Текст книги "Дневник Саши Кашеваровой"
Автор книги: Марьяна Романова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
22 февраля
А в детстве мне нравилось спрятаться от родителей в магазине и откуда-нибудь из-за угла или из-за вешалки наблюдать, каким растерянным становится мамино лицо, когда ее взгляд упирается в пустоту в попытке найти меня.
У меня была одноклассница, распущенная истеричная девица, которая, чуть что не по ней, начинала угрожать всем подряд самоубийством. Она кричала: «Вот сейчас запрусь в туалете и повешусь!» и математичке, залепившей тройку, и хулигану, вылившему на ее стул клей, и – уже в старших классах – одному несчастному мальчишке, которого угораздило стать объектом ее первой влюбленности.
Однажды так вышло, что на какой-то школьной вечеринке мы оказались в «курилке» (так мы называли один из туалетов на первом этаже, в котором удобно было прятаться от учителей и дежурных по коридору) вдвоем. Только я, она и единственная сигаретина.
Говорить было решительно не о чем. И тогда я спросила:
– Слушай, Оль, а почему ты все время кричишь это «повешусь», в чем прикол? Что ты при этом чувствуешь?
Я ожидала, что она обидится и демонстративно начнет мылить веревку, но Оля, ненадолго задумавшись, ответила:
– Мне с детства кажется, что на меня всем плевать. Я вот возвращаюсь из школы, пытаюсь что-то рассказать матери, а она уткнется в книжку или телик и только говорит: «…угу… угу…» Устает очень. Иногда мне кажется, что я должна умереть, чтобы меня все заметили.
– Тебе, наверное, представляется, как они будут рыдать у гроба, в которым ты красивая, строгая и в белом? Недолюбили, недооценили… – Я затянулась.
– Недооценили… – мечтательно повторила она.
– Но ведь ты этого не увидишь! Тебя уже вообще не будет! Ты никогда не узнаешь, плакали они или нет.
Я ее, Олю, понимала.
В детстве, прячась от мамы в универмаге, я словно играла в мертвеца, получившего шанс увидеть, «как они пожалеют». Растерянность на мамином лице сменялась паникой, и удовлетворенно подмечая, как в ней словно просыпается раненое животное, я чувствовала себя необходимой как воздух. Сейчас, много лет спустя, я понимаю, как это было подло.
Забавная история: однажды я попробовала повторить этот фокус с любовником. Мне было двадцать с чем-то лет, а ему – пятьдесят три. Я была влюблена так, как любят только двадцатилетние – грубо и глупо. Ревновала его к каждому объекту, одушевленному или нет, на котором он задерживал взгляд. Иногда мне казалось, что я готова распотрошить грудь и подать ему к завтраку собственное сердце. Как на каменный алтарь. Он же принимал мои дары не то чтобы снисходительно, но и без полной вовлеченности в процесс. Несколько раз в неделю мы встречались в его квартире, иногда я оставалась на ночь, иногда он водил меня в ресторан или в кино.
И вот однажды, перед тем как отправиться к нему, мы зашли в супермаркет, чтобы купить чего-нибудь к ужину. Он брел с продуктовой корзинкой между рядами, а я тащилась слегка поодаль. Я была веселым молодым щенком, и у меня в голове не укладывалось, как можно тратить столько времени на то, чтобы выбрать вино. Достаточно ведь решить – белое ли, красное, игристое, сухое, сладкое. А он мог четверть часа рассматривать этикетку.
Я решила затеять игру. Спряталась за полку с сырами. Мне очень хотелось увидеть, каким будет его лицо, когда он заметит мое отсутствие. Я надеялась на коктейль ужаса и горечи – мол, неужели она убежала, о, горе мне, старому козлу.
Любовник потащил корзинку к кассе. Я переместилась за стеллаж с фруктами.
Я видела, как он кладет на движущуюся ленту вино, конфеты, упаковку с замороженными улитками… Его лицо было усталым и отрешенным. Я видела, как он складывает купленное в пакет. Принимает сдачу. И – уходит. Уходит прочь. Я поверить не могла, но это действительно случилось – он просто забыл о том, что мы были в магазине вместе. Он очень уставал и вообще был человеком рассеянным. Если бы я терлась рядом, шутила, тормошила его, дергала за рукав пальто – он принимал бы это с лишенной истерики благодарностью. Но я не занимала в его жизни никаких позиций в то время, когда не находилась в его поле зрения.
