Текст книги "Круг"

– В отличие от ваших, мои умения не врожденные. Я выросла в семье образованных ведьм. И с детства привыкла верить тому, что Совет всегда действует только во благо.

Адриана на мгновение замолкает.

– Я чувствую глубочайшую вину за то, что случилось с Элиасом и Ребеккой, – продолжает она. – Нам следовало предпринять какие-то экстраординарные меры, чтобы предотвратить… Мы должны были открыться вам с самого начала.

Она замолкает и смотрит в землю. Ворон делает несколько кругов над головой Адрианы и, приземлившись ей на плечо, прячет голову под крыло.

– А всемогущий Совет? – спрашивает Линнея с самодовольной улыбкой.

Ни дать ни взять – садист-следователь на допросе, думает Мину.

– Члены Совета боятся вас, – отвечает директор. – Если им станет известно то, что я открыла вам правду, это будет иметь для меня крайне неприятные последствия. Они хотят, чтобы я контролировала вас. Чтобы вы находили для них в Книге Узоров ответы на разные вопросы. Эти знания могут сделать Совет более сильным.

– То есть от Совета пользы не больше, чем от вас? – спрашивает Линнея.

– Не нужно добивать ее, – просит Мину. – Ты уже ее разоблачила. Достаточно.

– Я понимаю, как ты разочарована, Мину. Учителей нет, не перед кем заискивать, – говорит Линнея.

– Неправда, что Совет бессилен, – громко перебивает ее директор. – Не стоит его недооценивать. Совет обладает хорошей организацией и большим количеством подчиненных по всему миру. Вместе они способны создать магию огромной силы. Чтобы приструнить вас, они могут пойти на крайние меры.

Говоря это, она смотрит на Анну-Карин.

– Крайние меры? – презрительно говорит Линнея. – Что-то я не верю, что они способны на какие-нибудь меры.

Директриса секунду колеблется. Потом расстегивает свое длинное зимнее пальто. Под ним, как всегда, виднеется хорошо сшитый, скромный, но элегантный костюм с белой блузкой. Адриана расстегивает три верхних пуговицы на блузке.

Мину смотрит и тут же отводит глаза. Откровенно, демонстративно. Знает, что это неприлично, но ничего не может с собой поделать.

Под левой ключицей Адрианы выжжен знак огня. Вокруг него тянется паутина обожженной деформированной кожи.

– Когда-то я планировала покинуть ведьминскую гильдию, – говорит директор с печальной улыбкой. – Причиной тому был один мужчина. Вам, может быть, кажется, что мой шрам выглядит отталкивающе.

Она пристально смотрит в глаза Линнеи.

– Но это ничто по сравнению с тем, что они сделали с ним.

Лицо Линнеи напряжено, рот полуоткрыт. На дрожащих ногах она отступает назад.

Директриса застегивает пуговицы и запахивает пальто.

– Я предлагаю вам сейчас пойти домой. Завтра начинаются занятия в школе. Пусть Ида ищет ответы в книге, – говорит она. – Но это единственное, что вам позволено делать.

Она оборачивается и смотрит на Мину. На полсекунды дольше, чем следовало бы. В этом взгляде есть что-то особенное. Что – Мину не может истолковать.

– И ни в коем случае ничего другого, – говорит Адриана.

– Ида! – кричит Мину. – Подожди!

Ида останавливается, но не оборачивается.

– Мне нужно поговорить с тобой, – говорит Мину, подходя.

Ида неохотно поднимает на нее глаза. На фоне белой куртки и белого снега ее глаза кажутся неестественно синими. Вообще-то Ида хорошенькая, как кукла. Злая кукла…

Нет, так думать нельзя. Пришло время перевернуть страницу.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – говорит Ида. – Вы тайно встречались. Дома у Николауса. Мы в безопасности у него дома благодаря серебряному распятию на стене. Это было написано в письме, которое нашлось в банковской ячейке, на которую указал кот. Кот – фамилиарис Николауса. Николаус тоже ведьма. Его знак – дерево, но об этом вы не знали.

