Текст книги "Дневник Саши Кашеваровой"

28 мая

Как быстро можно понять, что некий человек – одной с тобой крови?

Иногда достаточно единственного беглого взгляда, чтобы «забраковать» кого-то, кто стремится в прицел твоего внимания. Например, однажды я стерла из памяти мобильного телефон мужчины, который был похож на Джереми Айронса. Такой же нервный профиль, такие же глаза, такие же губы – нас, девочек, распустившихся в девяностые, такой типаж сводил с ума. За несколько часов до того я показывала его фотографии Лере, и та, глазам не веря, не могла удержаться от полувосхищенного-полузавистливого: «Вот же ты дряяяянь!», хотя мы никогда не делили мужчин. «Джереми» (сейчас уже и не помню, как его звали) не хотел меня обидеть – он всего лишь сказал, что Коэн – это скучно и для пенсионеров. Мы ехали в такси, он услышал «Аллилуйю» по радио и решил поддержать разговор, не подозревая о возможных фатальных последствиях.

А вот с Олегом так странно получилось.

Иногда мне начинало казаться, что мы – разлученные в детстве близнецы. Нам нравилось одно и то же.

В детстве мы оба ненавидели тертые яблоки, боялись гусениц, были тайно влюблены в Миледи Винтер и считали это стыдным, хоронили найденных мертвых птиц – так казалось правильным. Оба плохо считали в уме, зато могли запомнить стихотворение с одного прослушивания – забавно, но мы знали наизусть одни и те же стихи. Оба считали, что любовная лирика Самойлова недооценена, что самые страшные фильмы ужасов – это те, где есть только намек на действие, а не те, где фонтаном хлещет кровь и бегают компьютерно обработанные зомби с выпученными глазами. Оба увлеклись йогой в юности, оба в пятнадцать прочли «Степного волка» и «Мост короля Людовика Святого» и записали об этом в тетрадь, которая в будущем стала дневником чтения. Никогда до того я не встречала другого взрослого человека, который вел бы дневник чтения. А у самой сохранилась детская привычка – у меня есть толстая тетрадь, в которую до сих пор хотя бы коротко записываю впечатления о каждой прочитанной книге. И у Олега такая была, и он немного этого стеснялся, опасаясь прослыть занудой. Мы ходили на одни и те же выставки и на одни и те же премьеры. У нас оказалось полно общих знакомых. Даже обнаружилось, что в начале девяностых мы находили уединение на одной и той же крыше на Чистопрудном бульваре. Помню, я любила прийти туда с картонкой и термосом, в котором в лучшем случае был подогретый кагор с мятой, а в худшем – какой-нибудь отвар шиповника. Мне нравилось сидеть там одной и смотреть на то, как медленно смеркается, как пустеют улицы. И Олег любил делать то же самое, и мы могли (должны были!) встретиться тысячу лет назад, и вот об этом я старалась не думать вообще, потому что боль упущенной возможности ранит сильнее, чем боль состоявшаяся, – и если бы это произошло, все сложилось бы иначе. Но все случилось как случилось – мы плавали в одном и том же аквариуме и ухитрились не пересечься столько лет.

И еще в нем был некий волшебный элемент, который я привыкла называть словом «лунность».

Мне вообще кажется, что человек нового Эона – в некотором смысле андрогин. Из формулы инь-ян уходят определения «мужское и женское». Иньское – темное, сырое, принимающее, и янское – светлое, твердое, пускающее стрелу. Я могу впитывать, как губка, но внутри меня живет и стрелок, он ясный и меткий. Этот стрелок вовсе не делает из меня «бабоконя» (пока писала это слово, подумалось, что «бабоконь» – это, по сути, кентавр с сиськами, что должно быть очень красиво). Быть объемным человеком, по-моему, интереснее, чем белой или черной шахматной фигуркой.

«Лунные» чувственные мужчины – прекрасны, но встречаются редко, особенно в городах. Иногда я вижу на дне чьего-то взгляда эту «лунность», которую из-за социального давления боятся проявить. Потому что полагают, что это сделает их «женственными», а значит, неполноценными (по крайней мере, с точки зрения гопника из Дегунина – точно), но на самом деле это же такая условность. Когда мужчина позволяет распуститься своему внутреннему ночному саду – мрачному, влажному, с капельками росы на черных лепестках розы, с венериными мухоловками, душными лилиями и серебряным туманом, – его твердо стоящий на ногах внутренний стрелок никуда не девается.

Большинство мужчин боятся себе подобного тела.

Девочкам в этом смысле проще. Почти у каждой из нас в детстве была та особенная, нежная, близкая дружба – когда остаешься ночевать у подружки, забираешься перед сном в ее постель и нашептываешь ей на ухо свои интимные секреты, а она тебе – свои, и от обеих пахнет маминой «Дольче витой». И это все невинно. Мальчишки часто выражали привязанность друг к другу телесным контактом иного рода – дракой, а потом, шмыгая разбитыми носами, сидели плечом к плечу в волшебном ощущении близости. Европейские мужчины не целуют друг друга при встрече, а объятия обычно сопровождают энергичным и грубоватым похлопыванием по спине – мол, люблю я тебя, но не забывай, что мы мужики.

