Текст книги "Звездочет поневоле"

– Ах, да! – Шуга замешкался в карманах, рассмотрев это как взятку своей возможности. Он нашел деньги, вытащив их из черного портмоне.

– Проходите-с, милок. Он уже ждет вас.

– Что это? – спросил растерявшийся Шуга, глядя на перекошенный снимок, висевший на тонкой бельевой веревке.

– Это только один, вообще таких у меня много, как вы видите, это одна из моих соседок бессовестно трахается со своей собакой. При этом выдавая себя за целеустремленную пуританку. Если решитесь это купить, тогда с вас будет тысяча за снимок и еще две за негатив.

– Подождите, здесь какая-то ошибка. Зачем вы просили меня кого-то позвать? – обезумел расстроенный Шуга.

– Нет, это я хотела только предложить, вообще я о спирте, брать будете?

– Какой спирт? Мне ничего такого не надо.

– Голубчик, я не первый день живу на свете, таким, как вы, только это и нужно, у одного моего клиента шкалик является на карниз под песню «Ручеек».

– Я не знаю таких людей! Выпустите меня! От вас мне ничего не надо, – он бросился по коридору в сторону двери. И тут старуха перехватила его, заслоняя костлявой грудью входную дверь.

– Постойте, у меня есть еще персиковый эфир, такого вы не отыщете даже в поднебесной. Всего за триста рублей, голубчик! Если накинете еще пятьдесят, я расскажу вам, почему эта молодая пара каждый понедельник занимается любовью на лестничной клетке. Вот вы как думаете?

– Я ничего не думаю, мне от вас ничего не надо, выпустите меня немедленно, – произнес он бегло, опомнившись. – И отдайте мне мои деньги.

– Какие такие деньги! – зароптала старуха, разведя руками, – неожиданно вскричав, перевела тональность. – Вы мне никаких денег не давали. Шулер! Ловите его! Незаконно проник на мою собственность! – Шуга неловко зажался, с неприятностью вспомнив: «Как же это все мелочно».

– Да тише… – шепнул с ощущеньем стыда и выскользнул в коридор. Она еще долго взвывала бешеным криком: «Держите его! Я сейчас же звоню в полицию! Я уже набираю номер!», – что и заставило Шугу ошпаренно пролететь два этажа вверх, а после, опомнившись, разбежаться вслепую вниз. Где-то на третьем этаже постучался запах яблочного пирога, заплакал чей-то ребенок, и рояль ответственно развернул действие уже «К Элизе». К сознанию Шуги предстал портрет Бетховена, сурово порицая его за незнание нот еще на последующих двух пролетах лестничной клетки, – догонял, подавляя своим интеллектом. Когда же открылась новая дверь, с женским возгласом: «Мужчина! Эта старуха сумасшедшая! Не бойтесь! Никто не придет к ней на помощь! Подойдите сюда, я вам отвечу!», – Шуга решительно остановился и, недоверчиво отставив перила, прильнул к говорящей женщине.

– Я разрешаю вам зайти. Не бойтесь. Вы только скажите мне, что эта сучка про меня рассказывала, поверьте мне, я и мой друг, мы всего лишь друзья, между нами ничего пошлого и быть не может, – убеждала светловолосая женщина в темных очках, что закрывали большую часть ее лица. Он опустил веки и, несдержанно задыхаясь, зашагал в сторону – назад. Человечно согласившись с тем, что выбит сложностью, просил оставить его в покое, но та все лепетала про воскресную службу, держа бульдога на привязи. Он оступился и, пролетев над ступеньками, скатился с лестницы. С болью вскочив, бросился под затихающую пьесу вон в очередной раз, рискнув в веренице неизвестных ему улиц Москвы.

II

«Сахарные! Домой!», – доносилось из раскрытых окон, пропаренного июльского дворика, где-то вдоль людных улиц скрещиваясь с улицей Гиляровского. Спрятавшиеся в четверку причитали «су-е-фа!». Замахиваясь друг на друга ритмичными кулачками, игнорировали просьбы усталой матери – вернуться домой к столу с домашним супом.