Мину молча смотрит на Иду, лихорадочно пытаясь найти объяснение. Кто ей проболтался?

– Мне это показала Книга, – победоносно говорит Ида. – Она рассказала, что вы занимались магией без меня.

Она вытирает каплю с кончика носа.

– Вы меня ненавидите.

– Нет.

– Как нет? – возражает Ида. – Ты сама говорила, что хочешь, чтобы я умерла.

– Мне очень жаль, что я так сказала, – говорит Мину. – Очень. И то, что мы встречались без тебя, неправильно. Но я хотела все рассказать тебе сейчас.

– Это потому, что я умею читать в Книге. Я вам нужна.

Слова царапают горло Мину, когда она говорит:

– Да. Ты нам нужна. И я правда прошу прощения. Ты можешь нам помочь? Без ведома директора?

Ида фыркает. И отворачивается.

– Книга говорит, что я должна помочь. Иначе она больше ничего мне не покажет.

Ситуация с книгой-ябедой становится все более абсурдной.

– Ты можешь спросить у нее, как нам найти правду? – спрашивает Мину.

– Да. Но только не ради вас. А ради Гу.

44

Ванесса просыпается от холода. Она лежит в щели между кроватью и стеной. Голова полна обрывками неприятных снов. Ожог на плече директора. Густав, собирающийся раскопать могилу Ребекки. Пристальный зеленый глаз кота.

Ванесса поворачивается и смотрит на своего спящего бойфренда. Вилле снова заграбастал себе все одеяло, завернулся в него и теперь похож на большую сардельку. Только волосы торчат. Ванесса раздраженно пинает его, но он только всхрапывает во сне и отворачивается.

Она бросает взгляд на будильник с Бэтменом – реликвию из детства Вилле. Через пять минут уже вставать. Она перебирается через Вилле и чуть не падает, слезая с постели.

Комната Вилле всегда напоминала ей место археологических раскопок, где можно найти предметы, относящиеся к самым разным эпохам. С тех пор как Ванесса переехала сюда, беспорядка только прибавилось. Никто из них не любит убираться, а Сирпа – хорошо это или плохо – не обращает внимания на то, что происходит в комнате сына. Ванесса чувствует пяткой что-то мягкое и липкое и обнаруживает, что вляпалась прямо в бутерброд с паштетом.

Злость взрывается в ней как гейзер. Она подбирает тапок Вилле и швыряет его на кровать. Он рикошетом отлетает от стены, приземляясь прямо на лицо Вилле. Сарделька пробуждается к жизни.

– Блин, че такое? – невнятно говорит он.

– Блин, че такое! – передразнивает Ванесса. – Да то, что я вляпалась в твой вонючий бутерброд, который ты выкинул прямо на свой гребаный немытый пол!

Вилле садится, не вылезая из-под одеяла.

– Это ваще не мой бутерброд, – говорит он.

– Я. Не. Ем. Паштет, – яростно артикулирует Ванесса, как будто Вилле старый и глухой. – Посмотри, какой срач кругом.

– Ну, ты же тоже здесь живешь.

– Я в школе целыми днями! А ты ничего не делаешь! Не можешь хотя бы прибраться?

– У тебя, блин, были каникулы, длинные, как я не знаю что! Убери свое дерьмо, тогда и я уберу мое, – говорит он, вытаскивая ее бюстгальтер из-под своей подушки.

Он злобно кидает лифчик в сторону Ванессы, и тот приземляется у ее ног.

Ванесса хочет заорать на Вилле, но мысль о Сирпе в комнате за стеной сдерживает ее. Вместо этого она хватает бюстгальтер и швыряет его обратно в Вилле. Лифчик падает ему на голову, одна чашка свисает на лицо.

– Ну переста-а-ань, – хнычет Вилле, но из-под лямок бюстгальтера видно, что он улыбается.

Ванесса подбирает автомобильный журнал и тоже бросает в него.

– Хватит, – говорит Вилле, и в следующую секунду на него падает вонючий носок, который валялся на стуле возле письменного стола. – Ну, держись теперь! – заявляет он и, сбросив одеяло, подбегает к Ванессе, подхватывает ее и несет обратно к кровати.

