Текст книги "Секреты обманчивых чудес. Беседы о литературе"

Например, ноздри его довольно короткого и очень прямого носа были слишком широки; но от этого крылья носа казались раздутыми, что придавало его лицу какое-то живое, взволнованное и неуловимо гордое выраженье.

С гениальной изобретательностью Томас Манн придумал, что полосатая рубашка, которую Иаков дал Иосифу, была рубашкой Рахили. И в трогательной сцене в «Иосифе и его братьях» отец сдается на мольбы сына и дает ему эту материнскую рубаху. Иосиф надел ее, и Иаков залился слезами:

Ослепительная эта одежда шла ему… она делала его настолько красивым и прекрасным, что красота его ставила даже в тупик и граничила в самом деле с божественной. Хуже всего было то, что его сходство с матерью, и в очертаниях лба и бровей, и в линиях рта, и во взгляде, никогда так разительно не бросалось в глаза, как благодаря этому одеянию, – в глаза Иакову, и они у него увлажнились слезами, и ему почудилось, что он видит Рахиль в Лавановой горнице, в день свершенья. Матерь-богиня стояла перед ним в образе мальчика и, улыбаясь, спросила: «Я надела платье свое, – не снять ли мне его снова?»

Даже если Иосиф не узнает парафразу из «Песни Песней»[65]65
  «Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его?» (Песн. П.5, 3.)


[Закрыть], которая вложена здесь в его уста, он хорошо сознает свое большое сходство с матерью и свою способность возродить ее облик в сердце отца.

В другом месте он говорит Рувиму: «Для Иакова Рахиль живет в другой стати». Рувим, пришедший упрекнуть Иосифа в том, что тот посмел надеть полосатую рубашку матери, опешил от такого ответа.

Я и мать – одно целое, – сказал Иосиф. – Разве ты не знаешь, что наряд Мами принадлежит и сыну, что они носят его попеременно, один вместо другого? Назови меня, и ты назовешь ее. Назови то, что принадлежит ей, и ты назовешь то, что принадлежит мне. Так чье же покрывало?

Иными словами, Иосиф весьма искусно манипулирует этим сходством между собой и покойной матерью. Он вполне сознает тот факт, что это дает ему не только потрясающую красоту и привлекательность, но и преимущественный статус в борьбе сил внутри семьи. Но это сходство обернется кладом, который владелец хранит во зло самому себе, ибо оно, равно как и вся его женственность вообще, является источником ненависти братьев к Иосифу. И Томас Манн, как будто опасаясь, что мы не поймем амбивалентность этой ненависти, настаивает: «Ненависть братьев была, в сущности, не чем иным, как всеобщей влюбленностью с отрицательным знаком».

И действительно, это сложное сочетание любви-ненависти-насилия-вожделения получает ужасающее воплощение, когда приход Иосифа в долину Дофан завершается нападением братьев на него. Это нападение уподобляется здесь не только акту заклания агнца, но и акту насилия. Иными словами, здесь перед нами не только соперничество, но и сексуальный акт. Причиной трагедии, как и в случае Дафны, была красота. Описывая, как братья избивают Иосифа, рвут его рубашку и тащат к яме, автор не скрывает своего мнения:

Они порвали и сорвали его материнское платье, которое принадлежало и сыну… безжалостно оголили его, как оголяет любовь невесту в спальне, – такова была их ярость, – и познали его нагим, и его охватил смертельный стыд.

Вот снова – «красота это волшебство пола, наглядность идеи пола». Под полосатой рубашкой красоты скрываются тело и плоть, и здесь, в сексуальности красоты, – источник силы и дерзости той опасности, с которой она сопряжена в литературе.

Наше время кончается. Мы начали сегодня с высказывания Томаса Манна, что красота – это «идея величественной бесцветности», и кончаем ее низменными, постыдными, темными, кровоточащими ее сторонами, описанными тем же Томасом Манном.

О польском близнеце Иосифа, о Тадзио из «Смерти в Венеции», мы поговорим в следующей беседе, которая будет посвящена судьбе.

