Текст книги "Познакомьтесь с Ниро Вульфом (сборник)"

Кимболл ответил:

– В своей жизни я встречал только одного гения. Это был аргентинский ковбой. Гаучо. Ладно. Подождите меня в приемной.

Вернувшись в приемную, я уселся на краешек стула. Знакомство с Э. Д. Кимболлом и разговор с ним каким-то образом прочистили мне мозги. Я ясно осознал то, что должен был понять еще прошлым вечером: в ту минуту, когда выяснилось, чей драйвер на самом деле был превращен, как выразился Вульф, в смертоносную игрушку, и когда на сцене появился старший Кимболл, мы, вероятно, вышли на финишную прямую. Это было все равно как обнаружить убитого, чудом вернуть его к жизни и выяснить у него, кто убийца. Вот что такое был Э. Д. Кимболл – жертва, которая чудом еще жива. Требовалось отвезти его к Вульфу и накрепко запереть дверь. Отвезти прежде, чем он увидится с Корбеттом… или, если уж на то пошло, с кем-то другим. Кем угодно. Откуда мне знать, что это не секретарь, Блэйн Квадратная Челюсть, заказал драйвер и исхитрился подсунуть его в сумку Кимболла? Может, пока я верчусь тут на краешке стула, Блэйн вонзает нож в Кимболла, как перед этим в Карло Маффеи…

Было без десяти одиннадцать. Я вскочил и принялся расхаживать по приемной. Человек Андерсона – я был уверен, что им окажется Корбетт, – должен прибыть в половине двенадцатого, и в его тупую башку вполне могла прийти мысль приехать пораньше да подождать. Я уж собирался просить девушку за конторкой позвонить Блэйну, как внутренняя дверь открылась и появился Кимболл в шляпе. Как же я ему обрадовался! Он кивнул мне, я подскочил к входным дверям и распахнул их перед ним.

Когда мы зашли в лифт, я поинтересовался:

– Мистер Блэйн не едет с нами?

Кимболл покачал головой:

– Здесь он нужнее. Мне нравится ваше лицо. По большей части мне нравятся лица людей, и это неизменно себя оправдывает. Доверие – одна из прекраснейших вещей на земле, доверие к тому, с кем имеешь дело.

Да уж, подумал я, готов поспорить, удачливый торговец вроде тебя способен извести уйму доверия.

До места, где я припарковал родстер, требовалось пройти лишь половину квартала. Я отклонился к западу, дабы избежать основного потока машин, но было уже около четверти двенадцатого, когда я отворил перед Кимболлом дверь дома Вульфа.

Я отвел гостя в залу и попросил подождать три минуты, потом вернулся к входной двери и убедился, что она заперта на засов. Затем прошел на кухню. Фриц пек пирожки с вишней. Он только что вытащил противень из духовки. Я стащил пирожок и поспешно запихал его в рот, после чего стал сыпать проклятьями, ибо едва не спалил язык. Фрицу я сказал:

– Один гость к обеду, и чтоб никакого яду! Смотри, кого впускаешь в дом. Возникнут сомнения – зови меня.

Вульф сидел за столом в кабинете. Едва лишь завидев его, я раздраженно застыл, ибо он устроил форменное безобразие. В его столе был только один ящик, широкий и неглубокий, посередине. С тех пор как с бочкового пива, хранившегося в подвале и подаваемого в кувшине, он перешел на бутылочное, у него появилась привычка выдвигать ящик и бросать в него пробку с открытой бутылки. Фрицу дела не было до ящиков в кабинете, я же знал, что Вульфом владеет безумная идея, будто он откладывает пробки с какой-то целью, и потому их не трогал. И вот теперь он наполовину выдвинул ящик, рассыпал пробки по всей столешнице и собирал их в кучки.

Я процедил:

– Мистер Э. Д. Кимболл в зале. Хотите, чтобы он пришел и помог вам?

– Черт. – Вульф осмотрел кучки пробок и беспомощно уставился на меня. Потом вздохнул: – Он не может немного подождать?

