Текст книги "Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной"

Глава 19
С боевым крещением, Машка!

Военный корреспондент Константин Симонов познакомился с Мариной Расковой осенью 1942 года на аэродроме в Камышине, на полпути между Сталинградом и Саратовом. Раньше он никогда ее близко не видел и не знал, «что она такая молодая и что у нее такое прекрасное лицо». Раскова поразила его своей «спокойной и нежной русской красотой».[405]405
  Симонов К. М. Указ. соч. С. 156–157.


[Закрыть] Может быть, думал он потом, эта встреча так врезалась в его память еще и потому, что вскоре Раскова погибла.

Под Новый год 587-й бомбардировочный авиаполк наконец получил долгожданный приказ: в начале января им предстоял вылет на Сталинградский фронт. Часть полка должна была перелететь с Калининского фронта, где они уже участвовали в операциях, остальные – из Энгельса. Вторая эскадрилья во главе с Клавой Фомичевой начала перелет неудачно. Взлетели, и надо же такому случиться: на взлете у Маши Долиной сдал мотор.[406]406
  Долина М. Указ. соч. С. 75.


[Закрыть] Она благополучно села «на брюхо», но страшно переживала, отстав от своей эскадрильи. Маша догоняла своих уже утром четвертого. Раскова с двумя экипажами, которые из-за неполадок полетели последними, должны были в тот день тоже вылетать с другого фронта.

С погодой не везло. Маше пришлось садиться и пережидать несколько раз на промежуточных аэродромах. Где находятся остальные летчики полка, кто из них долетел до места, она не знала. Приземлившись на очередном аэродроме для дозаправки и передышки, она с экипажем пошла в столовую. Что случилось плохое, стало понятно сразу по мрачным лицам притихших летчиков: обычно летчики ведут себя шумно, шутят и балагурят. Маша, штурман Галя Джунковская и стрелок Ваня Соленов смотрели на них, растерявшись, пока кто-то не спросил: «Как, разве вы ничего не знаете? Ваша командир полка погибла!»[407]407
  Долина М. Указ. соч. С. 76.


[Закрыть]

«Да вы что! – закричала Маша. – Такими вещами не шутят!» Только крикнула это, а ее уже затрясло: кто-то подал газету, неминуемо несущую страшную новость. «Четвертого января 1943 года по пути на Сталинградский фронт самолет Марины Расковой потерпел катастрофу…»

Раскова разбилась, перелетая из Арзамаса в Саратов с двумя отставшими от полка экипажами, при плохих погодных условиях, в тумане.[408]408
  Там же. С. 76.


[Закрыть]

Перед вылетом они получили метеосводку от Центрального гидрометцентра о том, что погода на маршруте плохая. Они могли перелететь до Петровска, но там обязательно пришлось бы сесть и переждать туман, который стелился дальше до самой станции Разбойщина. Пе–2 не имел специального оборудования и в сложных метеоусловиях становился беспомощным. Раскова прекрасно знала, что на «пешке» нельзя летать во время густого тумана, проливного дождя и снегопада. И тем не менее не стала пережидать, очень уж хотела догнать своих. На подлете к Петровску туман стал сплошным, но Раскова решила лететь дальше, ей показалось, что он потихоньку тает. В районе Разбойщины уже не было видно ни зги. Рисковать жизнью, играть в рулетку со смертью сероглазой красавице-майору было не впервой. Она рисковала уже много раз – и собственной жизнью, и чужими. Этот раз оказался последним.

С Расковой в качестве штурмана летел штурман полка капитан Кирилл Хиль, профессионал высочайшего класса, которого боготворили в полку. Хиль, вероятно, мог бы их спасти, но Раскова, тоже штурман, не доверилась ему. Как и у большинства русских рек, у Волги левый берег пологий, правый – высокий. Решив, видимо, что внизу левый берег, Раскова начала пикировать, пробивая туман. Они врезались в правый берег Волги. Их искали далеко от места аварии и нашли, только когда угомонилась непогода.