Беседа четвертая
Судьба слепая и судьба зрячая

Мои родители встретились из-за дождя. Это произошло в 1946 году. Мама приехала из своего мошава в Иерусалим на семинар мошавного движения[66]66
  Мошав – кооперативная форма поселенческого движения в раннем Израиле.


[Закрыть]. Однажды она шла по улице Яффо с парнем, который за ней тогда ухаживал. Начался сильный дождь, и парень сказал, что поблизости живет его двоюродный брат. Они побежали к нему, чтобы переждать ливень. И вот этот двоюродный брат вскоре и стал моим отцом. Дождь свел его с моей мамой.

Тот дождь долго еще продолжал идти в наших семейных историях. Родители любили рассказывать о нем, а нам нравилось о нем слушать. Но как-то раз, в конце одного такого рассказа, отец сказал что-то вроде: «Так что если бы не тот дождь, дорогие мои, мы с мамой никогда бы не встретились и вы бы не родились».

И пока мы с сестрой пытались переварить этот проблематичный и пугающий вариант нашей судьбы, он добавил еще одну возможность: «Или вы родились бы у других родителей, и тогда это были бы не вы».

Мы с сестрой были малыми детьми, и эти слова вызвали у нас некое головокружение, отнюдь не из приятных. Дети не любят разговоры о судьбе. Особенно такие разговоры, которые подрывают или запутывают их представления о том, кто они на самом деле и каково их место в жизни, не говоря уже о том, существуют ли они вообще. Они любят четкую и незыблемую действительность, в которой у них есть дом, семья и адрес с почтовым индексом, и они совсем не любят задаваться вопросом, преднамеренно или случайно пошел тот дождь, из-за которого они появились на свет.

Спустя многие годы мой отец написал стихотворение, которое называлось «Допустим, что»:

 
Как важен случай. Встреться ты с другим,
А я с другой, все было бы иным.
И дочь моя была б, возможно, лучше,
А может, хуже – все решил бы случай.
…………………………………………………………..
Да, случай мог всю жизнь нам поменять,
Когда б в тот день ты не вошла со смехом,
Когда б душа не отозвалась эхом,
Когда б ты мокрый плащик не сняла
И влажную косу не расплела,
Когда над городом не грохотал бы гром,
Когда б тот день не кончился дождем.
 

Отец был очень секулярный человек. Я думаю, что даже более секулярным, чем я. Но при этом он чувствовал, что тот дождь пошел специально для него. Всем нам доставляет некое удовольствие думать, что весь мир вращается таким определенным образом и с такой определенной скоростью, что из-за этого ветер, тепло и вода объединяются так, чтобы в какой-то определенный момент пошел дождь, который сведет в одной и той же точке определенного мужчину и определенную женщину. Приятно думать, что те могучие силы, которые движут планеты по их орбитам, сотрясают земную кору, гонят ветры и вздымают валы морские, на мгновенье освобождаются от своих великих дел и проливают маленький местный дождик, чтобы свести меня с тобой.

Кроме того, каждый, кто испытал любовь, знает, что влюбленные нередко считают, будто они единственные на свете. Как Адам и Ева в раю, когда солнце вставало только ради них, и деревья расцветали только для них, и на всей земле не было ни единого человека, кроме них. И вообще, мне кажется, что и у неверующих людей есть свое ощущение близости к Богу и даже свое понимание того, что называется «провидением» или «промыслом Божьим». Можно начисто отрицать правило «Я Богу – Бог мне» и прочую бухгалтерскую расчетливость, которую организованная религия привнесла в отношения между человеком и Богом, – и при этом искать видящее око и направляющую руку.

Некоторые читатели приписывают и литературе некую божественность, и надо заметить, что далеко не все писатели спешат отрицать это. О себе самом я могу свидетельствовать, что я не вижу в писательстве ничего божественного. Слишком много черного и скучного труда вкладывается в каждую книгу, и я знаю, как мало похож этот труд на мгновенный и элегантный акт Божественного творения.

И однако же, в том маленьком и вымышленном мире, имя которому «роман», где писатель своей «рукою высокою»[67]67
  Исх.14, 8.


