Текст книги "Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной"

Согласно документам, большая часть вылетов для летчиков 296-го истребительного полка имела целью поддержку наступавших на Ростов-на-Дону наземных советских войск, стремившихся взять немецкий фланг в кольцо. Это сделать не удалось.

Наученный горьким опытом Сталинградского окружения, Гитлер в январе 1943 года санкционировал вывод войск с Кавказа как раз вовремя: части Манштейна, успешно обороняясь между Доном и Донцом, «сохранили открытой дверь» для находившихся на Кавказе армий, предотвратив угрозу их окружения с севера. Арьергард 1-й немецкой танковой армии выходил с Терека на Дон целых тридцать дней. Оборонительные бои они вели днем, по ночам двигались. В середине января возникла новая угроза: две советские армии рассекли немецкий фронт между Доном и Салом и неумолимо продвигались в сторону Ростова-на-Дону. 3-й гвардейский танковый корпус генерал-майора П. А. Ротмистрова наконец вышел к Дону северо-восточнее Ростова.

Внимание всего мира еще было обращено на Сталинград, но в конце января главное происходило на мостах Батайска, города, от которого Ростов отделяла лишь широкая полоса Дона. Захват Ростова означал бы безусловное окружение трех или четырех немецких армий, имеющих в своем составе примерно миллион человек – в четыре раза больше Сталинградского котла.

Пришлось спасаться. Группа армий «А» начала гонку – со временем и с русскими. У них осталось всего тридцать километров фронта. Манштейну было не занимать решительности и таланта полководца. Положение спас он. 22 января у деревни Манычская, там, где в Дон впадает река Маныч, в результате яростного боя немцам удалось ликвидировать советский клин – они заставили отступить передовой отряд Ротмистрова. Как Ротмистров докладывал командованию, личный состав его 5-го гвардейского механизированного корпуса 26 января сократился до 2200 человек (вместо примерно 15 тысяч), из бронетехники осталось семь танков и семь противотанковых орудий. Все командиры бригад погибли. Пока русские держали деревню и мост через Дон, они могли в любое время возобновить наступление на Ростов с юга. Теперь ситуация стала намного сложнее, и неудивительно, что, по словам командующего Южным фронтом генерала Еременко, «все попытки взять Ростов и Батайск в январе 1943 года к успеху не привели». Ростовская дверь на Кавказ осталась открытой. 31 января 1943 года, когда под Сталинградом погибала 6-я армия, передовые части 1-й танковой армии, покидая Кавказ, достигли Таганрога.

Немецкие части прошли через Ростов, взрывая за собой мосты. Начав отступление 10 января, за четыре недели все воевавшие на Кавказе соединения 17-й немецкой армии спустились на Кубанский плацдарм. Красная армия должна была развернуть наступление, догнать немецкий арьергард и прорваться в Краснодар, но сначала нужно было взять Ростов. Фронт двигался к нему все ближе, 8-я воздушная армия перелетала к городу, и в начале февраля полки истребительной авиадивизии Сиднева уже базировались на аэродроме Зерноград в пятидесяти километрах от Ростова.

К началу боев за Ростов в 296-м полку осталось всего пятнадцать исправных самолетов, еще два ремонтировались в Котельникове. Четыре самолета, которые до сих пор находились за Волгой, пришлось списать, так как починке они не подлежали.[430]430
  ЦАМО РФ. Ф. 73 ГвИАП. Оп. 273351. Д. 2. Л. 31.


[Закрыть] На имевшихся в наличии самолетах летали по очереди, Лиля Литвяк – часто на одном самолете с Сеней, Семеном Горхивером. Техникам такой расклад нравился: Горхивер был маленького роста, ненамного выше Литвяк, так что, когда один из них летел после другого, не приходилось передвигать педали, как для высоких ребят. Лиля и Горхивер любили перекинуться шуткой.[431]431
  Интервью автора с Краснощековой В. Н. и Меньковым Н. И.


[Закрыть] Горхивер, с вечной каплей на кончике носа, был добрый и остроумный парень, неплохой летчик, разве что упрекали его в излишней осторожности. Он совсем не был трусом, хоть и без безрассудной смелости, какой обладали некоторые из ребят в полку. Трус бы таких боев не выдержал. Только в сентябре, под Сталинградом, у него один раз сдали нервы, но там творился самый настоящий ад. Горхивера тогда пригрозили перевести в штрафную роту, если такое повторится, но он воевал хорошо.

