Текст книги "Эхобой"

Глава 2

Сначала все шло хорошо. Однажды Розелла позвонила мистеру Каслу (к счастью, я не присутствовал при разговоре) и получила дополнительное время на «доработку». Конечно, она не собиралась этим заниматься, за что я был очень ей благодарен.

Я жил с Розеллой и ее больным дедушкой. Содержать меня было не дорого, ведь я был Эхо. Я существовал на растворе из воды и сахара: пятьсот миллилитров в день. И еще сто двадцать две минуты подзарядки, так называемого «сна», ночью.

Когда Розелла уезжала на работу на свой склад в Валенсии, я заботился об Эрнесто и наблюдал за игуанами – их держали вместо домашних животных. Когда я выходил из дому, то видел длинную струйку дыма, тянущуюся к небу. Пахло серой. Дымом тянуло из города Катадау. Позже я узнал, что испанское правительство уничтожило Катадау два месяца назад. Но огонь так и не погас. Это был вечно горящий город.

Пожар не был виден – только его зарево. Но из-за палящего солнца казалось, что все кругом охвачено огнем. Я чувствовал жару. Зной не обжигал мою кожу так, как человеческую, особенно с таким типом пигментации, как у меня. У меня не мог развиться рак. (Еще один известный мне факт: единственной разновидностью рака, которая до сих пор встречалась у людей после прорыва в области регенерации Т-лимфоцитов в XXI веке, был рак кожи. Он был особенно распространен в тех европейских странах, где температура воздуха очень сильно выросла за последние сто лет – как в Испании. Климат в других странах, например в Британии, Новой Германии, на всем Скандинавском полуострове, в Северной Франции, Канаде и большей части США, стал более влажным. Там чаще всего было пасмурно, случались ураганы, так что рак кожи не был глобальной проблемой. Но светлокожим людям в Испании, Италии или к югу от Австрии следовало быть осторожными.) Жара доставляла неудобство даже Эхо вроде меня. Из-за нее я быстрее терял жидкость, иногда мне требовалось больше пятисот миллилитров воды. Из-под крана я не пил – Розелла держала бутылки с водой в холодильнике.

Мы были отрезаны от внешнего мира. Наша вилла была самой обыкновенной. Внутри пахло глиной и кислым молоком. Очевидно, так было и тридцать лет назад, когда Розелла сюда переехала; никаких технических новинок с тех пор тут не появилось.

– Правительство хочет уничтожить наше жилье, – рассказывала женщина. – Каждый день я жду, что они выпустят в нашу сторону снаряд-локатор. Они даже не будут использовать технологии на основе антивещества. Обойдемся и без дорогостоящей бомбы! Они хотят избавиться не только от домов, но и от тех, кто в них живет.

– Почему?

– По их мнению, здесь живут маргиналы. Бывшие заключенные и прочий сброд. Люди, которым не нужны идентификационные номера и деньги. Любое правительство боится бедняков, ведь им нечего терять.

То, что Розелла бедна, казалось мне невероятным. Меня запрограммировали верить, что люди получают достойное вознаграждение за свои таланты, а Розелла несомненно была одной из самых талантливых.

Большую часть времени я проводил на улице, глядя на плоскую бесплодную землю, сорняки, голые деревья, игуан и поднимающийся вдалеке дым. Иногда по вечерам ко мне присоединялся Эрнесто, если ему хватало сил. Мы разговаривали по-испански.

Он рассказывал об игуанах.

Вот что я узнал от него: если ящерицу поднять за хвост, он отвалится и игуана сбежит, а потом у нее отрастет новый хвост.

– Иногда, чтобы выжить, приходится жертвовать частью себя, оставлять что-то позади…

Еще он говорил о земле.

– Раньше здесь были рисовые поля, – рассказывал он, борясь с одышкой, которая усиливалась от жары. Каждый раз, делая вдох, он морщился, как будто воздух резал его легкие. – Самые большие поля в Европе. Это было много лет назад, во времена моей молодости. До того, как солнце стало злым.

