Текст книги "Моя судьба. История Любви"

Мой заветный сад

Мой маленькими музей

Мoe отношение к миру «образов» – кинематографу и телевидению – самое пылкое. Ведь именно на телевидении 21 ноября 1965 года я родилась (в тот же день, что и Мишель Друкер); не будь телевидения, не было бы и меня. И если бы мое лицо не появлялось постоянно на голубом экране, я перестала бы существовать. Вот почему телевизор – желанный гость в моем доме (я по-прежнему живу в Нейи, но теперь уже в трехэтажном доме, который стоит в небольшом саду, здесь чувствуешь себя почти как в деревне): его можно увидеть везде – в гостиной, в комнате, где я работаю, в спальне и даже на кухне, где мы едим в непринужденной обстановке (за исключением тех дней, когда там стряпает Бубуч, то есть дядя Джо. Я стала называть его так, после того как на экраны вышел фильм «Буч Кэссиди»). Сама я в жизни не сварила даже яйца. Варит яйца, как и все остальное, Матита. Умение готовить она унаследовала от тети Ирен. Она такая же искусная повариха и хорошая хозяйка. Время от времени Бубуч, который водит дружбу с такими мастерами кулинарного дела, как Бокюз, появляется у нас с рецептом нового блюда. И тогда мы превращаемся в подопытных кроликов. К примеру, мы два месяца подряд ели безе, пока он осваивал секрет их изготовления. Сколько цыплят не появилось на свет из-за того, что он пустил в дело уйму яиц! Но зато его пирожные теперь так хороши, что, уходя из нашего дома, друзья уносят их целыми пакетами.

Когда же он угощает раками (а готовить их надо два дня!) или пирожными, мы не смотрим телевизионных передач. Зато до ужина и после ужина нас от голубого экрана не оторвешь.

Его высочество Телевидение дало мне так много, что и мне, естественно, захотелось привезти для него подарок из Нью-Йорка. Нет, это была не песня и не музыкальная комедия, это были… куклы, которых в Париже прежде никто еще не видал. Да, куклы «собственной персоной», если так можно выразиться, говоря о марионетках. Они стали главной сенсацией моего телешоу 1977 года. Косоглазый простофиля Эрни, живущий в мусорном ящике Оскар, болтун Берт с грушевидной головой и взъерошенный грубиян «Big Bird»[37]37
  «Большая Птица» (англ.).


[Закрыть](только очень высокий человек, подняв руку над головой, может дотронуться до кончика его клюва, который торчит вверх на 2 метра 35 сантиметров!).

По крайней мере, я могу быть спокойна: ни за кого из них меня не просватают!

Многому учишься, приглядываясь к выступлениям других. Я критически отношусь к собственным программам, записанным на видеомагнитофон, отыскиваю в них ошибки. И никогда не бываю довольна собой. Настанет ли день, когда я буду довольна?!

Тем не менее, охотно я выступаю по телевидению, особенно когда играю какую-либо роль!

Я до сих пор храню воспоминания о некоторых очень веселых передачах. В одной псевдоисторической комедии участвовали спартанцы; ее главная героиня, Фифигения (автор пародии Роже Пьер назвал ее так по аналогии с мифологической Ифигенией), возвращается с Олимпийских игр, где она заняла первое место по прыжкам в высоту с шестом! Запомнились мне и очки секретарши из скетча «Отпечатанное на машинке письмо», нелепое поведение которой выводило из себя Жана Пиа, унаследовавшего эту роль от Саша Гитри. И линейка в руках учительницы, которая обучает группу шалунов песне Пьера Перре «Озорник».

Я всякий раз удивляю тех, кто не подозревал во мне задатков комической актрисы!

Вспоминаю один случай: устроитель гала-концерта для довольно чопорной аудитории в одной из соседних стран сказал мне:

– Если не ошибаюсь, вы, участвуя однажды в веселой программе Патрика Себастьяна, очень развлекали зрителей. Вполне возможно, что и на этот раз вас попросят исполнить на «бис» песню «Озорник».