10 февраля Куценко, Соломатин, Буданова и Горхивер отличились, сбив три немецких самолета.[432]432
  ЦАМО РФ. Ф. 73 ГвИАП. Оп. 273351. Д. 2. Л. 31.


[Закрыть] Литвяк не отставала от подруги. 11 февраля полк «произвел 20 самолето-вылетов на прикрытие своих войск». В этих вылетах по Ю–87 сбили командир полка Баранов и Лиля Литвяк, один «мессер» – группой другие летчики. Замполит Крайнов отмечал в политдонесении и авангардную роль коммунистов в боевой работе: «Член ВКП(б) ст. Лейтенант Соломатин и член ВКП(б) капитан Верблюдов являются бесстрашными воздушными бойцами».[433]433
  Там же, Л. 32.


[Закрыть]

Но у Леши Соломатина оставалось на партийную работу все меньше времени: в его жизни появилась любовь. В полку не спрячешься, то, что происходило между двумя летчиками первой эскадрильи, было у всех на виду. Но Алешу Соломатина так любили в полку, так восхищались им, а Литвяк, став летчицей этого полка, так хорошо показала себя в первых же воздушных боях, что к их чувству даже летчики, любившие побалагурить и поддеть товарища, относились бережно. И летчики, и техники, как могли, «создавали им условия, чтобы они побыли одни».[434]434
  Краснощекова В. Н. Интервью автору, март 2011.


[Закрыть] Уже в начале марта Соломатин и Литвяк подали Баранову рапорт о том, что хотят пожениться. Разрешение было получено, но даже после этого возможности побыть вдвоем у них было немного – только ночью, в какой-то комнатушке, которую им ухитрялись выделить, или просто за занавеской в углу горницы деревенского дома, куда летчиков определяли на постой.[435]435
  Краснощекова В. Н. Интервью автору.


[Закрыть] Фронт наступал, и эти временные жилища теперь менялись быстро.

«Немцы отступают, мы их догоняем», – писала в дневнике Женя Руднева. 4-я воздушная армия шла по пятам за немецкими войсками, уходившими с Кавказа.

Бог знает, от кого они услышали легенду о себе, которая якобы ходила среди немцев. Как записала в дневнике Галя, «гитлеровцы узнали про существование полка». Якобы немцы говорили, что «в наш полк набрали “уличных сорвиголов”, “уличных женщин”, что нам делают специальные уколы, от которых мы наполовину перестаем быть женщинами. И таким образом, мы наполовину женщины, наполовину мужчины, днем спим, ночью летаем бомбить». Говорили еще, что, когда какой-то У–2 из мужского полка попал к немцам, «все, особенно офицеры, бросились бежать к машине, надеясь своими глазами увидеть летчиц. Но там были парни. И все ж таки их заставили раздеться догола».[436]436
  Докутович Г. Указ. соч. С. 63.


[Закрыть]

Этой глупой выдумке «ночные ведьмы» поверили. Удивительно: они уже столько месяцев были на фронте, столько видели страшного, но в них жила все та же наивность, свойственная молодым, все тот же недостаток жизненного опыта. И, сея своими бомбами смерть, многие из них еще никогда вблизи не видели трупа врага.

Первый труп немца Наташа Меклин увидела как раз тогда, в феврале 1943-го, на станции Расшеватка. Здесь еще день назад были немцы, которых прогнал кавалерийский корпус генерала Кириченко, прославившийся в боях за Кавказ. В поселке догорали пожары, повсюду лежали трупы людей и лошадей. На обочине ведущей к аэродрому дороги Наташа и ее летчица Ира Себрова наткнулись на убитого немца. Он лежал за бугорком, и Наташа чуть об него не споткнулась. Девушки остановились, чтобы рассмотреть. Они молчали. Немец был молодой, без мундира, в голубом нижнем белье. «Тело бледное, восковое. Голова запрокинута и повернута набок, прямые русые волосы примерзли к снегу».[437]437
  Ракобольская И. В., Кравцова Н. Ф. Указ. соч. С. 204–205.


[Закрыть] Казалось, что он только что обернулся и в ужасе смотрит на дорогу, чего-то ожидая.