– Ну конечно, сколько угодно! Как насчет следующей недели?

Вульф снова вздохнул:

– Будь оно проклято. Веди его.

– Когда на столе валяется этот хлам?.. Ладно, я сказал ему, что вы со странностями. – До этого я говорил тихо, а теперь еще больше понизил голос, давая ему понять, как все принял Кимболл и что́ я ему сообщил.

Вульф кивнул, и я отправился за гостем.

Кимболл обрел прежнее, обеспокоенно-веселое выражение лица. Я представил его и подвинул для него кресло, а после того, как они с Вульфом обменялись несколькими словами, обратился к шефу:

– Если я вам не нужен, сэр, я займусь теми отчетами.

Он кивнул, и я устроился за своим столом, обложившись бумагами, которыми наполовину прикрыл блокнот, где в подобных случаях делал записи. Я стенографировал с такими сокращениями, что мог записывать каждое слово беглой речи, а для невнимательного взгляда это выглядело так, будто я роюсь в поисках старого счета за деликатесы.

Вульф говорил:

– Вы совершенно правы, мистер Кимболл. Срок человека дан ему только из милости. И существует множество средств, с помощью которых он может быть ограничен в правах: наводнение, голод, война, супружество… Не говоря уж о смерти, самом удовлетворительном из всех, потому что она закрывает вопрос окончательно.

– Силы небесные. – Кимболл никак не мог угомониться. – Не понимаю, почему же она должна считаться удовлетворительным средством.

– К выяснению этого вы подошли весьма близко в позапрошлое воскресенье. – Вульф указал на него пальцем: – Вы занятой человек, мистер Кимболл, и только что вернулись в свою контору после недельного отсутствия. Почему же при подобных обстоятельствах вы нашли время повидаться со мной?

Кимболл уставился на него:

– Вот вы мне и объясните.

– Хорошо. Вы пришли потому, что озадачены. Не лучшее состояние для человека, которому, как вам, грозит смертельная опасность. Я не вижу на вашем лице ни тревоги, ни страха – одно лишь замешательство. И это поразительно, если принять в расчет, что́ сообщил вам мистер Гудвин. А он проинформировал вас, что четвертого июня, двенадцать дней назад, Питер Оливер Барстоу был убит по чистой случайности и эта случайность спасла вам жизнь. Вы восприняли его слова, мягко говоря, с недоверием. Почему?

– Потому что это чушь. – Кимболл начал проявлять нетерпение. – Ерунда.

– Ранее вы назвали это вздором. Почему же?

– Да потому, что это вздор и есть. Если полицейские, столкнувшись с чем-то, что выше их разумения, выдумывают байку, чтобы оправдаться, это нормально. Я придерживаюсь того взгляда, что каждый волен заниматься своим делом как хочет. Но пускай даже не мечтают, чтобы я вступил в это предприятие с ними на паях. Меня пусть оставят в покое. Я занятой человек. У меня есть дела поважнее. Вы ошибаетесь, мистер Вульф. Я приехал к вам не потому, что озадачен. И, уж конечно, не для того, чтобы позволить вам меня запугать. Я приехал потому, что полиция, несомненно, попытается втравить меня в историю, которая доставит мне кучу неприятностей и нежелательную известность. Ваш человек дал мне понять, что вы подскажете, как этого избежать. Если так – приступайте. Я заплачу́. Если – нет, скажите сразу. Я поищу советчика получше.

– Что ж. – Вульф откинулся в кресле, разглядывая лицо брокера из-под прикрытых век. Наконец он покачал головой. – Боюсь, избавить вас от неприятностей не в моих силах, мистер Кимболл. Однако при некоторой удаче я мог бы подсказать вам, как избежать смерти. Хотя и не наверняка.

– Никогда не надеялся избежать смерти.