Я знаю массу цельных женщин и всего нескольких мужчин с проявленной вышеупомянутой «лунностью». Кстати, у мужчин этих «лунность» была проявлена не через тело (это не «Горбатая гора»), а через интеллект и особенно ту его часть, которую принято называть душой. Перевожу для потенциальных гопников: то есть они были не геями, а просто цельными и свободными.

Один хороший друг рассказывал, как в самом начале нулевых он решил, что человек нового столетия должен быть андрогинным. Все смешалось в доме Облонских, и гендера больше не существует. Мальчики теперь плачут, женщины – делают карьеру в крупных корпорациях, анекдоты о блондинках за рулем потеряли актуальность и лишь изредка всплывают в качестве фольклорного юморка где-нибудь в деревне Верхние Петухи Нижегородской области. И вот в какой-то момент этот человек, звали его Александром, почувствовал себя выросшим из амплуа «настоящий мужик», как из старого пальто. И решил он нащупать в себе внутреннюю женщину. Разбудить ее от векового глубокого сна, приласкать, выпустить на волю, соединить с собою привычным, обрести гармонию инь-ян и зажить как новая, сильная и цельная личность. В теории все это звучало красиво, Александру очень нравилось. Он купил в ларьке несколько бархатистых алых роз, безжалостно оборвал им крылышки и приготовил себе ванну с лепестками. Целый час нежился в воде с огуречными дольками на глазах, а потом ублажил тело толстым слоем миндального крема, который когда-то забыла в его ванной давно исчезнувшая из жизни любовница, заварил кофе, съел несколько зефирин в шоколадной оболочке, стараясь насладиться новыми ощущениями телесной неги. Никогда раньше Александр себя не баловал – просто не видел смысла. Время от времени заходил к мануальному терапевту, но никогда ему и в голову не приходило, что на массаж можно записаться просто так – не чтобы принести жертву Грозному Божеству Ноющей Спины Офисного Работника, а без смысла, ради чистого удовольствия. В ту ночь Александр уснул, и сон его был безмятежным и крепким, как у младенца. И вот спустя несколько недель этого почти криминального гедонизма, за которые наш герой похорошел, обрел розовый румянец, научился отличать увлажняющую маску от очищающей – спустя эти тягучие и сладкие, как растопленный на солнце ирис, недели, Александр подумал: пора идти дальше. Раздвигать границы чувственности.

Никогда не склонный к эротическим фантазиям такого рода, он решил попробовать близость с подобным себе. Вкус мужского пота и прикосновение к мужскому телу.

И вот на каком-то сайте знакомств он нашел нежного мальчика с умными серыми глазами и кудряшками, назначил ему встречу. Мальчик – то ли архитектор, то ли дизайнер из модного бюро – запарковал свое авто в темном переулке напротив дома Александра, тот вышел, и в его внутреннем кармане пряталась фляжка с хорошим коньяком. Выпили, немного поговорили «за жизнь». Мальчику было двадцать два года, он мечтал выиграть грант Лондонской академии искусств, смешно морщил нос, был болтлив, но это почему-то не раздражало. Александр нервничал, но внешне держался спокойно и даже с холодноватой насмешкой: мол, я уже попробовал мрачный разврат во всех его разновидностях и теперь сижу тут такой весь из себя пресыщенный, только ладошки почему-то вспотели. Мальчик сам подался вперед, их губы соприкоснулись. Александр закрыл глаза и вдруг с удивлением понял, что губы мальчика ничем не отличаются от женских. И мягкая ладонь, опустившаяся на его бедро, была теплой и приятно тяжелой. Несколько минут, казалось, растворили в себе всю Вселенную, как кусочек рафинада в стакане теплого чая. Рука Александра взметнулась вверх – ему всегда нравилось гладить своих женщин по лицу, в этом было что-то дикое, архетипическое, этим жестом он как будто утверждал свою власть над той, которая спустя несколько минут будет мять его простыни. И вдруг – это было такое странное ощущение, как будто ты летишь в свободном падении и внезапно понимаешь, что забыл надеть парашют, или как если бы ты увидел анкету любимой женщины на сайте знакомств, и на всех фотографиях она – в кружевном белье, а в графе о себе написано – мол, познакомлюсь с кем-нибудь, у кого больше тринадцати сантиметров – вдруг он ощутил покалывание на ладони.

Щетина.

У мальчика была щетина.

Александр отдернул руку – инстинктивно, как будто от склизкой медузы – и почувствовал себя Адамом, изгнанным из рая. Проклята земля за тебя, со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни своей. И так далее.

Мальчик был отнюдь не дурачок – ему не требовались слова, чтобы понять все правильно. Теперь он смотрел на Александра со снисходительной жалостью, теперь он был на стороне всезнающего порока, которую охранял, как водится, Херувим с огненным мечом.

– Зачем идти против своей природы? – прищурившись, почти ласково спросил мальчик.

Александр пожал плечами и закурил.

Простились они скупо.