Основной удар пришелся на кабину летчика. Раскова погибла мгновенно. Штурману Хилю в момент столкновения с высоким берегом срезало голову от страшного удара о бронеспинку. Стрелок-радист из их экипажа и летевший вместе с ними техник эскадрильи, вероятно, остались бы в живых, если бы самолет нашли в тот же день. Хвост самолета при ударе отвалился, они были ранены. Эти двое мужчин лежали там же, у самолета, – стояли страшные морозы. Когда их нашли, мертвый техник все еще держал в руках окровавленное полотенце, которым зажимал рану стрелка.

Летчицам, которых Раскова вела в своем последнем перелете, повезло, они остались живы. Когда маршрут начало затягивать туманом, звено рассредоточилось: в тумане нельзя идти плотно. И Люба Губина, и Галя Ломанова, опытные летчицы, до войны работавшие инструкторами в аэроклубах, хорошо это знали. Люба сумела разглядеть опушку леса и посадила самолет около нее. Галя Ломанова приземлилась около железнодорожной станции. Обе пострадали сами и повредили самолеты, но уцелели и летали в Москву прощаться с Расковой.

Ее тело на По–2 доставили на Саратовский авиационный завод, который оказался близко к месту катастрофы. Директор завода Левин никак не мог поверить в смерть этой «замечательной, большой души, обаятельной женщины»: Раскова дружила с его семьей и, приезжая на завод, часто проводила пару часов в его семье, разговаривала, играла на пианино и пела любимые песни.

Левин сообщил о случившемся в Москву. Через короткое время он получил указание «подготовить тело и ночью отправить в Москву». «Подготовкой» занималась комиссия под руководством знаменитого академика-хирурга Миротворцева: восстанавливали лицо. Голова Расковой уцелела, но лицо было изуродовано так, что пришлось наложить более сорока швов. Это требовалось потому, что сначала Раскову намеревались выставить для прощания в открытом гробу. Потом от этой идеи отказались. Закрытый гроб выставили в фойе заводского клуба. Все заводчане, тысячи жителей Саратова и воинские подразделения прошли мимо него, отдав Марине Расковой последние почести.

Поздно ночью тело отправили в Москву в специальном вагоне, прицепленном к скорому поезду. Кирилла Хиля и остальных членов погибшего по вине летчицы экипажа похоронили в братской могиле недалеко от места аварии.

Узнав ужасные новости, Маша Долина полетела дальше, в полк. Там был «сплошной траур».[409]409
  Долина М. Указ. соч. С. 78.


[Закрыть] Плакали все – летчики, штурманы, стрелки-радисты, наземные службы. «Страшный траурный митинг был. Весь полк рыдал», – вспоминала Долина. Вскоре о гибели Расковой узнали и в двух других полках.

Женя Руднева записала в дневнике: «Наутро на строевых собраниях эскадрильи мы услышали ужасную новость. Вошла Ракобольская и сказала: “Погибла Раскова”. Вырвался вздох, все встали и молча обнажили головы. А в уме вертелось: “Опечатка, не может быть”. Наша майор. Раскова. 31 год…»[410]410
  Руднева Е. М. Указ. соч. С. 145.


[Закрыть]

Галя Докутович, конечно, тоже упоминает в своем дневнике гибель Расковой, пишет, что Раскова – самая замечательная женщина, какую она когда-либо встречала, ее «юношеский идеал… организатор и первый командир».[411]411
  Докутович Г. Указ. соч. С. 51.


[Закрыть] Утешала ее мысль о том, что галин полк стал лучшим воплощением замысла Расковой: ведь два других полка уже не были чисто женскими.

Скорбела вся страна. Похороны стали событием государственного значения, гибели и похоронам центральные газеты отвели всю первую полосу. «Правда» писала в передовице, озаглавленной «Москва хоронит Раскову»:

«С высоты плафонов к постаменту траурной урны ниспадают полосы черного крепа. В этой урне прах замечательной женщины нашего времени, Героя Советского Союза Марины Расковой. Золотая звезда, два ордена Ленина сверкают на алом бархате у постамента…

Члены советского правительства, народные комиссары, Герои Социалистического труда, Герои Советского Союза, лучшие люди страны стоят сегодня у гроба Расковой. Стрелка часов близится к трем часам дня. Почетный караул принимают А. С. Щербаков, Маршал Советского Союза С. М. Буденный, В. П. Пронин – председатель Моссовета.

Три часа дня. Наступает час, когда траурная урна с прахом Марины Расковой совершит свой последний путь к Кремлевской стене на Красной площади».

