Текст книги "О, Мексика! Любовь и приключения в Мехико"

11
В гостях у смерти

Гуанахуато – живописная, как в детской книжке с картинками, колониальная Мексика. И время праздников – не только для моих родных, но и для каждой мексиканской семьи. На горизонте виднелись золотые цепи зубчатых гор, усеянных кактусами, похожими на трубы органа, солнце заливало старый городок ослепительным светом, каменные дома были окрашены в насыщенные пастельные тона – желтые, голубые, сиреневые и розовые. Все улицы и переулки, мощенные булыжником, были запружены туристами. Я как-то упустила из виду, что был государственный праздник, и это несколько омрачило нашу поездку. Но, простояв несколько часов в очереди на автовокзале, мы наконец забрались в шикарный «грейхаунд» и отправились на север. Я глубоко заснула и проснулась только спустя несколько часов: что-то ритмично било меня по ногам. Открыв глаза, я обнаружила, что спинка переднего кресла ходит ходуном.

– Что это? – вздрогнув, спросила мама, которую тоже разбудили толчки.

Догадавшись, что происходит, мы на мгновение лишились дара речи.

– Я думала, это католическая страна, – изумленно выдохнула мама.

– Так и есть, – подтвердила я. – Именно поэтому они и занимаются сексом здесь – дома-то нельзя.

Меня тоже не раз поражало спокойствие, с которым местные жители смотрят на весьма откровенные ласки, и это в стране, где девственность ценится превыше всего, а аборты запрещены во всех штатах, кроме одного. Такое ощущение, что запретных мест просто не существует, парочки резвятся повсюду: в сквериках на скамейках, в автобусах и библиотеках. Даже совершая пробежку в парке, рискуешь наткнуться на сплетенные в порыве страсти тела. Похоже, здесь разрешается все, лишь бы не дома: семейные устои – дело святое. А поскольку большинство молодых людей живет с родителями, вариантов остается в общем-то немного. Для тех, у кого найдутся лишние сто песо, существует множество отелей на час; прочим же не остается ничего, кроме улицы. Сегодняшний эпизод был просто вопиющим, потому что мы ехали не куда-нибудь, а в Гуанахуато, штат, частенько попадавший на страницы газет в связи с постоянными попытками здешних пуританских властей объявить вне закона прилюдные поцелуи и слишком короткие юбки. На прошлой неделе мэр Гуанахуато Ромеро Хикс заявил, что парочка, «страстно целующаяся в публичном месте», должна быть отправлена за решетку. Но пока что ему так и не удалось набрать достаточное количество голосов в поддержку этого законопроекта.

Шесть часов спустя мы прибыли в отель, и я, к своему облегчению, обнаружила, что мне удалось исполнить мамину мечту об отпуске за границей: временное пристанище, обошедшееся нам в сущие гроши, оказалось выстроенным четыре века назад каменным особняком с кованым декором, а с балкона номера открывался такой потрясающий вид на уютный городок, что так и тянуло сесть за массивный дубовый стол и написать акварелью пейзаж.

Анжелика добавила свой штрих к общей живописной картине – она надела обтягивающее винтажное платье с длинной юбкой. Похоже, укол, который сделал ей юный доктор, волшебным образом подействовал: не считая того, что на автовокзале ее несколько раз принималось тошнить, она явно чувствовала себя лучше. Родители решили отдохнуть, а мы с сестрой спустились по булыжной мостовой к главной улице. Исторический центр Гуанахуато был пешеходной зоной: чтобы сохранить колониальное очарование городка, для автомобилей выстроили подземные туннели. На улицах яблоку было негде упасть, толпа двигалась медленно, точно скот на пастбище. Я издалека определила, что все это гости из Мехико, то ли по тесным джинсам и затейливым прическам, то ли по походке. Когда же мы смешались с толпой и до меня долетели обрывки разговоров, сомнений не осталось: прохожие то и дело щеголяли столичным сленгом, а уж эту резкую интонацию уроженцев Мехико вообще ни с чем не спутаешь. Похоже, все, от кого я так мечтала сбежать, последовали за нами в Гуанахуато!

Наконец мы одолели три квартала до тенистой центральной площади и уселись за свободный столик кафе.

