Текст книги "Черная аллея"

Микки Спиллейн
Черная аллея

Посвящаю Максу Аллану Коллинзу, который бродил по ЧЕРНЫМ АЛЛЕЯМ с Диком Трейси. Теперь он бродит там один.

Глава 1

Зазвонил телефон.

Эту вещицу, что находилась тут, черная и безмолвная, можно было бы сравнить с пистолетом в кобуре. Нигде не зарегистрированный, никому не известный аппарат предназначался только для односторонней связи, и когда он приходил в действие, раздавался тихий приглушенный щелчок, словно при выстреле из пистолета с глушителем. Первый звонок – предупреждение. Второй мог означать смерть.

Восемь месяцев тому назад я приехал во Флориду умирать. Две пули, которые я схлопотал в перестрелке на причале, что на Вест Сайд Драйв, затронули жизненно важные органы, затрагивать которые не следовало бы ни при каких обстоятельствах. К тому же и крови из меня вытекло изрядно. Как, впрочем, и из других людей, оказавшихся на том же месте в тот же час. Ходячих и легко раненных, которыми в первую очередь занялись прибывшие на место происшествия врачи «Скорой». Погибших и умирающих тут же изолировали, убрали с глаз долой, кое-кого – безвозвратно.

На улице в тот день было шесть градусов ниже нуля – именно благодаря этому обстоятельству я не умер там же, на месте. Кровь быстро сворачивается на холоде, и, запекшаяся и пропитавшая клочья одежды и кожи, она предупредила дальнейшее кровотечение. Болевого шока я тоже пока еще не успел испытать. А потому какой-то толстый коротышка, заметив, что я лежу с открытыми и вполне осмысленными глазами, тут же оттащил меня в сторону. Сам он был тоже несколько не в себе. И никто его не слушал. Парень был в стельку пьян. А я... я почти что мертв.

Порой организм наш способен на совершенно невероятные вещи. Ему удалось заставить меня подняться. Я на деревянных негнущихся ногах прошел несколько шагов. Уселся в какой-то старенький автомобиль. Коротышка опустил боковые стекла. Кровь не текла. Руки онемели, а что касается ног, так их я не чувствовал вовсе. Словно все тело отморожено, лениво подумал я. Единственное, что я мог, так это дышать, но только очень осторожно и медленно, осознавая, что дыхание может прерваться в любую секунду. Изнутри нарастало тупое, сдавливающее внутренности ощущение боли. И я знал, что рано или поздно, скорее всего рано, боль разрастется и превратится в ненасытное, рвущее тело чудовище и сожрет меня заживо, это точно.

Хотелось кричать, но не получалось. И с каждой минутой становилось хуже.

А потом все куда-то исчезло, провалилось, и я уже больше ничего не чувствовал.

Затем снова забрезжил свет – совсем слабенький, сероватый, и предметы вокруг были едва различимы, расплывались и слегка дрожали. А потом я закрыл глаза и, когда через несколько секунд открыл их снова, увидел, что предметы начали принимать узнаваемые очертания. Я увидел пальцы и руки, потом чье-то незнакомое лицо. Лицо старого человека с белыми как лунь волосами и сосредоточенно-нахмуренным выражением. А руки его были заняты и проделывали какие-то манипуляции с моим телом, и по ощущению и запаху я понял, что он меняет повязки.

Он увидел, что я смотрю на него, и сказал:

– Только не разговаривать.

Я находился здесь слишком долго, чтоб проявлять чрезмерный интерес к тому, что со мной происходит. К тому, что можно охарактеризовать двумя словами: СТРАШНО ВАЖНОЕ. Я понимал, что дела мои плохи. И промолчал. Он прочитал ответ у меня в глазах и кивнул.

Закончив с бинтами, он натянул мне на грудь простыню, затем, поправив пальцем очки, сползающие на кончик носа, поднял голову. Глаза наши снова встретились.

– Я буду задавать вам вопросы, – сказал он. – Отвечать не пытайтесь. Только моргните один раз, и это будет означать «да». А если «нет» – то два раза. Договорились?

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить все это, затем я моргнул. Один раз.

– Вы знаете, что с вами случилось?

Я снова моргнул.