Это был апокалипсис. Вдобавок моей персоной заинтересовался охранник, которому не понравилось, что девушка в дешевой куртке трется возле лотка с маракуйей.
Наверное, это был самый унизительный момент во всей моей жизни.
22 февраля
Я собиралась на джазовый концерт.
Олег видел меня трижды. В первый раз – в стареньком кардигане, во второй – в невнятных джинсах, сохранившихся еще с журфаковских времен (в последнее время меня редко тянет приодеться ради свидания; почему-то «наряды» и «свидания» оказались разведенными по разным углам разновидностями досуга – самоценными). В третий раз – лучше промолчать, я была похожа на гулящую бабенку из Конотопа.
И вот я стояла перед шкафом и не знала, что выбрать: шелковое винтажное платье Ги Лярош в принтах (я в нем выгляжу богемно и ярко, как завсегдатай мастерской Энди Уорхола) или пыльносерое платье, к которому подходит жемчужная нить, декадентский макияж и загадочный взгляд?
Я люблю наряды. У меня около пятидесяти платьев. Одна беда: воспринимаю каждый акт самоукрашательства как отдельное событие. У меня не получается сделать это обыденностью и вписать в будничную жизнь. Хотя, наверное, пора бы – к сорока-то годам.
Как бы мне иногда хотелось быть инженю пи-пи. Вот у меня есть приятельница, она каждое утро принимает минимум восемь биодобавок, потом выжимает свежий цитрусовый сок, пьет травяной чай, потом готовит восемь контейнеров с полезной маложирной едой – на целый день, и перед работой дует на йогу, или на пилатес, или в бассейн.
У нее такое мелирование, такое. Даже брови ей мелируют раз в две недели. А какой нежный у нее голос, и как она спокойно разговаривает, а спину она держит как балерина (может, у нее там скотчем кнопка примотана канцелярская).
И у нее никогда не бывает заусениц и затяжек на чулках, у нее никогда не заканчивается крем, потому что есть заначка, и она даже подумать не может о позднем ужине, и ее алкоэксперименты дозированы и ограничиваются дорогим шампанским, в котором плавает какая-нибудь клубничина.
И если у нее загар – то легкий, ирисочный, золотой, и вообще, она ведет себя так, словно участница реалити-шоу и круглосуточно находится под прицелом камер. Ни одного невыверенного жеста, ни одного. И была бы она дурой или хотя бы просто содержанкой, тогда можно было бы, сложив губы утиной гузкой, припечатать: «дура!» или «время некуда девать» и пойти себе спокойно нервно ковырять свои заусенцы. Нет, она как раз умница, умница на все сто.
А вот я никак не избавлюсь от привычки неуместно и громко смеяться. И когда я на морозе или выпиваю, у меня фатально краснеет нос. И шутки у меня преимущественно пошлые. И я ем конфеты по вечерам – бельгийские ракушки и ротфронтовские соевые батончики. А вчера, вообще, взяла и заказала пиццу, практически на ночь. И так хорошо мне было – сидела в постели и разве что руки о наволочку не вытирала. Я люблю кататься с горки – нет, не сноуборд, а просто на заднице.
Не умею соблюдать дистанцию. Если мне нравится человек, кидаюсь к нему с непосредственностью лабрадора. Витамины принимать забываю, никак не куплю новый крем для лица, а старый закончился неделю назад. Никогда не знаю, сколько у меня денег. Если лень идти за бокалом, а хочется вина, могу пить из горлышка, как алкоголик.
Даже не знаю, что это было, любуюсь я сейчас собою или публично отхлестываю по щекам.
Просто сегодня утром случайно встретила эту знакомую на улице и вдруг подумала: вот было бы здорово попробовать стать ею на пару дней или даже на целую неделю.
И ведь чем старше становишься, тем более странной и нелепой кажется сама идея самоукрашательства. Хотя, казалось бы, зеркальное отражение дает все больше поводов для. Но то ли именно к сорока ты наконец нащупываешь тот священный внутренний стержень, который позволяет вообще никак не соотносить свою личность с блеском волос или вскочившим на носу прыщом. То ли естественной защитной реакцией на этот сумасшедший город становится буддийский пофигизм.