– Много сегодня народу? – сочувственно бросила я усталому официанту, державшему несколько тарелок с яичницей.

– Сезон chilango, – презрительно сощурился он.

Я хмыкнула: приятно встретить единомышленника.

«Chilango» называют обитателей Мехико; все, кто не оттуда, на дух не переносят столичных жителей. Сами chilango уверяют, будто их ненавидят за прогрессивный образ мыслей: дескать, прочие мексиканцы отсталые и консервативные. Не-chilango заявляют, что истинная причина – грубость и высокомерие chilango. В Керетаро мои товарищи-chilango всегда просили меня делать заказ в ресторане: если бы местные официанты по манерной медлительности речи угадали в них chilango, то обслужили бы в последнюю очередь. Даже к гринго вроде меня относятся лучше, чем к chilango.

Мы заказали энчиладас, и Анжелика поинтересовалась, что я намерена делать со своей любовной неразберихой.

– Почему бы тебе просто не снять квартиру и все хорошенько не обдумать? – спросила она.

Такое решение напрашивалось само собой, и я ответила, что именно так и собиралась поступить, но снять жилье в Мехико непросто: для этого мне нужен fi ador, то есть поручитель, у которого в столице есть какая-то недвижимость и который согласится оплатить аренду в случае моего исчезновения. Я же пока была с такими не знакома, если не считать матери Октавио, но обращаться к ней казалось мне неприличным. В общем, своей крыши над головой у меня пока не было. Это меня ужасно тревожило и злило, но пеняла я на саму себя: как меня угораздило допустить, чтобы моя мексиканская жизнь на глазах превратилась в тошнотворную мыльную оперу? Теперь мне ясно были видны все ошибки: в первую очередь надо было с самого начала признаться Рикардо в чувствах к Октавио. Однако я с трудом представляла, что делать дальше.

Когда мы с сестрой вернулись в свой отель, точно сошедший с почтовой открытки, родители завтракали – на столе были апельсины и кофе. Я решила, что они уже готовы к очередной порции рассказов о мексиканской истории.

Неподалеку от нашего отеля находился музей Алхондига де Гранадитас, бывший амбаром, крепостью, тюрьмой, а теперь ставший Музеем Мексиканской войны за независимость.

В 1810 году испанцы, обосновавшиеся в этом богатом (за счет добычи серебра) городке, получили известие, что к Гуанахуато движутся отряды крестьян – борцов за независимость, и укрылись в этом самом амбаре. Прихватили с собой все деньги и драгоценности, забаррикадировались изнутри, посадили на крышу вооруженную охрану и расставили стражников вокруг здания. Ворвавшиеся в город войска Мигеля Идальго пошли в наступление и забросали здание камнями. К восставшим присоединились горнорабочие и ремесленники Гуанахуато. Героем этих событий стал калека рудокоп, которого из-за хромоты прозвали El Pípila (индейка). Привязав на спину большой камень, чтобы защититься от пуль, градом льющихся с крыши, он положил конец сражению, подпалив дверь амбара. Его подвиг увековечен – на вершине одного из холмов над городом поставлен огромный камень. В конце концов испанцы захватили город, отрубили головы четырем зачинщикам – Идальго, Альенде, Альдаме и Хименесу, – и повесили на крюк на четырех углах крепости; там головы провисели десять лет в знак предостережения остальным мексиканцам – чтобы те и помыслить не смели о восстании.

Вечером я отправилась в ближайшее интернет-кафе, чтобы проверить, нет ли писем от двух моих мужчин, а главное – поискать себе жилье. Письмо от Октавио я открывала затаив дыхание, но оно оказалось не таким злым, как я ожидала. Внезапное бегство из его жилища задело Октавио за живое, но я и не ждала, что он спокойно воспримет произошедшее. В конце он писал, что понимает, почему я ушла, и просил позвонить ему, когда смогу и захочу. Письмо от Рикардо было более оптимистичным. Он сообщал, что друг его друга снимает «чудесный» дом с одной спальней в колониальном пригороде под названием Сан-Анхель, неподалеку от Койоакана. Там есть вся мебель и терраса на крыше со множеством растений. Он, похоже, намекал, что мы могли бы переехать туда вместе. Но я пока не разобралась в своих чувствах к нему. Правы родные: мне нужна своя квартира. Значит, придется поискать что-то еще. На всякий случай я просмотрела сайты, на которых люди ищут компаньонов для совместной аренды жилья в Мехико – вдруг попадется что-то новенькое? Но, как обычно, соседей искали в основном иностранцы, причем им нужны были коренные мексиканцы, чтобы практиковаться в испанском. Я написала вялый ответ диджею-гринго по имени Уэйв, который хотел снять квартиру в Ла-Рома, а сейчас как раз ехал из Калифорнии в Мексику на машине. Но я надеялась, что до этого не дойдет. Все-таки от экспатов я старалась держаться подальше.