– Оставьте ваши каламбуры. Естественно, я имею в виду насильственную смерть. Буду с вами честен, сэр. Если я не прощаюсь с вами и не отпускаю вас по делам, то вовсе не из убеждения, что вы хорохоритесь перед лицом смерти как последний дурак. Я далек от некоторых христианских побуждений, ибо полагаю, что человека нельзя спасать против его воли. Мною руководит своекорыстие. Миссис Барстоу предложила вознаграждение в пятьдесят тысяч долларов тому, кто изобличит убийцу ее мужа. И я намерен изобличить его. Для этого мне нужно всего лишь выяснить, кто пытался убить вас четвертого июня и, благоразумно выждав какое-то время, вернется к своему замыслу, если ему не помешать. Ваша помощь упростит ситуацию для нас обоих. Ну а коли вы откажетесь помочь, что ж… Весьма вероятно, что какая-нибудь оплошность убийцы или его невезение позволят мне после успешной второй попытки привлечь его к ответу за неудачную первую. Естественно, мне без разницы.

Кимболл покачал головой, однако не встал, а, наоборот, поудобнее устроился в кресле. И по-прежнему не выказывал тревоги – только заинтересованность.

– Вы хороший оратор, мистер Вульф, – ответил он. – Не думаю, что вы будете мне полезны, поскольку, кажется, питаете слабость к байкам, как и полиция, но оратор вы хороший.

– Благодарю. Вы цените красноречие?

Кимболл кивнул:

– Мне нравится все хорошее. Хорошая речь, хорошая торговля, хорошие манеры, хорошая жизнь. Не богатая, заметьте, а хорошая. Я сам мечтал о такой и склонен думать, что все остальные также стремятся к этому. Понятно, что не всем она удается, но, уверен, все хотя бы пытаются. Я размышлял об этом в машине, пока ехал сюда с вашим человеком. Я вовсе не говорю, что рассказанная им история не произвела на меня впечатления. Произвела, конечно же. Когда я сказал ему, что это вздор, я говорил серьезно, да и сейчас не шучу, но все-таки она заставила меня задуматься. А что, если кто-то пытался меня убить? Кто бы это мог быть?

Он умолк, и Вульф пробормотал:

– Ну и кто бы это мог быть?

– Никто, – твердо ответил Кимболл.

Если и он, как Барстоу, такой же душка, что его и комар не укусит, подумал я, то с меня довольно.

Вульф заметил:

– Я знавал человека, который убил двоих, потому что его обошли в сделке с лошадьми.

Кимболл рассмеялся:

– Хорошо, что он не занимался зерном. Если бы его способ сбивать цену был в широком ходу, то меня убили бы не единожды, а миллион раз. Я хороший торговец, и это единственное, чем я горжусь. И я люблю пшеницу. А вы, конечно же, любите байки и ушлых убийц. Оно и правильно, ведь это ваш бизнес. Но я люблю пшеницу. Вам известно, что в настоящий момент мировые запасы пшеницы составляют семьсот миллионов бушелей? И я знаю, где в данную минуту находится каждый бушель. Каждый.

– Сотня или около того, вероятно, принадлежит вам.

– Нет, ни одного. Я пока вне игры. Вернусь к ней завтра или на следующей неделе. Но, как уже было сказано, я хороший торговец. Я брал верх во множестве сделок, но никто не жалуется, потому что я соблюдаю правила. Об этом я и думал по дороге сюда. Мне неизвестны все подробности дела Барстоу – только то, что я прочел в газетах. Насколько я понимаю, драйвер, приспособленный для убийства, так и не нашли. И я не верю, что он вообще когда-либо существовал. Но если его вдруг отыщут, мне будет трудно поверить – хоть я и одалживал свою клюшку Барстоу на стартовой площадке, – будто кто-то предназначал его для меня. Я соблюдаю правила и всегда играл честно, и в бизнесе, и в частной жизни.

Он умолк, а Вульф заметил вполголоса:

– Вред бывает разным, мистер Кимболл. Действительным и воображаемым, материальным и духовным, ничтожным и смертельным…

– Я никому не причинял вреда.