[Закрыть] руководит всей жизнью своих героев, он тоже, подобно маленькому божку, «умерщвляет и оживляет, низводит в преисподнюю и возводит […] делает нищим и обогащает, унижает и возвышает»[68]68
  1 Цар. 2, 6-7.


[Закрыть]. Правда, речь идет о вымышленных персонажах, но с их точки зрения – равно как и с точки зрения читателей, – именно писатель ответствен за ту таинственную сущность, имя которой «судьба».

Я полагаю, что как раз здесь коренится причина еще одного явления, с которым я сталкивался уже не раз. Читатели предъявляют к литературному сюжету куда более строгие требования, чем к сюжетам реальной жизни. В газетах мы по меньшей мере дважды в неделю читаем фантастические истории о какой-нибудь проститутке из Гамбурга, которая в разгар вечеринки по случаю своего дня рождения выпала из окна своей комнаты прямо на голову туриста из Австралии, и выяснилось, что это ее отец, которого она не видела уже двадцать лет. Мы читаем эти поразительные истории, пожимаем плечами и переходим дальше, к своим очередным делам. Но когда сюжет такого рода появляется в книге, немедленно возникает множество вполне справедливых вопросов: что это такое? как это может быть? почему это так, а не иначе?

Впрочем, другие, более обыденные сюжеты, о которых газеты вообще не пишут по причине их обыденности, появившись в книге, тоже могут вызывать у придирчивых читателей настойчивые вопросы: почему героиня умирает в конце? почему ее любимому не удалось жениться на ней? почему герой выбрал ту а не эту?

Эти вопросы отражают стремление найти логику они выражают тягу людей к жизни, в которой есть ясные причины и ясные следствия и все вызывает доверие. Есть здесь также трогательная просьба облегчить тяжелую ношу реальной действительности – той, которая ранит по-настоящему и движущие причины которой сокрыты от глаза и от понимания.

Но самая важная причина вопрошания читателей – чисто техническая: это само существование ящика, куда можно положить жалобы. Ибо в той ситуации, когда нами играет реальная судьба, которая развлекается и треплет нас в нашей подлинной жизни, нам некуда обратиться с жалобой. Но когда судьба действует в книге, такой адрес у нас есть, и этот адрес – почтовый ящик писателя.

Есть люди, которые испытали на себе всю горечь судьбы и, несмотря на отсутствие шансов на ответ, тем не менее обращаются к Богу, разворачивая перед Ним весь свиток своих недоумений и жалоб. Так поступают, например, Тевье-молочник у Шолом-Алейхема и Дон Камилло, простодушный итальянский священник из маленькой деревушки в долине реки По, созданный писателем Джиованнино Гварески. Тот, кто обладает столь же богатым воображением, как Дон Камилло, тоже может услышать ответ Иисуса Христа, но общий итог состоит в том, что конкретные вопросы задавали Богу многие люди, а конкретного ответа не получил никто.

В литературе есть лишь один известный случай, когда Бог решил изменить этой Своей привычке, – случай Иова. Но там произошел интересный сбой: к нашему сожалению – не говоря уже о сожалении Иова и самого Бога, – писатель, сочинявший ответ Бога, не справился со своим делом.

Этот писец, которого Господь благословил впечатляющим запасом слов, страдал, однако, двумя тяжелыми недомоганиями: во-первых, весьма посредственным талантом, а во-вторых, чрезмерной богобоязненностью. Поэтому ответ, который он вложил в уста Бога, – ответ жалкий, не относящийся к делу. Он никак не связан со страданиями Иова и повторяет те слова, которые Иову уже говорили друзья. Но хуже всего, что этот ответ полностью обходит ужасающую информацию, которая имеется у читателя и которой нет у несчастного Иова, а именно – что все его страдания и беды вызваны вовсе не какими-то глубокими соображениями высших сфер, а тем глупым и жестоким пари, которое писатель приписал Богу и сатане. И действительно, некоторые комментаторы, чувствуя это, пытаются выйти из положения, заявляя, что Иова должен утешить сам факт Божьего ответа. Но это возвращает нас к тому, с чего мы начали: когда у судьбы нет ответа, нам остается радоваться тому, что у нее есть хотя бы адрес. В любом случае в книге Иова главным проигравшим оказывается Бог, потому что о Иове можно хотя бы сказать то, что сказали наши мудрецы: «Иова не было, но притча была»[69]69
  Вавилонский Талмуд, трактат «Бава Батра».


