Текст книги "Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной"

Любовь Виноградова
Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной

Светлой памяти Николая Ивановича Менькова и Валентины Николаевны Краснощековой – необыкновенных людей, которых мне выпало счастье знать

Фотография на первой сторонке обложки:

Летчик-истребитель Лилия Литвяк, апрель 1943 г.

Фотография из архива ТАСС

© Виноградова Л., 2015

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2015

КоЛибри®

* * *

Любовь Виноградова. Из личного архива автора

Любовь Виноградова родилась в 1973 году в Москве, в семье ученых. Переводчица с английского и немецкого языков. Мама троих детей. Занималась сбором материалов для исторических монографий, в том числе для книги Энтони Бивора «Сталинград».

«Какие-то истории тронули меня особенно глубоко – в основном женские, ведь женщины видят все не так, как мужчины, и запоминается им другое: не тактика и не стратегия войны, не цифры статистики, а детали, подробности, благодаря которым оживает рассказ».

Так появилась эта книга – рассказ о самых трагических месяцах войны глазами девушек – летчиц, штурманов и техников, главным событием в жизни которых стала Великая Отечественная.

От автора

Я родилась в 1973 году в Москве, в семье ученых. С детства хотела быть биологом, однако, закончив вуз и поступив в аспирантуру, поняла, что душа и интеллект требуют другого. Параллельно с работой над диссертацией получила второе высшее образование – переводчика с английского и немецкого языков.

Большим событием в моей жизни стала работа с Энтони Бивором, приехавшим в Россию собирать материалы для своей книги «Сталинград». В мою жизнь – жизнь человека, никогда историей не интересовавшегося, – ворвалась ИСТОРИЯ собственной персоной, в виде тысяч страниц текста, в виде документов с подчас невероятным содержанием, черно-белых фотографий и рассказов, рассказов тех, кто имел несчастье оказаться в водовороте событий в то страшное время. Я поняла, что история – это совсем не то, что мы когда-то зубрили в школе. История – это истории людей, таких же людей, как ты сам, это эпоха, увиденная их глазами.

Постепенно моя «подработка» – помощь историкам в сборе материала – стала основным моим занятием помимо воспитания троих детей. Какие-то истории тронули меня особенно глубоко – в основном женские, ведь женщины видят все не так, как мужчины, и запоминается им другое: не тактика и не стратегия войны, не цифры статистики, а детали, подробности, благодаря которым оживает рассказ.

Я была очень взволнована, получив от французского издательства предложение написать биографию летчицы Лили Литвяк. Ее история, несомненно, была одной из тех, которые давно меня интересовали. Когда оказалось, что у нее, погибшей в 21 год, биографии почти что еще и не было, родилась эта книга – рассказ о самых трагических месяцах войны глазами девушек-летчиц, штурманов и техников, и их коллег-мужчин. То, что мои издатели в России и в Англии решили приурочить ее выпуск к 70-й годовщине Победы – огромная честь для меня. Мне очень жаль, что сейчас уже нет в живых почти никого из моих героев, никого из очевидцев тех событий: они разделили бы мою радость.

Глава 1
Прощай, прощай, Москва родная!

В Москве ждали немцев. На улице Горького витрины были заложены мешками с песком. Над Кремлем, как огромные неподвижные рыбы, стояли дирижабли. С плакатов смотрела печальным и строгим взглядом Родина-мать. Город, казалось, вымер, кипели жизнью только продуктовые склады и магазины, которые грабили озверевшие от неожиданной свободы мародеры; железнодорожные вокзалы и дороги, ведущие на восток. Охваченные ужасом москвичи и беженцы из уже оккупированных немцами областей пытались любой ценой бежать из города.

Панику, охватившую Москву к 15 октября 1941 года, можно было сравнить только с хаосом сентября 1812 года, когда в город вошла армия Наполеона. Взяв Москву без боя, французский император был вынужден сразу вывести из нее свои войска. Город охватил колоссальный пожар, по слухам начатый москвичами, не хотевшими оставлять свою древнюю столицу врагу. Пожар, почти полностью уничтоживший построенную из дерева русскую столицу, Наполеон мрачно наблюдал из своей ставки на северной окраине Москвы, в Петровском путевом дворце.