Он дотронулся до носа кончиками большого и указательного пальцев.

– Вообще-то вам полагалось бы быть покойником... – Ответа с моей стороны не последовало.

Черные и серые вихри кружились перед моими глазами, затем они начали таять, и я увидел толстого коротышку. Но не того коротышку, который оттаскивал меня с этого ужасного, залитого кровью тротуара под вой сирен и людские вопли, сливавшиеся в леденящий душу хор.

– Вы здесь уже пятнадцать дней...

Я молча смотрел на него. На нем был белый халат, с шеи свисал стетоскоп. Он догадался, о чем я думаю.

– Вообще-то я раньше был врачом, – он нахмурился и вновь прищемил кончик носа двумя пальцами. – Не совсем точно выразился, – добавил он. – Я до сих пор им являюсь. Никто меня не выгонял, никто не лишал этой профессии. Я сам ушел. Напился и ушел. Был такой период в жизни... Просто не мог выносить всего этого.

Я не знал, сколько раз моргнуть, чтоб он понял, что мне интересно. «Да» или «нет» никак не подходили, а потому я просто уставился на него немигающим взором. В надежде, что он поймет: я жду продолжения.

И он понял.

– Там, где я жил, всем было плевать. С идеалами юности распрощался еще студентом... Нет, ей-богу, они улетучились тут же. – Он глубоко вздохнул, скроил насмешливую гримасу. – Тридцать лет проработал на эту систему! Бог ты мой, даже разбогател, – он наклонился поближе. – Как по-вашему, похож я на богача, а?

На сей раз я мигнул дважды. Нет.

Но любопытство во мне, как ни странно, уже пробудилось. Оставалось лишь надеяться, что я не попал в лапы к какому-нибудь психу, который хотел сыграть свою партию скрипки в этом концерте под названием «Ты умираешь». Я попробовал двигать руками – кажется, они двигались. Пальцы сгибались, плечи шевелились. Никаких ограничений в движениях. Но повязки все еще присутствовали. И общая слабость – тоже. Так что, несмотря на отсутствие ограничений в движениях, не очень-то разгуляешься.

Он нагнулся, страшно профессиональным жестом взял меня за запястье и стал щупать пульс. На часы при этом не смотрел. На нем их вообще не было.

– Да я научился этому, когда ты еще пешком под стол ходил, малыш, – заметил он. – Наизусть знаю. И давным-давно сдал в ломбард свой «Роллекс».

Я моргнул – показать, что понял.

– Больно? – спросил он.

Я постарался изобразить лицом пожимание плечами.

– Ну, во всяком случае, не так уж сильно больно, верно?

Я моргнул.

– Ну и хорошо. Так что я буду говорить, а ты – слушать. Может, и получится интересный разговор. Начало у рассказа в любом случае потрясающее. Хотелось бы знать конец. Ты готов?

Секунду, показавшуюся вечностью, я размышлял над этим. Затем подумал: должно быть, все же получится. Ведь я до сих пор жив. Так почему бы и нет?.. И я моргнул, один раз.

Он провел ладонью по лицу, собираясь с мыслями. Нет, не то чтобы он собирался расставить по местам какие-то обрывки и фрагменты. Скорее это походило на другое. Точно он собирался проехать по мосту над широкой и глубокой рекой. Позади осталась автострада, и вот теперь ему предстояло проехать по этому длинному мосту. То, что он собирался поведать, страшило его. Но он должен был поделиться с кем-то, иначе пересечь реку было просто невозможно.

– Вышел как-то из больницы, здесь, в Нью-Йорке, и двинулся прямиком в салун. И менее чем за месяц известнейший в стране хирург превратился в заправского алкаша. Без всяких сожалений, воспоминаний, без каких-либо угрызений совести. Семья, жадная до денег, вскоре махнула на меня рукой. И отпустила с миром, правда, перед тем успела наложить лапу на все мое имущество. И даже не удосужилась сообщить о моем исчезновении в бюро расследований. По истечении семи лет я был официально признан умершим, жена обзавелась каким-то молодым жеребцом, с которым делила постель. Ребятишки начали баловаться марихуаной, кокаином и превратились в сущих оборванцев, и обо всем этом я узнавал из газет. Замечательно работает наша система, верно?