[Закрыть], тогда как о Боге мы такое сказать не можем.

Если не считать этих двух особенностей: наличия почтового ящика судьбы и возможности проследить ее действие в придуманном и безопасном пространстве литературного сюжета, – книги и их авторы не предлагают нам ничего такого, что позволило бы нам лучше понять природу судьбы. Писатель, конечно, способен лучше сформулировать свое понимание судьбы и понимание своих героев, подобно тому, как философ может опереться на источники, неизвестные таким профанам, как мы. Но в конечном счете все авторы задают те же вопросы и никто не дает на них ответа.

И вот мы снова возвращаемся к исходному вопросу: преднамеренна судьба или случайна? Можно ли предсказать ее наперед или же мы ограничены лишь возможностью ее расшифровки задним числом? И вопрос вопросов: определена судьба заранее или ее можно изменить? Все эти вопросы – имеющие, конечно, и практический религиозный смысл – задаются уже в самых ранних литературных произведениях, но ответов на них нет и там.

В древние времена религия обещала нам определенную меру власти над судьбой посредством выполнения религиозных заповедей. Так, заповедь: «Почитай отца твоего и мать твою…» – имеет в Библии не столько нравственный смысл, сколько привкус обещания с легким ароматом угрозы: «…чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе»[70]70
  Исх. 20, 12.


[Закрыть]. К счастью, уже в Библии мы встречаем громко заявленное неприятие этого примитивного метода воздаяния. Пророк Иеремия видит окружающую его действительность и спрашивает: «Почему путь нечестивых благоуспешен?»[71]71
  Иер. 12, 1.


[Закрыть], а Екклезиаст, мыслитель верующий и трезвый, мудрый и горький, замечает: «Праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников»[72]72
  Еккл. 8, 14.


[Закрыть]

Только «Притчи Соломоновы» рекомендуют нам идти «путем добрых» и держаться «стези праведников», но при этом они приводят в обоснование этой рекомендации довольно пустые доводы: «Потому что праведные будут жить на земле, и непорочные пребудут на ней; а беззаконные будут истреблены с земли и вероломные искоренены из нее»[73]73
  Прит. 2, 20-22.


[Закрыть]. Иными словами, автора «Притчей» беспокоят не моральные соображения, а соображения практической пользы. Я не случайно говорил уже, что не согласен с утверждением, будто «Притчи» и «Екклезиаст» писал один и тот же человек, царь Соломон, и сейчас хочу повторить это с удвоенной категоричностью.

По самой природе и определению любой книги, в которой есть сюжет, в ней присутствует и действие судьбы. Но есть книги, в которых судьба – это анонимный возмутитель спокойствия, есть книги, в которых судьба – негромкий соучастник событий, и есть книги, в которых она – активный герой, на правах настоящего персонажа. Сегодня я хочу поговорить об одной такой книге, моей любимой повести уже упоминавшегося нами однажды Нахума Гутмана. Эта повесть называется «Беатриче, или История, в начале которой мирный осел, а в конце хищный лев».

Как и остальные книги Гутмана, «Беатриче» – это повесть для детей, которая веселит и заставляет думать также и взрослого читателя. И как другие его книги, этот рассказ тоже написан от первого лица, имя которого Нахум Гутман. Иными словами, это рассказ, который претендует на подлинность.

Уже первые слова книги формулируют некое важное свойство судьбы. «С этого все началось», – говорится там. То есть у действия судьбы в «Беатриче» есть начальная точка, которую можно опознать. Автор оказал нам большую услугу, обозначив эту точку, потому что попытка проследить всю цепь событий, приведших к некому событию в настоящем, обычно приводит нас к шести дням творения. Но у действия судьбы в «Беатриче» есть не только начало, но и конец. Оно начинается, как сказано на обложке, с осла, а кончается львом, нечаянно раздавившим собачку.