Этот приземистый псевдоготический дворец еще стоял в 1941 году, и теперь его старинные окна глядели уже не на Петербургский тракт, а на широкое Ленинградское шоссе. На Ленинградке 15 октября было пусто. Ходили слухи, будто накануне отряд немецких мотоциклистов, не встретив на пути никакого сопротивления, доехал по этому шоссе до самого Северного речного вокзала.[1]1
  Лубянка в дни Битвы за Москву. По рассекреченным документам ФСБ РФ. М., 2002. С. 10.


[Закрыть] Говорили, что за мотоциклистами ехали два бронетранспортера. Этот передовой отряд был сразу же уничтожен, но за ним должны появиться другие. После того как немцы за три с половиной месяца дошли до советской столицы, с легкостью беря почти все большие города, и теперь оказались у самых ворот Москвы, многие москвичи думали, что надеяться можно только на чудо. Находились люди, которые собственными ушами слышали, как главный советский диктор Юрий Левитан объявил по радио: «Немцы входят в Москву».

Тем удивительнее были царившие в старинном Петровском дворце шум и оживление. Под сводчатыми потолками, когда-то слышавшими музыку екатерининских балов, разносились женские голоса. Такого пестрого сборища здесь еще не видели. Управляли всем несколько женщин в военной форме: очень красивая худенькая капитан Милица Казаринова, приземистая полная комиссар Евдокия Рачкевич, знаменитая летчица Вера Ломако. Они были молоды, самым старшим немного за тридцать. Помимо женщин-офицеров, здесь было несколько десятков девушек в беретах с красной звездой и синих гимнастерках. Эту форму аэроклубов знала по плакатам Осоавиахима вся страна: девушки были летчицами-инструкторами. Остальные были в штатском: платьях и юбках, туфлях на каблуках и без каблуков. Почти все – с длинными волосами, заплетенными в косы или заколотыми шпильками в пучки. Трудно было представить себе более далеких от военной службы людей, но всем этим девушкам предстояло через несколько часов надеть военную форму, портянки и сапоги.

Переделав за утро огромное количество дел, к пестрому сборищу в Петровский дворец ехала на черной эмке с шофером красивая молодая женщина.

Серые глаза, черные тонкие брови и гладкая прическа, ладно сидящая военная форма и берет с красной звездой, на груди – «Золотая Звезда» Героя Советского Союза. Несмотря на молодость и красоту, женщина ехала в эмке не потому, что была женой директора завода или высокого военного чина. Автомобиль советское правительство выделило лично ей. Женщине было всего двадцать девять, но ее красивое лицо было знакомо всей стране по фотографиям в газетах, и каждый знал ее имя: Марина Раскова. Для миллионов советских людей это имя ассоциировалось с героизмом, крыльями, романтикой дальних перелетов. Каждый советский школьник твердо знал, что этой женщине были по плечу любые подвиги и любые испытания. «Я хочу быть как Марина Раскова», – писали сотни тысяч советских девушек в заявлениях о приеме в аэроклубы и секции Осоавиахима – Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству, осуществлявшего военно-спортивное воспитание молодежи.

Раскова пересекла по воздуху поперек и потом вдоль самую большую страну в мире. Она испытывала новейшие самолеты. Десять дней провела одна в тайге практически без еды. И никто из собравшихся в Петровском дворце людей не сомневался – она справится с новой, грандиозной задачей, которую сама себе поставила: собрать подобных себе, бесстрашных, влюбленных в свою страну женщин, сделать из них боевых летчиков и выпустить в небо, чтобы нести врагам смерть.

В московском дворе, где росла Марина Раскова, дети прекращали игры и глядели в небо, если его, очень-очень редко, пересекал самолет.

 
Ироплан, ироплан,
Посади меня в карман.
Из кармана выпаду́,
Всю головку расшибу, —
 

распевали они глупую песенку.