«Урна с прахом Расковой движется к Кремлевской стене. Троекратный салют, гул моторов самолетов, промчавшихся над Красной площадью, возвещают Москве о том, что Марина Раскова, герой Советского Союза, замечательная русская женщина-летчик, закончила свой славный жизненный путь», – завершил статью корреспондент «Правды».

После гибели Расковой, как, впрочем, и до этого, ее дочь Таню растила бабушка. Командование осиротевшим 587-м полком доверили, правда временно, до прибытия кадрового командира, Жене Тимофеевой.

Тимофеева была самой опытной летчицей в полку, она уже до войны летала на двухмоторном бомбардировщике и командовала эскадрильей. Но задача ей досталась нелегкая: казалось, что после гибели командира полк утратил веру в себя, и окружающие в них тоже не верили. На аэродроме, где должен был приземлиться 587-й полк по пути на Сталинградский фронт, при известии о прибытии женского бомбардировочного полка, как рассказывали, началась паника. «В блиндажи! Бабы садиться будут!» – кричали летчики полувсерьез-полушутливо.

После гибели Расковой Женя, как и все, пребывала в смятении и думала: «Что теперь будет с полком?.. Вдруг весь труд, затраченный на освоение сложного самолета, пропадет даром? Поверят ли в нас?» Полк ждал приказа о перелете на фронтовой аэродром на левом берегу Волги. Пока что требовалось очистить самолеты от снега: на аэродроме сугробы выросли уже по пояс. Ведя людей к самолетам, Тимофеева шагала спиной вперед: лицо жег страшный ветер. В разгар работы ее вызвали в штаб, где находился представитель 8-й воздушной армии. «Принять командование полком», – передали Жене приказ. Этот приказ ошеломил: как она сможет заменить Раскову и повести людей в первый для них бой? Она чуть не ответила «Нет!», но вместо этого чужим голосом сказала: «Есть принять полк!»[412]412
  В небе фронтовом, электронная версия.


[Закрыть]

В следующие дни погода по-прежнему стояла суровая: мороз ниже сорока градусов и ветер, но пришлось тренироваться: учебные полеты на высоту, строй, связь в воздухе. В двадцатых числах января Тимофеева доложила о готовности полка. И 28 января наконец они отправились в свой первый боевой вылет – ведомыми с летчиками «братского» 10-го бомбардировочного полка, стоявшего на том же аэродроме. На своих первых стокилограммовых бомбах, сброшенных на Сталинград, они царапали отверткой: «За Марину Раскову», хотя в гибели Расковой немцы были не виноваты.

«Это теперь на долгое время, а может, и навсегда, мое последнее письмо. Мой товарищ, которому надо на аэродром, захватит его, потому что завтра из нашего котла уйдет последний самолет. Положение уже стало неконтролируемым, русские в трех километрах от последней летной базы, и, если мы ее потеряем, отсюда и мышь не вырвется – и я в том числе. Конечно, и другие сотни тысяч, но это слабое утешение, что делишь смерть с другими». Это письмо неизвестного автора действительно вывез из котла последний приземлившийся там самолет, однако этот самолет сбили, так что письмо не дошло до адресата.[413]413
  Коллекция музея-диорамы Курская битва, Белгородское направление.


[Закрыть]

Приходившие на командный пункт 6-й армии офицеры связи и порученцы представляли собой страшное зрелище. Адъютанту армии полковнику Адаму «трудно было поверить, что эти замотанные в тряпье фигуры являются офицерами. Наружу выглядывали только глаза, нос и рот, ноги у большинства из них были обмотаны обрывками одеял. Одеты они были в потрепанные, потертые шинели… Часто они были не в состоянии расстегнуть окоченевшими руками пряжку полевой сумки, чтобы достать донесение. Лишь после одного-двух стаканов горячего чая они начинали бессвязно рассказывать об ужасных событиях…».