И вскоре он снова начинал кашлять и хрипеть, и ему приходилось возвращаться в дом, спасаясь от раскаленного вечернего воздуха.

Мы жили почти в полной изоляции. Поблизости не было ни одного магнитного трека, поскольку считалось, что тут никто не живет. Розелла ездила на работу по самым обычным дорогам. Ими пользовались единицы, а последняя наземная машина была выпущена 15 марта 2076 года, за тридцать один год до введения в эксплуатацию первого магнитного трека, который позволил людям перемещаться в сто раз быстрее, чем раньше.

Машине Розеллы было почти шестьдесят лет. Древняя развалюха – четырехколесный электромобиль с максимальной скоростью не более трехсот шестидесяти километров в час. Наземные дороги были опасными. Их не ремонтировали годами, и теперь они пришли в совершенно плачевное состояние. Во многих местах солнце буквально расплавило асфальт. Эрнесто рассказал мне еще кое-что, и это вызвало у меня тревогу.

Он сказал, что иногда убийцы и бандиты ездили по этим раздолбанным, не охраняемым наземным дорогам в поисках не только заброшенных вилл, где можно поселиться, но и людей, которых можно покалечить или обокрасть.

Я начал беспокоиться о Розелле.

Когда я поделился с ней своими мыслями, она призналась, что боится только одного жуткого бандита, но он не ездит по наземным дорогам. Тогда я не понял, о ком она говорит. Зато сейчас – знаю.

В доме были старые книги, и я их читал. Большинство из них были на испанском. Я прочитал роман, который назывался «Дон Кихот». Его автором был Мигель де Сервантес. Я читал стихи Федерико Гарсия Лорки и рассказы Хорхе Луиса Борхеса.

Я прочел повесть о любви, и мне стало грустно, потому что я никогда бы не смог влюбиться.

И сказки я тоже читал. Они мне нравились больше, чем все остальное, особенно «Спящая красавица» братьев Гримм. Меня чем-то утешала история о принцессе, уколовшей палец о веретено, а затем уснувшей на сто лет. Заклятие, наложенное злой волшебницей, мог снять только принц, который ее поцелует. Меня обнадеживало то, какой длинный путь ему пришлось проделать, чтобы добраться до нее и пробудить к жизни. Ему пришлось пробираться сквозь волшебный лес, заросший ежевикой и терновником. Он хотел найти принцессу, и сделал это. Эта история даже такую машину, как я, заставляла чувствовать себя человеком.

С Эрнесто я говорил и о том, каково это – быть человеком. Он твердо верил: если ты был хорошим человеком, то попадешь на небо, а если нет – то в ад.

Я следил, чтобы Эрнесто принимал лекарства. Еще я готовил еду для Розеллы, когда она возвращалась домой с работы. Простые блюда из дешевых продуктов, которые она покупала на рынке в Валенсии (рис, синтетические ветчина и рыба). Ничего из этого я не пробовал, но готовить мне нравилось. Очень много времени я проводил, сидя на солнце с гитарой Розеллы. Я быстро научился играть, и мне нравилось, что музыка делала со мной. Она заставляла меня испытывать эмоции, которые не были предусмотрены программным кодом.

– Мистер Касл выбирает прототипы, которые ему нравятся, – объяснила Розелла, когда мы как-то раз сидели ночью на старой деревянной скамейке и смотрели на мутные огни Валенсии, мерцающие на горизонте. – Потом он тестирует их в своем огромном лондонском доме. Если они кажутся ему удачными, его компания запускает их в производство. Их изготавливают миллионными тиражами и используют для работы по дому и на производствах всего миру. Некоторые из них универсальны. У других есть специальное назначение. Например, есть Эхо, которые наделены огромной силой. Есть и такие, что созданы для выполнения особенно сложных заданий. А некоторые служат исключительно охранниками, садовниками, поварами или нянями.

– А я? – спросил я. – Для чего создан я?