Все вокруг хотели стать летчиками, а Марина Малинина, дочь покойного учителя музыки, хотела быть оперной певицей и собиралась учиться в консерватории. Кроме музыки она, обладающая многими талантами и прекрасно учившаяся по всем предметам, обожала химию – на тот момент науку столь же актуальную в осуществлявшей индустриализацию стране, как сейчас компьютерные технологии. В жизни Марины настал момент, когда пришлось сделать выбор между музыкой и химией: нужно было зарабатывать на жизнь, она выбрала химию. Поработав лаборанткой на химическом заводе, Марина вышла замуж за инженера Раскова с того же завода и родила дочь, но с мужем потом развелась. Когда девочка немного подросла, Марина Раскова снова пошла работать, на этот раз чертежницей в Военно-воздушную академию, где открыла для себя совершенно новый мир. В академии молодые мужчины в кожаных пальто реглан говорили о новых самолетах, перелетах на больших высотах и скоростях, о новых вооружениях и об огромных расстояниях, которые теперь стало возможно преодолеть. Лица этих людей мелькали в газетах, среди них были герои, которых знала вся страна. Появились и летчицы: правительство, проводившее стремительную индустриализацию огромной отсталой страны, декларировало равенство полов. Неженских специальностей не было, в любой области женщины могли работать наравне с мужчинами. «Девушки – на стройки», «Девушки – на трактор», «Девушки – на самолет», – призывали «средства наглядной агитации» – советские плакаты. Девушки-летчицы начали появляться, а вот девушек-штурманов не было, да и мужчин-штурманов тоже: еще не успели обучить тех, кто помог бы управлять только появившимися большими воздушными кораблями, а также, если понадобится, вывести самолет на цель и точно поразить ее бомбами. Молоденькая чертежница из Военно-воздушной академии, почувствовав, что жизнь дает ей необыкновенный шанс, приняла решение: она станет штурманом. Ничего лучше нельзя было придумать, путь был совершенно свободен. Марина Раскова стала первой женщиной-штурманом в СССР.

Экзамены на звание штурмана она сдала экстерном. Закончила и школу пилотов при аэродроме Тушино в Москве, но летала мало. Это не мешало Расковой вращаться в кругах новой советской элиты – авиаторов. Красота, ум, интеллигентная речь, очарование сильной личности сделали ее своей в этом узком кругу. А очень скоро слава Расковой затмила славу почти всех ее новых знакомых.

В 1938 году Раскова участвовала в двух рекордно дальних перелетах с легендарными советскими летчицами. Сначала она полетела по маршруту Севастополь – Архангельск с Полиной Осипенко и Верой Ломако. После этого полета, который окончился очень успешно, был задуман еще более грандиозный: Москва – Дальний Восток.

Раскову взяли в свой экипаж Валентина Гризодубова и второй пилот Полина Осипенко. Командир перелета изящная и женственная Валентина Гризодубова была потомственным авиатором, в свои двадцать восемь лет имевшим уже огромный летный опыт. Второй пилот Полина Осипенко, которую по виду трудно было отличить от мужчины, еще недавно была нищей босоногой девчонкой-птичницей, но благодаря невероятно сильному характеру пробилась в Качинскую летную школу и проложила себе путь в небо. Для нее этот перелет не был первым: она еще в 1937 году установила несколько рекордов.

Даже у таких опытных летчиц захватывало дух от масштаба нового плана. Советский Союз занимал одну шестую часть земного шара. Они решили пролететь почти через всю его европейскую и азиатскую территорию, из Москвы в Комсомольск-на-Амуре, почти к самому Тихому океану – шесть тысяч километров без посадки.

Планировалось, что беспосадочный перелет на огромном серебристом самолете АНТ–137, которому дали имя «Родина», займет около суток. Радиосвязь с «Родиной» прервалась через девять часов после старта. Был конец сентября, погода непредсказуемая. Вся страна в тревоге ждала новостей.

Погода оказалась хуже, чем ожидали. Лишь на протяжении шестидесяти километров после старта летчицы видели землю, затем началась сплошная облачность. До Урала летели вслепую, ориентируясь по показаниям приборов. Потом стало еще труднее: самолет начал покрываться льдом. Ночью началась сильная болтанка, пришлось идти над облаками, на высоте 7500 метров. Замерзли и люди, и приемная и передаточная радиостанции, которые от холода перестали работать. Связи с землей больше не было. На рассвете, недалеко от маньчжурской границы, загорелась лампочка, которая показывала, что бензина осталось максимум на полчаса. Гризодубова велела Марине прыгать: ее изолированная от кабины пилотов штурманская рубка была на носу воздушного корабля и при аварийной посадке могла расплющиться в лепешку. Прыгать страшно не хотелось, но выхода не было. Раскова открыла нижний люк кабины. В карманах у нее были револьвер, компас, карманный нож, особые спички, которые загорались даже мокрые, и полторы плитки шоколада.[2]2
  Раскова М. М. Записки штурмана. М.; Л., 1941. С. 145–163.