В полумраке прогретой квартиры торжествовал уютный бардак. Шуга проспал больше суток, едва очнувшись от длительного сна, решил, что, очевидно, пережил синдром параллели. Ибо услышал он нечто подобное и в своих открытых настежь окнах, отчего проснулся, не сомневаясь, понимая, что его ухо убедительно срослось с влажной подушкой. Выйдя в кухню, разрезал трехдневный шашлык зрачком конформиста и с отвращением, отвернувшись, отметил засуху бытия. Петр густо бранился за грязь, взрывая последние лампочки почти мрачного коридора. В квартиру влетела пятая муха, возжелав слегка поиграть, запрыгивала на лежащие сухари, а вместе с тем в душной ванной кончилась паста, а чуть ближе светлые джинсы задохнулись в барабане стиральной машины. Жаркое, беспощадное лето одаривало своей испариной.

Усевшись за монитор, Шуга заиграется с командой «вырезать-вставить». Подумав над бессвязностью сна, скопирует три нелепых слова, а далее зависнет на час, утомившись от своего скорбного бесплодия, и на его горящем мониторе запрыгает девушка нового времени. Позже нервозность телефонного звонка перевернет происходящее. Сахарный отыщет телефонную трубку под кипой ненужных ему бумаг, переворачивая все на свои места – в мусор.

– Да. Я слушаю… Говорите же.

– Шуга или Сахарный человек? – прогремел хрипловатый голос.

– Кто это? – не отрываясь, Шуга рылся в бумагах, успевая справляться со своей бразильской сигарой.

– Как ты сделал это? – лукавил звонивший.

– Что сделал? Ах, да! Вам, наверное, Дору? Признаться, Дора уже давно здесь не живет, она, знаете ли, покоряет Корниш-де-Бретон, но у меня имеются контакты ее московского фэн-клуба, Дора оставила их специально для вас. Вам уместно записать?

– У меня нет рук.

– А впрочем, они вам и не нужны, я думаю, память вас не подведет. Петровка 38, телефон 02 для всех прозванивающих жуликов. – Дав контакты наиважнейшего отделения по городу Москве, Шуга выключил трубку и, бросив ее в неопределенное место, задался философским действием – поиском маленького серого листочка, напоминающего промокашку.

– Резкий Сахарный человек, выдержал нужную мне паузу… – прошептал неизвестный, найдя Шугу посредством другого телефонного номера.

– Это розыгрыш?

– Нет, это суровая русская действительность – терпение и вода сулят долголетие… Итак, как же ты это сделал? – настоятельно подводил хриплый голос к возможности разоблачения.

– Что сделал? Я не понимаю вас.

– Ты не помнишь меня? Это же я! Сахарный поменял замки. Куда ты спрятал его? Я знал, что ты не стерпишь, и однажды расправишься с ключевым пространством, – голос смеялся, играя со слухом Сахарного, аккуратно затрагивая каждый первый слог произносимого слова.

Шуга остановился посреди жаркой комнаты, вновь потирая лоб, нервничал, воистину не понимая происходящего. В его раскрытое окно неожиданно влетел сизый голубь. В шуме дневного бульвара птица бурчала, шагая по раскаленному подоконнику.

– Подозреваю, что вы один из тех, кто не заслуживает моего особенного доверия. Испытывая выносливость вещей, просите признать вас смелым. Я не понимаю, о чем вы хотите мне сказать, но если у вас имеются доказательства против меня, то, пожалуй, вам стоит использовать их в самую ближайшую страстную пятницу, либо дерзнуть и, наконец, провести день поминовения в веселье.

– Если бы я не знал тебя, Шуга, я бы тебе поверил. И ты, конечно же, знаешь, что никаких доказательств у меня нет. Однако чую, что хочешь вспомнить имя моё, что ж, придется нам для этого встретиться.

– Видно, придется, но не сегодня, извините, укротил свое любопытство еще много лет тому назад.

– Достойная сила воли. Настоятельно рекомендую явиться завтра в семь утра на середину Гоголевского бульвара, дабы поупражнять свою дальновидность, и ты узнаешь меня, почувствовав гармонию и беззаботность.

– А не обознаетесь ли вы средь хаоса происходящего? – Шуге вспомнился сценарий Педанта, и он впал в переживание увиденной им когда-то сцены.

– Я уже давно ведаю тобой и более докучать не стану. Оценишь мой песочный костюм издалека.