На сей раз моргать я не стал. Он ведь еще не закончил свою историю.

– Если почувствуешь, что устал, моргни три раза. И я тут же умолкну, – сказал он.

Я моргнул «да».

– В ту ночь, когда случилась эта перестрелка, – продолжил он, – я торчал в салуне «Кейсис». Грязная жалкая пивнуха. Я заходил туда довольно часто. Единственная роскошь, которую мог себе позволить. У меня оставался доллар и десять центов, и я был уже под мухой. И тут началась пальба. Ну, сам понимаешь. Я даже не понял, как оказался на улице... Просто увидел все это сразу. И, черт подери, ни хрена не понимал, что происходит... Все эти машины, сирены... Все кричат и кругом умирают люди, и меня... замутило. А потом вдруг гляжу: какой-то тип оттаскивает тебя от этого деревянного ящика, а потом бросает, прямо там, рядом... Ну, тут во мне словно что-то проснулось. Я подбежал и потащил тебя в машину...

Я, сощурясь, смотрел на него.

– Этой моей букашке вот уже лет двенадцать. Единственное, что у меня осталось... А номерные знаки спер с другой машины. Ну, и привез тебя сюда.

На этот раз я обвел взором помещение. Предметы выглядели уже отчетливее, в глазах не двоилось.

Он понял, о чем я думаю, и торопливо вставил:

– Орудия труда, так сказать. Знаешь, с некоторыми вещами бывает очень трудно расстаться, – усмехнувшись, он сам оглядел комнату. – Бог ты мой, ну прямо сцена из какого-то боевика!.. Только ты и старый док ни современного оборудования, ни антибиотиков. Только дешевое виски в качестве транквилизатора, несколько инструментов и море надежды, – на лбу, между бровями, прорезалась глубокая морщина. – Вообще-то тебе полагалось бы быть покойником. Ты это понимаешь?

Я моргнул, быстро, один раз. Я знал. И, может быть, все же еще умру, совсем скоро.

Почти извиняющимся тоном он заметил:

– Я сделал все, что мог.

На этот раз я не моргал. Ждал продолжения.

– Я был пьян и меня всего колотило, – он всмотрелся мне в лицо. Я глядел невозмутимо и ждал. – Ты прямо с небес свалился... Словно Господь Бог решил предоставить мне еще один, последний шанс. И то, что я сделал... было совершенно невозможно, невероятно, глупо и странно. Мне следовало бы отвезти тебя в больницу, где есть хорошие врачи и все необходимое оборудование. Но вместо этого... Короче, я взял всю ответственность на себя, как полный дурак. И лишь благодаря некой счастливой случайности ты не погиб. Выжил, претерпев на своей шкуре все издевательства старого идиота, остался жив вопреки всему тому, что он над тобой вытворял.

Это дурацкое моргание уже начало меня раздражать. Боль не стихала, но дышать стало легче. И вдруг неожиданно для самого себя я произнес каким-то чужим голосом:

– А иначе... я бы умер, да?

Губы его плотно сжались, глаза смотрели строго.

– Да, – ответил он. А потом добавил: – Ты едва не ушел... по той черной аллее. Откуда еще никто не возвращался...

И тут я вспомнил. Улица, на которой я находился, была незнакома, и в то же время я, казалось, знал здесь каждый уголок. В конце ее мерцал тусклый свет, но я наводился посередине, а впереди и позади находилось нечто, на что не хотелось смотреть. А совсем рядом – отверстие. Какая-то яма или аллея, уходившая в никуда, но зато это был единственный путь выбраться с этой улицы. И, несмотря на тьму, аллея так и манила покоем и прохладой. Там, в ней, я был бы в полной безопасности. И еще она была совершенно черной...

А у черного цвета имеется свое значение. И это вовсе не обязательно смерть, нет. Черное вовсе не символизирует смерть, что бы там ни говорили люди. Серое – вот где смерть. А черное... черное – это просто забвение.

И вот я стоял и смотрел в эту черную аллею, но все никак не решался в нее шагнуть... Так и застыл на самом пороге, окаменевший и словно под наркозом. А потом проснулся и увидел расплывающееся перед глазами лицо...