– Отпусти, у меня вся нога в паштете!

– А мне пофиг.

– Мне надо в школу!

– Ничего тебе не надо.

– Нет, надо! Каникулы закончились!

– Первый день в семестре всегда День спорта, – заявляет Вилле, опуская ее на кровать.

Рот Ванессы разъезжается в улыбке. Она совершенно об этом забыла. Она тянет к себе одеяло и заворачивается в него. День спорта – считай что выходной. Это все знают.

– Тогда я буду спать, – говорит она. – А пока я сплю, ты пойдешь и выкинешь свой вонючий бутерброд. И вытрешь мою пятку, – добавляет она, вертя ногой.

Вилле выходит из комнаты, и Ванесса закрывает глаза. Она на удивление быстро проваливается в сон и просыпается лишь на секунду, когда Вилле вытирает ей пятку салфеткой и после шутливо кланяется.

Боль такая острая и неожиданная, что у Мину на несколько секунд перехватывает дыхание. Она уверена, что проломила лед и сломала себе позвоночник.

Она слышит за спиной свист и аплодисменты рук в варежках и пытается засмеяться – ну что вы, ничего страшного, совсем не больно, смотрите, как я умею смеяться над собой, – хотя слезы жгут ей глаза.

В День спорта она решила кататься на коньках, потому что за коньки отвечает Макс. Но сейчас он даже не посмотрел в ее сторону.

Мину пытается подняться. Коньки разъезжаются, ноги не слушаются. Мину опирается руками о лед и снова пытается встать. Но падает на колени. Ноги обжигает новая волна боли.

Тут кто-то подъезжает к ней. Мину поднимает глаза и видит Макса. Он красиво тормозит, засыпая Мину ледяной крошкой, протягивает руку, помогает Мине подняться, но она снова падает и тянет его за собой. Он теряет равновесие. Они мгновение цепляются друг за друга, и это почти похоже на объятие. Мину охватывает головокружительное чувство: вот сейчас он поцелует ее. Но Макс отводит взгляд.

– Ты в порядке? – спрашивает он, осторожно отпуская Мину.

Нет, не в порядке, хочется сказать Мину. Ей так много хочется ему сказать.

– Нет, – отвечает она вместо этого. – Очень болит коленка. Я не знаю, смогу ли еще кататься.

– Тогда поезжай домой и отдохни, – говорит Макс.

Вид у него снова чужой и отстраненный. Как больно – стоять рядом и не сметь коснуться друг друга. Он как будто вырывает у нее из груди сердце, швыряет на лед, поджигает, топчет, засовывает обратно в грудь, зашивает и все начинается сначала.

– Я попросил об увольнении. Я здесь только до конца семестра.

Он сказал это бесцветным голосом, глядя на Юлию и Фелисию, которые неподалеку от них безуспешно пытались изобразить какие-то пируэты.

– Это не значит, что ты мне не нравишься, – продолжил он тихо. – Наоборот.

Он наконец посмотрел ей в глаза.

– Ты нравишься мне слишком сильно.

Он развернулся и уехал. Несколько быстрых скольжений – и его нет. Мину стоит на месте и смотрит Максу вслед, пытаясь осознать услышанное. Боль отступила. Вместо нее появилось новое и смертельно опасное чувство.

Надежда.

* * *

Анна-Карин закрывает глаза и скользит с горы. Она ездила здесь тысячу раз и знает каждый поворот. Ветер скорости бьет ей в лицо. Снег шуршит под лыжами. Вся она – сама легкость, сама скорость. Она открывает глаза и, жмурясь, смотрит на солнце и распахнутое небо, выписывая очередной поворот.

Раньше Анна-Карин и дедушка всегда зимой катались по этой лыжне, и в День спорта в школе она тоже выбирала лыжи. Это единственный вид спорта, который ей дается легко и нравится ей: скользишь через лес, одиночество, сосны. И можно не бояться встретить на лыжне кого-то из тех, кто травит ее. Лыжи не тот вид спорта, который выбирают «крутые ребята».