Я не представляла себе, как можно для такой избранной публики спеть «Озорника», да еще после песни «Не покидай меня»! Я была просто в панике, тем более что исполняла эту дьявольскую песенку всего один раз и слова ее совсем забыла. Но желание публики – закон, и на всякий случай нужно быть готовой.

Поэтому я позвонила Надин и попросила ее продиктовать мне слова песни «Озорник». Бедняжка поперхнулась:

– Какие слова?

– Слова «Озорника».

– Зачем они вам?

– На всякий случай.

Она решила, что я ее разыгрываю. Такое нередко случалось. Как-то Джонни разбудил ее среди ночи (вероятно, забыв о разнице во времени) и сообщил, что нас в Аризоне занесло снегом. Спросонок она воскликнула:

– Не трогайтесь с места, я сейчас приеду!

Через два часа Надин мне позвонила. Она нашла слова песни и стала их диктовать. Если телефонистка на коммутаторе нас слушала, она, должно быть, немало повеселилась.

Меня несколько раз вызывали, но никто не просил исполнить песню «Озорник». Я негромко сказала Жану Клодрику:

– «История любви».

– А не «Озорника»? – переспросил он, едва разжав губы.

Я покачала головой и повторила:

– «История любви»!

– Ладно!… Тебе виднее!

В моем скромном «личном» музее я бережно храню книжечку с карандашными пометками на полях. О, как бы мне хотелось сыграть всю роль целиком! Фернан Сарду сделал мне самый большой комплимент, какой только можно было сделать: «Ты была наиболее трогательной исполнительницей роли Фанни…» Он сказал это после того, как я вместе с ним (отцом Мишеля Сарду), воплощавшим после Ремю образ Сезара, разыграла сцену, связанную с письмом Мариуса. Мне очень хотелось познакомиться с Марселем Паньолем. Это «мой» автор; хотя я читаю мало, но две или три его книги мне хорошо знакомы. Его так легко понять: когда он описывает дерево, оно отчетливо встает у тебя перед глазами.

Наша встреча состоялась благодаря Тино Росси, который дружит и с Паньолем, и с Джонни:

– Не тревожься, Марсель, – сказал Тино, представляя меня. – Она не болтает, она только поет!

Все мы рассмеялись. Обстановка стала непринужденной, и Росси сказал мне:

– Спой что-нибудь для Марселя!

Я остановила свой выбор на песне, которую будто специально для этого случая написал Гастон:

 
Акцент мой сохранился,
В Марселе он родился,
Со мною вместе рос
Там, где шумят оливы,
Где много синей сливы
И виноградных лоз…
 

Марсель был тронут. А я… погрузилась в молчание. Моя немота не удивила Тино.

– В молодости я был так же застенчив, как ты, – сказал он. – Женщины считали меня сердцеедом, и одна из них как-то пришла ко мне в артистическую уборную, одевшись, словно для врачебного осмотра – под плащом на ней ничего не было!

Я так оробел, что не мог ей… отказать. А знаешь, почему я сыграл свадьбу 14 июля? Хотел, чтобы она осталась незамеченной – все в это время смотрели парад!

^{Мирей Матье в СССР полюбили раз и навсегда, в 1967-м ее даже снял в эпизоде своего фильма «Журналист» знаменитый советский кинорежиссер Сергей Герасимов}

В тесной компании Тино был на редкость приятным сотрапезником. Бубуч не раз угощал нас рыбной похлебкой с чесноком и пряностями собственного приготовления. Тино неизменно беспокоило только одно: его вес. Последние 20 лет он был не только певцом, но и преуспевающим деловым человеком – выпускал собственные пластинки. И при этом постоянно жаловался:

– Я самый разнесчастный человек: меня вечно терзает ГОЛОД!

Мы обменялись с ним песнями. Он по этому поводу шутил:

– Мы с тобой «взаимозаменяемы»!

Я позаимствовала у него песню «Милый рождественский дед», а он иногда исполнял «Париж во гневе» и «Последний вальс».