Я спросил:

– Я что... умираю? – Голос тонкий, как паутинка, прерывистый.

– Теперь все зависит только от тебя... – Я увидел, как уголки его губ тронула улыбка, затем он добавил: – Вообще-то помирать не советую. Если ты умрешь, это убьет и меня. Паршивая перспектива. И для меня, и для тебя.

В глазах моих он прочитал вопрос.

– Спросишь почему? Я скажу. Стоит тебе откинуть копыта в этой моей доморощенной лаборатории, и я тут же погиб. Месяц назад мне было бы плевать. Черт, мало того, что плевать, я бы даже обрадовался, что все наконец позади. Но тут сваливаешься на мою голову ты, весь изодранный в куски, и я принимаю вызов. И снова становлюсь человеком. Становлюсь врачом, совершившим своего рода чудо... А потому, если ты помрешь, я тут же последую за тобой.

Мне еле-еле удалось выдавить:

– А вы... сейчас... трезвый?

– Пока что завязал.

Я пытался сказать что-то еще, но он взял меня за руку и покачал головой.

– Нет, не надо больше говорить. – Потянулся к столику, что у изголовья, взял шприц с иглой. Намочив ватку спиртом, протер мне руку и сделал укол. – А теперь тебе надо поспать. И никаких черных аллей.

* * *

Неким непостижимым образом мозг вел отсчет времени, и я знал, что прошло еще четыре дня. Кормили меня какими-то физиологическими растворами – типа тех, что перекачиваются по трубочкам в вены и питают тело. А само тело переворачивали и двигали, чтоб не образовалось отеков и пролежней. И белье тоже меняли, чтоб кожа оставалась сухой.

И вот однажды, проснувшись, я обнаружил, что вижу все предметы абсолютно отчетливо и ясно. В окно просачивался мягкий утренний свет, окрашивающий все вокруг в нежно-кремовые тона. И дышать было совсем не больно.

Дверь отворилась, и маленький толстый человечек снова оказался рядом. Только на сей раз он не выглядел таким уж толстым. Усталое осунувшееся лицо, мелкие морщинки вокруг глаз – все это ему очень шло.

Кажется, я даже умудрился улыбнуться.

– Тебе лучше? – спросил он.

Сложив пальцы в колечко, я показал: «о'кей». А потом еще моргнул: да.

– Тогда моргать можно и перестать, приятель. Можно попробовать и поговорить. Может, есть какие вопросы?

– Сколько я вам должен? – сказал я. Голос был похож на мой собственный, вполне узнаваемый, только немного хрипловатый.

Он покачал головой и усмехнулся. Потом поднял на меня глаза.

– Шутишь?

– Конечно.

– Иначе бы пришлось сказать, что, напротив, это я твой должник, – заметил он. И после паузы добавил: – Вообще-то все еще моту. Если хочешь, чтоб я и дальше обхаживал твою порванную шкуру.

– Да ладно, будет вам, – тихо пробормотал я. – Я жив. И это главное.

– Лично мне кажется, в том прежде всего твоя заслуга, не моя.

– Да хватит вам, док, в самом деле...

– Нет, не хватит. Сейчас у тебя наблюдается улучшение. А положение было серьезное... не какая-нибудь там сломанная нога, пара шишек и прочее в том же роде. И общее положение твое еще не стабилизировалось, – он поморщился и провел рукой по лицу. – Черт, ну и манеры у меня! Разве можно говорить такое у постели больного!

– Эй, послу...

– Любишь плохие новости?

Я кивнул.

– Ничего больше я для тебя сделать не могу. Если хочешь, чтоб организм функционировал нормально и дальше, надо соблюдать полный покой. Настолько полный, что это любого способно свести с ума. – Он умолк, отер рот ладонью и продолжил: – Я действительно имею в виду полный покой и отдых. Ничего не делать. Ничего не принимать близко к сердцу. Встал, поел, подремал днем, снова поел, рано лег спать. Ну, как ребенок дошкольного возраста. Только тогда внутри все встанет на свои места, только тогда ты действительно вылечишься и сможешь работать снова.

– И сколько это займет?

Помолчав секунду-другую, он ответил:

– Сам поймешь, когда придет срок.