Анна-Карин наслаждается одиночеством. Ей это нужно. Она должна собраться с мыслями: начинается новый семестр, и перед ней стоит сложная задача, которую она сама поставила себе.

Если бы только перед глазами не стояла выжженная кожа на плече директрисы.

«Это – ничто по сравнению с тем, что они сделали с ним».

Что тогда сделает Совет с Анной-Карин?

Впереди виднеется место отдыха. Анна-Карин берет курс на выкрашенную коричневой краской деревянную беседку с грубо сколоченным столом и двумя длинными скамьями и ускоряет темп.

Добравшись, она втыкает палки в сугроб, снимает лыжи и ставит их рядом с палками. Она расстегивает лыжную куртку, чтобы впустить немного морозного воздуха, и бросает на стол рюкзак. Принявшись распаковывать взятую с собой еду, она слышит шуршание приближающегося лыжника.

Тот тоже замечает Анну-Карин. Останавливается, вглядывается и подъезжает ближе. Анна-Карин видит белокурые волосы и отставляет от себя бутылку с соком.

Это Ида.

– Что тебе надо? – спрашивает Анна-Карин, когда Ида подходит ближе.

– Я просто хотела сказать «привет».

Анна-Карин автоматически оглядывается. Может Робин, Кевин и Эрик спрятались в лесу? Или кто-то другой из тех, кого Ида натравливала на Анну-Карин все эти годы? Неужели они опять начали выслеживать ее?

– Ну вот, считай, сказала, – говорит Анна-Карин. – Вали отсюда.

– У нас свободная страна.

– Тебе что, десять лет?

– Я только хочу, чтобы ты знала одну вещь, – говорит Ида и отстегивает лыжи.

У нее такой свежий вид, как будто она всю жизнь только и делала, что ела витамины и экологически чистые овощи и занималась спортом на свежем воздухе.

– В этом семестре все будет по-другому. Ты отняла у меня все, но теперь я возьму это обратно. И ты не сможешь помешать мне. Ты еще пожалеешь, что разрушила мою жизнь.

И это говорит Ида. Ида, которая все девять долгих школьных лет мучила Анну-Карин.

Но тут происходит неожиданное. Защитный слой, тонкая пленка под яичной скорлупой вдруг лопается. И наружу выплескивается то, о существовании чего Анна-Карин даже не подозревала: липкое отчаяние, страх, злоба. И вся эта мерзость выливается, распространяется по всему телу: темная, булькающая жижа чистой ненависти.

– Все ненавидят тебя, Ида, – говорит Анна-Карин. – Ты разве не знаешь?

– Ну да, благодаря тебе. Но ты не думай…

– Нет, – безжалостно продолжает Анна-Карин. – Все всегда ненавидели тебя. Они просто притворялись раньше, что любят. Они боялись тебя. Боялись стать твоей следующей жертвой. Неважно, что ты сделаешь со мной. Ты все равно не изменишь того, что они думают о тебе.

Глаза Иды наполняются слезами, на мгновение кажется, она вот-вот заплачет.

– С тобой тоже никто не дружит по собственной воле, – говорит она.

Анна-Карин делает шаг вперед, и Ида отступает.

– Может быть и так, но я никогда никого не обижала. А ты делала это всегда. То, что сделала я, не идет ни в какое сравнение с тем, чем все это время занималась ты.

– Ты совсем дура, да?

– Если я и дура, то стала такой благодаря тебе.

Анна-Карин делает еще несколько шагов вперед. Ида упирается спиной в сугроб.

– Я была не одна, – упрямо говорит Ида.

– Нет. Ты была заводилой. Я никогда не могла понять, почему вы выбрали именно меня. Я лежала ночи напролет без сна и все думала, что во мне не так, что надо в себе изменить. Я нашла в себе столько недостатков. Я, как могла, пыталась их исправить. Но вам все было мало. Даже когда я сдалась, когда постаралась стать незаметной, старалась не попадаться вам на глаза…

Ида смотрит на нее. Анна-Карин видит, как в ее глазах на мгновение мелькает неуверенность, но тут же исчезает.