Вот было мне пятнадцать, я даже к мусорному контейнеру не выходила без каблуков и блеска для губ. Я уговорила родителей подарить мне шелковое кимоно с драконами и тапочки на платформе и по дому вышагивала этакой томной дивой. Не знаю, почему мне было настолько неуютно наедине с собственной личностью, что все время хотелось от нее отпочковаться, сбросить ее, как змея сбрасывает старую шкуру. Все время быть «в образе».
Я нарочно понижала голос на пару тонов – мне казалось, так звучит взрослее и сексуальнее (пока однажды юноша, которым я любовалась издалека, не сказал кому-то, что у Кашеваровой тембр как у трансвестита). Один из первых журналистских гонораров я потратила на темно-вишневую помаду Диор. Помню, я тогда прочитала роман Натальи Медведевой «Отель “Калифорния”» – история ее эмиграции в Америку. И там было про то, как, попав, кажется, в Вену, она первым делом неосмотрительно спустила скудные доллары на такую помаду.
Соотечественники, временно делившие с нею этот ненадежный плот, ее осуждали: легкомысленная транжира, мол. А для нее, молоденькой и легконогой, это был талисман, символ новой жизни. Вот и я осторожно прикасалась к обветренным губам помадой, которая казалась то ли волшебной палочкой, преображающей золушек в принцесс, то ли пришельцем из далекой галактики, где все женщины немного похожи на молоденькую Катрин Денев. Шла по улице с вишневыми губами и чувствовала себя немножечко кем-то другим – хотя на самом деле выглядела дура дурой, потому что темная помада странно смотрится на детском лице.
В двадцать я мнила себя дивой декаданса. Густо красила ресницы на ночь, чтобы к утру получить художественно осыпавшуюся тушь. «Художественно» получалось не всегда – очень подозреваю, что я была похожа на малолетнюю пьянчужку, но мне самой нравилось.
В двадцать семь я нашла под глазом первую морщину, и это был апокалипсис в миниатюре. Сейчас смешно вспоминать, да. А тогда я проревела всю ночь. Обнаружение этой линии, которая, как казалось мне тогда, поделила мою жизнь надвое (оставив позади беззаботность, ночные мохито в любимом баре, легкомысленные свидания и волшебное ощущение, что ожидающая дорога гораздо длиннее пройденной), неудачно совпало с крушением романтических планов относительно одного персонажа по имени Яков.
Всегда я влюблялась в ненадежных мужчин, черт побери. Мне казалось важным, чтобы они были легкокрылыми. Чтобы были способны устроить мне свидание в парке «Коломенское» в четыре часа утра, чтобы в ответ на мое: «А давай рванем в Питер? Вот прям сейчас?» не таращили испуганно глаза и не говорили тоном директора школы для дебилов, что, мол, им завтра на работу, а с улыбкой и огнем в глазах отвечали: «А давай!»
Мне нравились мужчины, из щиколоток которых словно росли невидимые меркурианские крылышки. Новоформатные московские хиппари. Те, кто, кажется, собирался жить вечно – иначе с какой бы стати они с такой щедрой беспечностью прожигали жизнь. Мне нравились те, кто мчался в дальние дали на спортбайке или велике, ловя ветер разгоряченным лицом. Кто заплывал в море на три километра от берега и там целый час лежал на воде, раскинув руки и ноги, наблюдая за медленным вальсом облаков. Мне нравились те, кто носил кеды с разными шнурками, кто мог затащить меня в туалет ресторана, чтобы быстро заняться сексом, кто мечтал стать пиратом или кладоискателем. Те, кто выращивал травку на подоконнике и умилялся сиамским котятам, те, кто не расплескал внутреннее небо, и оно лучилось из их широко распахнутых глаз.
С такими мужчинами интересно, и любовь их похожа на американские горки. Но как же это все ненадежно. Dance macabre на хлипком мартовском льду.
