Текст книги "Моя судьба. История Любви"

– Увидите, еще прольется кровь! – грозился папа, который в жизни и мухи не обидел.

И вид у него был при этом такой свирепый, что мы, дети, невольно верили ему. Хотя всерьез поверить в это не решались.

Возвращаясь домой после прогулки к Домской скале, мы всякий раз задерживались на площади перед Малым дворцом, чьи оконные переплеты из камня давно нуждались в ремонте. Именно на этой площади летом бурлил Авиньонский фестиваль. Но местных жителей он не слишком занимал. Съезжались на него парижане, туристы… Все те, кого папа пренебрежительно именовал «пачкунами, которые пишут на стенах»; при этом он нас предупреждал: «Берегитесь, если я увижу, что и вы посмеете писать на камне!» Сама мысль об этом выводила его из себя.

Только позднее, гораздо позднее я узнала, что юный бог театра жил в нашем городе. Я говорю о Жераре Филипе. Сама я его никогда не видала. Когда он дебютировал в трагедии Корнеля «Сид», мне было всего пять лет, а когда он сыграл свою последнюю роль, едва исполнилось 12. Но я хорошо помню, как старшие школьницы прогуливались на переменах с его фотографиями в различных ролях из кинофильмов. Я часто вглядывалась в эти фотографии, передававшие необычайный блеск его глаз, и о чем-то мечтала. Много времени спустя, уже в Париже, я увидела игру этого волшебника экрана в фильмах «Пармская обитель», «Дьявол во плоти», «Фанфан-Тюльпан»… И когда я теперь пою:

 
Жил в Авиньоне принц, хорош собой и смел,
Ни королевства он, ни замка не имел,
Но для того, кто наш Прованс любил,
Он самым настоящим принцем был.
А я в те годы девочкой была,
Мечтая, розы для него рвала…
В ту пору счастье вовсе не ценили… -
 

… имя Жерара Филипа в песне не упоминается, но публика хорошо понимает, о ком идет речь. И испытывает глубокое волнение. Вспыхивают аплодисменты, они выражают любовь к нему, любовь, которую испытываю к нему и я, хотя мы в жизни ни разу не встречались: я родилась слишком поздно.

Слишком поздно и для встречи с Эдит Пиаф. Мне удалось увидеть ее только в фильме Блистена «Померкшая звезда» (и меня потрясло, как она естественно в нем играла), а также в фильме Саша Гитри «Если бы мне рассказали о Версале», в нем она пела: «Дело пойдет, пойдет на лад!» – пела так, что это глубоко волновало; видела я ее также и во «Французском канкане» Жана Ренуара: она играла роль пресловутой Эжени Бюффе, «дивы» начала XX века.

Думаю, что кинематограф мог бы чаще привлекать к работе Эдит Пиаф. Ведь она была актрисой – и комической и трагической – в не меньшей мере, чем певицей. Однако, без сомнения, она была прикована «стальной цепью» к эстраде и страстно любила петь: без песни она просто жить не могла! Другим удавалось обуздать эту страсть, и потому они стали известными актерами: я имею в виду Монтана, Бурвиля, Ремю, Фернанделя…

Фернандель! Это был для нас самый любимый из прославленных артистов кино, в чем госпоже Жюльен принадлежала немалая заслуга. Она надумала проводить в летние вечера киносеансы под открытым небом. То-то было радости! Расставляли скамьи, приносили прохладительные напитки, как на празднике. И мы с восторгом смотрели «Анжели», «Возрождение», «Шпунц», «Топаз»… одни только фильмы Марселя Паньоля.

– Вот что я называю поистине нашим кино! – восклицала госпожа Жюльен, которая терпеть не могла американских фильмов.