– И я... все будет по-прежнему?..

– И это тоже поймешь, когда наступит время...

Он долго смотрел на меня, не решаясь высказать вслух мысли. Мне надоело ждать, и я спросил:

– Чего не хватает, док?

– Ну и голосок же у тебя, прямо как у Багз Банни.

– Хватит ломать комедию.

– Конечно, конечно, – он облизал губы, и глаза его помрачнели. – Я только что выяснил, кто ты...

Я ждал.

– Частный сыщик. – На этот раз моргать я не стал. Так, стало быть, он знает... – Майк Хаммер.

– Правильно. И что, это плохо?

– Нет. Просто предполагает кое-какие осложнения.

– Почему?

– Да потому, что ты должен был умереть, – он прочитал выражение на моем лице и добавил: – Свидетели видели, что тебя застрелили. Находился ты в тот момент на причале, рядом с грудой каких-то ящиков. Они утверждают, что ты пытался подняться и свалился в реку.

Похоже, он не на шутку разволновался, а потому я молчал и ждал. Наконец он заговорил снова:

– Было полнолуние. Начался прилив, и любого свалившегося в воду река унесла бы в открытое море. Проводились поиски. Обследовали весь район доков, а также устье Гудзона, но ничего не нашли.

– Естественно, – вставил я.

– Тут не до шуток, мистер Хаммер.

– Извините.

– Вплоть до последнего момента я и понятия не имел, насколько часто о вас упоминалось в прессе. Кстати, теперь они так и не могут решить, как расценивать ваше исчезновение. Потеря это для общества или же, напротив, благо.

– А вам как кажется?

Он снова взял меня за руку, пощупал пульс. Задумался на минуту. Потом, когда она прошла, эта минута, отпустил мою руку и сказал:

– Как врача, меня должно волновать лишь твое физическое состояние.

– Нет, вы не об этом подумали, док.

– Вы что, и правда убийца, Майк? – спросил он вдруг резко и без всяких обиняков.

– Ну, если и да, то не того сорта, что вы представляете.

– О каких сортах тут может идти речь?

– Легальных, – ответил я. – Или же нелегальных.

– Объясните.

– Одно дело убить врага на улице. Наградой за это служит электрический стул. Виселица. Инъекция с ядом. И совсем другое – убить врага на войне. За это полагается медаль, почет, награда.

– Так из какого разряда ты, Майк?

Я усмехнулся. Пусть поглядит, какие у меня зубы. Потому что мне доводилось побывать там, а ему – нет. Ему никогда не доводилось убивать людей, причинять им при этом боль. И он не мог знать, кому в этом случае больнее и что бы он делал и как действовал в подобных ситуациях.

Моргать я теперь перестал вообще. Просто сказал:

– А вам как врачу какое, собственно, до всего этого дело? – Он нахмурился. – Вам все равно положено только одно: лечить больного, пусть даже он приговорен к смертной казни.

– Это сложный вопрос, малыш.

– Так будете такого лечить или нет?

– Да.

– Почему?

– Я давал клятву.

– Дерьмо все это. – Дышать снова стало тяжелей, и я откинулся на подушку. Он выждал, пока я немного успокоюсь. Затем вытер мне лицо влажным полотенцем. Щеки так и горели, по рукам пробежали мурашки. Потом вдруг я почувствовал, что весь вспотел. А чуть позже что-то кольнуло в руку у предплечья, и я вновь провалился в сон.

* * *

Я был его достижением. Его подопытным кроликом. От меня только и требовалось, что оставаться в живых и ждать, когда внутри все станет на свои места. Если это произойдет, то и он тоже станет самим собой.

Несколько лет тому назад он купил во Флорида Киз, к западу от Маратона, небольшой участок с блочным домиком. Располагался он на узеньком полуострове, что выдавался в море, вернее в пролив, с неким продолжением в виде канала глубиной тридцать футов с одной стороны, оставшимся еще с тех времен, когда власти собирались проложить путь к Ки Уэст.