До этого Наташа и Ира довольно смутно представляли себе, как «конкретно выглядит» та смерть, которую они каждую ночь сеют. «Подавить огневую точку», «разбомбить переправу», «уничтожить живую силу противника» – все это звучало привычно и обыденно. Они знали, что каждая смерть врага приближает победу, для этого они и пошли воевать. Но теперь, глядя на бескровное лицо убитого, на котором не таял свежий снег, на «откинутую в сторону руку со скрюченными пальцами», Наташа испытывала сложные чувства: подавленность, отвращение и, как ни странно, жалость. «Завтра я снова полечу на бомбежку, – думала она, – и послезавтра, и потом, пока не кончится война или пока меня не убьют…»

«Фронт км за 150, – написала Галя второго февраля. – Завтра летим догонять».[438]438
  Докутович Г. Указ. соч. С. 65.


[Закрыть]

Снова и снова перелетали с направлением на Краснодар: 4-я воздушная армия поддерживала Северо-Кавказский фронт, быстро двигавшийся к столице Кубани. «Мы летаем. У меня уже 28 боевых вылетов. Мы сейчас в Джерелиевском. Привыкли не спать ночами, независимо от того, работаем или нет. Тут как на передовой. Шныряют разведчики врага. И все время самолеты. Фашисты стягивают к Керченскому проливу всю свою технику и войска с Кавказа. А мы, значит, клюем их сверху. Взяты Ростов, Шахты, Новошахтинск, Константиновка. А вчера известили о взятии Харькова»,[439]439
  Докутович Г. Указ. соч. С. 68.


[Закрыть] – писала она 17 февраля. События развивались так быстро, что освобождение Краснодара, которое произошло всего за пять дней до этого, для нее уже ушло в прошлое.

Ростов-на-Дону освободили через четыре дня после Краснодара.

Истребительные полки авиадивизии Сиднева перелетели в Ростов сразу после его освобождения. Им поставили новую задачу: прикрывать с воздуха Ростов и места сосредоточения советских войск, которые подтягивали, готовя наступление дальше, к Азовскому морю. 9-й полк разместили на гражданском аэродроме Ростова, полки Еремина и Баранова – на аэродроме Военведа, а 85-й полк – на аэродроме Ростсельмаша, вдоль кирпичной стены которого немцы сложили штабелями около пяти тысяч авиационных бомб разного калибра и веса, и бросили их при отступлении.[440]440
  Панов Д. П. Указ. соч., электронная версия.


[Закрыть] Если бы немцы попали в этот штабель хотя бы одной бомбой, от полка, да и от соседнего с аэродромом завода ничего бы не осталось. К удивлению замполита Панова, убирать эти бомбы никто не спешил: то ли не было сил, то ли «сказывался фронтовой фатализм, которому поддавались многие, устав играть в прятки со смертью». Летчики не волновались, не думали, что задержатся здесь, ведь последние два месяца аэродромы менялись все время. Однако в Ростове они пробыли долго, сначала поддерживая наступление, потом – оборону.

Шла операция по освобождению Донбасса, основного угольного бассейна страны. Окрыленный успехом советский генеральный штаб поставил своим войскам поистине наполеоновские задачи. Согласно плану «Скачок», утвержденному Ставкой Верховного главнокомандования 20 января, «армии Юго-Западного фронта, нанося главный удар… отрезают всю группировку противника, находящегося на территории Донбасса и в районе Ростова, окружают ее и уничтожают, не допуская выхода ее на запад и вывоза какого бы то ни было имущества». Войска Южного фронта одновременно с операцией «Скачок» должны были разгромить ростовскую группировку немецких войск, освободить Ростов-на-Дону и Новочеркасск и в дальнейшем развивать наступление вдоль побережья Азовского моря.