– Я хотела, чтобы у тебя все получалось одинаково хорошо. В тебя было вложено больше средств, чем в остальных, и я работала над тобой в десять раз усерднее, чем над любым другим прототипом. У тебя есть маркировка на плече, но я всегда знала, что никогда тебя не отдам. Вот почему я привезла тебя сюда. Вот почему той ночью я приказала другому Эхо забрать тебя со склада и отнести в мою машину. Я сделала это потому, что не хотела, чтобы он когда-нибудь о тебе узнал.

– Кто он? Мистер Касл?

Розелла кивнула. Казалось, она была чем-то взволнована.

– А что, если он все-таки обо мне узнает? – спросил я.

– Ну, полагаю, он заберет тебя в Лондон, в свой дом – как и других. Заставит работать на него. Если будешь хорошо справляться, останешься у него. А твой биокомпьютерный код используют, чтобы изготовить таких же Эхо, как и ты.

– Нет, – сказал я. – Я имею в виду, что будет с тобой?

Она пожала плечами, но выглядела при этом напуганной:

– No es problema tuyo — это не твоя проблема. Не беспокойся.

Но я все равно беспокоился. И когда Розелла отправилась спать, я еще долго сидел на улице и сочинял успокаивающие мелодии на ее гитаре.

Глава 3

Это была очень простая жизнь. И она мне нравилась. Мне нравилась моя роль, я сам ее создал. Розелла никогда не просила меня готовить еду, или развлекать Эрнесто музыкой и разговорами, или читать ему вслух (он всегда хотел слушать один и тот же рассказ Борхеса El Jardin de Senderos que se Bifurcan – «Сад расходящихся тропок»; казалось, он доставлял ему огромное удовольствие). Розелла не просила меня давать воду, зеленые листья и папайю игуанам, но мне нравилось это делать, и нравилось наводить порядок в доме.

Иногда мне было одиноко.

– Это вполне объяснимо, – говорила Розелла. – Ведь ты один такой в целом мире. Ты Эхо, усовершенствованный компьютеризированный человекоподобный организм[21]21
  ECHO – Enhanced Computerized Humanoid Organism (англ.), усовершенствованный компьютеризированный человекоподобный организм.


[Закрыть]. Эхо очень много. Но такого, как ты, больше нет.

И правда – я не был ни человеком, ни обычным Эхо. Будь я просто Эхом, я бы не знал, как это – чувствовать себя одиноким.

– Меня мучает чувство вины, – сказала она. – Иногда я задумываюсь, стоило ли тебя создавать.

Я не хотел, чтобы Розелла чувствовала себя виноватой:

– Я рад, что ты меня создала, потому что я могу читать истории, слушать музыку и смотреть на звезды. Подумать только, ведь всего этого со мной могло и не случиться.

Розелла улыбнулась мне. Ее глаза сияли гордостью. И в этот момент мы услышали в доме кашель. Вбежав в комнату Эрнесто, мы увидели на простынях кровь, которая текла у него изо рта.

– Tranquilo[22]22
  Тихо, спокойно (исп.).


[Закрыть], — сказал он, пытаясь успокоить Розеллу и уверяя, что с ним все в порядке.

Потом Розелла плакала. А я задумался: стоило ли жить по-настоящему и любить, если жизнь и любовь причиняли боль? Конечно, это был человеческий вопрос. И он вполне мог быть древнейшим из них. Я не был человеком. Фактически – вернее, технически – я даже не был живым. Я был просто включен. Машина, обладающая эмоциями. Да, я любил Розеллу, и, пожалуй, Эрнесто тоже – ведь невозможно любить кого-то и не любить при этом людей, к которым они привязаны. Любовь распространяется легко. Вот что меня удивляло: почему в мире царит такой хаос, если любовь так легко распространяется?

А следующей ночью случилось нечто ужасное.

В 2:46, лежа на своем футоне, я услышал гул, который становился все громче. Я не хотел будить Розеллу – она и так не высыпалась. Я подошел к окну и посмотрел на небо.

Мне, в отличие от людей, не нужны информационные линзы, чтобы видеть в темноте. Розелла запрограммировала каждого Эхо так, что в наших глазах множество продвинутых фотодетекторов и в семь раз больше пигмента родопсина (позволяющего видеть в темноте), чем в глазу человека.