Его смерть сильно опечалила меня, Джонни горевал еще больше. На правах друга семьи он устроил достойные похороны, во всем помогая его вдове Лилии и сыну Лорану, которого я ласково называла «кукленок». Нам предстояла тяжелая поездка. После мессы в церкви Мадлен и скорбного прощания с парижанами мы в специальном самолете повезли гроб Росси на Корсику. Погода там стояла ненастная; несмотря на это, пока погребальный кортеж двигался от селения к селению, люди стояли на пороге домов и крестились. Мостовые некоторых улиц были устланы цветами, их приносила молодежь. Когда мы прибыли наконец в Аяччо, жизнь в городе замерла.

Перед моим мысленным взором проносились незабываемые картины: мы жили с Тино по-соседству и я часто бывала у него. Я грелась у его семейного очага, ведь своего у меня не было. Казалось, что могло быть общего между домом каменотеса Матье и домом миллиардера Росси? Но общее было. Тино тоже родился в многодетной семье со скромным достатком, мы говорили на одном языке, с одинаковым акцентом. Я вспоминала его веселость, его удивительный дар имитатора; он с таким юмором подражал подражателю, который сам кому-то подражал! Я навсегда сохранила в памяти его советы – пожалуй, не менее ценные, чем советы Шевалье, – которые он мне давал с присущим ему тактом:

– Я люблю публику, как женщину А ты должна любить ее, как своего единственного избранника.

Мы нередко участвовали вместе в телевизионных передачах; не скрою, мне очень нравилось, когда мы пели дуэтом. В нашем репертуаре были песни «Тревога», «Когда смотрю в твои глаза, Мария» и, конечно, «Милый рождественский дед». Но больше всего я любила петь для Тино в его доме свои новые песни. Когда он улыбался, я знала, что песня получилась. А он мне говорил почти те же слова, что и Морис Шевалье:

– Воспевай солнце и любовь – это самый лучший подарок, который ты можешь сделать людям. И пусть тебя не смущают угрюмые зрители, им-то больше всего и нужны такие песни!

В память о Морисе я храню соломенную шляпу.

Одну из его соломенных шляп. Он любил дарить их тем, кто пользовался его расположением.

Есть у меня и его книга «Восемьдесят лет», она живо напоминает мне о том, как мы вместе занимались зимним спортом. Морис отдыхал тогда на высокогорном курорте Гстаад, а я приехала туда для участия в гала-концерте.

– О, Джонни! Я совсем не знакома с зимними видами спорта! Нельзя ли задержаться здесь хотя бы дня на два? Я поучилась бы ходить на лыжах.

– И сломала б себе ногу, после чего пришлось бы отказаться от гастролей в Монреале, Нью-Йорке и Москве!

Я нахожу Мориса на снежной поляне.

– Нет, нет, нет, – говорит он. – Даже не мечтай о лыжах!

– До чего же красив снег!

– Да, Мими, он действительно красив. Окинь взглядом заснеженные горы! Мне было сорок семь лет, когда я впервые попал на горнолыжный курорт. А тебе лишь двадцать. Видишь, насколько ты меня обогнала!

Хотя я должна была пробыть здесь всего двое суток, мне купили полное «лыжное обмундирование». Увы, на лыжи я встала только для фотографов. Подбирая мне обувь, продавщица сказала:

– Какая маленькая ножка! Вам надо поискать лыжные ботинки в детской секции.

Потом она прибавила:

– Просто невероятно! Голос-то у вас такой сильный!

Морис со смехом заметил:

– Ты не перестаешь поражать окружающих!

После того как нас закончили фотографировать, мы немного погуляли на солнышке. Морис сказал, что рад передать мне свой опыт «старого бродячего певца».

И добавил:

– А ты мне обновляешь душу… Кстати, я недавно вернулся из Южной Африки. Там о тебе уже наслышаны!

– Но я там никогда не была…

– Зато были твои пластинки. Тебя знают и черные, и белые! Просто потрясающе! Теперь все происходит так быстро…

– О, погодите… Здесь так красиво! Хочу получить вашу фотографию и пошлю ее маме!