Русского плена немцы боялись так же сильно, как русские – немецкого. И немцам пропаганда успешно внушила, что плен будет намного страшнее смерти. Теперь, со дня на день ожидая в сталинградских подвалах прихода русских, не только офицеры, от которых неписаный кодекс чести требовал умереть, но не сдаться врагу, но и простые солдаты решали для себя вопрос: жить в плену или умереть до него. Решало этот вопрос для себя и руководство армии Паулюса. Кто-то совершил самоубийство, кто-то решил погибнуть, сражаясь плечом к плечу с солдатами на передовой, кто-то, как сам Паулюс, решил остаться со своими солдатами до конца. Русские бомбежки с каждым днем усиливались.

Отправляясь в первый боевой вылет, 587-й женский бомбардировочный полк был «охвачен необыкновенным волнением». Поднявшись в воздух с рассветом, они всматривались в землю, окутанную морозной дымкой. Изредка мелькали деревни, по дорогам двигались машины. Вскоре показались развалины Сталинграда – «бесконечно тянувшаяся по берегу Волги темная строчка разрушенных строений». Появились первые разрывы снарядов зенитной артиллерии – непривычные для них и еще не очень страшные темные облачка. Штурман Валя Кравченко коснулась рукой жениного плеча и показала вниз. Женя увидела поворот дороги к Волге, очертания разрушенных зданий – завод «Баррикады» – и, наконец, цель – тракторный завод!

«Наблюдайте за бомболюками ведущего, – сказала Валя, – а я буду следить за воздухом».[414]414
  В небе фронтовом. С. 26.


[Закрыть] Тут же на ведущем самолете открылись бомболюки. Только Женя хотела сказать об этом штурману, как почувствовала, что уже открылись люки ее машины. Ведущий резко пошел на снижение – прямо на разрывы зенитных снарядов, Женя – за ним. Разрывы остались правее и выше. С ведущего самолета посыпались бомбы, и Женя тут же почувствовала рывок своего. Бомбы сброшены, цель поражена!

«Спокойно, Маша! Держи высоту! Сейчас откроются бомболюки…» – давала себе мысленно команду Маша Долина, у которой в те секунды тоже бешено билось сердце. Освобожденный от смертельного груза самолет подпрыгнул, Маша посмотрела на штурмана. Штурман Галя Джунковская, самая красивая девушка полка, бледная, улыбалась ей: «С боевым крещением, Машка!»[415]415
  Долина М. Указ. соч. С. 90.


[Закрыть]

30 января, когда черные развалины Сталинграда закрыл выпавший за ночь снег, они впервые вылетели без лидеров. А 1 февраля сбросили последние бомбы из 14 980 килограммов, сброшенных ими на Сталинград.

31 января Паулюс, у которого были перерезаны все коммуникации с внешним миром, принял решение о капитуляции. В семь утра из подвала центрального универмага, где находился Паулюс со штабом 6-й армии, выполз немец с белым флагом.

В тот же день Паулюс подписал капитуляцию, однако части его армии, не имея связи со своим штабом, продолжали сопротивляться еще сутки, поэтому и 587-й полк бомбил город еще один день.

Как и всех, кто видел в те дни Сталинград, летчиц поразил страшный вид разрушенного дотла города. «Наверное, и мой родной Ленинград такой же», – грустно сказала как-то Лена Тимофеева.[416]416
  Командир звена 587-го БАП, погибла в боях за Смоленск летом 1943.


[Закрыть] Но, несмотря на груз печальных мыслей, их сердца были полны радостью общего триумфа, радостью от сознания отлично выполненной боевой задачи.

«Отбомбившись», они часто слышали в наушниках голос стрелка-радиста: «Земля передает: спасибо за удар. Танки пошли в наступление». Уходя от цели со снижением, они видели, как шли танки, а следом за ними «утюжили» немецкие позиции Илы. Дальше шла пехота.[417]417
  Долина М. Указ. соч. С. 91.


[Закрыть]

В последний раз немецкий самолет-разведчик пролетел над Сталинградом 2 февраля. «В городе тихо. Признаков боев не обнаружено», – докладывал летчик. В этот день советским войскам объявили о том, что Сталинградская битва закончилась победой.[418]418
  Там же.