Линия прервалась, и человек в летней майке отложил умирать сигару, вспомнив о зимнем депрессивном чувстве. «Не боитесь давать советы? Слишком много ответственности, не так ли? Это был кто-то из известных мне… Да кто-то сказал мне эти слова еще в феврале. Дальше были десятки встреч, много работы, и я потерял связь с Креветкой. Где мой черный чемодан?». В его голове метались заголовки, он спрятался в кухне, не удивляясь сказанному про него.

Вначале так владелец одной крупной компании убеждал робота продемонстрировать свои способности, затем нарисовался проект нового кодекса, и еще проблема номерной емкости, очень жаль, что кончились номера. Провал бананового рекорда, прибыль падает. Иски? Больше лицензий, мадридские террористы, еще? Нет конвертируемых облигаций – это важно. Чьи-то хитрости… Экспорт нефти дорожает не сильно, также скупают активы. Чьи-то хитрости… Рисовый вал, дешевые деньги кончились. В Ираке падает безработица и растут цены на жилье. Иски? Перевод земель из одной категории в другую, хорошие республиканцы, прагматичные демократы. Прокуратура обвиняет в организации убийств. Не вера банкирам. Кто? Чьи-то хитрости… Смелость. Выбор Сахалина. Манеж не обойдется без парковки. Половина акций фондовой биржи ежегодно будет менять владельцев. Иски? Арестовано все. Почет мультимиллионеров… Чьи-то хитрости… Кто больше? Майские праздники. Еще в апреле борьба за табачные акцизы. Банковский кризис. Кино? Не блокбастер ли? Сахар временно стал прибыльным. Июль… Почти август. Сахар прибыльный? В голове застыл Мулен де ла Галетт. Ох, эти танцы Матисса! Упорхнувший голубь забил на голубку, он вскрыл рыбные консервы, присев тихо на подоконник, дабы разглядеть чужие ноги. «Я всех вас знаю, всем вам два на два». Шуга бегло спохватился, уйдя от раздумий, едва услышав позывной дверного звонка, пробежал вдоль прихожей и мрачно застыл, узрев в прослойке глазка овальную сетчатую шляпу. «Шуга, это же я! Вы что, меня не узнаете?», – в самый глазок прокричал незваный гость, отчего Шуга узрел внутренний цвет его горла. «Стареющая проститутка?», – вырезал условно, засмотревшись на обличие Бороды, чавкая содержимым консервной банки, он мягко открыл дверь, впустив незваного гостя.

– Я вас не приглашал, – и здесь Шуга жестко упрекнул, пользуясь наигранным взглядом хама.

– Я к вам за делом! Не судите строго, важнейший! Меня тревожат преступные сомнения… Не угостите ли чаем? – с усердием начал Борода, обертывая слова в крайне любезную интонацию, вслед пристраивая свой бежевый саквояж.

– Господи, ну из какой же это пьесы? «Ревизор», что ли? Я тебя сейчас угощу. Ты зачем ко мне пришел? По плану я не должен быть в Москве, а ты притащился! Ты – очкастое, черное паломничество! – погружаясь в театральное настроение, Шуга грубо отчитал незваного гостя.

– По какому такому плану? – осмотрелся Борода, дергая настороженно левым глазом. Шуга рассмеялся, напомнив ему Ключа, приложив к плечу руку, немного расслабил. – Ну, ты что, Борода, я это так…

– Ах, да, конечно-конечно! Я, знаете, даже впал в секундное недоразумение, так и впал!

– Проходите, нечего вам здесь задерживаться.

– Куда можно? – скромно поинтересовался Борода, сняв с головы сетчатую шляпу и пригладив рукой сальные, редкие волоски, снова надел ее на голову.

– В кухню, любезный, в кухню.

– Ну и как ваши отпускные, дружище? – неподдельно интересовался лукавый.

– Невиновен, как видите, я в Москве.

– Грустно. А я, знаете ли, на волгах уже побывал, красота! Волги, знаете ли, плывут, и я плыву тоже-с.

– Значит, плавать любите? – добавил Шуга, уже нарезая лимон к чаю.

– Люблю-с! Свободно мне в воде, яко купельная.

– И как же вы это не тонете, друг мой?