[Закрыть]

Приземлившись в тайге, Раскова десять дней искала свой самолет. С огромным трудом продираясь через густой подлесок в тяжелом меховом костюме, она медленно двигалась в направлении, где, как ей казалось, следовало искать «Родину». В первый день, думая, что выйдет к самолету быстро, она съела полплитки шоколада, но в следующие дни ела по одной дольке. Иногда ей попадались ягоды. Один раз она нашла грибы, но, когда хотела их приготовить, устроила такой пожар, что еле унесла ноги. В одну из ее последних ночей в тайге Расковой приснился товарищ Сталин, упрекнувший ее в том, что она плохой штурман. Расковой было очень стыдно перед «самым дорогим человеком», как она его называла, и она пообещала ему, что будет работать лучше.[3]3
  Раскова М. М. Указ. соч. С. 161–162.


[Закрыть]

Утром десятого дня Раскова увидела самолеты и услышала выстрелы. Она еле шла на их звук, опираясь на палку. Скоро стал виден серебристый хвост ее самолета, красавицы «Родины». Увидев Раскову, люди, находившиеся около самолета, бросились ей навстречу. На Марине были теплые кальсоны и фуфайка, поверх фуфайки – шерстяной свитер с орденом Ленина на груди. Одна нога в унте, вторая – босая. Ее хотели отнести на руках, но гордая Раскова отказалась и сама дошла до самолета.

Товарищи по экипажу, уже почти потерявшие надежду увидеть Марину, рассказали ей, что Гризодубова очень удачно, не выпуская шасси, посадила самолет на болото на фюзеляж. Посмотрев на часы и приборы, летчицы подсчитали, что «Родина» находилась в воздухе 26 часов 29 минут, поставив мировой рекорд. Гризодубова и Осипенко стали ждать Марину, которая, как они думали, опустилась на парашюте где-нибудь недалеко. Но Марина не появлялась, и никто не появлялся: «Родину» искала вся страна, но нашли не сразу. К летчицам приходили только таежные гости: сначала рысь, которую Гризодубова и Осипенко прозвали «Кися», а потом – медведь. Услышав, как он трется о самолет, летчицы решили, что их наконец-то нашли, и со словами «Пожалуйста, заходите!» распахнули дверь. В ужасе одна из них выстрелила из ракетницы, и зверь убежал в лес.[4]4
  Раскова М. М. Указ. соч. С. 168–169.


[Закрыть]

Только через неделю после начала поисков молодой летчик Сахаров наконец увидел на болоте серебристый корпус «Родины». Сесть на болото рядом никто не осмелился, летчицам на парашютах сбросили снаряжение и продукты. Весть о том, что «Родина» с двумя членами экипажа обнаружена, с быстротой молнии разнеслась по стране, и несколько следующих дней все в тревоге ждали известий о Расковой. Когда она, получив от доктора несколько ложек куриного супа, засыпала рядом с подругами, все газеты готовили передовицы: Марина Раскова жива!

Первые женщины – Герои Советского Союза прибыли на Белорусский вокзал в особом вагоне. Раскова вышла с клеткой, в которой прыгала белка – подарок дочке Тане от пионеров Комсомольска-на-Амуре. Летчиц повезли в Кремль в открытой машине по улице Горького, усыпанной цветами и листовками.

Освещая их возвращение в Москву, газеты не упомянули об авиакатастрофе двух самолетов над местом вынужденной посадки «Родины». Столкнулись, протаранив друг друга, самолет ДС–3, отправленный на помощь «Родине» научно-исследовательским институтом ВВС, и самолет ТБ–3 с десантом на борту. Погибло 16 человек: только четверым с ТБ–3 удалось спастись, выпрыгнув из падающего самолета. Чтобы не портить праздника, никаких сообщений о случившемся ни в газетах, ни по радио не было.[5]5
  Шушаков О. А. И на вражьей земле. М., 2012. С. 2.