[Закрыть] Бомбардировочные полки обратились к командиру авиакорпуса с просьбой разрешить посмотреть с земли места боев, которые летчики видели только с высоты двух-трех тысяч метров. Разрешили взять всех ведущих – тех, кто водил на Сталинград девятки и звенья. 4 февраля их погрузили на три открытые машины-полуторки – это при температуре на улице минус 25! Время от времени останавливаясь, чтобы летчики попрыгали и согрелись, доехали до станции Иловля в шестидесяти километрах от Сталинграда. От Иловли до Сталинграда дорога была «буквально усеяна трупами» советских и немецких военных вперемежку с гражданскими – мужчинами, женщинами и детьми. Перед въездом в город они увидели солдат с автоматами и проволочное заграждение: минные поля еще не обезвредили. Дальше было «еще дышащее войной поле боя, когда еще не всех раненых подобрали, упавшие самолеты дымятся, горят танки…». Шестьдесят лет спустя, диктуя свои воспоминания, Долина закрывала глаза и видела все это: ослепительно-белый свежий снег и на нем – черная лавина окруженной армии Паулюса. Глядя на голодных замерзших немцев, Маша почувствовала, как к ее горлу подступает ненависть. «Полудохлые, промерзшие фрицы шли и падали. И такая ярость подкатывала к горлу, когда мы смотрели на пленных фашистов, на эту грязную мразь… эти ползли, как волчья стая. Никто не помогал упавшему…» Это «чудовищное зрелище»[419]419
  Долина М. Указ. соч. С. 93.


[Закрыть] Маша Долина запомнила на всю жизнь.

Ненависть к врагу была такова, что в машином добром сердце не нашлось и капли жалости к несчастным. И мирное население после перенесенных трагедий и страданий давало волю ярости. Пленные в колоннах на марше старались оказаться поближе к началу колонны, к конвойным: местные женщины, дети и старики нападали на них, срывали с них одеяла, плевали в лицо, кидали камнями. Ослабевших, тех, кто не мог идти, русские расстреливали так же, как это делали немцы с русскими военнопленными – мстили за своих. Из почти ста тысяч попавших в плен солдат Паулюса выжила половина. Остальные были расстреляны не знавшими жалости конвойными, умерли от голода или болезней по пути в лагеря или уже там, или сгнили заживо в госпиталях, где русские не оказали им практически никакой медицинской помощи…

В разрушенном городе Маше Долиной выпала удача увидеть самого Паулюса. Желающих увидеть фельдмаршала набралось пять грузовиков. Когда Машу с товарищами привезли посмотреть на него, Паулюс вышел к ним худой и бледный, с каменным лицом. Они хотели задать вопросы, но Паулюс говорить с ними не стал. Держался он спокойно и с достоинством.

Глава 20
В каком вы виде, Баранов!

В новом, штурмовом, полку Аню Егорову и ее товарищей по очереди вызывал на собеседование замполит. Неизвестно, о чем уж он говорил с ребятами, но первым его вопросом Ане было: «И зачем вам подвергать себя смертельной опасности?» «Сразу уж и смертельной?» – буркнула та в ответ, и замполит признался, что потери у них «великоваты»: «Скажу по секрету, что в последних боях под поселком Гизель мы потеряли почти всех летчиков».[420]420
  Тимофеева-Егорова А. А. Указ. соч. С. 152.


[Закрыть]

Ане он отечески посоветовал подумать хорошенько и возвращаться в учебный полк, где она принесет большую пользу как летчик-инструктор. А быть штурмовиком не подходит женщине. Замполит говорил без злости и пренебрежения, но Аня так часто в последнее время слышала подобные слова, что завелась с полоборота.

«А что же подходит женщине на войне, товарищ комиссар? – с вызовом спросила она. – Санинструктором? Сверх сил напрягаясь, тащить с поля боя под огнем раненого? Или снайпером? Часами в любую погоду выслеживать из укрытия врагов, убивать их, самой гибнуть?»

Комиссар начал что-то говорить, но остановить Аню уже было трудно.

«Видимо, легче быть заброшенной в тыл врага с рацией? А может быть, для женщин сейчас легче в тылу? Плавить металл, выращивать хлеб, а заодно растить детей?»

Комиссар не стал возражать, только, грустно улыбнувшись, сказал Ане, что у него такая же «сумасбродная» дочь. Она сейчас врачом на фронте где-то под Сталинградом, и писем от нее давно нет.