– А я впишу несколько строк в свой дневник…

Этот дневник – его книгу «Восемьдесят лет» – я получила восемь месяцев спустя. Дойдя до 264 страницы, я почувствовала, что краснею:

«В Гстааде я присутствовал на гала-концерте в отеле „Палас“; самым интересным было выступление Мирей Матье. Разноплеменная публика: элегантно одетые мужчины и красивые женщины в модных туалетах. Публика избранная, изысканная, титулованная – принцы, принцессы и прочая знать. В полночь в зале меркнут огни, вспыхивает прожектор и на эстраду выходит девочка, крохотная и прелестная, как ангелочек. И почти сразу эта трогательная девочка-звезда покоряет сердца избалованных зрителей, сидящих в зале. Не все песни, которые она так храбро поет, одинаково ей удаются, но заметно, что с каждым выступлением мастерство ее растет. Не знаю, каких высот она достигнет, но я в нее верю.

Сколько свежести в этом юном существе! Сколько прелести, молодости, чистоты! Слушаешь ее – и будто пьешь воду из родника.

Под конец она исполнила песню „Я – „Яблоко“, и восхищенная публика потребовала, чтобы я вышел на сцену.

С помощью дюжего метрдотеля я взобрался на эстраду, взял Мирей под руку и обнял ее.

– Что мне сказать вам? – обратился я к залу.

Прежде всего, я поблагодарил собравшихся за теплый прием. Я говорил тихо, медленно, доверительно… Мне хотелось, чтобы зрители поняли: возможно, на небосводе французской песни возникает новая звезда, и она способна затмить тех певиц, которые ныне представляют нашу страну за ее рубежами. Перед нами хоть небольшой, но чистой воды бриллиант. Точно роза, распустилась она в гуще трудового люда Франции, воплотив в себе извечные его черты: приветливость, добросовестность, мужество, прямодушие, силу. Для меня она – символ нашего трехцветного флага. Мирей Матье – самый трогательный птенец в нашей артистической семье, и я благодарен судьбе за то, что она позволила мне узнать эту певицу.

Мы провели вместе несколько безмятежных дней в Гстааде: долгие прогулки, потом отдых, чтение, записи в дневнике, а вечером мы часок-другой смотрели, как наши соседи по гостинице танцуют под громкие звуки двух молодежных оркестров. Вчера вечером одна уже немолодая, но еще привлекательная и миловидная дама подошла к моему столику и на виду у всех пригласила меня на танец, как приглашают юную девушку. В зале в это время мало кто танцевал, оркестр заиграл „Луизу“, я был смущен и немного растерялся. Но затем встал, обнял за талию свою лукавую партнершу и прошелся с ней в ритме классического фокстрота 20-х годов. Нас проводили аплодисментами.

А накануне я танцевал с Мирей Матье, которая еще ни разу в жизни не танцевала в ресторане. Мы изобразили с ней какой-то немыслимый танец, насмешливо подражая молодым парочкам, извивающимся вокруг нас в современных ритмах. Словом, мы позабавились вволю.

После того как в газете „Франс-суар“ появилась вполне доброжелательная статья, где говорилось о дружеском романе, который начался между Мирей и мной, я получил по этому поводу анонимное письмо. Некая дама возмущалась все растущим шумом вокруг нашего „союза“ с Мирей. „Мне противно видеть, – пишет она, – как носится публика с этой дебютанткой и то, в какое смешное положение вы себя ставите. Вы, точно старый паяц, стремитесь любой ценой снискать себе скандальную известность. Умора да и только!“ – восклицает она в конце своего послания, брызгая ядовитой слюной…“»

Заметив, что я сижу над открытой книгой и вид у меня очень грустный, тетя Ирен спросила, что произошло. Я показала ей страницу, на которой Морис говорит о самоубийстве Мартины Кароль. Он вспоминает эту милую женщину – веселую, щедрую, остроумную, которая умела ладить со всеми: бывшими возлюбленными, журналистами, соперницами!