[Закрыть]

В книге «Записки штурмана», ставшей настольной для миллионов советских женщин, Раскова подробно рассказала и о приключениях в тайге, и о том, как она познакомилась с Гризодубовой.[6]6
  Раскова М. М. Указ. соч. С. 70–71.


[Закрыть] Раскова пишет, как они с «Валей» с первого взгляда друг другу понравились и скоро стали близкими подругами. Они вместе планировали свой рекордный перелет в тесном жилище Вали, уложив спать ее маленького сына. Но Валентина Гризодубова рассказывала совсем другую историю.

Гризодубова, на много-много лет пережив и Раскову, и Осипенко, дожила до глубокой старости и умерла только в 1993 году, когда стало возможно говорить такое, о чем раньше и помыслить было нельзя. Знаменитая летчица говорила с теми, кого считала достойными таких откровений, о многом, в том числе о Расковой. Гризодубова, замечательный, честный и великодушный человек, бесстрашная заступница обиженных, спасшая от сталинских репрессий многих связанных с авиацией людей, в том числе конструктора космических кораблей Сергея Королева, говорила о Расковой – товарище, с которым она прошла через такие испытания и рядом с которым пережила лучшие моменты своей жизни, – с неприязнью. Для этого были причины. По словам Гризодубовой, Раскова, не имевшая большого штурманского опыта, была «навязана ее и Осипенко экипажу». Навязана потому, что в СССР в любую группу людей, выполняющих масштабные задачи, всегда включали энкавэдэшника, – и в те времена, и позже. Эти откровения Гризодубовой во многом объяснили головокружительную карьеру Марины Расковой.

Мало кто знал, что к началу войны майор ВВС Марина Раскова была также и старшим лейтенантом госбезопасности – звание, соответствовавшее армейскому званию майора, до которого совсем не просто дослужиться. Уже четыре года ее рабочим местом был кабинет на Лубянке. С тридцать седьмого года она работала в НКВД штатным консультантом, а с февраля тридцать девятого – уполномоченным особого отдела. Скорее всего, сотрудничество Расковой с НКВД началось до тридцать седьмого года, так как большинство «штатных консультантов» НКВД до получения этой должности были консультантами внештатными, попросту говоря – осведомителями. Документы, которые пролили бы свет на должностные обязанности старшего лейтенанта Расковой, если и сохранились, то недоступны публике, однако историки сходятся в одном: в ее обязанности входило осведомление о той среде, в которой она вращалась, – среде авиаторов. Репрессии против них набрали наибольший размах как раз к 1940 году, когда карьера Расковой в НКВД так быстро шла в гору. К началу войны были арестованы сотни авиаконструкторов, руководителей авиационных заводов и командиров советских ВВС. Многие были расстреляны.

Мы не знаем, кто и как пострадал в результате работы Расковой, но Гризодубова считала, что таких людей было немало. «Мне неизвестно, как Марина получила штурманское свидетельство, – говорила она о Расковой. – Я также не знаю, какую работу она совмещает, но уверена, что из-за нее пострадало много людей. У нас, можно сказать, получилось “распределение ролей”: она сажала, а я бегала по инстанциям и старалась вытащить».[7]7
  Карьков В. Оборванный полет // Серовский рабочий. 2004. 14 мая. С. 2.


[Закрыть] И продолжила: «Если Полина Осипенко была летчиком высокого класса, то Марина Раскова, как штурман, не имела специального образования и налетала всего около 30 часов. У нее не было ни малейшего представления о полетах в экстремальных условиях, тем более ночью. В наш полет она была “рекомендована”».[8]8
  Там же.