Нам и в самом деле были по душе фильмы Паньоля. В них представал наш Юг, мы слышали свою речь, узнавали близкие нам обычаи и привычки, а когда вокруг стрекотали кузнечики, нам не сразу удавалось понять, стрекочут ли они на экране или в траве у наших ног, потому что еще не успели уснуть. Потом наступил черед «Мариуса», «Фанни», «Сезара», и, посмотрев этот последний фильм, я вдруг обнаружила, что мой папа… вылитый Ремю! Оба употребляли одни и те же выражения. И хотя оба любили поворчать, тем не менее, были на редкость обаятельны и великодушны. Пошуметь и покричать они умели, но сердце у них было доброе.

После того как госпожа Жюльен показала нам фильм «Манон ручьев» с Жаклин Паньоль в главной роли (я долго бредила этим образом), она объявила, что нам покажут теперь «Письма с моей мельницы». Эта картина имела такой успех, что ее демонстрировали дважды. Стремясь соединить приятное с полезным, наша любимая учительница убедила нас прочесть не только те рассказы Доде, по которым был поставлен фильм, но и все другие, в частности «Три малые обедни», «Эликсир его преподобия отца Гоше» и «Тайна деда Корниля». Я выучила их чуть ли не наизусть. И смаковала, точно лакомство. В то время это был весь мой литературный багаж: немного Паньоля и немного Доде.

– Она так мало знает, милая моя дочка, – жаловалась мама. – Иногда я думаю, как она получит свой школьный аттестат.

Я отдавала себе отчет, что час расплаты близок, но уговаривала себя, что время еще есть. Нагоню, когда начнется учебный год. Ведь летние каникулы – самая чудесная пора. К тому же предстоял самый прекрасный праздник из всех, день 14 июля.

С утра мы отправлялись на берег Роны. На плечах у папы восседал самый младший, мне казалось, будто прошел целый век с той поры, когда это место занимала я. Впрочем, принадлежало оно мне недолго: Матита быстренько вытеснила меня оттуда! В небо взлетали разноцветные ракеты, на улицах и на мосту горожане танцевали в национальных костюмах. Так было прежде, так продолжается и поныне. Верность традиции сохраняется.

^{Знаменитый комедийный французский киноактер Фернандель в фильме «Закон есть закон»}

^{… Фернандель! Это был для нас самый любимый из прославленных артистов кино…}

А потом был летний лагерь. Мы попали туда во время каникул благодаря Кассе семейных пособий. Все началось в тот памятный день, когда в мэрии чествовали матерей из многодетных семей.

Это была незабываемая церемония: маме вручили очень красивый диплом (дома мы его повесили на стенку, где он красуется до сих пор) и медаль. Нас, детей, больше занимал устроенный затем полдник, а после него – представление с участием клоунов. Маму же интересовало другое: полученные ею подарки – белье и небольшая сумма денег. Словом, праздник удался на славу.

А через несколько дней мы отправились в летний лагерь под названием «Стрекозы». Он помещался недалеко, достаточно было переправиться через Рону. Место это именовалось Вильнёв-лез-Авиньон, от него было рукой подать до монастыря. Место для лагеря выбрали прекрасное, и название к нему как нельзя больше подходило: там резвилось множество стрекоз… их было не счесть. Нам очень нравилось наблюдать, как они появляются на свет… Для этого надо было запастись терпением и хранить полное молчание. Когда стрекозы появляются на свет, они бледно-зеленые, как молодые листочки на липе. Больших стрекоз мы старались поймать, зажать в кулаке и поднести к самому уху, чтобы лучше услышать их пение; однако испуганная стрекоза не издавала ни звука. Оставалось выпустить ее на волю целой и невредимой, хотя мы и были обмануты в своих надеждах. День проходил незаметно. Мама и папа забирали нас вечером домой, а назавтра все повторялось: в семь утра мама усаживала нас в автобус на площади Сен-Лазар (это было довольно далеко от нашего дома). Мы брали с собой перчатку для обтирания и полотенца, потому что в лагере был огороженный душ, которым все пользовались. День начинался с легкого завтрака, потом мы гуляли, обедали, отдыхали, шли на полдник, играли. В те годы строений поблизости не было, мы действительно жили на природе среди густых акаций и сосен. Воспитательница разыгрывала с нами скетчи и одноактные пьесы. Я неизменно исполняла роль Золушки. То была моя любимая сказка. Этот персонаж, казалось, был создан именно для меня. Я ни на минуту о нем не забывала и ясно представляла себе, как из замарашки становлюсь принцессой… И разве в лагере не у меня была самая маленькая ножка?!… Моя страсть к элегантной обуви родилась, должно быть, именно тогда, когда я с удовольствием надевала туфельки из беличьего меха. Роль эта мне никогда не надоедала. Я усердно скоблила землю, а мои сестрицы и подружки осыпали меня насмешками, входя в роль злобных сестер Золушки. А в конце спектакля я гордо прогуливалась, как и подобает в моем представлении принцессе, облачившись в «роскошное» платье из листьев, скрепленных сосновыми иглами. И так повторялось без всяких изменений. Сказка превратилась в неизменный ритуал, она сделалась частью нашей жизни, так что все стали называть меня Золушкой.