С этого все началось. В один прекрасный день я оседлал своего осла и поехал к местному ветеринару. Мой осел страдал от зубной боли и поэтому был раздражен и сердит[74]74
  Здесь и далее цитаты из произведений Н. Гутмана даны в переводе А. Фурман.


[Закрыть].

Молодой Гутман и его осел ждали ветеринара и тем временем слушали разговор двух сидевших рядом людей.

Один сказал:

– …и запомни, пожалуйста, если попадешь когда-нибудь в Париж, не снимай себе комнату на улице Жоржа Кювье, возле зоопарка, дом номер тридцать два, второй этаж.

– Почему? – удивленно спросил другой.

– Потому что по крыше этого дома и по крышам всех остальных домов вдоль всей этой улицы проходит поезд. Каждые две минуты там проходит поезд, и это продолжается девятнадцать часов в сутки.

Кстати, Жорж Кювье – это знаменитый французский зоолог и в Париже действительно есть улица, названная его именем. Он упоминается также в «Моби Дике», в многочисленных научных цитатах Мелвилла по поводу китов. Я и сам, грешным делом, тоже упомянул его в одной из своих книг. Я процитировал его последние слова в «Эсаве». На смертном ложе за Кювье ухаживала сестра милосердия, которая однажды поставила ему пьявки. Кювье сказал ей: «Это я открыл, что у пьявки красная кровь», – и испустил дух.

Прошло восемь лет с того потерянного впустую дня, – продолжает Гутман, – и вся эта история испарилась из моей памяти. И вот однажды утром я сошел в Париже на вокзале Гар дю Нор. Я впервые приехал в Париж, и у меня не было здесь ни знакомого или приятеля, ни друга или коллеги. Я стоял среди вокзального шума меж двух своих чемоданов и не знал, куда повернуть. Я был жалок, как одинокий ботинок, свалившийся с ноги и затерявшийся в поле.

В связи с этим интересным сравнением я хочу немного отвлечься от темы судьбы, чтобы заметить, что «Беатриче» вообще богата понятными и необычными сравнениями. О шуме поезда, проходящего по крыше, Гутман говорит: «Дом наполнялся звуками, которые бились о стены, как пленные животные внутри тонущего корабля». А тонкую тишину, которая сменяла грохот поезда, он описывает в терминах заката: «Как будто весь дом вдруг весь целиком погружался в глубокую и зеленую воду».

Но вернемся к Нахуму Гутману на вокзале.

Тут ко мне подошел таксист, поднял мои чемоданы и спросил:

– Куда, месье?

Я не знал, что ему ответить, и усмехнулся.

И вдруг мой рот открылся, и мой язык сам собой произнес уверенным и ясным голосом:

– Пожалуйста, на улицу Жоржа Кювье, дом номер тридцать два, второй этаж.

Когда я уже уселся в машину и мы поехали, я с недоумением подумал, откуда у меня этот адрес. И тогда я вспомнил двух человек, которые сидели у ветеринара в тот давно прошедший день, и удивился памяти своего языка.

Обратите внимание, что Гутман подчеркивает: «Памяти своего языка». Не память мозга, а память самого говорящего органа, та память, что минует сознание, как будто найдя себе обходной путь по рефлекторной дуге. В дальнейшем мы поймем, что судьба распорядилась в данном случае языком Гутмана, но не его волей.

Он доехал до желанного дома и постучал в дверь. Хозяйка открыла ему и спросила: «Вы тоже глухой, месье?» Так он узнал, что на улице Жоржа Кювье, тридцать два, на втором этаже, который сотрясается поездами девятнадцать часов в сутки, живут одни лишь глухие, а также один ударник из оркестра, потому что это единственное место, где он может репетировать, не мешая людям.