– Как не тону?! – вскрикнул испуганно Борода. – Позвольте! У меня ж это медаль есть, за отважное плаванье! У меня и свидетели найдутся. Я отлично владею процедурой пловца!

– Да что вы? Похвально, – не удивленно промолвил Шуга.

Небольшое молчанье озвучил кипящий чайник, Шуга вытер салфеткой стол, цитируя: «В доме неважно, жара, знаете ли. Завтра же приглашу в дом порядочную женщину».

– А откуда такой манящий запах лилий? – жадно задался Борода, глядя на бежащий кипяток.

– Не спрашивайте, а то ошпарю… Впрочем, ладно уж, признаюсь это запах моей любимой женщины.

– Что вы говорите. И где же она?

– Здесь, – Шуга указал на холодильник. – Да, я разрезал ее, и понемногу питаюсь. – Борода смутился, в секунду серьезно пропотев, подсмеялся над сказанным, глядя в дверцу холодильника. – Здесь не нужно смеяться, это не шутка. Вы, кажется, что-то забыли? – убежденно задался Сахарный, предопределяя разговор.

– Да, забыл! Это…

– Скажите, вы всегда так сильно потеете? – сердито перебил Шуга.

– Не знаю… Никогда об этом не задумывался.

– Вот-вот. В Москве столько воды, и далеко уезжать не надо. Ваш чай!

– Да-с, это я зашел ведь не так чтобы… Шуга. Я, понимаете, нас всех тревожит мысль. Лично я не спал уже сутки, впрочем, как с Волги вернулся… Так… Нет. Я пришел, вот что… Как вам думается, друг мой… куда мог исчезнуть Ключ? Ведь, подумайте это даже как-то странно, что посреди белого дня пропадают такие большие люди, скажите-с. – От раскаченных нервов Борода закинул руку в карман и, неудобно облокотившись на спинку стула, наглядно перевел дух.

– Чей Ключ? – Шуга устало замешкался в кармане брюк.

– Наш общий, Шуга! – обобщил жестами Борода, перепуганно вытаращил глаза. – Ключ помните?!

– Ах, да! Если честно, то я не знаю…

– Не знаете? Суровая, правда. Как же странно он пропал, никто не видел, никто не слышал. Нет, ну неужели нет никаких предположений?

– Почему, есть. Например, он мог уехать на Шри-Ланку.

– На Шри-Ланку? А зачем ему туда надо было ехать? – жадно вытаращился Борода, в ожидании грандиозного заключения.

– Не знаю, это же всего лишь предположение. Видите ли, Борода, в данный момент я нахожусь в состоянии отпуска, и мне абсолютно не интересно думать о своей работе. Тем более о Шри-Ланке, так как по всей вероятности в этом году я там не засвечусь. Понимаете?

– Ничего не понимаю, – вздохнула закрученная Борода.

– И не надо. Пейте чай.

Они оба замолчали под тихий звук вентилятора, прогнав неудобную паузу, Шуга подчеркнул, что питает мексиканского поставщика, указывая на временное отсутствие кондиционеров. Борода нервно давился горячим чаем, одновременно что-то пищал, выражая недовольство на счет здешней утомляющей его погоды, упоминая Лондон восемьдесят седьмого года, делал акцент на солнцепек Trafalgar Square. Выясняя общую схожесть, – бранился. Шуга запрыгнул на подоконник, осторожно распахнув окно, заигрывал перед гостем абстрактным движением рук.

– Борода, а ты не боишься высоты? – хитро спросил он у ропщущего.

– Я? Да. Впрочем, нет, то есть верно, – промолвив все это, Борода неловко застыл.

– А как вы думаете, Ключ боялся высоты? – Шуга заигрывал с гостем, слегка отклоняясь назад, изображал полет птицы.

– Отчего вы говорите в прошедшем времени? Почему боялся? – сомневаясь, поинтересовался Борода.

– Так вы сами говорили, что Ключ исчез. Если его и вправду нет среди нас, значит он в прошлом. Не так ли?

– Не знаю… – настороженно усмехнулся Борода, потирая пальцы. – Вдруг он найдется. Вдруг это все окажется временным испытанием… – уже с дрожью в голосе сомневался гость.