В один прекрасный день мама приехала со сногсшибательной новостью:

– Дети, вы скоро увидите море!

До сих пор мы видели море только на фотографиях, в кино или на телевизионном экране. И тогда мама вспоминала, что ее детские годы прошли в Дюнкерке. Она признавалась, что ей всегда недостает моря. В ее памяти неожиданно всплывали воспоминания о той поре, когда она была девочкой, когда морские брызги били в лицо, свежий ветер хлестал по щекам, а воздух был, казалось, пропитан морской солью. Сама она прежде никогда не говорила с нами о море. И я с изумлением обнаружила, что в самой глубине души она таила от нас эти воспоминания. Но тогда, стало быть… мама не была совершенно счастлива с нами? Эта мысль некоторое время мучила меня. А вот теперь и мы отправлялись в Марсель…

– Вам необыкновенно повезло, – говорила мама. – Все дело в том, что мы – многодетная семья. Вот нам и позволили обновить загородный дом в Карри-ле-Руэ!

И все это по милости Кассы семейных пособий. Мои сестры были в восторге, мама тоже радовалась:

– Вы только поглядите, как здесь красиво!

Спорить с этим не приходилось. К пляжу спускались по дороге, обсаженной соснами. И, как обычно, держась за руки, чтобы не потеряться; так мы добирались до рыбной пристани.

– Тут вы вдоволь поедите рыбы, – говорила мама, – а это очень полезно для костей… И к тому же научитесь плавать!

Но на деле все получилось вовсе не так. Я даже потеряла аппетит. И, как говорится, вконец зачахла. Меня терзала смертельная тоска по дому. Ведь это была первая долгая разлука. Без папы и без мамы мир мне казался пустым. Море не заменяло семью! Оно меня пугало. При виде этой безбрежной, волнующейся, рокочущей, изменчивой, бездонной стихии меня начинало мутить. И никакими силами невозможно было принудить хотя бы войти в воду.

Я до сих пор так и не научилась плавать. Самое большее, на что я решаюсь, – это окунуться у самого берега. Разумеется, мне время от времени приходится совершать поездки по морю, и при этом мне всегда бывает не по себе. Я, не мешкая, надеваю наушники и часами слушаю Дэвида Боуи или «Аббу», чтобы забыть, где нахожусь.

У воспитательницы в Карри-ле-Руэ сохранилось, должно быть, самое дурное воспоминание о маленьких Матье. Глядя на меня, как на старшую, сестры тоже проливали потоки слез. Через две недели родители решили нас проведать. Сперва они ехали поездом, потом добирались автобусом под палящим зноем. При их появлении мы с сестрами разревелись. Пытаясь нас успокоить, родители тут же отправились с нами на прогулку по дороге, пролегавшей над портом. Мы поравнялись с красивой виллой.

– Погляди-ка, – сказала мне мама, – тут живет Фернандель…

«Наш» Фернандель, общий любимец всей семьи… Но ни тогда, ни на обратном пути, хотя мы намеренно замедляли шаг, нам так и не удалось увидеть Фернанделя: он будто нарочно не показывался! Мы снова расплакались и плакали до самого отъезда родителей – зрелище было душераздирающее. Словом, наш месячный отдых в Карри-ле-Руэ оказался сущим мучением: слезы лились в три ручья, низвергались водопадом.