Немецкое командование опасалось, что Донбасс будет потерян, и подтягивало туда войска, перебрасывая дивизии. Начав наступление, армии Юго-Западного фронта сразу столкнулись с трудностями. Им пришлось форсировать реки Дон и Северский Донец по льду под сильным огнем артиллерии, минометов и авиации. Советские части прошли за два месяца с боями сотни километров. Они были утомлены и потрепаны, тылы отстали. Тем не менее наступление поначалу развивалось: Юго-Западный фронт освободил Купянск, Изюм и наступал на Харьков. На другом секторе, создав плацдарм на правом берегу Северского Донца, советские части захватили сильно укрепленную станицу Крымская, затем – Славянск, откуда можно было продолжить наступление на Краматорск и далее на Ворошиловград. «А где же техника?» – встревоженно спрашивали горожане в Славянске у военных из ворвавшихся в город передовых частей. «Техника подойдет», – отвечали те, однако этого не произошло.[441]441
  Жирохов М. Сражение за Донбасс. М., 2011.


[Закрыть]

В тот же день, 17 февраля, немцы нанесли сильный контрудар, которому ослабленные советские части не смогли противостоять. К 24 февраля Славянск был почти полностью окружен. Немцы нещадно бомбили отступавших. Борис Иванищенко, оказавшийся с отступающими советскими частями в Славянске 28 февраля, вспоминал, как немецкие самолеты среди бела дня начали массированный налет на переполненный отступающими город. «Грохот, пыль, дым, крики, ржание обезумевших лошадей, озверевшие лица шоферов и ездовых, не имевших возможности продвинуться вперед в этой каше. А сверху раз за разом заходили на бомбежку все новые и новые самолеты, пикируя и поливая пулеметным огнем человеческое месиво…» Правое крыло Юго-Западного фронта отошло за Северский Донец, оставив открытым левое крыло Воронежского фронта, по которому немцы нанесли сильный удар.

Немецкое контрнаступление остановило и продвижение вперед дивизий на соседнем участке, 14 февраля освободивших Ворошиловград. Они продвинулись до 16 февраля на сто километров, однако уже 18-го были отрезаны. Только 3-я гвардейская армия еще несколько дней пыталась контратаковать, однако «фактически это была агония – у них не было необходимых сил…».

Войска Южного фронта, который поддерживала 8-я воздушная армия, включились в Донбасскую операцию 5 февраля. К исходу 11 февраля войска фронта форсировали реку Северский Донец и освободили десятки населенных пунктов. К 19 февраля стрелковые и кавалерийские соединения вышли к реке Миус, за которую немцы отвели войска почти без боев, заняв хорошо укрепленный рубеж. Все попытки советских частей пробиться на правый берег Миуса, прорвать заранее подготовленную там оборону потерпели неудачу. В начале марта войска Южного фронта прекратили наступательные действия и перешли к обороне по левому берегу Миуса.

Войска Юго-Западного фронта продолжали контратаки во второй половине февраля, однако противник создал численное превосходство, вынудив их отойти за Северский Донец. Харьков и Белгород вновь оказались в руках немцев. Первая наступательная операция в Донбассе осталась незавершенной.

Глава 21
В бою, девушки, совсем не страшно. Март

Ранней весной 1943 года двух девушек-техников из 586-го полка отправили чинить и выручать самолет, посаженный летчицей при аварийной посадке «на брюхо». Отыскивая это место, в какой-то деревне под Воронежем, они то ехали на полуторке, в которой везли новый винт, баллон с воздухом и инструменты, то толкали грузовик, который то и дело застревал. Ехать было неплохо, толкать – страшно: дорога шла по местам недавних боев, по полям и обочинам лежали трупы русских и немцев. Наконец добрались до места: на окраине деревни увидели свой самолет под охраной деревенских женщин. Эти часовые сами удивились, что чинить и забирать самолет приехали девушки. Самолет починили, и шофер уехал, а техники смогли пуститься в обратный путь только тогда, когда приехала летчица и улетела на самолете. Прислать за ними машину не сочли нужным, пришлось добираться в полк своим ходом, то на попутках, то пешком – неведомая и страшная дорога. Продукты кончились, ночевать негде, никому до них не было дела. Только иногда, встретив на пути воинскую часть, они получали обед и сухарей в дорогу. Было уже тепло, только по ночам подмораживало, а они были одеты еще по-зимнему, в теплых куртках и валенках. Подметки размокших валенок отваливались, пришлось подвязать веревками.