[Закрыть]

Но в 1941 году Раскова была известна советскому народу только как героический летчик. Она была легендой, кумиром целого поколения. Она доказала всему миру, что построенные молодой советской промышленностью воздушные корабли могут ставить мировые рекорды и что пилотировать их может женщина. Ей, пользовавшейся всенародной любовью и огромным авторитетом, всегда приходило огромное количество писем от советских женщин, а после начала войны такие письма полились потоком. Среди них было очень много писем от летчиц, которые безуспешно обивали все пороги, стараясь попасть на фронт. Брать их не хотели: в сорок первом году было достаточно летчиков-мужчин, не хватало только самолетов.

И Расковой пришла мысль: она должна сформировать и возглавить полк военных летчиц. В отличие от Вали Гризодубовой, которая командовала мужским полком, Раскова наберет себе полк из лучших советских летчиц, которые дадут фору любому мужчине. С этой идеей она пошла в Кремль к Сталину.

Во всех своих ипостасях – авиатора, чекиста и красивой женщины – Марина Раскова импонировала Сталину и была с ним в настолько хороших отношениях, что свое предложение о формировании женского авиационного полка адресовала лично ему. Сталин одобрил идею, и Раскова взялась за подготовку. Желающих было столько, что полков было решено создать три: полк легких ночных бомбардировщиков, полк тяжелых бомбардировщиков и полк истребителей.

К середине октября сорок первого завершили подготовку и собрали в Москве будущих военных летчиц и студенток, из которых собирались готовить штурманов и техников. К этому времени Москва уже была в опасности.

Во все времена большинство студентов педагогических институтов составляли девушки. «Женихов себе не найдете!» – полушутя-полувсерьез предупреждала Валю Краснощекову подружка, когда Валя решила учиться на учителя истории. За лето сорок первого года мальчиков на курсе вообще почти не осталось, за исключением негодных к военной службе: кого призвали, кто ушел на войну добровольцем. Студенток в сентябре увезли строить оборонительные сооружения. Обратно их привезли в начале октября. Не успели начаться занятия, как комсорг курса задал не ставший полной неожиданностью вопрос: «Девчонки, хотите на фронт?»[9]9
  Краснощекова В. Н. Интервью автору. Калуга, 2009.


[Закрыть]

В том, что она хочет на фронт, Валя Краснощекова не была твердо уверена. Хотелось помочь стране, хотелось бить немцев, оккупировавших ее родной город. Но жалко было бросать учебу, и непонятно было, что станет с двумя младшими сестрами и с маленьким братом: мама умерла, а отца уже забрали в армию. Но ответить на этот вопрос отрицательно, с Валиной точки зрения, было невозможно. Получив от Вали и еще нескольких девушек утвердительный ответ, комсорг сказал им прийти на следующий день в ЦК комсомола и предупредил: надо обязательно сказать, что они идут добровольцами.

Ночью они почти не спали. Наутро пошли пешком в ЦК комсомола на Маросейку. Там спросили, кем они хотят стать на фронте, и Валя за себя и за подругу ответила: «Пулеметчицами». В ответ кивнули, и этот кивок Валя приняла за согласие.

В конференц-зале было много девушек. «А кем же они будут? – подумала Валя. – Неужели все пулеметчицами?» Но тут на сцену вышли первый секретарь ЦК комсомола Н. А. Михайлов и Раскова.

Михайлов объявил, что сейчас выступит Марина Раскова, но Раскову представлять было не нужно. Ее все знали по портретам в газетах, по книге «Записки штурмана», которую большинство читали в «Роман-газете». Раскова сказала, что была у товарища Сталина и он разрешил ей сформировать женские авиационные полки. «Но товарищ Сталин предупредил, чтобы только добровольцы», – добавила она, и тогда Валя поняла, почему ее комсорг делал на это такой упор.

Раскова предложила собравшимся девушкам спросить разрешения у родителей, но Вале спросить было некого. Зато ректор пединститута проводил ее с подругами, как родных: устроил показательную линейку, выстроив всех студентов, и перед строем дал уходящим на фронт напутствие. Подруги, которые оставались в институте, сварили манную кашу без соли и сахара: с едой уже были большие перебои. Поели все вместе, и уходящие на фронт собрали рюкзаки, точнее, «сидоры» – простые мешки с двумя плечевыми ремнями и с горловиной, которая завязывалась веревкой или шнурком. Свою единственную нарядную вещь – белую батистовую блузку – Валя Краснощекова оставила подруге, которая не уходила на фронт. Сказала, что заберет после войны: на войне батистовая блузка не нужна.