Там было тихо и спокойно. И я был один. В моем распоряжении имелись газеты, телевизор, радиоприемник, работающий на коротких и длинных частотах, а также на сверхвысоких частотах, которыми я пользовался, когда хотелось послушать, о чем говорят на судах, бороздивших пролив, что, в общем-то, не возбранялось. Располагалась тут и базовая радиостанция стран Карибского бассейна – на тот случай, если вдруг мне захочется послушать, о чем говорят водители грузовиков, следующих по маршруту № 1, или ребятишки, назначающие свидания на пляже.

Газеты доставлялись каждое утро вместе с продуктами, и с каждым днем обо мне в них упоминалось все реже, пока, наконец, я совсем не исчез со страниц. Врача моего звали Ральф Морган, и я все время удивлялся, как это ему удается противостоять всему этому потоку льющейся на его бедную голову информации, пока, наконец, в один прекрасный день я не понял, что окончательно исчез с лица земли и тревожиться больше не о чем.

В среду он подкатил к коттеджу на своей букашке. Он похудел, в нем появилась даже какая-то солидность. Сел и выпил светлого пива «Миллер», затем откинулся на спинку старого кресла и долго и пристально смотрел на меня.

– Как самочувствие?

– Я же звонил каждый день и подробно докладывал.

– Все это муть. Как себя чувствуешь, парень?

– В физическом смысле?

– Да.

– Вроде бы выкрутился.

– Нет, я не о том.

– Вы имеете в виду психологическое состояние?

– Ну, примерно так.

– Паршиво.

– В чем это выражается?

– Доктор, – ответил я, – я жив, но как бы вне жизни. И очень хотелось бы в нее вернуться.

– Зачем?

– Ну сколько времени можно числиться в покойниках? – спросил я.

– Вернешься, и они тебя прикончат, – сказал он.

– А вы, как я погляжу, целое расследование провели.

– Не столько касательно тебя, малыш. И себя тоже. И погрузился при этом в такие глубины, прямо жутко стало. Я врач. Я хочу быть врачом и впервые за много лет наконец понял, что могу им быть. Ты – моя заслуга, подтверждение, что я чего-то стою, но никто об этом не узнает. А если узнает... мне конец.

– А как быть со мной, док?

– Ты ведь газеты читаешь?

– Ясное дело. Та перестрелка... была сущим адом. И затеяли эту свару две нью-йоркские семьи, когда один влиятельный и важный дон должен был сойти с корабля после путешествия на родину. Полный идиотизм! Все шло гладко, тихо и спокойно, все политики, а также судьи, прокуроры и прочий подобный народец у них, что называется, в кармане. И тут вдруг вся эта заваруха на ровном месте.

– Но почему, Майк? Ты же знаешь. Ты же был там.

– Мои предупреждения не подействовали. Слухи в этой среде распространяются быстро, к тому же они знали, что пару месяцев назад у меня вышла с этим доном маленькая стычка. Некто вознамерился устранить его по возвращении в Штаты, вот и решили подставить меня. Будто бы это я свожу с ним счеты.

– Ну а на самом деле чего тебя туда понесло?

– Может, это и глупо, но хотел предупредить старикана. Сообщить, что на него готовится нападение. Не стоило связываться. У этой гребаной банды долгая память и длинные руки, хотя с виду комар носа не подточит и все вроде бы легально. Да у них связи на уровне федов!*

* Прозвище агентов ФБР.

– И что конкретно случилось?

– Он, лучше не спрашивайте! Возникли непредвиденные обстоятельства. Этот корабль опаздывал на целых четыре часа, а вся банда Гаэтано его поджидала. Ну и когда я приехал, увидел, что все вроде бы тихо и спокойно. А потом вдруг как выскочат, словно черти из шкатулки! Прямо как из-под земли. Очень профессионально. Почти по-военному.

– Вообще все это длилось не более трех минут, – пробормотал доктор Морган. – Обе стороны открыли огонь практически одновременно.

– Можете быть спокойны, уж сам-то дон успел укрыться. На борту у него были свои ребята. А на пристани – еще целая толпа своих, встречающих. Наверняка распорядился рассадить их там заранее, на всякий пожарный случай.

– Скажите, Майк, а можно было предупредить возникновение подобной ситуации в общественном месте?

Я покачал головой. Наивный человек!..