Как никто другой, она искусно лавировала в артистической среде, легко выходила замуж и столь же легко расходилась… «Истинное дитя Парижа», – пишет Шевалье. Но вот ярко вспыхнула звезда Брижит Бардо. И Морис продолжает: «За несколько месяцев эта более молодая, более красивая, пленявшая новизной актриса затмила Мартину, которая была до глубины души потрясена случившимся». В одном из своих интервью Кароль пожаловалась на то, что Шевалье, которого она всегда считала настоящим другом, причинил ей нестерпимую боль, непомерно восторгаясь талантом Бардо. Года через два или три он столкнулся с Мартиной в лифте какой-то гостиницы в Риме и, встретив ее ледяной взгляд, спросил, действительно ли она возмущена его поведением. Она сухо ответила: «Еще как!» По-прежнему испытывая к ней дружеские чувства и не желая ссоры, он попытался объяснить Мартине, что в артистическом мире смена поколений – дело обычное. Одна волна всегда сменяет другую, он и сам не раз испытывал это на себе. Некоторые журналисты уже заживо хоронили его, утверждая, будто он «выдохся, перегорел, вышел в тираж»! Она холодно выслушала его доводы, и взгляд ее не смягчился. Больше они не встречались. В заключение Морис пишет: «Драма нашей профессии в том и состоит, что чужой успех может выбить из колеи артиста, который в пору собственного успеха казался таким уравновешенным».

– Не понимаю, почему это тебя так опечалило, – сказала тетя Ирен. – Между тобой и Мартиной Кароль нет ничего общего, ты даже не блондинка! И ты вовсе не «дитя Парижа»! И лавировать ты не умеешь! И замужем несколько раз не была! К тому же она и не певица вовсе! Свой голос ты сохранишь надолго, если будет на то воля Господня. Погляди на Мориса: ему же восемьдесят лет, а как он чудесно поет!

– Ты права, тетушка.

Я немного лукавила. На самом деле меня сильно опечалило анонимное письмо.

Среди всех выдающихся людей, которые по воле провидения встретились на моем пути, нежнее других относился ко мне Морис. Он стал для меня Учителем. Когда я однажды заговорила с ним о том, что хотела бы сменить квартиру, он мне ответил:

– Ты должна поступить как я, Мими. Когда я купил свою прекрасную виллу, то сказал самому себе: «Морис, спору нет, ты теперь уже не беден, но в нашем ремесле ничего нельзя знать наперед… А потому приобрети для себя еще какое-нибудь скромное жилье. Достаточно просторную комнату, где можно было бы поставить фортепиано. Если в один прекрасный день ты разоришься, у тебя будет кров над головой и фортепиано, чтобы можно было работать над песней…»

Я последовала его совету. В свое время, переехав из дома на бульваре Виктора Гюго, дома, где уже не было темных углов и закоулков, я сохранила за собой две скромные комнаты, превратив их в студию. Небольшую студию. В ней стоит фортепиано. Тут мое тайное убежище. С этим считаются даже мои сестры и Джонни.

Иногда я прихожу туда. Укрываюсь там на час или на два. Близкие люди могут позвонить мне по телефону, номер известен только им. Это – моя келья, мое заветное прибежище. Быть может, самое нужное. В него нет доступа никому. Да, тут мое пристанище. Ведь те, кто родился под знаком Рака, напоминают маленьких крабов. Им тоже необходимо надежное убежище под скалой, куда они могут забиться и спастись от тех, кто хотел бы их проглотить.

Мы необычайно весело отпраздновали восьмидесятилетие Шевалье в помещении мюзик-холла «Лидо». В знак почтения к юбиляру все мужчины были в смокингах и… соломенных шляпах. Справа от Мориса сидела его давняя приятельница из Голливуда – Клодетт Кольбер, слева – со стороны сердца – сидела я.

– Ах, будь мне тридцать лет, – шепнул он мне, – я бы за тобой приударил!

А вслух он сказал: «Стараюсь изо всех сил выглядеть благообразным стариком!» И ему это удавалось. На «Вечере кинематографа» я вручила ему приз «Победителю»; Морису устроили овацию, не уступающую той, которой его встретили американцы в «Эмпайр Рум» в Нью-Йорке. В телевизионной передаче «Большая фарандола» я выступала в костюме мальчугана и исполняла песню Шевалье «Твист соломенной шляпы»… Он смеялся, смеялся…

– Ах, малышка, малышка… Хотелось бы мне пожить еще долго и увидеть, каких высот ты достигнешь!…

Я была на Гавайских островах, где снималась в очередной программе для американского телевидения; там я и узнала о его смерти. А я-то думала, что он вечен. Представляла его себе столетним старцем. Мне так и не удалось присутствовать на его похоронах. Находясь на другом конце света, я могла только помолиться в маленькой церкви за спасение его души.