Самым страшным в этом походе стало поле мертвецов, не успевшее остыть после боя. Земля почти сплошь была покрыта искореженными пушками, убитыми лошадьми и трупами, трупами солдат и офицеров, русских и немецких. Это страшное поле на всю жизнь осталось с ними – кошмар, которому «казалось, не было конца». Другой дороги на Воронеж они не знали, ничего не оставалось, как преодолеть страх и идти. «Старались не смотреть на убитых, но потом стали поднимать документы, чтоб отдать в комендатуру адреса погибших», – вспоминала одна из них.

У берега реки им пришлось переждать ночь. Дед и бабка, к которым они пришли на огонек и постучались, сначала перепугались: девушки были оборванные и грязные. Бабка нагрела воды, организовала мытье и накормила. У стариков погибли на фронте сыновья, и каждого военного они принимали как родного.[442]442
  Полунина Е. К. Указ. соч. С. 122.


[Закрыть]

Шла весна сорок третьего, таяли снега, открывая все новые и новые пространства, полные незахороненных солдат, несметное количество разбитой искореженной военной техники, бесконечные русские поля, превратившиеся после таяния снега в непролазную грязь. Движение армий остановилось, они увязли.

«Сейчас бы бомбить и бомбить»,[443]443
  Руднева Е. М. Указ. соч. С. 144.


[Закрыть] – писала в дневнике Женя Руднева: распутица, а проще – страшная, непролазная грязь, обозначившая приход весны, поймала на дорогах целые колонны машин отступавших с Кавказа немцев. Но на старт они по грязи не могли вырулить, да и бензина не было: застряли и машины БАО.

В работе полка появились новые моменты: выходить нужно было задолго до наступления темноты, чтобы выволочь самолеты со стоянок на старт. Глубоко вязли в грязи шасси, вязли и ноги в кирзовых сапогах. В мирное время «никому бы и в голову не пришло летать с такой грязищи», но как далеко теперь было это мирное время. Катя Пискарева могла запросто остановить на дороге местного мужичка: «Дядя, ну-ка помоги!»[444]444
  Аронова Р. Указ. соч., электронная версия.


[Закрыть]

Передышка дала возможность отправить кого-то из личного состава в санаторий: лучший кавказский курорт и лечебница Ессентуки находился отсюда всего в двухстах километрах, его только что отбили у немцев.

«…Дали путевки в санаторий в Ессентуки», – записала Галя Докутович 24 февраля. На нее это было непохоже – согласиться на санаторий, когда все только и ждали, когда подсохнет аэродром и смогут проехать по дорогам бензовозы. Но Гале было плохо. «Чувствую себя очень скверно. Стараюсь держаться, но, кажется, выдержка скоро лопнет»,[445]445
  Докутович Г. Указ. соч. С. 73.


[Закрыть] – признавалась она дневнику, но только ему: подругам, даже Полине, – никогда. Они все видели, как ни старалась Галя скрыть свои страдания, но в тот единственный раз, когда Полина попыталась заговорить с ней об этом, Галя, рассердившись, запретила ей поднимать эту тему.

В санатории Галя встретила свою первую и единственную любовь. По записям в дневнике легко проследить эволюцию ее отношения к синеглазому летчику Мише. Сначала – запись о том, что какие-то офицеры, зайдя к девушкам в комнату, «слишком свободно себя вели» и завели такой разговор, что Гале пришлось выйти. Потом она с удивлением признается дневнику, что один из них – Миша – оказался на самом деле «человеком настоящим и глубоким». Миша уехал, и Галя пишет, как кто-то из персонала сказал: «Оставил он вам, Галочка, сердце свое», а она подумала: «И не знает, что мое тоже увез!» «Славный, синеглазый Ефимыч с косматым чубом» летал на «Бостоне» – американском тяжелом бомбардировщике – в полку, размещенном недалеко от «ночных ведьм», так что у них был шанс скоро увидеться. Время после отъезда Ефимыча тянулось «необыкновенно медленно», хотелось «скорее в полк, скорее за работу» и еще скорее туда, где она сможет «хоть мельком»[446]446
  Докутович Г. С. 78–79.


[Закрыть] увидеть его.

И смертельная опасность, каждую ночь в полетах угрожавшая ей, казалась Гале ничтожной по сравнению с той, что угрожала летавшему на «Бостоне» Мише. Галя полюбила.