– Из-за вас уровень моря, похоже, поднялся, – изрекла мама.

Мы с радостью возвратились к нашим полям. На прогулках мы собирали одуванчики, рвали дикий лук-порей, который гораздо вкуснее того, что растет в огороде, лакомились ежевикой, попадалась нам даже айва…

А в школе меня уже ждала госпожа Жюльен: ведь в этом году мне предстояло получать аттестат об окончании школы.

Мне так хотелось получить его… Прежде всего, ради нее: ведь она мне столько помогала, столько со мной возилась, не могла же я ее подвести! Но боже, какая это была непосильная задача! Просидев несколько лет на задней парте, я почти не слушала объяснений учительницы. Я хорошо понимала, что толком ничего не знаю. Кое-что помнила о Наполеоне, потому что этот человек маленького роста мне нравился. Немного больше – о Жанне д′Арк, она была мне симпатична, и я вообще обожала святых. Но эти вершины французской истории одиноко возвышались над «бездной» моего невежества, где смутно виднелся – благодаря картинкам в учебнике – какой-нибудь «поселок на сваях» или «вигвам американских индейцев».

С каким-то отчаянием я пыталась наверстать потерянное время, а его, как известно, наверстать невозможно. Целыми днями сидела, уткнувшись в книги. Безжалостно терзала свою память. И даже перестала петь.

– Что это совсем не слышно голоса вашей маленькой Мирей?

– Ничего удивительного! – отвечала мама с такой гордостью, с какой другие говорят об экзамене на ученую степень. – Она готовится к получению школьного аттестата!

Иногда меня охватывало малодушие.

– О чем ты только думаешь, Мирей, – распекала меня госпожа Жюльен.

Назавтра, чтобы заслужить прощение, я приходила в школу с большим букетом цветов, которые собирала в любезных моему сердцу полях.

– Спасибо, это очень мило с твоей стороны, – говорила учительница. – Но чем тратить время, срывая ромашки, ты бы лучше как следует выучила тройное правило!

Дело шло туго, очень туго! По вечерам я засиживалась допоздна, а папа этого терпеть не мог: он требовал, чтобы свет гасили в восемь вечера.

– Но послушай, Роже, она ведь готовится к школьным экзаменам! Все в доме только об этом и говорили. Я лишилась сна, хотя до тех пор спала как убитая. Время от времени бабуля возмущалась:

– Да вы ее в дурочку превратите. И зачем только нашей девочке этот ваш аттестат? Он что, поможет ей рожать здоровых и красивых детей?!

– Не будь у меня школьного аттестата, – возражала мама, – меня никогда бы не взяли на службу в мэрию!

– Вовсе не он тебя спас, а Господь бог! Знаешь поговорку: Бог помогает блаженным, детям и пьяницам. Так что наша девочка под его защитой! Получит она ваш хваленый аттестат!

Увы, я его не получила. До сих пор помню, как растерянно я глядела на лежавший передо мной чистый лист бумаги. Вопрос был о Капетингах. Я же их всех путала друг с другом. А вот про Жанну дАрк или про Наполеона им даже в голову не пришло спросить. Папа, как мог, утешал меня:

– Мне сдается, Мими, что гораздо уместнее употребить в разговоре имя Жанны дАрк или Наполеона, чем имена каких-то там Капетингов!

Госпожа Жюльен смотрела на это совсем по-другому. Суровым тоном она заявила мне, что я ее сильно разочаровала. Мне пришлось остаться на второй год в том же классе: учитывая мой возраст (14 лет!), это был мой последний шанс. На сей раз я отправилась на каникулы, навьюченная книгами. О поездке в Карри-ле-Руэ не могло быть и речи.

Мы снова оказались в летнем лагере «Стрекозы» в Вильнёв-дез-Авиньон. Там-то я и встретила ясновидящую.