– Вот как? Быть такого не может. Сущность святости в искуплении. Если позволите, возьмем в качестве примера меня. Разве я никому не причинял вреда? Вот уж не знаю, с какой стати ваше присутствие должно подвигнуть меня на исповедь, но тем не менее. Забудьте об убийстве Барстоу, коли для вас это вздор. Забудьте о полиции. Мы найдем способ избавить вас от неприятностей, которые она может доставить. Мне было бы приятно еще побеседовать с вами, если только неотложные дела не требуют вашего участия. Я не хотел бы отвлекать вас от чего-то срочного.

– И не отвлечете. – Вид у Кимболла был довольный. – Появится что срочное, я этим займусь. Контора справлялась без меня целую неделю, справится и еще час-другой.

Вульф одобрительно кивнул:

– Может, бокал пива?

– Нет, спасибо, я не пью.

– Н-да… – Вульф нажал кнопку. – Вы удивительный человек, сэр. Такой воздержанный, и при этом хороший бизнесмен, философ… Один бокал, Фриц… Однако мы говорили о причинении вреда, и я замахнулся на исповедь. Так причинял ли я кому-то вред? Вопрос, конечно же, риторический. Не стану строить из себя негодяя, и мне знакомы романтические угрызения совести. Но даже так, со всеми допущениями, я с трудом понимаю, почему до сих пор жив. Менее года назад человек, сидевший в том же самом кресле, что и вы сейчас, обещал убить меня при первой же возможности. Руководствуясь чисто корыстными побуждениями, я выбил из-под него все основы существования. Не далее как в двадцати кварталах отсюда живет женщина, весьма умная, чей аппетит и настроение значительно улучшит известие о моей смерти. И я мог бы перечислять подобные примеры практически до бесконечности. Но есть и другие, признаться в которых сложнее и которые невозможно оправдать… Спасибо, Фриц.

Вульф извлек открывалку из ящика, откупорил бутылку, бросил пробку в ящик и закрыл его. Потом наполнил бокал и разом осушил. Кимболл отозвался:

– Естественно, каждому приходится брать на себя профессиональные риски.

Вульф кивнул:

– В вас снова говорит философ. Нетрудно заметить, мистер Кимболл, что вы культурный и образованный человек. Быть может, вы поймете те невразумительные убеждения, что побуждают – меня, например, – упорствовать в поступках, заслуживающих безусловного порицания. В настоящее время под этой крышей, на верхнем этаже, обитает женщина, которая не может желать мне смерти исключительно потому, что сердце ее запечатано для злобы кротостью. Я мучаю ее ежедневно, ежечасно. Знаю, что мучаю, и осознание этого терзает меня. И все же я упорствую. Вы поразитесь невразумительности моих убеждений и глубине терзаний, когда я скажу вам, что эта женщина – моя мать.

Я записал сказанное им и с трудом сдержал побуждение оторвать глаза от бумаг и уставиться на него. Он говорил так убедительно, нарочито спокойно, как будто лишь мощным усилием воли подавлял непомерное глубокое чувство. На какую-то долю секунды я, черт бы его побрал, почти что проникся сочувствием к его матери, хотя не кому-нибудь, а мне приходилось каждый месяц при сведении банковских счетов переводить ей средства в Будапешт, где она жила.

– Силы небесные, – только и произнес Кимболл.

Вульф осушил еще один бокал и медленно покачал головой:

– Вы поймете, почему я могу перечислить разные виды ущерба. Я знаком с ними отнюдь не понаслышке.

Мне показалось, что Кимболл не улавливает намека. Вид у него был хоть и сочувственный, но самодовольный. Да и вообще он ухмылялся.

– Интересно, с чего вы решили, что я образованный человек?

Вульф поднял брови:

– Разве это не очевидно?

– Это комплимент, коли вы так решили. Я бросил школу в Иллинойсе, когда мне было двенадцать, и сбежал из дому. Вообще-то, это и домом не было. Я жил с дядей и тетей. Мои родители умерли. С тех пор я ни дня не посещал школу. Если кто и давал мне образование, то только я сам.