В Джерелиевской они простояли совсем мало: фронт катился вперед, приходилось догонять. Перелетели в большую кубанскую станицу Пашковская, где командир полка Бершанская жила до войны. Как-то утром, когда командир полка возвращалась после полетов вместе с летчиками, какая-то пожилая женщина, поравнявшись с ними, поздоровалась: «Здравствуйте, Евдокия Давыдовна! С благополучным возвращением вас». В ее голосе было глубокое уважение: Бершанскую в станице хорошо знали, до войны она работала здесь в ГВФ и была местным депутатом.

«Слышали, слышали мы о вас, – сказала женщина, внимательно рассматривая девушек-летчиц, и прибавила тихо, с легким поклоном: – Спасибо, родные!»

Скоро и Пашковская оказалась слишком далеко от линии фронта: немцы отходили к «Голубой линии». Отходили организованно, с небольшими потерями, к хорошо укрепленному рубежу, на котором должны были организовать оборону.

Новым местом работы для «ночных ведьм» стал аэродром подскока к западу от Краснодара, где девушки впервые попробовали коньяк – не понравился.

После вылетов им всегда давали «фронтовые сто грамм», только не водкой, а вином. Большинство пили, чтобы сбросить напряжение после ночных вылетов и уснуть. Однажды утром в стаканах оказалась какая-то «бурая жидкость» с сильным запахом. «Фу, какая гадость!» – сказала, попробовав, одна летчица. Остальные тоже попробовали, осторожно поднеся стаканы к губам, и убедились в том, что «действительно гадость». Официантка объяснила: коньяк. Пришел с извинениями повар, сказавший, что на складе ничего больше нет. Коньяк остался на столах нетронутым, к радости пришедших через полчаса на завтрак ребят-истребителей. После этого парни стали приходить на завтрак пораньше. Девушки думали, что познакомиться хотят, но дело было в коньяке.[447]447
  Аронова Р. Указ. соч., электронная версия.


[Закрыть]

Весной 1943 года перед Южным и Юго-Западным фронтом стояла непростая задача. Юго-Западный пытался прорвать сильно укрепленный Миус-фронт, Южный фронт, на соседнем участке того же направления – «Голубую линию», как значилось в советских документах, или «Готенкопф» – в немецких.

Немцы ни за что не хотели уходить с Таманского полуострова – считали необходимым сохранить его как исходную позицию для последующего наступления. Укрепления, используя рабский труд местных жителей, немцы построили очень серьезные: две полосы обороны с общей глубиной двадцать – двадцать пять километров, с опорными пунктами, насыщенными дотами, дзотами, пулеметными площадками, орудийными окопами, связанными между собой системой траншей и ходов сообщения. Главная полоса обороны была покрыта минными полями и несколькими рядами проволочных заграждений. Да и природные укрепления там почти неприступные: болота, лиманы и плавни на северном участке, покрытые лесом горы – на юге.

Удачное и быстрое, без больших потерь, отступление немецких войск до «Голубой линии» было еще одним результатом военного таланта и опыта Манштейна. Вопреки советским источникам, которые пишут об упорных боях во время немецкого отступления, таких боев практически не было, ни одна из сторон не понесла больших потерь. Бои начались тогда, когда немцы закрепились на «Голубой линии», а советские войска пытались ее прорвать. Сил не хватало, и первые попытки потерпели неудачу.

На Миус-фронте успехов не наблюдалось. Фронт остановился у поселка Матвеев Курган, который до этого несколько раз переходил из рук в руки. И сейчас, в 1943 году, этот многострадальный поселок остался прифронтовым на несколько месяцев, постоянно находясь под бомбежками и обстрелами: фронт от него никуда не двигался. В марте люди, которым некуда было отсюда уйти, видели, как, когда темнело, приезжали машины с убитыми советскими солдатами – покрытые брезентом грузовики. «Всю ночь штабные работали, что-то писали, а рано утром их хоронили». Деревенские женщины, у которых сыновья и мужья тоже были на войне, приходили смотреть на мертвых, чтобы поискать своих, но сколько же было этих убитых! Огромные, как силосные, ямы копал экскаватор, и в каждую клали штабелями, один ряд на другой, по тысяче трупов.

Советские части, которые бросили здесь в бой, страшно поредели, пополнений почти не было. Константин Симонов провел здесь день в бывшем кавалерийском полку, где осталось из тысячи всего сорок «сабель», как по привычке говорил командир. Все понимали, что попытки прорвать фронт с такими силами скоро сойдут на нет.