Рождество прошло незамеченным – в Мехико его широко не отмечают, это преимущественно семейное торжество. Другие праздники – День мертвых, День независимости, День святой Девы Гваделупской и День революции – намного превосходят Рождество по пышности и веселью.

Несмотря на заполонившие город толпы туристов, мы ухитрялись отыскать укромные уголки. Поднимаясь в гору по мощенным булыжником переулкам, мы неожиданно оказывались на пустынных площадях, утопавших в цветах, с памятниками неизвестным героям очередного кровавого поражения, в итоге обернувшегося победой. Мама, заинтересовавшись бурной историей Мексики, принялась расспрашивать меня о культуре моей новой родины. Да и что бы мы были за туристы, если бы не совершили классическую экскурсию по Гуанахуато, кульминацией которой было посещение главной городской достопримечательности – Музея мумий. Звучит слишком абсурдно, чтобы быть интересным, но, забравшись в пыльный микроавтобус, я, к своей досаде, обнаружила в числе наших спутников многих chilango, которых заметила во время прогулки по городу.

– Я буду переводчиком, – обнадежила я своих родных, которые не говорили по-испански. Но стоило гиду открыть рот, как я пожалела о своей самонадеянности. Все, что я разобрала, – это «Здравствуйте и добро пожаловать в…», после чего все в автобусе расхохотались.

– Что он сказал? – поинтересовалась Джелл.

– Я не расслышала.

На голове гида с зачесанными назад жирными волосами «сидели» спортивного вида солнечные очки. Это был один из тех горе-шутников, чьи усилия рассмешить публику ограничиваются неразборчивой монотонной скороговоркой. Вслед за ним мы стремительно спустились под землю, вынырнули на свет божий и принялись подниматься по крутому склону холма. Первый раз мы остановились у старого серебряного рудника. У входа расположился бар, смотревший на старый заросший сад. Мама, страдающая клаустрофобией, отправилась прямиком в бар, прихватив с собой дневник и книгу, которую сейчас читала: «Как, потерпев крушение, не развалиться на куски». Она заказала мескаль. Остальные отправились за гидом в шахту. Мы спускались по ступенькам, и казалось, будто туннель смыкается за нами. Когда последний лучик света исчез из виду, гид принялся рассказывать про обвалы, случавшиеся на этом руднике, и многочисленных рабочих, оставшихся погребенными под камнями. Местное население трудилось в рабских условиях, сообщил он. В среднем рудокопы выдерживали на этой каторге не более трех лет и умирали.

Потом мы отправились в Музей инквизиции; мама снова предпочла подождать нас снаружи, в залитом солнцем цветущем саду, делая записи в своем дневнике. Она с недоумением наблюдала, как группа детишек с черными воздушными шариками с надписью «Инквизиция» высадилась из туристического автобуса и, хохоча, помчалась в Музей пыток, точно в зоопарк.

Зверства инквизиции, бушевавшей в Испании в шестнадцатом и семнадцатом веках, не минули и колонии. Когда наконец подошла наша очередь, нас встретила энергичная студентка здешнего университета и сказала, что она наша «хозяйка инквизиции». Темные волосы с выбеленными прядями были забраны на затылке в хвост; прическа девушки контрастировала с костюмом – длинной черной рясой, перевязанной в талии веревкой.

– Ничего себе! – шепнул папа. – Садомазоинквизиторша! Похоже, ей нравится ее работа.

– Пап, держи себя в руках, – пробормотала сестра.