Скоро уже Аня вместе со штурмовым полком ехала на завод за новыми Илами. В вагоне было шумно, летчики радовались большому успеху Красной армии под Сталинградом и высказывали сожаление, что не придется повоевать там, очень уж медленно везут их за самолетами. 2 февраля на одной из станций они услышали из репродукторов сообщение Информбюро: «Южная группировка гитлеровских войск во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом сдалась в плен». Вскоре они ждали на заводе новые самолеты, которые им обещали со дня на день. Обманули: ждать пришлось долго. Они не были единственными, в столовой заводского аэродрома всегда стояла длинная очередь. Чтобы получить алюминиевую ложку, нужно было отдать свою шапку-ушанку – ложки постоянно пропадали. Еда в столовой оказалась не ахти: суп «погоняй» – в нем нужно было гоняться за одинокими крупинками и кусочками овощей, все та же каша «шрапнель» и размазанный по большой алюминиевой тарелке «кисель а-ля малина». Ребята шутили: «Жив-то будешь, а по девочкам не пойдешь». Жили в землянке, «большой, как тоннель Метростроя, с двумя ярусами нар». В эту землянку Ане как-то принесли письмо от подруги по Метрострою Тани Федоровой.

Таня писала о новых станциях метро, строительство которых шло, несмотря на войну, – «Новокузнецкой», «Павелецкой», «Автозаводской», – и об аэроклубовцах, которые почти все были на фронте. Анин инструктор Мироевский и Сережа Феоктистов воевали на штурмовиках. Валя Вишников, Женя Миншутин и Сережа Королев – на истребителях. Многие уже погибли: Лука Мировицкий, Опарин Ваня, Саша Лобанов, Вася Кочетков, Виктор Кутов…

Какой Виктор?! Аню «как током ударило». Все померкло – ни солнца, ни людей, ни войны. Казалось, что нечем дышать. Потом она увидела возле себя доброе лицо полкового доктора, говорившего: «Ну поплачь, голубушка, поплачь. Сразу легче станет…» Но Ане «не плакалось. Что-то невыносимо тяжелое легло на сердце и уже не отпускало долгие, долгие годы…».

Вскоре, уже на Южном фронте, она увидела прекрасный, необыкновенно яркий сон. Как-то, усталая и замерзшая, она вернулась в маленький домик, который ей отвели по настоянию полкового врача, доктора Козловского. Печку истопили, и в ней еще не потухли угли: красиво переливались, то красными огоньками, то синими, то золотыми. Аня согрелась и, не раздеваясь, уснула на кровати. Как наяву приснился ей Виктор, в белой рубашке с галстуком, в расписной тюбетейке. С ним была и Аня в «черной плисовой юбке, голубой футболке с белым воротничком и со шнуровкой». На голове – белый берет, на ногах – белые с голубой окантовкой тапочки с белыми носками. Берет – такой у них был шик – «еле держался на макушке и на правом ухе». Этот наряд, «все это великолепие»,[421]421
  Тимофеева-Егорова А. А. Указ. соч., электронная версия.


[Закрыть] у Ани и правда было до войны, она купила все в Торгсине на подаренную мамой старинную золотую монету. А вот галстука Виктор никогда не носил. И вот, во сне, Аня гуляла с ним в Сокольниках на какой-то громадной поляне, а вокруг росли ромашки. Как легко и весело было в этом сне! Кто-то стучался в дверь, но она не хотела просыпаться. Барабанили все громче и громче, кричали, повторяя ее имя. Тело не слушалось; кое-как поднявшись, Аня пошла к двери по стеночке. Не дошла, упала, с трудом доползла и, подтянувшись, повернула ключ. Оказалось, что она угорела и, не зайди к ней «на огонек» ребята-летчики, утром бы не проснулась.

Всю ночь ее отхаживали – водили по улице, по свежему воздуху, – а утром отвели в санчасть к доброму доктору. Ему она рассказала о своем сне и прибавила: «Хорошо бы мне не просыпаться».

Лицо доктора стало строгим, и он сказал: «Там все будем, а вот достойно на этом свете прожить не всем удается». На следующий день, взяв себя в руки, Аня пришла на занятия по освоению Ил–2 как ни в чем не бывало, запудрив ссадины на лице от удара при падении. Настроение у ее товарищей было преотличное: радио сообщило, что «гитлеровские войска под Сталинградом… полностью разгромлены».