«Ястребки» Баранова сопровождали «петляковых» и «горбатых», под сильным зенитным огнем помогавших наземным частям у Миуса. Литвяк и Буданова летали здесь наравне с мужчинами: при хорошей погоде часто делали по нескольку вылетов в день и, приземлившись, иногда не могли сразу вылезти из самолета – не оставалось сил, когда отпускало страшное напряжение боя. Валя Краснощекова запомнила, как иногда, после третьего или четвертого вылета им с Плешивцевой приходилось буквально вытаскивать обессилевших летчиц из самолетов.[448]448
  Краснощекова В. Н. Интервью автору. Зима 2009.


[Закрыть] Немцы в воздухе дрались уже не так, как год назад, но все еще были очень сильны.

У летчиков Баранова не осталось ни капли первоначального недоверия к девушкам, особенно к Литвяк, которую считали «хорошим средним летчиком».[449]449
  Меньков Н. И. Интервью автору, сентябрь 2009.


[Закрыть] В марте ее имя часто мелькает в документах полка – теперь уже 73-го гвардейского, так стал называться 296-й полк, получив гвардейское звание.

7 марта Литвяк «произвела вынужденную посадку на аэродром Сельмаш (на самом деле – Ростсельмаш), причина, как написал замполит, «выяснялась». До того как причина выяснилась (действительно имела место поломка), парни успели отпустить немало шуток: считалось, а может быть, так оно и было, что Лиля не сильна в технике. Еще помнили выговор, полученный ею от инженера полка, когда она пришла на аэродром на последних каплях бензина, не сделав поправок на скорость и направление ветра. «Эх ты, девка, – ругался инженер, – у тебя палка крутится, и ладно!»[450]450
  ЦАМО РФ. Ф. 73 ГвИАП. Оп. 273351. Д. 2. Л. 34.


[Закрыть] Но очень скоро Лиля в который раз доказала, что смеяться можно над кем угодно, только не над ней. В конце марта статьи о ней вышли сразу в нескольких газетах.

«В течение 22, 23 и 24 марта полк производил вылеты по прикрытию города Ростова, – писал в очередном отчете политотделу армии майор Крайнов. – В момент налета неприятельских бомбардировщиков на гор. Ростов вели воздушный бой, в результате сбито 2 самолета противника типа Ю–87 и 1 Ю–88, подбит один Ме–109. В воздушном бою отличились: член ВКП(б) лейтенант Каминский (сбил 1 Ю–88, который упал в районе Городище), старший сержант Борисенко сбил 1 самолет противника Ю–87, комсомолец мл. лейтенант Литвяк сбила 1 Ю–87, член ВКП(б) герой Советского Союза капитан Мартынов подбил 1 самолет типа Ме–109». Дальше – снова о Литвяк. «Проявляя мужество, младший лейтенант Литвяк раненая произвела благополучную посадку на своем аэродроме, самолет ее подбит в воздушном бою и подлежит ремонту».

В более полном месячном докладе Крайнов отмечал, что «22-го марта комсомолка мл. лейтенант Литвяк смело вступила в бой с группой бомбардировщиков противника Ю–88, в воздушном бою была ранена, но, несмотря на боль, продолжала героически сражаться с противником и с короткой дистанции сбила Ю–88, вышла из боя только тогда, когда была пробита воздушная система. Так могут сражаться только дочери русского народа», – пафосно заканчивал Крайнов свой доклад о Лиле Литвяк.

Лиля становилась знаменитостью. О ней писала «Комсомольская правда». О ней написали в «Сталинском соколе» братья Тур – известные авторы пьес, в войну ушедшие на фронт корреспондентами. Конечно, они не могли в статье, озаглавленной «Девушка-мститель», не описать Лилю. «Лиле Литвяк – двадцать лет. Прекрасная весна девической жизни! Хрупкая фигура, золотые волосы, нежные, как самое ее имя Лиля». В статье рассказано и о том, как Лиля в третьем боевом вылете под Сталинградом сбила немецкого пилота, «награжденного тремя немецкими крестами», и о том, что она сейчас «слывет одним из отличных летчиков фронта», и о том, как, раненная, она спасла свой подбитый самолет. Отметив, что эта девушка чужда аффектации, авторы процитировали ее слова: «Когда я вижу самолет с крестами и свастикой на руле поворота, я испытываю только одно чувство – чувство ненависти. И мне кажется, что это чувство делает тверже мои руки, лежащие на гашетках пулеметов».

