она размышляла, стоит ли развязывать его.

Волна возбуждения захлестнула ее. То самое возбуждение, что лишало ее самообладания. Извечная проблема. Он лишил ее самообладания. А оно было ее единственной ценностью.

Она быстро отвернулась к своему настою, точно искусный фехтовальщик, уклонившийся от разящего клинка. Выловив ложкой из молока корицу и ваниль, она сбросила их на стоявшую на столе тарелочку. О чем она думала, решившись прийти сюда? Сидела себе спокойно в своей кремовой башне, созерцая его «сердце», и вдруг какой-то дурацкий внутренний голос воскликнул: «Да-да, ты готова к этому. Ты готова открыться, отказавшись от своей свободы».

Филипп провел легкой щетиной щеки по ее шее.

О господи. Она не могла даже представить, что ее прекрасные легкомысленные накладные локоны способны сделать ее такой уязвимой. И даже не представляла, как ей может понравиться собственная уязвимость. Как ей захочется просто склониться над этой стеклянной варочной панелью и умолять его делать с ней все, что ему угодно. Горячая плита, однако, удерживала ее в вертикальном положении. Дрожащими руками она зачерпнула пригоршню шоколадных медальонов и бросила их в ковшик.

Молоко расплескалось – таким резким оказался бросок. Его щека еще прижималась к ее шее, медленно кружа по ней, как сонный и сладострастный кот, и искры от этого кружения воспламеняли каждую клеточку ее тела, но вот он взмахнул руками и ловко стер ладонями все обжигающие ее капли.

Готовя горячий шоколад, она частенько обжигалась молочными каплями. И никогда прежде никто не избавлял ее от них.

Магали завладела его рукой, и когда их пальцы сплелись, поднесла ее к своим губам. Быстрыми поцелуями она пробежала по костяшкам его пальцев и, продлевая ощущение близости, прижалась к ним губами. Она больше не могла противиться обуревавшему ее страстному желанию.

Он словно оцепенел за ее спиной. Щека на ее шее прекратила кружение.

Когда же она отпустила его руку, чтобы помешать шоколад, он повернул голову и поцеловал ее шею мягким касанием губ, без всяких колючек. Его пальцы медленно выскользнули из ее руки и спокойными блуждающими движениями прошлись по ее нежной коже, мозолистая ладонь с тихим шорохом пробежалась по шелку и успокоились на обнаженном участке плеча.

Добавив в напиток целую ложку горьковато-сладкого какао «Вальроны», более темного, чем ее обычный шоколад, она взбила смесь до гладкости.

Его странствующий большой палец добрался до уголка ее губ, видеть которые он не мог, стоя у нее за спиной. Это легкое прикосновение вызвало у нее желание уткнуться носом в его ласковую ладонь.

– Ты не улыбаешься, – прошептал он.

Нет. Испытываемые ею чувства временно лишили ее способности улыбаться.

– Мне нравится твоя улыбка. – Его палец пощекотал уголок ее рта, словно надеялся пробудить его к жизни. – Она вызывает во мне эротическую волну, скрывающую опасные рифы.

И одна такая волна медленно поднималась в ней из каких-то глубинных и исполненных тайной жизни недр ее живота. Но никогда прежде приготовление шоколада не вызывало у нее такой улыбки. С сосредоточенной неспешностью она промешала шоколад, сделав ложкой три завершающих круга.

– Чего ты желаешь мне, Магали?

Полнейшей и откровенной беспомощности, порожденной безудержной любовью к ней.

Она покачала головой, отказываясь отвечать.

– Так ты собираешься опоить меня таинственным зельем? – Его палец пару раз пробежал по той опасной усмешке от одного до другого уголка ее губ, потом скользнул вниз к подбородку и, проскользнув по шее, успокоился в ямке с еле намеченными стрелочками ключиц.

– У тебя есть кувшинчик для шоколада? – спросила она.

Естественно, благодаря чьей-то идее рождественского подарка для лучшего кондитера такой кувшинчик стоял в глубине верхней полки одного из его шкафов. Он протянул руку над ее головой, прижавшись к ее спине, и достал изящный сосуд.

Она перелила шоколад в кувшинчик, потом плавно опустила туда узкий moulinet[106]106
  Венчик, взбивалка (фр.).


[Закрыть] и, быстро и ловко прокручивая между ладонями цилиндрическую деревянную рукоятку, вспенила шоколадный напиток, придав ему исключительную блестящую бархатистость.

Он внимательно следил из-за ее спины за вращением рукоятки, и Магали вдруг почувствовала спиной его дрожь. Ее движения невольно замедлились – она осознала причину дрожи, взглянув на форму рукоятки. От вспышки смущения ее руки сбились с ритма. Ей не удалось добиться идеальной пены. Она слишком распалилась.