– Два часа ночи на пристани в Нью-Йорк Сити... В наши дни это вряд ли можно назвать общественным местом. К тому же дон пользуется в Нью-Йорке огромным влиянием, старается все держать под контролем. И подобрать ребят для прикрытия ему не составляло труда.

– Но это... это твое предупреждение. Чего оно тогда касалось? Чтоб дон воспользовался служебным выходом вместо обычного?

– Сначала вышли несколько человек, потом – сам дон. И быстренько расселись по машинам, которые их уже ждали. Я двинулся вслед за их лимузинами и уже выезжал с пристани, когда вдруг прозвучал первый выстрел. И, как мне показалось, стрельба началась с той, другой стороны.

Морган отпил большой глоток и поставил на пол пустую банку. Сосредоточенно хмурясь, смотрел на меня, затем провел ладонью по редеющим волосам.

– Ну а малыш Понти тебя видел... или узнал, перед тем как ты его застрелил?

– Шутите, док? Ясное дело. Смотрел прямо на меня. Потому как именно он произвел первый выстрел. О, он прекрасно понимал, что делает! Стоило мне только высунуться, и он тут же всадил в меня пулю из своего «магнума» 357-го калибра, который всегда при нем. Я упал на спину, перекатился. Тут он подошел и нацелил свою пушку мне в физиономию. И был так ослеплен ненавистью, что не заметил моего «кольта» 45-го калибра. Я держал его в руке, а потому жизнь Эйзи почти тут же подошла к концу. Потом помню еще стрельбу... какие-то крики... И как кто-то тащил меня непонятно куда. Но это все, что я помню.

Доктор Морган лениво поднял банку из-под пива и раздавил ее в пальцах.

– Надо бы делать эти жестянки покрепче, – заметил он.

– Раньше были стальные. Не отравляли содержимого. И избавляться от отходов было проще – ржавели и рассыпались в прах.

– А зачем теперь делают алюминиевые?

– Затем, что их меньше, обходятся дороже и отравляют пиво.

– Но ведь алюминий тоже поддается повторной обработке, разве нет?

– Дело в том, что в мусорные баки попадает лишь малая часть... Так кто же все-таки хотел меня прикончить?

– Я так понял, этот дон высказался в твой адрес весьма неодобрительно. И проблема в том, что будет трудно доказать твою непричастность. – Заметив на моем лице удивление, он добавил: – Ты так и не выпустил из рук «кольта», Майк. Держал до тех пор, пока я силой не вырвал его из пальцев, когда ты уже был без сознания.

– Ладно, забыли, – сказал я. – У службы баллистической экспертизы имеется на меня досье, док, и в нем – пули, очень похожие на те, что заряжаются в мою пушку.

Он покачал головой.

– Похожие на что? Те пули, которые попали в этого парнишку, Понти, так и не удалось найти. Выстрел навылет. Полиция пришла к выводу, что он погиб во время общей перестрелки.

– Что-то я не видел этой информации в газетах, док.

– Знаю, – сказал он. – Просто нашел нужного человечка, подергал за кое-какие ниточки, и он вывел меня на патологоанатома, вернее, помог получить заключение от этого самого патологоанатома. Оттуда я и узнал... Может, я и пьяница, но о том известно лишь нескольким моим собутыльникам. Ребятам, что сшиваются по салунам. Они считают, что родня переводит мне деньги по почте, платит за то, чтоб я не являлся домой. Или что я на соцобеспечении. Иногда угощал их выпивкой, а их больше ничего не интересует.

– Вы всегда можете к ним вернуться, – заметил я.

– Нет. Пока рано, – голос звучал приглушенно и скорбно. Я выждал несколько секунд, понимая, что должно последовать продолжение. – Прогноз оправдался... Иными словами, ты будешь жить. Если только...

В животе у меня похолодело от страха.

– Замечательно, – буркнул я.

– Через три месяца дам окончательное заключение.

– Но вы так и не объяснили, в чем заключается это «если только»...

Он поднялся, подошел к холодильнику и достал из морозилки еще одну банку пива «Миллер». Во рту у меня пересохло. Я почти что чувствовал вкус пива на языке, но оно, в числе прочих алкогольных напитков, входило в запретный список. Отпив добрый глоток, он посмотрел на меня, явно упиваясь созерцанием чувства дискомфорта, которое я испытывал.