– Не самый худший выход. – Голос Вульфа звучал низко и тихо, не громче шепота. К такому тону он обычно прибегал, чтобы исподволь подтолкнуть собеседника к откровениям. – И вы еще одно доказательство тому, сэр. А Нью-Йорк сам по себе неплохая школа для юноши, если тот обладает сильным характером.

– Возможно, и так. Только я отправился не в Нью-Йорк. Я поехал в Техас. Целый год проторчал на Выступе[18]18
  Выступ (Техасский выступ) – 26 северных округов, территория которых образует выступ прямоугольной формы, граничащий на западе со штатом Нью-Мексико, а на севере и востоке – с Оклахомой. – Ред.


[Закрыть], потом перебрался в Галвестон, а оттуда – в Бразилию и Аргентину.

– Вот оно как! Характера вам и вправду не занимать, а образование у вас космополитическое.

– Ну, я много где побывал. Прожил в Южной Америке двадцать лет. Главным образом – в Аргентине. Когда вернулся в Штаты, пришлось чуть не заново учить английский. Я пережил… Хм, я пережил много забавного. Повидал немало насилия, сам в нем участвовал, но когда бы и где бы это ни происходило, я всегда соблюдал правила. По возвращении в Штаты я торговал говядиной, но постепенно переключился на зерно. Вот где я нашел себя. Зерно требует от человека смелой прозорливости и готовности пришпоривать догадку, как гаучо лошадь.

– Вы были гаучо?

– Нет, я всегда торговал. Это у меня в крови. И теперь мне интересно, поверите ли вы тому, что я скажу… Не то чтобы я стыжусь этого. Порой, сидя у себя в кабинете, когда с десяток рынков только и выжидают, в какую сторону меня бросит, я вспоминаю об этом и горжусь. Два года я был разъездным торговцем.

– Не может быть.

– Может. Три тысячи миль в седле за сезон. Это до сих пор сказывается на походке.

Вульф смотрел на него с восхищением:

– Да вы настоящий кочевник, мистер Кимболл. Конечно, женились вы не тогда.

– Нет, женился я позже, в Буэнос-Айресе. У меня была контора на авениде де Майо… – Он осекся.

Вульф налил себе еще бокал пива. Кимболл следил за его движениями, но словно бы ничего не видел. Взгляд его явно был обращен внутрь самого себя. Что-то прервало его речь и перенесло на другую сцену.

Вульф кивнул ему и прошептал:

– Воспоминание… Понимаю…

Кимболл кивнул в ответ:

– Да, воспоминание… Странно. Силы небесные. Можно подумать, его вызвали ваши слова о вреде. Различных видах его. Воображаемом. Смертельном. Ничто из этого не имеет отношения к делу. Ущерб был нанесен мне. И отнюдь не воображаемый. У меня тоже есть совесть, как и у вас, но навряд ли в этом заключается что-то романтическое.

– Ущерб был нанесен вам.

– Да. Едва ли не худший из тех, что может вынести человек. Прошло тридцать лет, но это до сих пор причиняет боль. Я женился на красивой девушке, аргентинке, и у нас родился мальчик. Ему было всего два года, когда я вернулся из поездки на день раньше и застал в своей постели лучшего друга. Мальчик играл на полу с игрушками. Я соблюдаю правила. Я говорил себе уже тысячу раз, что, если бы пришлось выбирать снова, я поступил бы так же. Я выстрелил дважды…

Вульф прошептал:

– Вы убили их.

– Да. Кровь разлилась по полу и дотекла до одной из игрушек. Я оставил мальчика там… Я часто задавался вопросом, почему не пристрелил и его. Хотя был уверен, что он не мой сын… Я пошел в бар и напился. То был последний раз, когда я напился…

– Вы отправились в Штаты?

– Чуть позже, через месяц. Вопрос о бегстве не стоял. В Аргентине подобный случай не повод, чтобы уносить ноги. Но я покончил со всеми делами и навеки оставил Южную Америку. Вернулся туда лишь раз, четыре года назад.

– Вы взяли мальчика с собой?