– Испытанием? Борода, что вы такое говорите? Вы хоть знаете, что такое испытание? Вот представьте себе бескрайность песков, над вами беспощадное солнце, все, что вы ощущаете в данный момент – это жалкая доля солнцепека. И вы посреди всей этой невозмутимости, должны преодолеть бессмысленность расстояния, при этом не оборачиваясь назад – это сердитый факт. Сможете? Сможете прожить время, у которого нет даты рождения, время, у которого нет даты смерти, и вы, впрочем, также не ведаете начала и не ведаете конца и при этом важно не обернуться. Горы песчинок, и вам остается лишь думать! У вас нет часов, оттого вы не в состоянии подсчитать мгновенья, есть только пространство, ибо там, где вы сейчас, нет таких значений, как – утро, день, ночь. Там, где вы, нет смыслов, кроме как ваши мысли – пущенные вам в голову. Исходя из предложенной позиции, сможете терпеть вечно?

– Я, право, не знаю… – затянул Борода, поправляя очки. – Не знаю, здесь возникает вопрос: ради чего?

– Ради всех! – загорелся Шуга. – Ради того, чтобы где-то, где вас нет и никогда не будет, вдруг зародится такое значенье, как утро, день, ночь. Разве это не прекрасно придумать жизнь? Поставить мир на часы. Спроектировать понятие смысла, сотворить этому смыслу разность, а вместе с тем спрятать его, сделав ответы доступными лишь для избранных.

– Интересно, но слишком тяжело, – уточнил Борода. – Хотя, кто ж знает, глядишь все возможно.

– Мне кажется, что вы бы не смогли. Конечно, не смогли бы… вы же, друг мой, – человек-амфибия, вам трудно без вод, а в этой позиции, их еще пока не подписали, вода только ждет своего часа. Хотя здесь возникает вопрос и весьма политический, а именно: кто пустил эти самые мысли к вам в голову, если там, где вы, нет ничего живого? Если там, где вы, нет толковых расстояний, впрочем, и у вас нет характерных начал и концов, а главное – кто запустил вас в этот таинственный отрез, не имеющий формы? Кто заставил вас терпеть? Подумайте! Подумайте, Борода, над тем, что если спрятать окружающие вас пески в глубокий карман, вслед туда же удалить всю прозрачность, имитирующую время, а вместе и все возможные атмосферы, а потом просто взять и уничтожить карман, то что же тогда останется?

– Я знаю, по-видимому, ничего и не будет, кроме меня и белого фона! – отчаянно восклицал загруженный Борода, при этом подумал: «к чему бы это?».

– Фон? Увы, но он также имеет некое значение. Ты его видишь, оттого он есть. Если мы уничтожаем вещи, это не значит, что мы уничтожаем смыслы этих вещей, ведь их заблаговременно спрятали от нас. Есть смысл, значит, есть доказательство того, что вещь была, или же она все-таки есть. Вообразите, возможно ли такое, как убийство того, чего нет? Скажем, убить пустоту? Или же тот же самый белый фон, оставшийся после того, как мы уничтожили содержимое кармана?

– Вполне! Если таков есть… – в сложениях запутался Борода.

– Убийство белого фона, дорогой мне Борода, – невозможно! Ибо оно есть абсолютное единство, за ним ничего нет, кроме как его самого! Фон может только видоизменяться, поэтому кто-то придумал ему несколько состояний, опять же утро, день, ночь, и что-то там еще между ними. Ты чувствуешь эти часы? За фоном возможен иной фон, убийство «белого» происходит оттого, что в него самого добавили красок. Убийство пустоты также невозможно, ибо ты убиваешь пустоту самим собой. Ты есть, значит, пустота уже убита. И еще… Весьма некорректно, друг мой, и весьма политически. Какой смысл прятать смыслы?

– Что-то я, знаете ли, потерялся, – съежился Борода, смущенно прикрывая глаза. – Мы с вами о другом говорили. Хотелось бы поконкретней, ведь вскоре вы приступите к своей работе, а ближние уже с ног сбились, все найти не могут…

– Плохо ищут, – отрезал Шуга. – Я никуда не спешу, буду ждать. Издательский дом уже приостановил свою работу, думаю, вскоре многое переменится, мы все разойдемся, если не найдутся люди, способные взять все в свои руки. Что касается меня, то я ни на что не претендую.