– Чертовски жарко в этой Флориде, верно, малыш?

– Да ладно, приятель. Ведь сейчас как-никак лето.

Он снова запрокинул банку, отпил большой глоток, потом отер губы тыльной стороной ладони.

– Будешь придерживаться того расписания, что я для тебя составил. Самая строгая диета, ничего лишнего. Потом начнешь делать специальные упражнения, принимать соответствующие препараты. И если строго-настрого придерживаться этих предписаний, будешь жить, гарантирую. И тогда никаких «если только» не случится. Купишь себе ферму. Будешь жить тихо, как мышка, на свежем воздухе.

– Знаете, док, мне поднадоели все эти ваши нравоучения. Бесконечные и с каждым разом все зануднее. Неужели нельзя поговорить о чем-нибудь другом?

– Не хочется огорчать тебя, парень, – с кислой улыбкой заметил он. – Самое неуязвимое у тебя место – это, безусловно, психика. Никто и ничто не сможет пробить в ней брешь.

– Что-то больно много вы обо мне знаете...

– Читал.

– Где?

Он опустился на стул, подался вперед, руки сложены на коленях.

– Ты считаешься погибшим. Твой друг из департамента полиции, Патрик Чамберс, отслужил по тебе панихиду. Надо сказать, на этой церемонии было полно народу. Весьма странные собрались там скорбящие.

– По крайней мере, я никогда не оставлял своих клиентов в подвешенном состоянии, – заметил я. – В досье и папках все подчищено, все...

– Да, но твоя секретарша...

– Вельда?

– Да. Она собирается снова открыть контору.

– Что ж, у нее самой тоже есть лицензия частного сыщика. Думаю, вполне справится.

Затем вдруг мне стало плохо. Возникло странное ощущение невесомости, пустоты, в ушах зазвенело. Я чувствовал, как против собственной воли мышцы становятся дряблыми, словно я таю, уменьшаюсь... Мельком успел заметить, как док поднялся со стула. Подошел, пощупал пульс и пробурчал нечто нечленораздельное, а затем уложил меня на пол.

Я открыл глаза. Он смотрел на меня.

– Я был не прав, Майк. Оказывается, и в твоей броне можно пробить брешь.

Я закрыл глаза и лежал молча, пытаясь представить, что это за штука такая – смерть.

Паршивая штука...

Влажным прохладным полотенцем кто-то отер мне пот с лица. Еле тлеющая искорка жизни превратилась в маленький язычок пламени. И когда пламя это разгорелось, доктор спросил:

– Можешь встать?

Я моргнул один раз. Говорить было трудно.

С его помощью я оказался в сидячем положении и несколько раз глубоко втянул в грудь воздух, от чего сразу полегчало.

– Что, плохи мои дела, да, док?

– Не слишком хороши, но и не так уж плохи. Как сейчас, получше?

– Чувствую себя на миллион долларов.

– Прекрасно.

Я отпил глоток холодной воды из стакана. Совсем маленький глоток. Вот и все, что я мог себе позволить.

– Думаю, мы с вами в одной лодке.

– Какой именно?

– Той, что даст течь и потонет, если не грести.

– Вон оно что...

– Нам обоим... полагается быть мертвыми. Весь вопрос в том, как вернуться с того света.

* * *

Первые несколько недель пролетели как во сне. Летаргическое состояние, в коем я пребывал, вызванное химическими препаратами, превращало любое физическое усилие в слишком сложное и ненужное. А мозг хоть и фиксировал звуки, запахи, цвета и очертания предметов, делал это лениво и равнодушно, не утруждаясь даже включить в память.

Чувство юмора я тоже вроде бы не утратил. Возникали также моменты, когда, к примеру, врач звонил в банк и договаривался о переводе денег. Его дружки, вернее собутыльники, будут просто в восторге... Иногда мне хотелось спросить, как это он так по-дурацки распорядился деньгами, когда уходил из дома. Ведь все можно было устроить по-другому, разве нет? Однажды удалось подслушать какую-то совершенно непонятную тарабарщину. Он советовался с кем-то по медицинским вопросам, и я ни черта не понял. Позже по почте пришла коробка с медикаментами.