На джазовый концерт я решила отправиться в черном бархатном сарафане, который когда-то купила на блошином рынке, и массивных серебряных украшениях с претензией на готику. Мило, не вычурно, интересно. И даже заставила себя накрасить глаза ярче, чем обычно. У меня от природы хорошая фактура – может быть, поэтому так отчаянно лень искать обходные пути, чтобы быть в чужих глазах выше, стройнее и с более раскосыми глазами.
А может быть, буддийское спокойствие возраста. Кто там говорил о кризисе сорока? Ха, Коко Шанель считала, что те, кто не стал красавицей к тридцати, – глупы, а я бы выразилась еще более категорично: тем, кто в сорок так и не стал уверенным в себе, надо меньше думать о наружности и больше читать. Или хотя бы записаться на серию консультаций к психотерапевту юнгианской школы. Но нет, они предпочитают в панике бежать в косметический магазин и переплачивать втрое за очередную уловку маркетологов – будь то блески для век, которые якобы сделают глаза сияющими, или очередной крем от морщин.
Печально таращиться в зеркало на предмет to be or not to be простительно, если тебе тридцатник, в сорок же внутри должен быть стержень, а снаружи – панцирь.
Потому что на самом же деле то, за что воюют эти часами сидящие на косметических форумах девицы, можно взять голыми руками. Никакие блески для век мелкого помола не сделают глаза более сияющими, чем бокал брюта и стремление к веселью. Готовность рассмеяться – вот что на самом деле возбуждает большинство мужчин, а вовсе не силиконовые вкладки в лифчик.
И вот мы приехали в какой-то загородный клуб, который арендовали специально под концерт заморской дивы, вход был только для своих. Знакомая певица Олега оказалась смешливой темнокожей толстушкой, задорно упаковавшей складчатые телеса в искрящееся сотней блесток платье. На сцене она держалась потрясающе, в очередной раз доказывая теорему о том, что внутренний драйв важнее и молодости, и четкости линий. Все мужчины в зале были ее, и в какой-то момент некоторые из их спутниц даже начали заметно нервничать – я обратила на это внимание Олега, дернув его за рукав, а он, посмеявшись, прошептал:
– Да просто они знают, что у нее за нрав. Огонь-баба. Знаешь, как она обычно поступает? Кажется, что так самозабвенно поет, да? А на самом деле, когда между песнями гасят софиты, она подходит к краю сцены и всматривается в лица.
– Только не говори, что мужа ищет, – прыснула я.
– Не мужа, конечно. Просто того, кто скрасит ночь. Ну, или пару ночей.
– А если человек откажется, она подошлет к нему нанятых головорезов? Если так, она мне нравится. Так делали бандиты в девяностых.
– Да ей и сам никто не откажет. Подойдет, сверкнет глазищами, посмеется, сунет свою визитку. Может прямо при женщине. И ей еще руку пожмет и скажет так ласково: мол, какая вы красивая пара. Мужик млеет и тает, а через несколько часов спроваживает жену на шопинг или куда-нибудь еще, а сам на цыпочках бежит к Сьюзан. Шампанское, люкс, все дела…
– Какая осведомленность, – я толкнула его локтем в бок.
Ревности я не чувствовала, ибо ревность подразумевает некую степень близости, наши же отношения были легкими, как пузырьки в бокале просеко.
– А что, я тоже человек, – подмигнул Олег. —
Хотя это все случилось тысячу лет назад. Еще до женитьбы моей. Я приехал в Лас-Вегас с другом, ну и
В тот же вечер, несколькими часами позже, мы пили вино в баре напротив моего дома – том самом, где некогда и познакомились. Обсуждали и нахальную притягательную Сьюзан, и какого-то долговязого клерка, которого она утянула в гримерную на этот раз (Олег сказал, что ее слабость – мужчины, хоть отдаленно напоминающие Хью Гранта, а у того клерка был столь же кроткий, почти овечий, взгляд), и тему «легких» отношений в целом.
Я призналась, что давно уже завязала с попытками построить что-то похожее на семью. Ну разве что остался призрачный шанс в виде гостевого брака – в этом формате я, пожалуй, могла бы чувствовать себя счастливой и не обобранной. Только вот большинство русских мужчин не очень понимают, как это – штамп в паспорте есть, баба при тебе вроде как есть, но очищать территорию от пивных банок и вездесущей пыли ты вынужден сам. Не очень удобный компромисс. Жить же с кем-то вместе и не чувствовать, что ты предаешь внутреннего пирата и сажаешь его на цепь, можно лишь пару лет. Ну, максимум три.