Двадцать лет назад, когда я сам впервые приехал в Париж, я отправился на улицу Жоржа Кювье и с радостью обнаружил, что Гутман меня не обманул. Улица действительно существует – она проходит вблизи вокзала Аустерлиц, с рельс которого доносится оглушительный шум. Но дома номер тридцать два там уже нет. На этой улице построен большой зоологический центр, и поэтому номера домов изменились и сегодня последний дом там, кажется, восемнадцатый.

Кроме хозяйки, глухих жильцов и Нахума Гутмана в тридцать втором доме жила также маленькая жалкая собачка по имени Беатриче. Подобно Нахуму Гутману, она тоже попала туда волею судьбы. Гутман даже определяет это словом «чудо», то бишь – положительная судьба.

Как-то раз, года полтора назад, наша хозяйка купила себе новые комнатные туфли, вышитые цветами. Туфли очень нравились ей, и она расхаживала в них повсюду и любовалась ими в любой свободный момент. Утром того дня, выйдя в них на рынок, она вдруг увидела совсем рядом с одной из своих туфель маленькую собачонку – щенка возрастом в каких-нибудь несколько дней. […] Если бы она не любовалась ежеминутно этими своими туфлями, то безусловно раздавила бы этого щенка. Разве мы знаем, сколько таких чудес происходит каждую минуту?

Хозяйка забрала эту собачку к себе, но та выросла и забеременела от какого-то пса. Хозяйка, которая сочла эту беременность предательством, исполнилась праведного гнева. Она выбросила щенков в мусорный ящик и отреклась от своей собачки. Именно на этом этапе в доме появился Нахум Гутман, который, если помните, услышал адрес этого дома в Стране Израиля во дворе ветеринара, к которому он привел своего осла, страдающего зубной болью.

Ночью Гутман не мог уснуть от шума поездов. Он спустился погулять, увидел перед собой парижский зоопарк и подошел к воротам. Кстати, этот старый парижский зоопарк, описанный и зарисованный Гутманом в «Беатриче», находится там и сегодня, по другую сторону улицы Жоржа Кювье. И клетка со львами еще там – та клетка, с которой началась вся дальнейшая история. Я рекомендую всем, кто собирается съездить в Париж, прочесть «Беатриче» и посетить старый парижский зоопарк. Я сделал это и снова с радостью увидел, что кроме хищного льва там есть еще и осел. Правда, не осел Нахума Гутмана, а ослы вида Пуату (Poitou), большие и длинноволосые. Сегодня в Париже есть еще один зоопарк – новый, современный и просторный – в Венсенском лесу на западе города. Я однажды посетил и его и даже увидел там трех скучающих бабуинов, которые онанировали перед группой католических монахинь и их учениц. Но этот новый зоопарк ничего не говорил моему сердцу, потому что Нахум Гутман о нем не рассказывал и не рисовал его в своей книге.

Я вообще очень люблю посещать зоопарки. Там я составляю себе представление о местных жителях. Зоопарки Бангкока и Рима, например, попросту ужасны. В зоопарке Берлина, в холодный дождливый день, я видел грустную картину: носорог пытался совокупиться с большим гранитным валуном, стоявшим в его вольере. В Каире я видел, как люди кормят льва листьями салата и устраивают пикник во дворе у слона. Красивый зоопарк в Стокгольме. Там я впервые видел животное, о котором до того только читал в книгах. Оно называется «росомаха», или Wolverine по-английски. Великолепный хищник, который выглядит как злобная помесь медведя, волка и барсука.

В зоопарк Мадрида я пришел пешком и уже издалека услышал громкое рычание львов, смех гиен и крики птиц. Было похоже, что там одновременно кормят всех зверей сразу. Но когда я вошел внутрь, оказалось, что крики издают не животные, а посетители. Целые семьи испанцев – родители, дети, бабушки и друзья, празднично одетые и весьма солидные на вид – стояли вокруг клеток, орали, рычали и шумно заигрывали с животными.

А в старом библейском зоопарке в Иерусалиме я однажды видел полумертвого молодого волка, который лежал на полу, раскинув ноги. Я спросил заведующего, профессора Шулова, что случилось с этим волком, и профессор Шулов засмеялся и сказал: «Он вернулся от ягненка».