– Да, этого было мало, – медленно говорит Ида, как будто хочет, чтобы Анна-Карин обязательно услышала каждое ее слово. – Тебе надо было покончить с собой.

И черная волна, бурлящая в Анне-Карин, захлестывает ее. Она накрывает ее с головой и увлекает за собой.

Анна-Карин бросается вперед. Она тяжелее Иды, злость придает ей сил. Ида проваливается в снег и оказывается под ней. Анна-Карин прижимает ее плечи к земле и садится на нее верхом. Ида борется, выворачивается и выгибается во все стороны, но безрезультатно.

– Отпусти меня! Я не могу дышать!

Сила в Анне-Карин ведет себя как отдельное от нее существо. Существо, которое только и ждало этого момента.

КАТИСЬ ОТСЮДА, ПОКИНЬ ГОРОД И НЕ ПОКАЗЫВАЙСЯ ЗДЕСЬ НИКОГДА!

Зрачки Иды расширяются. Анна-Карин видит, как она сопротивляется, как ее лицо краснеет все больше и больше…

КАТИСЬ…

Между ней и Идой словно встает невидимая стена.

Это похоже на их упражнения по тренировке магической силы. Ида сопротивляется. Анна-Карин нажимает сильнее, концентрирует всю свою волю на том, чтобы разрушить стену между ними. Стена дрожит, но остается на месте, и, в конце концов, Анна-Карин обнаруживает, что не в силах продолжать.

Огромная усталость обрушивается на нее. Она падает в сторону, в сугроб. Ида поднимается, качаясь, но ее глаза сверкают триумфом. И Анна-Карин понимает, что угодила в ловушку. Она повелась на провокацию. Именно этого Ида и хотела.

– Я больше не боюсь тебя, – говорит Ида. – Книга научила меня, как нужно сделать. Она на моей стороне.

Ида бредет к своим лыжам, надевает их. Анна-Карин не может произнести ни слова.

– Тебе стоит последовать твоему собственному совету, – говорит Ида. – Вали сама. Завтра начинаются занятия в школе. И все будет так, как должно быть.

Она скользит прочь по лыжне. Анна-Карин закрывает глаза. Если она будет лежать здесь долго, то замерзнет насмерть. И ей это уже все равно.

– Я больше не могу, – шепчет она. – Я не могу больше.

45

Номер 17. Номер 19.

Что я делаю? – думает Мину, идя вдоль улицы Угглебувэген.

Номер 21. 23.

Уличные фонари бросают свет на только что расчищенную улицу. Но на сугробах тут и там уже видны желтые следы собачьей мочи. Мину проходит мимо домов с табличками «25», «27», «29».

На моем месте могла бы быть Ванесса. Или Линнея.

31, 33.

Но уж точно не Мину Фальк Карими.

Она останавливается у дома номер 35 и смотрит на соседний дом. В окнах Макса горит свет. Она все еще может развернуться и уйти. Пока это еще возможно. Она может ретироваться.

Но если она сейчас уйдет, она никогда не узнает правды.

Она проходит последний отрезок до двери Макса и протягивает руку, чтобы позвонить, но слышит в доме голоса и сдерживается. Это телевизор или радио? А если у него в гостях друзья? Или женщина?

Мину даже не думала о том, что у Макса может быть личная жизнь. В ее представлении вне школы он всегда находился в каком-то вакууме.

А вдруг к нему пришли на ужин друзья? Что они подумают? Что Макс педофил, который использует своих учеников? А она – обманутая глупышка, зациклившаяся на взрослом парне?

Или друзья Макса посчитают, что роман с ученицей первого курса гимназии в порядке вещей и стыдиться тут нечего? «Как вы встретились?» – «Да вот, Мину щелкала дифференциальные уравнения как орешки, и у нас возникла взаимная симпатия». Нет, Мину отчетливо понимает, что в глазах других людей ситуация выглядит очень двусмысленно.