– Наверное, я кажусь тебе ужасно инфантильной, да? Вообще, я обычно о таких вещах не откровенничаю.
– Да нет, почему же, – Олег поймал мою руку поверх стола. – Знаешь, Саш, я еще в прошлый раз хотел сказать тебе… Иногда ловлю себя на таком странном ощущении…
– Каком же?
– Как будто бы ты – это я.
– Здравствуйте-приехали. – Странное чувство я испытала в тот момент: с одной стороны, мне были приятны его слова, равно как и его смущение, с другой – я была традиционно подозрительна к собственной сентиментальности и всегда поедом себя ела за подобные проявления чувств. Вот так распустишь себя и не заметишь, как окажешься в пучине бесперспективнейшего романа, который несколько лет будет выдавать себя за настоящую любовь. Пока не выпьет все соки из обоих его фигурантов.
– Нет, ты не подумай ничего такого… Просто
все, что ты говоришь – об отношениях, ревности… То, как ты смотришь на мир. Это слишком похоже на меня. Как будто мысли мои читаешь
Вот я сегодня смотрел на твой профиль, когда ты слушала Сьюзан…
– И думал, что ему позавидовала бы сама Анна Ахматова?
– Ну не паясничай, – поморщился Олег. – Нет, я думал, что вдруг эта странная и даже, уж прости, несколько нелепая женщина по имени Саша и есть то, что пошляки называют «половинками»? Та женщина, которая могла бы сделать меня действительно счастливым. Другом моим могла бы стать.
Этого допустить я уже не могла.
– Так, Олег. Ты меня послушай. Сейчас мы с тобой закроем эту тему. Это будет выглядеть несколько искусственно, но лишние сто грамм виски спасут ситуацию, я это точно знаю. Мы выпьем, переживем натянутую паузу и начнем новый разговор о чем-нибудь отвлеченном. А потом поедем в отель и займемся сногсшибательным сексом. А про «половинки» и прочую сопутствующую лабуду даже не будем упоминать. Договорились?
– Поразительно, – покачал головой Олег, который в первый момент выглядел растерянным, но быстро взял себя в руки и кивком головы просигнализировал официанту. – Знаешь, я бы ответил точно так же… Если бы кто-то мне такое сказал, я бы…
– Ну неужели я неясно высказалась? Олег, я по натуре клоун, но умею быть и резкой.
– Понял, понял. – Он улыбнулся подошедшему бармену Василию: – Дорогой друг, принеси нам бутылку «Джек Дэниэлс». И какой-нибудь сок. Мы будем пировать.
1 марта
Нет, это игрушки не для взрослых девочек. Никто не спорит, любовь с ноткой мазохизма – это интересно и даже моментами вдохновляюще. Но пусть этот бесконечный кубик Рубика мусолят те, кто еще не бегал по этому колесу сансары, как ослик за морковкой. Те, кому все в новинку, кто не так циничен, кто верит, что сказки писаны с натуры.
У меня однажды был роман с женатым мужчиной. Я его любила. То есть думала, что люблю, ведь мне было всего двадцать три, а девицы моего типа очень долго путают глубокие чувства и просто сильные эмоциональные переживания. Такие, как я, проходят все круги ада – от истерической ревности до детского желания всецело обладать, – прежде чем учатся любить по-настоящему.
Мужчину звали Петр, он был красивым и нервным, и любил придумывать для нас воображаемую реальность. Будущее, которое никогда не осуществится. Он так и говорил:
– Саша, давай придумаем дом, которого у нас никогда не будет. Пусть он стоит на берегу океана и его окружает вечная весна. Чтобы ни иссушающей жары, ни душного сезона дождей. Тенерифе подойдет, например.
Сначала я включилась в игру неохотно, она казалась мне горькой и бессмысленной. Но постепенно втянулась. И мы рисовали воздушный замок вдвоем, и порой он казался намного более реальным, чем окружающие меня стены.
– И пусть у нас будет сад, но небольшой. Апельсиновый. А к морю будет вести крутая лестница с потерявшими форму каменными ступеньками.
– И старинная мебель из темного дуба.