– А скажите мне, любезнейший, есть ли у вас хоть какие-нибудь предположения по поводу того, кто мог это все сотворить? Видите ли, врагов-то довольно, управители волнуются.

– Я ничего не думаю, – произнес Шуга, спрыгнув с подоконника.

– Ну, как же, вы же аналитик, да к тому же в одном штате вместе работали, – возмутился Борода.

– Я никто, и зовут меня никак. И вам того же советую. Не думайте об этом, Борода, ибо здесь вы не отыщете концов, подумайте лучше о белом фоне. – Шуга раскурил сигару, и, не отрывая глаз, с собеседника прищурившись, добавил, – Будете еще задавать вопросы, и я вас прижгу. Чем? Скажем, бразильской сигарой. Вам пора на волю, Борода, а мне, признаться, уж побриться впору. Бесцеремонно выталкивая гостя в коридор, Сахарный неудержимо настаивал на поспешном расставании, все так же заискивая перед гостем абстрактными движениями. – В следующий раз прошу вас, Борода, не приходите! Ей-богу, не приходите!

Жаркий московский проспект. В переходе подземки меняли стекла кофейных магазинчиков, глупые безделушки светились под стеклом витрины, затмевая вонь душного перехода. Это был довольно медленный час пик. Человек в черном костюме, в необычных очках вышел в свет серпантина имени Гиляровского, его черно-белый штиблет покрыл свежий асфальт, почти расплавившийся под знаком солнца. Вышки проспекта прочувствовали запахи моря, сегодня излишняя влажность, способная обманывать, что где-то есть морской берег. Недалеко суетился Рижский вокзал, отправляя в назначенный час, а человек, проходящий мимо торговых путей, купил несколько свежих газет, и тут же избавился от них по необъяснимой причине. Его испугал легкий пот, покатившийся вдоль височной доли, он обернулся, пройдя белым платком по лбу, задумавшись по поводу своего имени, заблаговременно насторожился. Упав в тень, проверил, ведется ли за ним наблюдение. «Неслыханная глупость все эти игры», – проскользнуло в его голове, в нос бил яркий запах свежих лилий, он быстро перешел дорогу, шагнув в приветствующий холл, и в его голове зажглась точечная боль.

«Вас ожидают?» – обратились к незнакомцу услужливые лица. «У меня назначена встреча…», – человек медленно протянул светлую карточку, указывая на ее сложную подпись. «Добро пожаловать, поднимайтесь на самый верх». Переглянувшись с охраной, он дождется лифта, спрятав себя в тени кораллового холла.

Там, где он сейчас, его мало кто ждет, раскрываются двери, он шагает на мягкий палас, демонстрируя встречающей стороне всю ту же сложную подпись. Наигранная суета, поиск ненужных вещей, перебирание профильных журналов и газет в приемной, вращение фигур – все это всецело надоедало незнакомцу. Ожидая встречу, он обиженно рассматривал красоту каллиграфической галереи, что узлом развернулась в нескупости прозрачных перегородок. Уж как несколько часов будет длиться его ожидание, а ему все будут говорить, что тот, к кому он явился, к сожалению, до сих пор занят. Пройдет еще время, и за его спиной появится светловолосая женщина, с красными уставшими глазами, она передаст неизвестную книгу мимо проходящей фигуре, чтобы обратиться к взволнованному гостю.

«Я ждала вас», – наигранно произнесет встречающая сторона, на что гость, явно рассердившись, заявит, что ему все это не нравится. Она поставит ладонь на его разгоряченную грудь, словно убеждая в правильности происходящего, и, подведя к спрятанной двери, неспешно проводит в мрачный, холодный холл, определяющий пустоту деловых действий. «Супруги» – гласила экспрессивность иероглифов, заманивая в рисунки бледных хризантем. Суетливая пара бегло удалится в один из аквариумов, надежно задвинув за собой стекло.

– Какого черта вы явились сюда? – строптиво начала женщина. Мужчина не спешил отвечать, он аккуратно вытащил из кармана брюк крошечный металлический шарик и, положив его на стол их бессмысленных переговоров, неожиданно произнес: «Прилежный дракон лишен местоимения».

– Какого черта! – повторилась женщина.