Она жила возле кладбища. Одна наша подружка услышала, как ее мать, великая поклонница гороскопов, упомянула об этой женщине. У многих из нас были велосипеды, и вот мы целой ватагой отправились к ворожее, кто, сидя в седле, а кто – на багажнике. Перед тем мы выгребли всю мелочь из наших копилок и явились к этой гадалке на картах, немало позабавив ее тем, что сразу столько девчонок захотели узнать свое будущее. Беседовала она с нами поодиночке. Первая же подружка, выйдя от гадалки, объявила:

– Я выйду замуж, и у меня будет много детей.

Вторая сказала просто:

– У меня будет много детей…

– Но ты прежде выйдешь замуж?

– Об этом она мне ничего не сказала.

Разгорелся спор, потом все согласились, что без замужества дело не обойдется. Наступил мой черед. Эта женщина нисколько не походила на колдунью, в отличие от той противной старухи, которую я иногда встречала, когда ходила за покупками: та была вся в черном и у нее был ужасный, крючковатый нос. Однажды она на меня накинулась, крича, будто я утащила ее плетеную сумку. Я стояла красная от стыда, потому что это была наглая ложь, но привлеченные ее воплями прохожие останавливались возле нас. С тех пор всякий раз, собираясь идти к бакалейщику, я смотрела, нет ли поблизости этой ведьмы, а если замечала ее – всегда одетую в черное платье, сгорбленную и кривобокую – то поспешно пряталась за платанами. Ясновидящая из Вильнёва не внушала тревоги. Она была толстушка с ярко-синими глазами и приветливой улыбкой. В ее комнате висели карты небосвода, усеянного красивыми звездами.

– Когда ты родилась?

– 22 июля 1946 года…

– Ах, вот как!… Как раз на границе между знаками Рака и Льва… Ты, девочка, наделена живым воображением, возьму-ка я свои карты для гадания…

У бабули были точно такие же карты, но она пользовалась ими только тайком. Мне она никогда не позволяла к ним даже притрагиваться. С некоторым страхом я следила за тем, как гадалка их раскладывает. На ее лице изобразилось удивление:

– Странное дело! – вырвалось у нее. – Я вижу тебя в окружении королей и королев…

– Ничего удивительного, – сказала я. – Я зубрю историю Франции для школьного аттестата. Всех Капетингов запоминаю.

– Нет, тут совсем другое, – возразила она. – Я вижу тебя в кругу живых королей и королев.

– То есть, как – живых?!

Я решила, что она еще больше выжила из ума, чем та колдунья, что подстерегала меня у бакалейной лавки.

– А еще я вижу, что ты объездишь весь мир.

Я вышла от нее совершенно ошеломленная. Сестры и подружки забросали меня вопросами; в полной растерянности я им ответила:

– Она невесть что мне наговорила… Утверждала, что я буду встречаться с королями и королевами…

Вот так история! Никому другому гадалка ничего похожего не предсказала. Я не придала никакого значения этому пророчеству, решив, что она просто чокнутая. Матита и Кристиана были в тот день вместе со мной и все хорошо помнят. А много лет спустя, когда Кристиана, став медицинской сестрой, работала в больнице, ей пришлось ухаживать за больной, которая перенесла тяжелую операцию. И вдруг эта женщина ей сказала:

– А ведь вы – сестра Мирей Матье.

Кристиана внешне на меня не похожа, к тому же она неохотно говорит, что она моя сестра. Не придает этому особого значения.

– Вы ошибаетесь, – ответила Кристиана.

– Нет, не ошибаюсь. Я в этом уверена и в свое время в точности предсказала ее судьбу: она ездит по всему миру и встречается с королями и королевами!

^{Вся семья в сборе}

^{У меня прекрасные родители, всю свою жизнь они посвятили нам, детям. Я это знала. Но очень скоро, уже в школе, поняла, что редко кому выпадает такое счастье, в других семьях живут иначе…У нас в доме не бывало ссор, раздоров, распрей, разлада…}

Сестра рассказала мне эту невероятную историю, когда я возвратилась из очередной поездки.