Профессор Шулов, если вы не знаете, горел желанием проиллюстрировать в своем зоопарке различные библейские пророчества, но фраза: «Тогда волк будет жить вместе с ягненком» (Ис. 11, 6) – вызвала определенную бюджетную проблему. Поэтому он поселил вместе молодого, полного сил двухлетнего барашка и восьмимесячного волчонка, уже достаточно большого, но еще боязливого, как младенец. Барашек с утра до вечера бодал волчонка, и беднягу время от времени приходилось забирать из клетки для реанимации.

Но вернемся к старому парижскому зоопарку. Ночью Нахум Гутман спустился на улицу и через решетку зоопарка увидел старого сторожа, который кормил из бутылочки однодневного львенка, чья мать умерла при родах. И тут у Гутмана появилась мысль, что можно сосватать львенка, потерявшего мать, с собачонкой, потерявшей своих детишек, и он поторопился домой.

Беатриче стояла наготове, как будто ждала меня. Я взял ее на руки и пошел с ней к тому единственному месту, где она была нужна и где ей была отведена важная роль.

И вот опять выясняется, что судьба, действующая в книге «Беатриче», – добрая судьба. Давайте снова проследим последовательность ее действий. За восемь лет до того у гутмановского осла заболели зубы. Гутман поехал с ним к ветеринару и услышал там адрес: улица Жоржа Кювье, тридцать два. Приехав в Париж, он поселился по этому адресу в силу памяти своего языка, встретил там собачонку, которая появилась там в силу чуда, и проснулся ночью в силу шума поездов. Он вышел погулять и встретил сторожа зоопарка, который кормил осиротевшего новорожденного львенка. Теперь он несет собачку в зоопарк, чтобы она выкормила этого львенка. Так все герои книги, каждый своим путем, постепенно собираются в одном определенном месте для одной благородной цели – спасения львенка и собаки от сиротства.

Беатриче была принесена в львиную клетку, усыновила львенка и начала его кормить. Вскоре они стали любимцами города. Парижане приходили в зоопарк посмотреть на них, и мэр города наградил собаку медалью. Но львенок рос, и по мере взросления в нем стали обнаруживаться едва заметные признаки агрессивности. Ранние знаки судьбы, как маленькие тучки, начали омрачать оптимистическую голубизну. Львенок стал молодым львом, «его голова покрылась пышной гривой, что делало его еще более крупным на вид», и на деревянном мяче, который ему дали для игры, уже виднелись глубокие царапины его когтей.

В главе под названием «Беатриче опасается беды» маленькая собачка сидит, вжавшись в угол, и со страхом смотрит на своего приемного сына:

Было ясно, как полуденное солнце, – ее сын выше ее почти втрое, его лапа толще, чем ее, всемеро. От такого сына ничего хорошего ждать нельзя.

Когда львенок зевает, она видит его клыки, и они ее ужасают. В этом месте Нахум Гутман многозначительно говорит:

Если бы мы могли предвидеть будущее, мы бы не совершили многие свои поступки и предотвратили бы многие свои несчастья.

Впрочем, до поры до времени судьба как будто была по-прежнему доброжелательна. Люди, которым Беатриче доставляла радость, не различали, а может быть, не хотели различить надвигающуюся беду. И когда исполнился год со времени усыновления львенка маленькой собачкой, в их честь было организовано веселое празднество. Нахум Гутман, полный радости и оптимизма, в воображаемом письме к другу сформулировал тогда свое понимание судьбы:

Друг мой, я нахожусь в круговороте счастья.

Я убедился, что есть разумность, смысл и порядок во всем, что случится с нами в жизни.

Девять лет назад, когда я жил в одном из кибуцев Страны Израиля, мне показалось однажды, что у моего осла болит зуб. В конечном счете это происшествие самым причудливым образом привело к тому, что мне подвернулся случай помочь несчастной собачке, которую жестоко обидела жизнь. Эта собачка стала примером и образцом преданности и милосердия для всех жителей Парижа, этого самого большого в мире города. […] Сейчас я стою в черном парадном костюме вблизи президента Франции, который тоже пришел на праздник Беатриче, стою среди добрых друзей, и идея помощи ближнему овладевает нашими сердцами.