Теперь Красная армия должна развернуть наступление на всех участках фронта, и, несомненно, их Южный фронт снова будет участком сосредоточения главного усилия.

На другом фланге Южного фронта в небо поднималась истребительная дивизия Бориса Сиднева. Январь для нее прошел довольно спокойно. «Произведено воздушных боев – 3», – отмечал в политдонесении замполит 296-го полка майор Крайнов. «За этот период сбитых самолетов противника нет. Боевых потерь в полку нет». Биографы Кати Будановой отмечают, что 8 января она в паре с Барановым участвовала в воздушном бою против четырех «фокке-вульфов», один из которых был ими сбит.[422]422
  Катюша…


[Закрыть] Однако в документах полка об этом ничего не сказано; вероятно, это очередная легенда. Победы Литвяк и Будановой в 296-м полку начались лишь в феврале – зато какие!

Южный фронт развивал наступление на Ростов-на-Дону. Если город будет взят быстро, могут попасть в котел – и намного больше Сталинградского – немецкие армии на Кавказе. В начале января по приказу Военного совета Сталинградского фронта политработники и командиры «в беседах показывали героические подвиги летного состава и самоотверженную работу технического состава». Продвижение советских войск показывали «непосредственно на карте» – как не показывали недавнее отступление. В полку у Баранова в этой работе принимал участие весь партийный актив во главе с самим «Батей», «разъяснявшим в беседах значение наступления и разгром немецких полчищ под Сталинградом».

У Вали Краснощековой «Батя» ассоциировался с Чкаловым: такой же хороший мужик, такой же отважный летчик. Похоже вспоминал о нем и его друг и ученик Алексей Маресьев, ставший большим советским героем: сбитый над вражеской территорией и раненный в обе ноги, он прополз восемнадцать километров, пытаясь вернуться к своим, и позже, с ампутированными ногами, вновь начал летать и вернулся в боевую часть. «Баранов – мой первый фронтовой командир. Я его как сейчас вижу: среднего роста, плотно сбитый, с вьющимися немного рыжеватыми волосами. Взгляд волевой… Строгий был командир, но людей любил, умел их ценить… Баранов первым научил меня главному для любого летчика – искусству умело, находчиво и неожиданно вести воздушный бой», – вспоминал Маресьев.[423]423
  Воспоминания о Николае Баранове // Шахтерский городской интернет-портал (Shahtersk.com).


[Закрыть] Летчиков, своих подчиненных, своих учеников Баранов «учил воевать собственным примером, на все сложные задания водил группы сам», вспоминал Евгений Радченко из 296-го полка, прибавляя, что по характеру Баранов «был очень веселым».[424]424
  Там же.


[Закрыть] Батя действительно был очень яркой личностью. Он с детства мечтал быть кавалеристом, только жизнь внесла коррективы и сделала его летчиком. Однако замашки кавалериста у него остались. Как-то Хрюкин, заехав в полк, увидел Баранова, отправлявшего в вылет летчиков, в очень странном наряде: «Батя» был босой, в рубашке вместо гимнастерки, сигнал на вылет подавал саблей, которую бог знает где достал. «В каком вы виде, Баранов!» – заметил Хрюкин,[425]425
  Меньков Н. И. Интервью автору.


[Закрыть] и больше ничего: он любил и уважал Баранова, своего ровесника. О любви Баранова к женщинам и вечеринкам он тоже знал, но считал, что за этим должен следить замполит. Но замполит 296-го полка майор Крайнов, «неинтересный серый человек», нелетающий командир, никакого веса в глазах «Бати» не имел.

В январе Крайнов сообщал начальнику политотдела 6-й ГИАД о проделанной партийно-политической работе: «Политико-моральное состояние личного состава полка здоровое. Весь личный состав полка, партийно-комсомольская организация нацелены на выполнение боевых приказов командования полка. Личный состав воодушевлен успешным наступлением нашей Красной армии и отдает все силы на быстрейший разгром врага».[426]426
  ЦАМО РФ. Ф. 73 ГвИАП.