И я увидел в небе нечто, приближавшееся к нам со скоростью двести семьдесят метров в секунду. Что-то небольшое. Я вычислил угол и пришел к выводу, что этот предмет нацелен на наш дом и достигнет его через четырнадцать секунд.

– Розелла! – закричал я, помчавшись в спальню Эрнесто.

– Si?

– На нас что-то падает!

Мы едва успели выскочить из дома. Прогремел взрыв. В ночи разросся огненный шар, потом поднялся столб дыма. Мы ощущали его жар, но ранены не были. Эрнесто начал задыхаться – но скорее от испуга, чем из-за дыма.

– Чертово правительство! – воскликнула Розелла, глядя на пламя и дым. – Они хотели нас убить! Не просто уничтожить дом, а убить нас!

Она яростно ругалась на испанском. Потом она вспомнила о чем-то, помчалась за дом и впала в еще большую ярость, увидев мертвых игуан.

Глава 4

Той ночью мы ехали на машине. Нам пришлось это сделать. Нужно было добраться до склада прежде, чем встанет солнце, иначе жара убила бы Эрнесто. Мы видели и слышали другие взрывы. Атаке подверглись все дома в этой местности.

Все это было опасно, особенно брать меня с собой, и я сказал Розелле, что ей не обязательно это делать.

– Нет-нет, никакого риска. Мистер Касл никогда не приезжает без предупреждения. Я всегда успею спрятать тебя куда-нибудь на пару минут, если он приедет из Лондона…

Итак, это был наш новый дом. Лаборатория. Огромный трехэтажный склад из полупрозрачного бетона, стоящий на холме, на окраине города, площадью сто сорок восемь на сто двадцать метров. На первом этаже стояли двадцать пять кубовидных сосудов, включая тот, в котором создали меня. Наверху был офис Розеллы. В подвале стояла разная аппаратура, с помощью которой меня разработали, а также печь для кремации.

– Я не хочу, чтобы ты спускался вниз, – сказала мне Розелла.

– Почему?

– Я думаю, тебе не стоит видеть, как создают Эхо. И как создали тебя.

– Хорошо, – согласился я.

Некоторое время Розелла молча смотрела на меня, потом сказала:

– Но я хочу, чтобы ты запомнил номер. Хорошо? Ты можешь запомнить его для меня? Восемь… четыре… два… девять… ноль…

– Да, но зачем он мне?

Она вздохнула. Ее лицо было торжественным.

– Узнаешь, когда придет время.

Было много вещей, о которых Розелла мне не рассказывала или рассказывала не все. Она все чаще что-то бормотала себе под нос. А еще она замкнулась и заставляла меня выходить из комнаты всякий раз, когда разговаривала по холофону о своих делах. Один раз до меня долетели обрывки слов:

– Да, я начала работу над ней, но вы знаете, как это опасно. Если мистер Касл узнает, у меня будут большие неприятности.

Она заверила Эрнесто, что через пару недель все наладится. После нашего бегства старик с трудом приходил в себя и еле мог говорить, но Розелла повторяла:

– У нас будет новое жилье. И скоро появятся деньги.

– От Касла? – встревоженно спросил Эрнесто. Я не совсем понял, почему он так волнуется.

– Не переживай, – ответила Розелла. – Я кое над чем работаю…

Мы спали на футонах в офисе наверху. Для меня это было нормально, ведь мне требовалась всего лишь короткая подзарядка, но Эрнесто очень мучился. Он постоянно просыпался и кашлял кровью. И Розелла все больше уставала. В те редкие часы, когда им с Эрнесто удавалось заснуть, я стоял у окна и смотрел на улицу.

Со всех сторон нас обступали огни города. По трекам мчались магнитомобили-транспортировщики. Яркие слоганы и голограммы реклам мерцали в небе. Испанские слова вперемешку с названиями брендов, и один встречался чаще остальных: Касл, Касл, Касл. Множество голубых замков с тремя башнями. Вдалеке виднелось море, отражавшее лунный свет.

А потом случился этот звонок…

Рабочий стол Розеллы начал мерцать.