– Какого черта? – он дернул морщинами лба и замер. – Кажется, это вы сообщили мне, что я могу получить свои деньги в любое удобное для меня время. Не будете ли вы так любезны рассчитаться со мной! – Строптивость женщины исчезала с лица, она присела напротив незваного гостя и, разведя неуверенно руками, объяснила, что в понедельник прилетит ожидаемый японец, а уже утром она сможет, предупредит собеседника о месте и времени встречи. После чего японец сам лично встретится с ним, чтобы выплатить ему обусловленную часть долга.

– Ничего не желаю слышать… Мне не нравятся все эти игры, не желаю ждать никакого вымышленного японца! – незнакомец наклонился, испытывая жар, и детально произнес, забывая о своей жизни: – Если вы сейчас же не отдадите мне мои деньги, я немедля всех оповещу… Сегодня же все и вся узнают о пропаже почти сотни душ. И не пытайтесь предпринимать свои лукавые действия, вся нужная информация уже давно хранится у надежных людей, и если я не явлюсь к ним в течение двенадцати часов живым и здоровым, все будет передано в не очень сговорчивые руки.

Женщина усмехнулась, глядя в самоуверенность собеседника, и в стеклах прозрачных перегородок самым мистическим способом проявилось великое полотно: «Урок анатомии доктора Тульпа».

– Я не понимаю, о чем вы сейчас мне говорите, наша компания уже как десять лет занимается распространением компьютерных технологий, – в спокойствии усмехнулась женщина, ее глаза продолжали страдать от усталости. Мужчина же выглядел отрывистым и эмоциональным, его преследовала невозмутимость происходящего, чувство доказано настигало его слишком поспешно.

– Ну, как же? – почти не возмутился гость, ослабевая свою зоркость, – Ваши магические подписи совершенно не смущают бабочек на ярком… Может быть, мне напомнить вам о списках кандидатур? Или же совет правильной тактики вам уже не близок? – рассмеявшись, он, захватил металлический шарик, покручивая его на фалангах своей левой руки. – Красные даты весьма красные и только изогнутая вертикаль достигает полной высоты…

– Подождите, – сухо произнесла женщина, аккуратно выйдя из стеклянного пространства.

В одной из соседних комнат, сидя за коралловой ширмой, за всем происходящим наблюдал наиважнейший человек. Усталый, утомленный и липкий, не справляясь с жарой, он дремал, опираясь на локоть, ощущая свое материальное преимущество, вслед прогонял надоевшее ему состояние вымышленным беспокойством мятежных пауз. Липкость его тела раздувала прохлада кондиционеров. Он слышал все, что было сказано в одном из стеклянных пространств, оттого просмотрел магазин своего пистолета, а уж после, переглянувшись с вошедшей дамой, с упреком спросил ее: «Кто его впустил?», – и, не дождавшись объяснений, осторожно направился в сторону незнакомца.

Человек за стеклом, глядя в окна напротив, продолжал твердить, что ему не нравятся все эти игры. И он почти разгадал того, кто твердо надвигался на него сквозь прозрачные коридоры. Кто-то открыл чистые стекла аквариума, запустив в него каменную гримасу, последнее из того, что было видно незнакомцу – это отражение горячего великого солнца, и отблески дома напротив, что проявились в стеклянной перегородке уже после заветного полотна. Незнакомец почувствовал лучи жаркого дня на лице как нечто необыкновенно яркое и сильное. И неожиданно для себя подумал: «Сейчас как раз то самое время, когда я последний раз чувствую солнце». Идущий на него человек закрепил глушитель, и голова неизвестного резко откинулась в стуле, затмив движением раздавшийся хлопок. «Убрать аккуратно», – прокомментировал волшебный стрелок, и черно-белые штиблеты, уже усыпанные мелкими капельками алой крови, завернули в мягкий палас.

«Церемония», – стукнуло в голову светловолосой женщине, она разжала рот, предопределяя факт того, что время не теряет себя, и уже через секунду все сделалось искренним и непобедимым. Когда забытый шарик почти с наперсток неожиданно скатился со стола, унося в свою опасную, резкую бездну еще не опустевший мрачный холл, аккуратно спрятанную дверь, память ее любимого бульдога, коралловую ширму в изгибах прозрачных перекрытий, а также дух великого полотна вместе с липкостью тела и вымышленным беспокойством волшебного стрелка.