[Закрыть] Темы бесед коммунистического актива с личным составом выбирали соответствующие, например: «О революционной бдительности в период наступления Красной армии» (с девушками-оружейницами специальную беседу на тему «Выше революционную бдительность» провел майор Гуськов). Мы не знаем, что думал о женских кадрах своего полка майор Крайнов, а вот замполит соседнего 85-го полка Панов иногда терял терпение. Как-то вечером он проводил с женским личным составом беседу в том духе, что «Америка с Англией нас в беде не бросят, дела япошек на Тихом океане приближаются к полному краху, югославские партизаны снова намылили немцам шею, Роммель в Африке увяз в песках пустыни. Да и у Красной армии есть не только катюши и новые танки, но и героические традиции предков, «правда, графов и князей, но хороших» – Суворова и Кутузова». Девушки, некоторые из которых, устав за день, уже улеглись отдыхать, не зная, что к ним заглянет замполит, казалось, внимательно слушали, однако по их пустым глазам видно было, что они думают о своем. Неожиданно черноглазая Надя, приподняв одеяло, пригласила его под хохот подруг: «Эх, комиссар, комиссар, куда тебе ходить – сыпь под одеяло!» Панову ничего не оставалось, как, махнув на политобразование рукой, сбежать.[427]427
  Панов Д. П. Указ. соч., электронная версия.


[Закрыть]

Чем мог быть действительно полезен комиссар – так это улучшением бытовых условий технического персонала, если ему не наплевать. Крайнову было не наплевать, он частенько ставил на вид командиру БАО – батальона аэродромного обслуживания – различные проблемы и недочеты. Жизнь техников после Сталинграда не очень-то изменилась: как отмечало политдонесение, в то время как «летный состав полка всегда своевременно в достаточном количестве, сытно накормлен горячей пищей», техническому составу часто «из-за ненормальности в работе БАО» не хватало еды. Все, по наблюдению Вали и Фаины, зависело от начальника этого БАО. Хороший командир БАО мог, проявив инициативу, «выбить» для людей даже то, что не было предусмотрено по нормам, и, уж конечно, мог устраивать баню почаще. У плохого командира БАО заказы не делались вовремя, продукты и вещи, если и прибывали в нужном количестве и вовремя, разворовывались, люди ходили вшивые. Серьезного контроля над БАО в большинстве случаев не было. И в сорок третьем, и потом, особенно в ходе наступления, техников часто «кормили дрянно: варили пшенный концентрат, который хлебали, ничем не заправленный».[428]428
  Там же.


[Закрыть] И, постоянно переезжая с одного аэродрома на другой, не имея возможности помыться, они никак не могли избавиться от вшей. Вши появились еще под Сталинградом, что было неудивительно: там ни о каком мытье речи не было. Технику Коле Менькову инженер заметил там как-то утром: «Ну, Меньков, сколько по тебе мессеров ползает!»[429]429
  Меньков Н. И. Интервью автору, 2010.


[Закрыть] А как было от них избавиться? Вшей вытравливали из одежды бензином, собирали на себе, но через пару дней они появлялись снова. Опомнилось начальство только тогда, когда кто-то заболел тифом – тогда уж всех помыли и обработали одежду. Но это уже в Зернограде, перед перелетом в Ростов-на-Дону.

Зато теперь навели порядок с зимней одеждой, пусть она Вале и Фаине досталась на несколько размеров больше, чем нужно: еще в Котельникове техники получили «валенки, куртки, перчатки, ватные брюки, теплое белье, шерстяные подшлемники». Это пришлось очень кстати: зима 1942/43 года запомнилась как необыкновенно суровая, с морозами до сорока градусов. Руки, если работать без рукавиц, тут же примерзали к металлу, оставляя, когда их отдирали, лоскуты кожи на металлических частях самолета. А как без рукавиц поменять, например, водяную помпу, к которой и голыми-то руками не все техники могли подлезть. «Валь, я тебе все сделаю, ты только мне водяную помпу отвинти!» – часто просили Краснощекову, которую выручали тонкие руки. Часто, как под Сталинградом, латали самолеты ночью, чтобы утром летчики могли летать.

Из Котельникова 296-й полк перелетел в Зимовники, где пробыли всего несколько дней и полетели догонять фронт, дальше – в Малую Орловку, потом в Большую Орловку, потом – в Хутор Сухой, потом – в Зерноград, все ближе и ближе к Ростову.