– Немедленно прячься, – скомандовала она.

Но было слишком поздно.

Это был ускоренный звонок; над столом возникла голограмма мужчины с темными волосами, одетого в черный костюм.

– Розелла? Все сроки сдачи следующего прототипа уже вышли.

– Знаю, мистер Касл. Но он все еще не готов. Я допустила какую-то ошибку. Мне нужно еще над ним поработать.

– Розелла, не ври! Ты лучший дизайнер из всех, что у нас есть. Ты никогда не ошибаешься. Ты обещала, что закончишь три недели назад. Я вижу его прямо сейчас, и он выглядит вполне готовым. Настолько готовым, насколько это возможно. Еще один великолепный прототип. Он стоит тех денег, что в него были вложены. Ты слишком много сомневаешься. Тебя слишком сильно терзают муки творчества. С ним все будет в порядке. Он поживет у меня два месяца, и если все пойдет хорошо, мы сделаем с него множество копий.

– Это плохая идея, мистер Касл.

– Почему?

– Он способен испытывать эмоции, чувствовать боль.

После этой фразы мистер Касл с удивлением, если не сказать – с жадностью посмотрел на меня.

– Ну, разве это не изумительно? Розелла, ты сама себя превзошла!

Она пропустила комплимент мимо ушей:

– Я ошиблась при обработке данных. Он может быть непредсказуемым, а значит, потенциально опасен. А уж с этической точки зрения…

Голографический мистер Касл только рассмеялся:

– Этическая точка зрения! Довольно занятно слышать это от тебя.

Было заметно, что Розелла взволнованна и даже испугана.

– Что вы имеете в виду?

– Вранье – это не слишком-то этично.

– Вранье?

– Я знаю, что ты работаешь на «Семпуру».

– Кто вам это сказал?

– Это неважно. Сколько же они платят тебе, если ты решилась нарушить контракт?

Розелла побледнела. Теперь мне стали понятны причины ее скрытности. Вот почему она просила меня выйти каждый раз, когда ей звонили или у нее была деловая встреча. Я чувствовал ее ужас, хотя она отчаянно пыталась его скрыть.

– Мистер Касл, прошу вас… Это неправда.

– У меня надежные источники. Не волнуйся. Я все понимаю. Ты много и тяжело работаешь, а я слишком мало тебе плачу. Так? Ты должна заботиться о дедушке, который очень болен. Твой дом уничтожили. Тебе, должно быть, приходится трудно.

– Мистер Касл, пожалуйста…

– Пятнадцать лет назад, Розелла, ты была никем. О тебе никто не знал. Молодой дизайнер мечтает свободно творить! Я дал тебе эту свободу. И ты подписала контракт, не подлежащий расторжению. Со мной. На всю жизнь.

– Я знаю, знаю и никогда его не нарушу.

– Ты заработала для меня миллиарды… Должно быть, тебя это расстраивает. Я могу понять, почему тебе захотелось укусить руку, которая тебя кормила. Особенно учитывая тот факт, что тебе больше негде жить. Не представляю, как ты справляешься там, на складе.

В лице Розеллы не осталось ни кровинки. Я заметил, что даже кончики ее пальцев побледнели, а ладони взмокли от пота.

– Послушайте, со мной действительно связывались из «Семпуры», но я ничего для них не делала.

– А теперь ты послушай меня, Розелла. Если ты нарушила контракт, то у тебя очень большие неприятности. Понимаешь? Я могу устроить тебе огромные проблемы. Могу посадить тебя в тюрьму. Ты ведь знаешь, каковы тюремные охранники? Ты же сама создавала прототипы. А твоего деда выбросят на улицу.

Розелла смотрела на мистера Касла. Было слышно, как старик стонет во сне.

– Конечно, я это знаю. И я никогда не стала бы так рисковать.

Мистер Касл улыбнулся:

– Не переживай, я не думаю, что ты настолько глупа. Но знаешь, просто для своего спокойствия, я, пожалуй, тебя навещу. Прямо сейчас. По новому треку от Лондона до Валенсии я доберусь к вам всего за пару минут. Жди меня вместе с этим Эхо. Я скоро буду.