Иногда Петр звонил мне перед сном и тихо (жена ведь в соседней комнате) говорил: «Я думаю о нашем несуществующем доме», и мне почему-то становилось тепло и спокойно, хотя на самом деле надо было психиатрическую «скорую помощь» вызывать.
О, как я любила наш несуществующий дом, с какой придирчивостью и фантазией я выбирала для него несуществующую мебель. Стоило мне закрыть глаза, и я явственно видела эти крашеные белым стены с трещинками, старинный дубовый комод, в нутре которого прячутся синеватые фарфоровые тарелочки, в апельсиновый сад выходит витражное окно, и когда в него светит солнце, по стенам разбегаются разноцветные солнечные зайчики, похожие на бусины из детского калейдоскопа. Я знала, где дощечка слегка отошла от пола, а где подтекает тяжелый медный кран, несуществующей мне нравилось гулять по этим придуманным владениям, задерживаться перед посеребренным антикварным зеркалом, чтобы увидеть в нем ту, которой я никогда не стану, счастливую, спокойную, ту, у которой все сложилось «как надо».
В какой-то момент Петр исчез из моей жизни, это было предсказуемо и некрасиво – кажется, он придумал, что у жены обнаружили онкологию, хотя на самом деле (я потом узнала от общих знакомых) она просто влезла в его мобильник, прочла наши эсэмэски и устроила ему взбучку. Петра больше не было, но несуществующий дом еще несколько лет стоял перед моими глазами, медленно бледнея. Я старалась о нем не думать, но в то же время мне казалось, что вместе с тускнеющим образом зацелованных океанским ветром каменных ступеней уходит от меня и счастье, каким я его представляла в мои двадцать три.
Как они нас выбирают?
Мне иногда кажется, что маленький мальчик, который живет в каждом взрослом мужчине, – и есть та часть личности, которая занимается сканированием встречных женщин и определением их на полочки внутреннего склада.
Кого-то он идентифицирует как Мать – ему хочется прижаться к груди, рассказать, какие все суки, и чтобы она окормила, в широчайшем смысле слова.
Кого-то – как Девчонку из Соседнего Подъезда. Такую хочется толкнуть локтем, дернуть за косичку, подложить в ее портфель дождевого червяка и бросить шоколадку в ее почтовый ящик. У меня есть подружка, классическая девчонка из соседнего двора. Они с мужем похожи на сбежавших с геометрии школьников. Однажды мы вместе были в Крыму, в мини-отеле были тонкие стены, мы занимали соседние номера, и я имела возможность убедиться, что эти двое хихикают даже во время секса.
Кого-то он воспринимает как Училку Химии – это такой гигеровский Чужой. Нечто неприятное в мятой юбке, с жесткими после химической завивки волосами, пожелтевшими от никотина пальцами, которые больно хватают за ухо и ведут в директорский кабинет, – в общем, нечто такое, что пожрет, похрустывая косточками. Таких женщин они сторонятся (а потом жалуются Маме, какие они суки, а она гладит по голове и ведет есть имбирные пряники).
Кого-то он воспринимает как Самую Красивую Одноклассницу. Которая прекрасна как эльф и недоступна как снежная вершина. Она с другой планеты, и у нее есть щипчики для ресниц, похожие на девайс из инквизиторского пыточного подвала. В них мужчины влюбляются издалека, мечтают о них, прижимаясь к телу девочки из соседнего двора.
Кого-то они воспринимают как Мамину Подругу Тетю Аглаю. Которая вроде тоже инопланетянка с щипчиками для завивки ресниц, но смотрит ласково, иногда гладит по голове, а обнаружив, что у тебя эрекция, хохочет как ведьма. Когда она запирается в уборной, за ней можно подглядывать в замочную скважину. Скорее всего, она об этом знает – иначе с чего бы ей так медленно подтягивать чулки, отклячив при этом попу и высунув кончик розового языка?
Мамина Подруга Тетя Аглая – самый благодарный типаж для того, чтобы «увидеть и пропасть», возможно, навсегда. Потому что в ней алхимическим волшебным образом синтезированы Мать, Самая Красивая Одноклассница и Девочка из Соседнего Подъезда. Но при этом она все-таки самостоятельный вид, а не метис.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