Есть ли у Макса сестры, братья, родители? Что они скажут? Будет прикольно встретиться с его родственниками. Ее посадят за детский стол, пока взрослые будут беседовать друг с другом. Не говоря уж о том, что скажут ее собственные родители. Папа будет думать, что ее потянуло к зрелым мужчинам, потому что родной отец не уделял ей в детстве достаточно внимания. А мама наградит Макса каким-нибудь диагнозом и заставит Мину поселиться в приемной детского психолога.

Даже если бы они стали встречаться тайком, все равно это стало бы известно. В Энгельсфорсе невозможно ничего скрыть от соседей. И тогда школа напишет на Макса заявление в полицию. Он никогда больше не сможет работать учителем.

Мину опускает руку, занесенную к звонку.

В ее чувстве к Максу появился новый компонент. Под названием реальность. Раньше она закрывала на это глаза. Но Макс осознавал это с самого начала.

«Когда станешь старше, поймешь, какой ты пока еще ребенок».

Она сидела у него на диване и пыталась убедить в своей взрослости, на самом деле лишний раз доказывая, что она еще ребенок.

Голоса внутри резко обрываются, и Мину понимает, что это был телевизор. Она слышит шаги. Макс ходит по дому. Идет из гостиной в кухню. Набирает воду в раковине. Гремит посудой.

Она пришла сюда, желая убедить Макса, что им нужно быть вместе, что им наплевать на мнение окружающих. И вдруг реальность открылась ей так ясно, что закрывать на нее глаза стало невозможно.

Сейчас она может сделать только одно. Получить ответ на один-единственный вопрос.

Дверной звонок звучит на удивление приятно и мелодично.

Грохот посуды стихает. Приближаются шаги. Мину стоит на месте, пытаясь дышать спокойно, но сердце в груди бешено колотится в ритме техно.

Поворачивается дверной замок. Дверь открывается.

Свет освещает Макса со спины. На нем белая футболка и черные джинсы. Волосы растрепаны, он выглядит усталым. Бледный, под глазами темные круги. Но Мину он кажется еще красивее, чем всегда. Он похож на трагического молодого поэта – Китса или лорда Байрона. Макс вытирает руки о кухонное полотенце.

– Здравствуй, – говорит она. – Извини, что я без приглашения.

– Мину… – начинает он, но она перебивает:

– Пожалуйста, послушай меня. Я думала о том, что ты сказал. И я знаю, что ты прав. Мы не можем быть вместе.

Ей больно говорить эти слова. Не имеет значения, что логическая часть ее мозга все понимает. Она любит его. И может быть, сильнее, чем когда-либо.

– Я больше никогда не появлюсь здесь. И никому не расскажу про нас, не волнуйся. Но я хочу знать только одну вещь.

Она замолкает. Вопрос, который сам собой возник в ее голове и казался таким простым, кажется теперь невозможным. Она смотрит на его руки, комкающие полотенце.

– Что ты хочешь знать? – тихо спрашивает Макс. – Серьезно ли я сказал то, что сказал? Да, Мину, да. Я люблю тебя, Мину. Я любил тебя с тех пор, как увидел.

– Я тоже люблю тебя, – говорит она, и это звучит так естественно. – Но я наконец поняла. Сейчас у нас ничего не получится. Я только должна знать… сможешь ли ты подождать меня?

Она не может смотреть ему в глаза.

– До того, как мне исполнится восемнадцать, осталось чуть больше года. И тогда ты уже не будешь моим учителем.

Она поднимает глаза и видит, как он колеблется. Она понимает. Год – это слишком много. Это как много-много световых лет.

– Я пойму, если ты не сможешь обещать, – бормочет она.

Он долго молчит.

– Один год – это ничто, – говорит он. – Я буду ждать столько, сколько потребуется.

Он протягивает руку и касается ее щеки. Легкое прикосновение, которое почти лишает ее воли.

Одна только ночь, хочется сказать ей. Только одна ночь вместе, разве это что-то изменит теперь? И она видит в его глазах, что ему хочется этого так же, как ей.

Она высвобождается из-под его руки.

– Мне пора, – говорит она.