– Нет. Именно за ним я и возвращался. Мне он, естественно, был не нужен. Его забрала семья моей жены. Они жили в пампе, где я ее и повстречал. Мальчика звали Мануэль, как и моего друга. Это я предложил назвать сына в его честь. Я уехал один, и один прожил двадцать шесть лет. Я нашел, что рынок – жена получше той, с которой я пытался обрести семейное счастье. Наверное, все это время меня терзали сомнения, а может, человек с возрастом смягчается. Может, мне стало слишком одиноко, или я захотел убедить себя, что у меня действительно есть сын. Четыре года назад я привел дела в порядок и отправился в Буэнос-Айрес. Я нашел его сразу. Семья жены обанкротилась, когда он был еще подростком, и почти все они умерли. Ему пришлось нелегко, но он проявил себя молодцом. Когда я нашел его, он был одним из лучших летчиков аргентинской армии. Мне пришлось уговаривать его оставить все. Какое-то время он пытался работать у меня, но оказался совершенно не годен для торговли и в итоге занялся авиационным бизнесом на мои деньги. Я купил поместье в Уэстчестере, отстроил там новый дом и теперь лишь надеюсь, что, когда он женится, в его жизни не будет поездки, которая закончится как та моя.

– Он, конечно же, знает… о матери?

– Не думаю. Даже не знаю, это никогда не упоминалось. Надеюсь, нет. Не то чтобы я испытывал раскаяние. Доведись мне снова оказаться перед тем же выбором, я поступил бы так же. Я не притворяюсь – даже перед ним, – что Мануэль именно тот сын, которого я хотел бы иметь, если бы мог выбирать. В конце концов, он аргентинец, а я из Иллинойса. Но его фамилия Кимболл, и у него есть голова на плечах. У него появится американская девушка, я надеюсь, и все уладится.

– Бесспорно. – Вульф не прикасался к своему пиву столь долго, что вся пена на нем осела и оно стало смахивать на чай. Он взялся за бокал и выпил. – Да, мистер Кимболл, вы действительно правы, вред был причинен вам. Но вы, скажем так, с этим разобрались. Если мальчику и был нанесен вред, вы великодушно возместили его. Ваше признание вряд ли сравнимо с моим по бесславности. Я поневоле признаю вину. Как сказал бы мистер Гудвин, отбоя мне не дождаться. Но если мальчик ощущает причиненный ему вред?

– Нет.

– Но если все-таки да?

Тут я увидел, что Кимболл опустил глаза. Порой взгляд Вульфа выдержать не так-то просто, но, будучи торговцем, Кимболл должен был устоять перед любым взглядом. Но нет, не устоял. Он даже не попытался снова поднять глаза. Встал внезапно и заявил:

– Не ощущает. Я не употреблял во зло ваше признание, мистер Вульф.

– Да пожалуйста, сэр. – Вульф не шелохнулся. – Пожалуйста, употребляйте его как хотите. Почему бы вам не быть честным? Для невиновного я совершенно не опасен. – Он посмотрел на свои часы. – Через пять минут будет обед. Пообедайте со мной. Я не притворяюсь вашим другом, но, можете не сомневаться, не замышляю зла против вас или того, что вы считаете своим. Тридцать лет назад, мистер Кимболл, вы столкнулись с мучительным разочарованием и действовали решительно. Вы утратили свою уверенность? Давайте посмотрим, что́ можно сделать. Пообедайте со мной.

Но Кимболл не остался на обед. Собственно говоря, мне показалось, что он впервые за все это время выглядел испуганным. Только о том и мечтал, как бы убраться отсюда. Это ставило меня в тупик.

Вульф попытался уговаривать его остаться, но Кимболл был тверд. Внешне он справился с испугом и стал сама вежливость. Силы небесные, он и понятия не имел, что уже так поздно. Ему очень жаль, что Вульф не предложил ничего, что помешает полиции доставить ему неприятности. Он надеется, что Вульф понимает: их разговор был строго конфиденциальным.