– Я бы хотела повидать эту женщину, – заметила я.

– Это невозможно. Она умерла той же ночью…

С тех пор я больше ни разу не обращалась к ясновидящим.

Госпоже Жюльен не нравились мои сочинения, в которых к тому же хватало орфографических ошибок. Я же не на шутку гордилась придуманной мною фразой:

– Хризантемы в снегу похожи на хрустальные шары.

Я находила это предложение точным и красивым, но учительница как холодной водой меня окатила:

– Все, что ты пишешь, Мирей, просто детский лепет.

Чтобы лучше понять, что именно она имеет в виду, я засела за словари. Это стало, пожалуй, моим самым большим достижением. Должно быть, я чаще других учениц рылась в словарях! Однажды госпожа Жюльен произнесла при мне слово «бездумная», я поняла, что это отнюдь не похвала, и долго ломала над ним голову. Принялась его искать в словаре и потратила на это уйму времени, так как думала, что слово это начинается со слога «бес».

И вот он наступил, наконец, «судный день». Я поставила в церкви свечу святой Рите; ее лик помещался вдали от алтаря, но бабуля уверяла, что в безнадежных случаях именно этой святой надо возносить мольбу.

– А почему?

– Потому что, не обладай она истинной верой, ей бы нипочем не справиться со своими напастями. Муж, «на котором негде было пробу ставить» (так в наших краях называют тех, кто ведет разгульную жизнь), бил смертным боем эту святую женщину; смирением и мягкостью ей удалось вернуть его на стезю добродетели, но едва это случилось, как бывшие собутыльники, отпетые злодеи, прикончили его. Трое ее сыновей решили отомстить за отца, но она молила Бога: пусть уж они лучше умрут, чем станут убийцами. Так именно и случилось! Тогда несчастная решила удалиться в монастырь августинок, но в этом ей отказали, потому что она была вдова, а по уставу этой обители туда принимали только девственниц! И произошло чудо: Иоанн Креститель, блаженный Августин и святой Николай взяли бедняжку на руки – и она внезапно очутилась перед лицом настоятельницы, хотя двери храма были заперты! Настоятельница, разумеется, теперь уже не решилась изгнать ее из монастыря.

Какая прекрасная жизнь выпала на долю святой, к чьей помощи я собиралась прибегнуть! Снискав ее покровительство, я наверняка должна была попасть в ряды счастливиц, тех, кому вручат аттестат об окончании школы. Так оно и произошло. Я сказала госпоже Жюльен:

– Знаете, я думаю, что получила аттестат потому, что мне удалось употребить в моем сочинении ваше излюбленное слово «бездумная».

Была, правда, еще и свеча, которую я поставила святой Рите, но об этом я предпочла умолчать.

Это знаменательное событие было отмечено у нас дома торжественным праздником. Он состоялся не только потому, что я, как говорила мама, получила «свой диплом», но и потому, что Матита с первой попытки стала обладательницей школьного аттестата. По окончании праздника собрался семейный совет. Было решено, что продолжать нам с Матитой учиться дальше не имеет смысла. Госпожа Жюльен придерживалась того же мнения. У нас не было особых способностей ни к математике, ни к французскому языку, ни к другим предметам. Словом, никаких явных склонностей к наукам!

– У Мирей хорошо получается только одно, – сказала учительница, – она прекрасно поет. Как жаль, что она серьезно не занималась музыкой!…

То был камешек в мой огород. Госпожа Жюльен не раз советовала мне посещать уроки сольфеджио в музыкальном училище, где обучали бесплатно. А для того чтобы я могла успевать на эти занятия, она даже разрешила мне уходить немного раньше из школы.

Окрыленная, я пришла в подготовительный класс по изучению сольфеджио, он помещался в красивом здании нашего музыкального училища на площади перед Папским дворцом. Оглядевшись, я тут же поняла, что все 25 учениц уже знали ноты, а я о них и понятия не имела. К тому же мне еще и не повезло: на следующий день я заболела гриппом. Когда две недели спустя я вновь появилась в классе, меня, разумеется, посадили на последнюю парту. Словом, все повторилось, как в школе!