На следующий день студенток провели пешком через весь центр Москвы, с Маросейки до Петровского дворца на Ленинградском шоссе. По дороге несколько раз была воздушная тревога, и тогда они спускались в метро. На станциях было очень много народу. Поезда еще ходили, но на станции «Маяковская» девушки смотрели не на красивейшие мозаики на потолке, воспевавшие достижения советской авиации, а на раскладушки на мраморном полу: станции ускоренно превращали в бомбоубежища.[10]10
  Краснощекова В. Н. Интервью автору. Калуга, 2009–2012.


[Закрыть] Через несколько дней движение поездов совершенно прекратилось, и людей стали размещать прямо на путях.[11]11
  Среди людей, спасавшихся на станциях метро от бомбежек, ходили слухи о секретных ветках метро, ведущих в особые, шикарно оборудованные и с огромными запасами продовольствия бомбоубежища для членов правительства. Эти невероятные слухи впоследствии подтвердились (Репин Л. Молчаливая драма в зловещей тишине Москвы в 1941 году // Московская правда. 2011. 15 октября).


[Закрыть]

Сопровождавший девушек красноармеец посмеивался: «И куда вы, девушки? Наденут на вас шинели и сапоги, с вами же ни один парень в кино не пойдет»… Во дворце на Ленинградском шоссе их встретили женщины в военной форме, которые, казалось, были сделаны из совсем другого теста. Настроение было боевое: девушки ждали, что вот сейчас им дадут обмундирование и ружья и они пойдут воевать. Увидев обмундирование, обомлели.

Военная форма была новенькая. Выдали и скрипучие кожаные ремни, и новые сапоги. Но все это было мужское. Брюки доставали до груди, огромный ворот гимнастерки опускался чуть не до пупка. Сапог меньше сорокового размера не было. Ребята, которых собрали там же в академии, чтобы сформировать мужскую часть, хихикали: «Девчонки, газет на фронте намотаете». Девушки были в растерянности. Шинели были длинные, особенно миниатюрным доходили чуть ли не до пят. Сбоку у каждой была пустая кобура для пистолета, фляга и еще какие-то ненужные вещи, которые почему-то непременно должны были входить в комплект «снаряжения». Смотрели друг на друга и не узнавали: «трудно было придумать форму, которая делала бы девушек менее женственными».[12]12
  Ракобольская И. В., Кравцова Н. Ф. Нас называли ночными ведьмами. М., 2005. С. 12.


[Закрыть]

Перед тем как вести в столовую на ужин, им приказали надеть все снаряжение. Делать было нечего. И вот в новехоньком, еще «стоявшем дыбом» обмундировании, в сапогах с железными подковами, которые ударяли по каменному полу дворца со страшным стуком, с пустыми кобурами на боку они прошли через строй парней, смотревших на них с любопытством и насмешкой. Как горели от смущения уши и сколько насмешек ждало впереди…[13]13
  Краснощекова В. Н. Интервью автору.


[Закрыть]

На следующий день из них начали делать солдат: обучать строевой подготовке и уставу. Однако положение Москвы уже было настолько опасным, что сосредоточиться не могли ни учителя, ни курсанты. 15 сентября стало известно, что «Авиагруппа № 122», как на тот момент называлось соединение Расковой, будет эвакуирована в волжский город Энгельс.

Утром 16 октября они с песнями прошли по городу. Было очень холодно, трамваи уже не ходили, стояли полузанесенные снегом. Редкие прохожие останавливались и смотрели на девушек, а старухи «подходили к самому краю тротуара, молча стояли и крестили»[14]14
  Ракобольская И. В., Кравцова Н. Ф. Указ. соч. С. 159.


[Закрыть] их, провожая колонну грустным взглядом. Если среди молодых москвичей большинство считали, что Москва выстоит и враг будет побежден, старшее поколение, уже столько выстрадавшее, было настроено пессимистично: слишком уж быстрым и легким казалось наступление немцев.