Воистину, есть смысл во всех мелочах жизни.

Обратите внимание на оборот: «Происшествие привело меня к тому, что мне подвернулся случай». Этот оборот выражает интересное понимание судьбы. Согласно такому пониманию, случай не случаен. Похожее выражение встречается и у других авторов, когда то, что кажется случайностью, тоже оказывается имеющим умысел. Помните ли вы Актеона из Овидиевых «Метаморфоз» – того несчастного греческого героя, о котором мы говорили в одной из наших предыдущих бесед? Актеон случайно оказался около источника, в котором купалась богиня Артемида, увидел ее наготу и в результате лишился жизни. Овидий говорит: «Шагом бесцельным бредя по ему незнакомой дубраве, в кущу богини пришел: так судьба его направляла». Обе эти формулировки («судьба направляла» и «происшествие привело») вызывают в памяти известный библейский стих, в котором говорится о невольном убийце: «Если кто не злоумышлял, а Бог попустил ему попасть под руки его…»[75]75
  Иcx. 21, 13.


[Закрыть] Иными словами, даже если с точки зрения суда убийство не было преднамеренным и представляется случайным и в силу этого случайного характера убийства убийцу следует оправдать, то с точки зрения Божественного провидения за этой смертью есть намерение. И потому следует понимать, что это Бог «привел» или «попустил» жертву попасть под руку убийцы, даже если Его побуждения неведомы человеческому разуму.

Некоторые религиозные комментаторы разъясняют это так, что человек, убитый по оплошности, на самом деле «заслуживал» смерти. Помимо само собой разумеющейся потребности религии в таком объяснении, здесь ощущается человеческое стремление к той успокоительной логике, которая, как мы хотели бы думать, должна управлять раздачей индивидуальных судеб. Аналогичный подход, кстати, мы видим в изощренной фразе, описывающей приход Руфи-моавитянки на поле Вооза: «Она пошла, и пришла… […] И случилось, что та часть поля принадлежала Воозу»[76]76
  Руф. 2, 3.


[Закрыть]. Иными словами, с точки зрения Вооза, Руфи и всех прочих жителей Бейт-Лехема (Вифлеема), это был случай и Руфь не имела намерения прийти именно на участок Вооза, но, с точки зрения Бога, очевидно, что Он направил ее стопы туда, ибо в Библии нет случайности и за каждым событием стоит какое-то Божественное намерение. В случае Руфи это намерение состоит в том, чтобы привести ее к браку с Воозом, что, в свою очередь, привело к рождению царя Давида всего три поколения спустя.

Что касается Беатриче, то именно сейчас, после того как судьба доказала всем нам, насколько она добра и милосердна, произошло несчастье. В самый разгар праздника, на вершине «круговорота счастья», судьба нанесла удар:

Когда духовой оркестр громко заиграл приветственный гимн, лежавший лев испугался, вскочил и отпрянул к стене.

В тот момент Беатриче стояла, опираясь двумя передними ногами на своего лежащего сына.

Неожиданное движение поднявшегося льва отбросило мать, и она отлетела к стене. Она сильно ударилась затылком и упала на спину, ее ноги еще дернулись несколько раз – и затихли. Она была мертва.

Львенок убил свою мать по ошибке. И о нем тоже можно сказать, что он «не злоумышлял, а Бог попустил ему попасть под руки его». Можно также понять, что судьба куда более хитра и иронична, чем мы думали, и нам ясно слышится теперь ее смех, эта «насмешка судьбы». Оказывается, что все угрожающие намеки, которые звучали прежде: крепнущие когти львенка, его жутковатые клыки, огромная пасть – служили только для отвода глаз. Смерть Беатриче не была связана с ними. Лев не растерзал свою мать и не загрыз ее. Он убил ее нечаянно, непреднамеренным движением. Как тот убийца, который «не злоумышлял», этот лев тоже был орудием в руках судьбы.