^{С юными балеринами, воспитанницами Московского хореографического училища на заключительном концерте «Неделя Советского Союза». 1976 г.}

12 сентября ему исполнилось бы 84 года. Меня пригласили приехать в городок Рис-Оранжис, где его по праву считали благодетелем. Впервые день рождения Шевалье отмечали без него.

– Мужайтесь, мужайтесь, друзья мои! Ведь вы хорошо помните его нрав: оттуда, где он находится, ему будет приятно увидеть, что вы улыбаетесь! – сказал директор дома для престарелых артистов.

Я сидела по левую руку от оратора, справа от него сидела наследница Мориса Одетта Мелье, былая участница его выступлений; они случайно встретились незадолго до того, как его приковала к постели болезнь. Она прожила очень трудную жизнь, ребенок у нее был инвалидом. Исполняя волю покойного, она передала в музей Шевалье в Рис-Оранжис полученные Шевалье в разных местах награды – статуэтки «Оскар», афиши, ключи от виллы, врученные ему в Сан-Франциско, а также установленную им в своем саду – в память о его матери Люке – стелу, которой он дорожил больше всего на свете. (К этой стеле он непременно подводил гостей, которые удостоились чести быть принятыми у него в доме, к ней он однажды подвел и меня.) Секретарь и близкий друг Мориса Фелик Пакэ, его бывшая жена Нита Райа, Пьер Сака, автор песни «Признаться должен откровенно – всю жизнь я слабость к женщинам питал…» – все были глубоко взволнованны.

Сухонькая старушка вытирала слезы. Она познакомилась с «Парнем из Менильмонтана» после мировой войны, нет не второй, а первой! Это была короткая встреча между уже известным тогда артистом и фигуранткой. Но он никогда ничего не забывал. И после того как она превратилась в «стрекозу без крыльев», он привез ее в этот дом для престарелых, который помещается в старинном замке, где в свое время побывал Людовик XV. Многие из тех, кто доживают здесь свой век, были некогда королями и королевами оперетты; здесь можно встретить и тех, кто в свое время был в мире эстрады Наполеоном, Верцингеторигом, госпожой Помпадур или Жанной д'Арк. Ныне их слава превратилась в прах. Им осталось только одно: улыбка Мориса, изваянного в бронзе. А у меня осталась песня, которую я посвятила его памяти несколько лет спустя:

 
Могу любить я принца,
Затем – другого принца,
Но никогда – другого Шевалье![38]38
  Во Франции «шевалье» – низший дворянский титул. (Примеч. пер.)


[Закрыть]
 

Одна из пластинок в моей дискотеке особенно дорога моему сердцу: вместе с отцом, у которого был красивый баритон, я записала песню «Полночь христианина», а с моим братом Режи, когда ему было всего семь лет, другую песню – «Милый рождественский дед».

Какое это удовольствие – петь вместе с детьми! Радость наполняет сердце. На память приходит летний лагерь, куда мы ездили на каникулы… Однажды во время моих гастролей я исполняла с хором из 50 удивительно трогательных мальчуганов песню «Отчего в мире нет любви?». Несколько песен я записала и с хором «Маленькие певчие», которым я так завидовала в детстве:

– Мне тоже хочется быть маленьким певчим!

– Пойми, что это невозможно! Ты ведь девочка! – говорила мама.

А недавно я записала с детским хором из Аньера песню «Летающий ребенок».

Иногда, когда кончается веселье и умолкает смех, мне становится грустно. Тогда я слушаю блюзы…

– Что за характер! – говорит мне Матита. – Настроение у тебя то поднимается, то падает – совсем как на «американских горках»!

Да, я такая. Но совсем не обязательно слушать блюзы только в часы печали. Достаточно бывает желания сосредоточиться.

Самые красивые блюзы я слышала в Гарлеме.