Глава 5

Розелла говорила все быстрее – семьдесят два слова в минуту. Она рассказала мне, что Алекс Касл – глава известной корпорации, могущественный и жестокий человек. И теперь у нее большие проблемы. Розелла попросила меня пойти с ней вниз, к сосудам.

Она сказала, что я нужен ей, чтобы кое-что сделать.

Нужно вынуть Эхо из сосуда номер 11.

– Убрать консервирующий гель, – распорядилась она. На емкости в форме яйца зажегся зеленый индикатор, сигнализирующий о том, что команда выполнена. – Откройся.

Сосуд открылся. Внутри была женщина Эхо, без одежды; на вид ей было лет тридцать по человеческим меркам. Ее глаза были закрыты, она стояла внутри сосуда, еще не пробудившись.

– Вот каким ты должен был быть, – сказала Розелла. – Спящим. Бессознательным. Не испытывающим страха.

Я кивнул.

– Кто она?

– Прототип для «Семпуры» – для конкурента компании «Касл». Это новая моделью Эхо, домашний помощник. Мне обещали за нее миллион союзных долларов. Ее зовут Алисса.

Я достал Эхо из яйца. В руках у Розеллы оказался «запальник» для прототипов, который она собиралась запустить в ухо Алиссы. Она тихо сказала что-то сама себе по-испански, а потом повернулась ко мне.

– No… no puedo… Я не могу. Внизу, в подвале есть печь для кремации. Отнеси ее туда. Ее нужно уничтожить.

Подвал. Место, куда она не хотела меня пускать. Розелла хотела убрать «запальник» обратно в коробку с аэрогелем, но руки у нее так тряслись, что она уронила его на пол. И в ту же секунду «сороконожка» вскарабкалась по моей ноге и перебралась на Алиссу.

– О, нет! – воскликнула Розелла. – Останови ее!

Но я не успел. «Запальник» двигался со скоростью один метр за 0,23 секунды и уже забирался в ухо Алиссы. «Запальники», как я узнал позже, не были обычными микророботами, похожими на многоножек. Их задача заключалась в том, чтобы поместить неокортекс[23]23
  Новая гомогенетическая кора головного мозга.


[Закрыть] в ближайший, находящийся в спячке мозг Эхо и «запалить» его, пробудить к жизни. Или к существованию, которое было очень похоже на жизнь.

– Иди в подвал, – торопила меня Розелла, вне себя от волнения, – и брось ее в печь для кремации, пока она не проснулась.

– Но если я не успею?

– Все равно сделай это! – Она заплакала. – Если ты ее не уничтожишь, случится страшное. Она не должна попасть на глаза Каслу. Если он ее увидит, то поймет, что я нарушила контракт, и я все потеряю. Кроме того, я должна уничтожить ее программу, а для этого мне нужно быть в капсуле. У нас очень мало времени. Иди же, иди!

Но я не смог этого сделать.

Я собирался бросить Алиссу вниз, в круглую дыру в полу, в прохладную смертельную темноту печи для кремации, когда ее глаза открылись. Она очнулась. Я ждал, что она спросит, где она, или кто я такой, или кто она такая. Но она молчала. Она была не такая, как я. Ей был неведом страх. Она была просто полна знаний и готова выполнять свои обязанности. Я мог швырнуть ее вниз, во тьму, и смотреть, как она превращается в ничто; и это не имело бы никакого значения. Она бы ничего не почувствовала.

Я жалею, что не сделал этого.

Из-за Одри. Из-за Розеллы. Из-за Эрнесто. Да, я жалею, что не сделал этого.

Но тогда я не мог знать, как все обернется. Я не мог быть уверен ни в чем, кроме моих собственных мыслей – и даже к некоторым из них следовало прислушиваться с осторожностью.

Я услышал голос. Мистер Касл говорил по внутренней телефонной связи:

– Эй, кто-нибудь дома?

Я держал Алиссу, глядя ей в глаза.

– Он пришел за нами, – сказал я.