Вслед за нашей провожатой мы прошли сводчатым коридором в старинный каменный дом. Внутри стоял мрак, хоть глаз выколи, но каждый экспонат был подсвечен отдельным красным светильником. С потолка свисала железная клетка со скелетом; в правом дальнем углу маячила гильотина, под ножом которой примостилась корзина с черепами. Паутина на каменных стенах была искусственная, а вот человеческие останки – явно настоящими.

В следующих залах нам предстал целый арсенал замысловатых орудий пыток: дыбы, стулья с шипами, ложа, утыканные гвоздями. Одним из самых хитроумных оказалась полая железная статуя, повторявшая формы человеческого тела, с тщательно прорисованным лицом и волосами. Внутрь статуи сажали еретика и сквозь отверстия в металле пытали каленым железом, пояснила гид, чья задача, похоже, состояла в том, чтобы максимально подробно рассказать нам, как применялось то или иное орудие и какое именно действие оно оказывало на жертву. Непременной частью многих экспонатов были скелеты или мумифицированные человеческие останки. Непонятно, то ли их специально выкопали, чтобы выставить на всеобщее обозрение, то ли это настоящие скелеты жертв, скончавшихся в этих застенках. Выражение ужаса, сковавшего черты мумий, навело меня на мысль, что, пожалуй, справедливо второе.

Орудиями пыток служили даже стены. Кое-где камни вынули, чтобы показать окаменевшие останки, скрюченные, точно зародыш в утробе: этих несчастных замуровали заживо. Благодаря нашей «инквизиторше» я выучила новый глагол – emparedar (замуровать заживо); видимо, во времена испанской инквизиции это было настолько привычным делом, что для него потребовалось отдельное слово.

Золотистые лучи солнца косо падали на долину. Мы зашли в богато украшенную церковь на вершине холма. Перед глазами по-прежнему стояли искаженные страданием лица жертв; после застенков инквизиции так странно было смотреть на исполненное сострадания лицо Девы Марии. Наконец мы приблизились к заключительной точке маршрута. Наши компаньоны по путешествию в царство мертвых бодро направились в конец очереди с фотоаппаратами наизготовку, а мама снова решила посидеть над дневником за чашечкой кофе.

Мы медленно продвигались ко входу. Надпись на стене поясняла, что благодаря сухому климату и почвам Гуанахуато останки, представленные в этом музее, мумифицировались, не успев разложиться.

Мы гуськом брели вдоль ряда иссохших тел. Сквозь стекло в прицелы объективов смотрели застывшие желтые лица усопших. Одних похоронили в лучших нарядах, других – в простых саванах. На одних черепах сохранились волосы, другие были лысыми. Одна женщина, лишившись носа, по-прежнему молитвенно складывала руки, которые сохранились вполне прилично.

– Мы в музее или в морге? – громко поинтересовалась сестра, когда мы дошли до конца первого ряда.

– Этих хотя бы не пытали, – заметила я.

Однако нельзя сказать, чтобы все эти люди упокоились с миром. Большинству мумий придали вертикальное положение, так что они напоминали пластиковые фигурки. У некоторых на лицах были написаны самые живые эмоции. Какая-то женщина держалась за живот; ее рот был широко раскрыт, а глаза словно вылезали из орбит. Неподалеку стоял полностью одетый старик и, казалось, смеялся. Но большинство лиц искажала мучительная гримаса. Я всегда думала, что перед смертью, в определенный момент, человек, как бы сильно ни страдал, испытывает умиротворение; здесь же ничего подобного не было. Самым жутким оказался детский зал – крошечные тельца, некоторые даже в пеленках. Один младенец, казалось, звал на помощь. Сестре хватило одного взгляда на этот кошмар; у нее сдали нервы, и она принялась пробираться сквозь толпу к выходу.

– Мам, дай камеру, я хочу сфотографировать мертвого малыша, – завизжал упитанный мексиканский ребенок.

– Зачем вообще понадобилось выкапывать эти иссохшие трупы? – поинтересовалась я у гида, когда мы вернулись в автобус.

– Потому что их родственники не смогли заплатить ежегодный кладбищенский налог, – пояснил он.

Раньше по закону Гуанахуато те, кому не по карману купить постоянное место на кладбище, могли оплачивать аренду. А что же делать, если денег не хватало даже на это? И в 1865 году местные власти нашли оригинальный выход: теперь покойные зарабатывали на свое содержание сами, да еще и приносили неплохой доход. Ежегодно музей посещает свыше миллиона человек. Останки бедняг превратились в основной источник прибыли, которую город получает с туристов.