Играет джаз. Негритянские музыканты неподражаемы. Барклей и Азнавур всех их хорошо знают. По примеру моих спутников делаю условный знак, и меня тут же пропускают… Это – одно из самых чудесных воспоминаний об Америке, а их у меня столько накопилось за 20 лет…

Бесспорно, к их числу принадлежит и первое выступление в Карнеги-холл. Теперь в этом знаменитом зале часто происходят сольные концерты артистов эстрады. Но когда я там пела в первый раз, меня просто подавляли имена великих музыкантов, которые здесь прежде выступали. Я дрожала как в лихорадке. Микрофон в моих руках вибрировал, точно погремушка. Сердце сжималось, единственный раз в жизни я ощутила желание уйти со сцены. Во второй раз меня уже не трясло. А в третий – в 1982 году – ничто не омрачало мою радость.

Но наиболее волнующее воспоминание об Америке возникает у меня всякий раз, когда я смотрю на один из «экспонатов» моего скромного музея – маленький, самый обыкновенный с виду флакон. В нем хранится какая-то пыль. Это у всех вызывает любопытство.

– Что в нем такое?

– Лунная пыль…

Альфред Уорден, командир «Аполлона-15», возвратившись 8 августа 1971 года после полета на Луну – он пробыл в космическом пространстве 12 дней, – едва ступив на Землю, заявил встречавшей его толпе журналистов:

– Время прошло незаметно… тем более что я захватил с собой кассету с песнями Мирей Матье!

30 августа меня пригласили в Хьюстон, в космический центр НАСА.

На фасаде одного из ангаров я увидела огромную светящуюся надпись: «Welcome! Thank you Mireille Mathieu»[39]39
  «Добро пожаловать! Спасибо, Мирей Матье!» (англ.)


[Закрыть].

Майор Уорден встретил меня у трапа самолета. Мы сели в длинный черный лимузин и направились в главный зал центра исследований. Руководитель полетов мистер Гриффин показал мне необычные установки. Я увидела здесь копию летательного аппарата, который позволил астронавтам «прилуниться» и провести нужные исследования. Мне даже помогли облачиться в комбинезон астронавта. Уорден сказал, что оставил кассету с моими песнями на спутнике, который вращается теперь вокруг Луны:

– Быть может, в один прекрасный день ваши песни услышат инопланетяне!

А потом он подарил мне на память этот маленький флакон. На вид в нем нет ничего особенного. Но он наделен необычайной властью: уносит меня в мир мечты. В волшебных сказках часто говорится о небольших ларцах… стоит их открыть – и в действие вступают колдовские силы. Когда я беру в руки этот маленький флакон, передо мной возникает ковер-самолет и уносит меня на Луну…

При этом я, однако, не забываю о реальности, просто в такие минуты чувствую себя причастной к величайшей победе человечества, достигнутой в наши дни.

Есть у меня еще одно, без сомнения, самое удивительное воспоминание: я сидела верхом на… тигре! Морт Винер, поверенный в делах Дина Мартина, видел меня в одном из шоу Карпантье, и после этого Дин, с которым я познакомилась еще во время моего первого пребывания в Лос-Анджелесе, пригласил меня в 1977 году принять участие в необычной программе.

Я встала в четыре утра, чтобы успеть вымыть голову шампунем: съемки происходили на ранчо, куда предстояло добираться целый час. Час надо будет гримироваться, а еще больше времени уйдет на то, чтобы затвердить с помощью репетитора скетч и подготовиться к «магическому» номеру, поставили который два самых известных в Лас-Вегасе иллюзиониста – Зигфрид и Рой.

Как и «весь Париж», я присутствовала на их первом представлении в мюзик-холле «Лидо». Зрители были в восторге: прямо на наших глазах непонятным образом исчезала пантера. Зигфрид, как и подобает человеку с таким именем, блондин, а Рой – брюнет; оба – писаные красавцы. Редкостный талант быстро привел их в Лас-Вегас, а теперь они самые высокооплачиваемые иллюзионисты в мире. В Париже мы обоих, увы, больше никогда не увидим, потому что в шоу этих артистов участвует теперь множество великолепных зверей: на глазах изумленной публики появляются и пропадают даже… слоны! Нечего и говорить, что необходимый для этого реквизит нетранспортабелен!