– К чему мне эта китайская грамота, – подумала я. И больше ноги моей там не было.

– Мы могли бы помогать по дому, – предложила Матита, которая очень любила хозяйничать и готовить. Мне же, признаюсь, такие занятия были не по душе. К величайшему моему облегчению, папа не поддержал предложение сестры. Матита, конечно, была еще девочка, но мне уже исполнилось 14 лет, а потому он решил, что лучше подыскать мне какую-нибудь работу.

– Надо непременно научиться какому-либо ремеслу, – сказал он, – это всегда послужит опорой в жизни.

Я охотно согласилась. Мне не терпелось внести свою лепту в семейный бюджет. Возможность зарабатывать себе на жизнь переполняла меня гордостью. Отныне я никому не буду в тягость!

– Да, папа, я очень хочу работать и готова делать все, что угодно.

– Делать все, что угодно… Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?! Я не позволю тебе делать все, что угодно!

Все рассмеялись. Я с удовольствием думала, что мое детство подошло к концу. Теперь я уже стала молодой девушкой и могла помогать семье. Однако в один прекрасный день, когда подружка, жившая по-соседству, покрыла мне ногти лаком, папа задал мне хорошую взбучку. Он терпеть не мог, когда прибегают к косметике, и считал, что внешность должна быть естественной.

Я попробовала было заикнуться, что тетя Ирен красит губы помадой и это выглядит очень красиво. Он вышел из себя:

– Красиво! Ты находишь, что это красиво?!… Возьми ломтик лимона, проведи им по губам, и они приобретут естественный красный цвет! А кожа вокруг рта покажется еще белее.

Однажды вечером отец, возвратившись домой, сказал:

– Дело в шляпе! Завтра утром можешь отправляться на фабрику, где изготовляют конверты!

– А что я там буду делать, папа?

– Что делать? Думаю, клеить конверты.

А так как счастье не приходит в одиночку, и мама, в свою очередь, пришла со сногсшибательной новостью: нас опять переселяют.

– Мы будем жить в квартале Круа-дез-Уазо, там построили дома с умеренной квартирной платой!

Не говоря никому, я вновь поставила свечу святой Рите, чтобы возблагодарить ее за то, что для нас начиналась теперь новая жизнь.

Круа-дез-Уазо… Сущий дворец! По крайней мере, он нам таким показался: там у нас были четыре комнаты, а ко всему еще и душ! И уж совсем неслыханная роскошь: из крана текла горячая вода. У родителей была комната с балконом. А в комнате, где поселились Матита, Кристиана и я, имелся умывальник, одну комнату отвели младшим девочкам, другую – мальчикам. В нижнем этаже дома разместились книжный магазин и бакалейная лавка.

– Думаю, нам будет здесь хорошо жить, моя перепелочка, – сказала мама, – а потом, с твоей помощью, легче станет сводить концы с концами!

Она сказала это для того, чтобы подбодрить меня, потому что я приносила домой всего 350 франков. По правде сказать, платить мне больше было не за что. Зато название моей должности – «укладчица» – звучало достаточно солидно. Всего нас трудилось человек 20, я работала на упаковке. По одну сторону лежали кипы конвертов, а по другую – коробки, куда их укладывали. Занятие было, в общем, нехитрое. Меня, как самую младшую, поставили помогать двум опытным работникам – госпоже Жанне и ее мужу Луи. У нее были удивительно тонкие седые волосы, а он походил на красивых старичков, которых изображают на картинках.

– Не рано ли ты начала работать? – говорила она.

– Что вы?! Ведь мне уже пятнадцатый год!

– Хочешь конфетку?

Госпожа Жанна показала мне, как надо складывать картон, чтобы получилась коробка. Я протягивала ей коробку, она прошивала ее скрепками на машине, а затем передавала мужу, который укладывал в нее конверты.

– Дело, оказывается, совсем немудреное!

– В таком возрасте все кажется забавой! – говорила она не без удивления.