Немецкое генеральное наступление на Москву началось 30 сентября и развивалось стремительно. Вскоре советские войска сдали города Калугу и Вязьму, оставив немцам шестьсот тысяч пленных солдат и офицеров. 13 октября немецкие войска форсировали около Калинина неширокую в тех местах Волгу, 15-го взяли Калинин. До Москвы осталось сто пятьдесят километров. Немцы подтянули еще войска и, прорвав слабую советскую оборону, прямо по Ленинградскому шоссе устремились к Москве. Русские так и не успели создать линию обороны Калининского фронта.

15 октября Сталин подписал постановление Государственного Комитета Обороны «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». В постановлении указывалось, что сам Сталин покинет Москву на следующий день или позднее, в зависимости от обстановки. Правительство должно было эвакуироваться в тот же день. Москвичи же были уверены, что правительство из Москвы уже уехало. В московских очередях за продуктами говорили, что немцы сбрасывают листовки: «Ляжете спать советскими, а встанете немецкими». Именно так случилось в Орле. Молодая москвичка писала в своем дневнике, что «везде полная растерянность – даже начальство, не говоря уж о подчиненных, не знает, что делать…».[15]15
  Краузе И. Дневник // Известия. 2009. 16 октября.


[Закрыть] Те, кто не собирался уезжать из города, «с утра до вечера смотрели, как уезжает народ» и «как люди теряют человеческий облик».[16]16
  Краузе И. Указ. соч.


[Закрыть]

Москва, по которой шла маршем «Авиагруппа № 122», была готова к сдаче и дальнейшей подпольной борьбе. В ночь на 16 октября был спешно заминирован Большой театр. Многие заводы, склады, учреждения, мосты, крупнейшие магазины были заминированы раньше. Чтобы интендантские склады не достались немцам, первый секретарь МК и МГК партии А. С. Щербаков распорядился бесплатно раздать москвичам муку, крупы, консервы, теплую одежду и обувь, хотя и был обвинен за это в «упадническом настроении».[17]17
  Репин Л. Указ. соч.


[Закрыть] Вход в Кремль был заложен бревнами, а сам Кремль стал неузнаваем не только с воздуха, но и изнутри. На его стены надстроили макеты, и казалось, что это обычные городские дома. Рядом построили бутафорский мост через Москву-реку. Крыши и открытые фасады кремлевских зданий и стен перекрасили. Красные звезды больше не сияли над башнями: их закрыли деревянными щитами, а кресты с кремлевских куполов сняли.[18]18
  Лубянка в дни Битвы за Москву. С. 31–32.


[Закрыть] Вокруг Мавзолея был построен бутафорский особняк из ткани, дерева и картона. Впрочем, мавзолей уже давно был пуст.

Советскую святыню – тело Ленина – еще 3 июля вывезли особым поездом в Тюмень. Кроме тела были вывезены сердце Ленина, пуля, которая осталась в его теле после покушения эсерки Фанни Каплан, и препараты мозга.[19]19
  Там же. С. 42–44.


[Закрыть] С телом отправился его главный хранитель профессор Б. И. Збарский с целым коллективом сотрудников. Разместившись вместе с реликвией в удаленном от чужих глаз большом доме под охраной милиции и НКВД, Збарский докладывал правительству, что «его работа» – то есть тело Ленина – «имеет прекрасное состояние».[20]20
  Лубянка в дни Битвы за Москву. С. 42–44.


[Закрыть]

Напуганное быстрым наступлением немцев советское начальство спешило за телом своего вождя. Начальники до потолка нагружали черные эмки вещами и пробивались по шоссе Энтузиастов на восток. Рядом с ними двигались на машинах, телегах, велосипедах или пешком, обвешанные узлами и котомками, сотни тысяч людей.

Проехать становилось все сложнее, люди приходили в отчаяние. Движение никто не регулировал. Начались массовые погромы: разъяренная толпа останавливала автомобили с начальством, грабила их, а потом сбрасывала в кювет. Погромы шли в ночь с 15 на 16 октября и в Москве. Люди разбивали витрины, выламывали двери и выносили все из промтоварных и продовольственных магазинов. Мгновенно возникли банды мародеров, которые самовольно занимали квартиры эвакуированных, расхищали вещи и ценности со складов и предприятий. Толпу подогревала полная безнаказанность и неожиданно свалившаяся свобода.