Общие друзья познакомили нас в Лас-Вегасе, артисты пригласили меня в свою усадьбу, где они живут со своими четвероногими помощниками, которые разгуливают на свободе. Тигры купаются в бассейне вместе с хозяевами… Артисты, по их словам, добились от хищников полного послушания потому, что постоянно находятся вместе с ними и сумели тем самым разрушить «барьер недоверия». Осуществленное ими начинание – единственное в своем роде, и оно кажется чудом. Не могу не упомянуть об одной любопытной подробности: Зигфрид – немец, он привык к прохладному климату своей родины, и превратил поэтому одну из комнат их общего дома в сущий холодильник; он заходит туда в толстом свитере, разводит в камине огонь, усаживается у окна и любуется, правда, не милыми его сердцу Альпами, а залитыми палящим солнцем Скалистыми горами!

Благодаря Зигфриду и Рою мне удалось, точно колдунье, парить в воздухе, оседлав метлу… а также усесться на спину великолепного королевского тигра с очень кротким нравом. Тигр был отнюдь не тряпичный. Лучшее тому доказательство – он урчал.

Возвращаясь в Париж, я увозила с собой чарующие образы, навеянные фильмом «Волшебник из Оз».

Во время работы над программой «Мими любит Америку», которая состояла из шести получасовых эпизодов, я встречалась со многими известными американскими артистами, в частности с Джеффри Холдером. Бруно Кокатрикс хорошо знал Холдера, потому что в свое время ангажировал его вместе с женой Кармен. В эстрадной программе Жозефины Бекер они выступали с каким-то причудливым танцем. Вернувшись в Америку, Джеффри – танцовщик, хореограф, режиссер, театральный художник и декоратор – поставил музыкальную комедию «Волшебник» по мотивам фильма «Волшебник из Оз» (всем памятен этот фильм, в котором некогда снималась Джуди Гарланд, позднее он был переснят с участием Дайаны Росс и Майкла Джексона). В спектакле Джеффри было немало режиссерских находок. Негритянские актеры его труппы мастерски исполняли роли Льва, Страшилы, Волшебника… Пьеса шла в театре на Бродвее три года подряд, и зал был всегда полон. Спектаклю присудили семь премий «Тони» (аналогичных премиям «Оскар» в кинематографе). Я была сильно им увлечена. Прежде всего, потому, что люблю волшебные сказки. К тому же зрелище было великолепное. Я задумала поставить такой же спектакль в Париже. Для этого нужно было в первую очередь найти подходящих негритянских актеров.

Художественный руководитель театра «Мариньи» Робер Манюэль ободрил меня, заверив, что у него есть все условия для воплощения этого замысла. Все мои сомнения отпали. Я сама была готова играть в этой комедии. Были подобраны восхитительные песни. Джеффри несколько раз приезжал в Париж. Но потом дело застопорилось. Первый вариант либретто не всем понравился, подготовка другого затянулась. Работа предстояла огромная, все мы были очень заняты, трудно было согласовывать даты встреч… Волшебная сказка так и не увидела свет рампы.

В нашей профессии самое большое огорчение, быть может, приносит то, что очень многие замыслы, даже те, над которыми уже начата работа, так и не воплощаются в жизнь. Хотя контуры их были уже ясно видны. Но вдруг в шестерни попадает песок.

Некоторое время спустя Тьерри Ле Люрон и я начали мечтать о том, что хорошо было бы выступить вместе в спектакле такого рода. Надо сказать, в какой-то степени мы уже были партнерами: он поставил спектакль-пародию, где фигурировала Мирей Матье! Меня часто спрашивали, не смущает и не шокирует ли меня то, что меня имитируют и «передразнивают» на сцене? По-моему, гораздо хуже, если тебя никто не имитирует! А к подшучиванию, высмеиванию, передразниванию и прочим булавочным уколам я за 20 лет уже привыкла. Пожалуй, самым щедрым на выдумку оказался Мишу. Уж он-то не поскупился: на подмостки у него выбегают сразу десяток актрис, одетых и причесанных, как я.