Статья сразу пошла в номер, и через день или два после того, как раненую Лилю привезли в ростовскую больницу, весь город уже знал о ней и ее подвиге. Лилю Литвяк навестили не только Катя, девушки-техники и ребята-летчики; в больницу приходили жители Ростова. О ней написала и городская, и областная газеты. Люди шли потоком, несли подарки и конфеты – несмотря на то, что у большинства после оккупации ничего не осталось.[451]451
  Меньков Н. И. Интервью автору. Сентябрь 2011.


[Закрыть] Лиля, впрочем, в больнице не задержалась, через несколько дней уже вернулась в полк – с кучей подарков, счастливая, гордая, сильно прихрамывая: рана была несерьезная, в мягкие ткани бедра, но все равно давала о себе знать.

Ей бы нужно было остаться в больнице подольше, но она не захотела, и тогда «Батя» – а может быть, и сам Сиднев – предложил ей что-то, от чего она отказаться не могла никак: отпуск в Москве. Да еще с Катей Будановой, которой поручили сопровождать подругу.

Устроили проводы: «выпили и закусили мочеными яблоками, которые откуда-то привез Баранов», пели песни.[452]452
  Аграновский В. А. Белая Лилия. М., 1979. С. 40.


[Закрыть]

Брату Лили Юре было пятнадцать лет, и приезд любимой сестры с фронта он очень хорошо запомнил. На следующий день после приезда Лиля, наговорившись с мамой, уже куда-то убежала, вернулась с двумя подружками. Потом «прибежала Катя Буданова», тоже успев побыть с сестрой и племянницей и накормить их привезенными продуктами. В комнате, где жила лилина семья, в тот день было шумно и весело, девушки крутили патефон, громко звучала «Риорита». Анна Васильевна штопала лилино белье и чинила форму.[453]453
  Аграновский В. А. Указ. соч. С. 41.


[Закрыть]

Лиля появилась дома в военном, но с собой, как вспоминал брат Юра, у нее было в рюкзаке «платье с чем-то зеленым». Из чего это платье было сшито, Юра не знал, а мы знаем. «…А ведь правда, что наши девчата были самые красивые в Восьмой армии!» – вспоминали летчики 73-го гвардейского полка. «Помнишь, как в Ростове мы доставали им немецкие паутинки-чулки? Они у нас сами обшивались, чтоб вам было понятно: из немецких парашютов шили замечательно красивые платья – шелк под рогожку! А отделку делали так: брали немецкие эрлиховские снаряды от зениток, а порох в них был в зеленых мешочках, сделанных из вискозы… Вот они порох к чертовой матери высыпали, а вискозой отделывали платья – глаз не оторвешь!»[454]454
  Аграновский В. А. Указ. соч. С. 41.


[Закрыть] Такое платье вспоминала и официантка из БАО, хорошо запомнившая Лилю. В Ростове, как известно, было захвачено такое количество немецких авиационных боеприпасов, что в такие платья можно было одеть всех девушек 8-й воздушной. А шила Лиля лучше всех.

Но в холодной Москве конца марта, где и в квартирах было не теплее, чем на улице, в таком платье не очень-то уютно. Пока сохла постиранная форма, Лиля с матерью в четыре руки быстро-быстро сшили костюм из отреза, который то ли сохранился дома, то ли был привезен Лилей с собой. Костюм этот Анна Васильевна сберегла, и теперь, выцветший, он лежит под стеклом в школьном музее в Красном Луче, недалеко от места лилиной гибели.[455]455
  Ващенко В. И. Интервью автору.


[Закрыть]

«Комсомольская правда», давно следившая за девушками-летчицами, устроила в их честь вечер. После этого Лиля пробыла дома совсем недолго, торопилась в свой полк, к товарищам, к Алеше. Маме про свои близкие отношения с Соломатиным она ничего не сказала, стеснялась. Даже в своих письмах домой она называла эти отношения «дружбой».[456]456
  Литвяк Л. Письма из коллекции Музея при гимназии № 1, г. Красный Луч.


[Закрыть]