Когда мы возвращались назад, наша семья сидела в автобусе в непривычном для нее молчании, в то время как остальная часть группы радостно показывала друг другу фото трупов на мониторах цифровых камер. Когда автобус начал спускаться с горы, справа от нас открылся вид на долину Гуанахуато, залитую оранжевым послеобеденным солнцем. Бисерное распятие водителя, свисавшее с зеркала заднего вида, бешено раскачивалось из стороны в сторону, когда нас заносило на узком серпантине к краю пропасти. Мы неслись вниз на пугающей скорости.

– Кто боится высоты? – Наш водитель ухмыльнулся в зеркало заднего вида и повел автобус так, что колеса оказались в пугающей близости от края пропасти.

– Черт, этот парень просто псих! – крикнул мой отец, хватаясь за спинку кресла перед собой. Но остальные пассажиры автобуса расхохотались.

К счастью, мама теперь совершенно не обращала внимания на происходящее. Ее стилнокс, похоже, подействовал неожиданным образом, и она теперь сидела, мирно прислонившись головой к оконному стеклу.

– Эти люди ненормальные! – завизжала Анжелика, когда мы понеслись к новому повороту.

Да, ненормальные. После близкого знакомства с мертвецами мы сами оказались в нескольких сантиметрах от смерти, и это было ужасно.

Меня такое поведение мексиканцев уже не так шокировало, как раньше. Иностранные наблюдатели часто бывают озадачены отношением мексиканцев к смерти. Лежат ли его корни в фатализме, присущем католицизму, или в ацтекском возвеличивании смерти, но сегодняшние мексиканцы ведут себя так, будто смерть – это отличная шутка.

Не нужно жить в этой стране долго, чтобы заметить всеобщее презрение к западной одержимости безопасностью. Это становится особенно очевидным на дорогах: ремни безопасности, ограничения скорости и запреты на пьянство за рулем – это все для слабаков. Для получения водительских прав в Мексике не нужно никакого экзамена: $40 – только и всего.

И туристы-мексиканцы откровенно наслаждались выставкой трупов, от которой моим родным стало дурно. Вероятно, этому не стоит удивляться, если вспомнить красочные фотографии обезглавленных жертв наркомафии, которые в Мексике каждый день можно увидеть в газетах. День мертвых говорит сам за себя. Эту тему я хотела изучить поглубже.

Прощаясь с родными в аэропорту, я испытывала смешанные эмоции. Основным чувством была грусть. Но в то же время у меня было такое ощущение, будто гора свалилась с плеч. Я больше не несла ответственности за смог, желудочные инфекции, длинные очереди в музеи и безумных мексиканских гидов.

Я поехала на метро обратно, в Сентро, где в отеле «Маджестик» были оставлены на хранение мои чемоданы. Оттуда было совсем недалеко пешком до отеля «Исабель», в котором я жила, когда только-только приехала в Мексику, и который снова стал для меня наилучшим вариантом жилья. Я любила вспоминать это место, но мысль о возвращении туда меня удручала. После того как я столько усилий приложила к тому, чтобы постичь эту страну и стать ее частью, мне приходилось возвращаться туда, откуда все началось.

Другая мысль, от которой я чувствовала себя несчастной, была мысль о том, что сегодня вечер воскресенья, а это значит, что завтра к семи на работу. С ощущением внутренней пустоты я размышляла об этом всем, пробираясь через многолюдную площадь Сокало к отелю «Маджестик».

На секунду я остановилась, чтобы ответить на звонок. Это был Рикардо.

– Что? Не глупи. Я сейчас к тебе подъеду, – сказал он, услышав, что я собираюсь делать.

– Погоди… Рикки… Думаю, нам нужно на какое-то время расстаться…

– Надо так надо. Хорошо, сегодня оставайся у меня, – перебил он меня, не дав мне закончить речь, которую я мысленно репетировала, – о том, что нам нужно пожить отдельно. – Можешь переночевать на кушетке, а завтра я помогу тебе подыскать квартиру.

Я согласилась. Хотя прекрасно знала, что никакой кушетки у него нет.