– Да, так, наверное, будет лучше, – говорит Макс.

Она отворачивается и идет прочь. 35. 33. 31. 29. Только теперь она слышит, как он закрывает дверь в дом. Она ускоряет шаг. 27. 25. 23. 21.19. 17. Останавливается. Оборачивается.

Улица такая же, как и прежде. И тем не менее изменилось все.

* * *

Анна-Карин не может заснуть. Она лежит на боку, уставившись в темноту. Жалюзи не опущены, и через окно ей видны звезды. В этот вечер они кажутся далекими, как никогда.

Завтра все начнется, думает она. Завтра я должна идти в школу, чтобы стать Анной-Карин Ниеминен без магии. Той, кого все ненавидят или в лучшем случае не замечают.

Это, должно быть, и есть мое настоящее «я», думает она. Наверно, такая роль мне суждена в жизни. С чего бы иначе все встало с ног на голову, когда я попыталась что-то изменить?

В глубине души она все это время знала, что поступала неправильно. Ей просто казалось, что цель стоила средств и она плевала на предостережения, закрывала глаза на знаки. Но что это дало ей? Она не стала счастливее. Ни на грош.

Анна-Карин закрывает глаза, но голова продолжает гудеть, как зависший компьютер. Анна-Карин открывает глаза. Все равно не заснуть.

Анна-Карин.

Она узнает голос – она слышала его во время видения в День святой Люсии. Этот голос принадлежит убийце Элиаса и Ребекки.

Жизнь не стоит того, чтобы жить. Ты обречена на страдания. Каждый день будет приносить тебе боль.

Удивительное спокойствие облекает Анну-Карин. Поднимаясь с кровати, она чувствует, как в теле притупляются ощущения. Ноги сами собой идут в коридор на втором этаже. Шагают вниз по лестнице, шаг, еще один.

Анна-Карин позволяет завести себя в кухню. Она не сопротивляется. Ведь то, что говорит голос, – правда. Кому, как не ей, знать, что жизнь – это страдание. Анна-Карин. Потник. Жирная корова. Деревенщина, которая только с помощью магии может добиться любви собственной мамы.

Она чувствует облегчение. Хватит бояться. Скоро все закончится. Все скоро закончится.

Голос ничего больше не говорит. Он знает, что Анну-Карин не нужно уговаривать.

В кухне слабо пахнет табачным дымом. Настенные часы отсчитывают секунды. Ноги идут по кухонному полу к стойке с ножами у плиты. Рука Анны-Карин протягивается и охватывает рукоятку самого большого ножа. Как странно видеть свою руку вот так, видеть, что она берет что-то, и не чувствовать этого. Как будто рука принадлежит кому-то другому.

Не бойся. Ты не почувствуешь боли.

Рука сгибается так, что острие ножа направляется к шее.

За окном она видит дом дедушки.

У нее есть дедушка. Дедушка любит ее.

И если дедушка любит ее, она не может быть совсем уж никчемной. Она не заслуживает смерти.

Никто не заслуживает.

Вдруг Анне-Карин делается страшно. Этот страх может означать только одно. Она хочет жить. Не хочет умирать.

Острие ножа касается мягкой кожи шеи.

Анна-Карин начинает сопротивляться. Она чувствует, как посторонняя воля пытается прижать нож к ее шее. Она чувствует, как сонная артерия пульсирует прямо у острия. Кожа в этом месте такая тонкая. Все, что требуется, это резануть ножом, – и кровь брызнет по всей кухне. Ее запястья как будто сжаты железной хваткой. Рука дрожит от напряжения, когда она сопротивляется. Жизнь от смерти отделяют сейчас миллиметры.

Ты одинока, Анна-Карин. Одинока. Зачем тебе жить? Ты достойна лучшего. Возможно, у тебя будет другой шанс после смерти.

Но она не слушает больше. Она не может оставить дедушку. Она не может оставить остальных Избранных в их борьбе со злом.

Она больше не слабая. Не жертва. Она держала в узде всю школу. И уж с этим-то она справится. С этим ничтожеством, которое даже не решается показать ей свое лицо.

ОТПУСТИ!

Она напрягает всю свою силу, и нож со звоном падает на пол. Анна-Карин оседает на пол, не отрывая взгляда от поблескивающей стали. Тяжело дышит.

Со двора доносится хорошо знакомый скрип.

Анна-Карин поднимается, обливаясь потом. Подходит к окну.

Дверь коровника стоит нараспашку, как раскрытый рот на фоне окрашенной в красный цвет стены. Чувство такое, будто посторонняя воля, только что владевшая ее телом, дразнит ее.

Анна-Карин выходит в коридор. Надевает сапоги на меху, самую толстую зимнюю куртку и открывает дверь.

На улице совсем тихо и безветренно. В доме дедушке не горит ни одно окно.

Анна-Карин знает, что ей следовало бы позвонить остальным. Знает, что нельзя идти туда в одиночку. Знает, что там может быть ловушка – даже, скорее всего, это так. Но ей надоело убегать, надоело бояться.

Она чувствует, что готова справиться сейчас с чем угодно. Она поставит виновного на колени и вырвет у него правду. А потом позвонит остальным. Когда угроза будет обезоружена. Тогда она, может быть, сможет загладить свою вину. В том числе и в глазах Совета.

Она останавливается у входа в коровник. Хорошо знакомый запах ударяет ей в нос. Она слышит, как в стойлах переминаются коровы.

– Выходи, – говорит Анна-Карин.

Одна корова тихонько мычит. Вторая фыркает. Анна-Карин заходит на шаг внутрь и зажигает свет.

Все, что она видит, это ряды коров, которые пялятся на нее своими большими карими глазами. Анна-Карин заходит вглубь.

Звук удара застает ее врасплох, и от неожиданности она вскрикивает. Оборачивается. Дверь в коровник закрыта. Как будто ее захлопнуло сквозняком. Посреди безветренной ночи.

Она подходит к двери и толкает ее. Дверь закрыта. На засов. И тут Анна-Карин чувствует запах дыма.

– Нет! – кричит она. – Нет! Выпустите меня!

Коровы мычат и бьют ногами в стойлах. Они тоже почувствовали запах и поняли, что он означает.

Анна-Карин оглядывает коровник, а дым ложится в воздухе плотным туманом, нарастающим с каждой секундой. Треск и шум переходят в гул.

Звук огня.

Анна-Карин ищет глазами что-нибудь, чем можно выбить дверь. Дым ест глаза. Она понимает, что огонь распространяется неестественно быстро. Он растет со всех сторон. Духота становится невыносимой.

– Анна-Карин!

Дедушка распахивает дверь коровника и вбегает внутрь так быстро, как только могут его старые ноги. Он хватает ее за плечи, выталкивает наружу.

– Беги! – кричит он.

Но она не может оставить дедушку. Он торопится к стойлам, открывает их. Коровы выбегают, охваченные дикой паникой, пихаются, толкаются, громко мычат, отчаянно пытаясь выбежать наружу в зимнюю ночь. Какая-то из них задевает Анну-Карин, и та беспомощно падает на цементный пол, подвернув под себя ногу. Повсюду с грохотом несутся огромные тела, Анна-Карин защищает голову руками.

Она еще не успевает позвать на помощь, но дедушка уже оказывается рядом с ней. Его крепкие жесткие руки помогают ей подняться, опереться о него.

Они уже в двух метрах от двери, в нескольких шагах от спасения. Анна-Карин не видит падающей балки, пока та не ударяет дедушку по голове. Он падает.

– Дедушка!

Она больше не чувствует собственной боли. Нужно вытащить дедушку. Она тащит, тянет, и вот они уже в снегу, но Анна-Карин тащит дальше и дальше, прочь от коровника, пока силы не покидают ее.

Огонь с ревом поглощает старое деревянное здание. Она слышит, как в доме кричит мама. Но Анна-Карин видит только дедушку. Он смотрит на нее. Дедушка, любимый дедушка.

– Анна-Карин, – слабо говорит он. – Я должен был…

И слова кончаются.