Я проводил Кимболла до двери и предложил подбросить его назад до конторы, но он отказался, сказав, что возьмет на углу такси. Понаблюдав с крыльца за тем, как Кимболл удаляется, я убедился, что он прав: действительно, по его походке до сих пор заметно, что он много времени провел в седле. Колени его выгнулись наружу.

Когда я вернулся в кабинет, Вульфа там не было, поэтому я направился в столовую. Он стоял перед креслом, собираясь в него садиться, а Фриц готовился подтолкнуть кресло сзади. Как только он устроился, сел и я. Вульф никогда не обсуждал дела за едой, но я подумал, что сегодня он мог бы сделать исключение. Ничего подобного. Впрочем, одну традицию Вульф все-таки нарушил. Обычно он любил разглагольствовать за едой, неспешно болтать о любой чепухе, какая только приходила ему в голову, как я подозревал, скорее с самим собой, нежели со мной, хотя, уверен, публикой я всегда был благодарной. В тот же день он не произнес ни слова. Я видел, как, поглощая пищу, он периодически вытягивает и втягивает губы. Он даже позабыл похвалить Фрица, так что, когда тот убирал со стола перед кофе, я подмигнул ему, а Фриц кивнул в ответ с серьезной улыбкой, словно говоря, что все понимает и вовсе не в обиде.

После обеда Вульф уселся в кресло в кабинете, все так же молча. Я привел в порядок бумаги на своем столе, вытащил из блокнота исписанные листы и скрепил их. Потом сел и принялся ждать, когда к нему вернется разговорчивое настроение. Через некоторое время Вульф испустил вздох, которого кузнечным мехам хватило бы на целый день работы, оттолкнулся от стола вместе с креслом, чтобы открыть ящик, и принялся сгребать в него кучки бутылочных пробок. Я наблюдал за ним. Когда все пробки оказались внутри, а ящик был закрыт, он произнес:

– Мистер Кимболл – несчастный человек, Арчи.

– Мошенник он, – парировал я.

– Возможно. Но тем не менее несчастный. Он осажден со всех сторон. Сын хочет убить его и от намерения переходит к действиям. Но если Кимболл призна́ет это, даже перед самим собой, он человек конченый, и понимает это. Сегодня его сын, а через него будущие Кимболлы – всё, ради чего ему стоит жить. Так что он не может этого признать, и не признаёт. Но если он будет упорствовать и ничего не предпримет, то и тогда его песенка спета, ибо вскоре он умрет, и, скорее всего, пренеприятным образом. Дилемма неразрешимая для него, что неудивительно, ибо ее осложняют и другие обстоятельства. Ему нужна помощь, но просить о ней он не осмеливается. Не осмеливается по той причине, что, как и все смертные глупцы, надеется на чудо. А вдруг – он отвергает это, но ни один человек, как бы жалок он ни был, не минует этого «а вдруг» – а вдруг сын действительно пытался разделаться с ним и случайно убил вместо него Барстоу? Не увидит ли сын в этой случайности знак свыше? Не удастся ли склонить его – отец может потолковать с ним, как мужчина с мужчиной, – не удастся ли склонить его к разумной сделке с судьбой, чтобы он сохранил жизнь отцу взамен той, что отнял неумышленно? Это шанс дождаться тех времен, когда он увидит внука у себя на коленях. Но пока эта сделка, самая блистательная за всю его карьеру, не заключена, над ним будет висеть огромная угроза. Подобного вполне хватило бы, чтобы устрашить человека помоложе и почестнее. Однако он не осмеливается просить о помощи, поскольку, поступив так, подверг бы своего сына такой же огромной опасности, с какой столкнулся сам. Поразительная дилемма. Едва ли когда я встречал человека, оказавшегося между стольких огней, сплошь испепеляющих. Это настолько поразило Кимболла, что он поступил против обыкновения глупо. Повел себя как осел. Подставил под удар сына, не озаботившись защитой для самого себя. Факты, внушающие страх, он разболтал, а сам страх отверг.

Вульф умолк. Он откинулся в кресле, опустил подбородок и сплел пальцы на животе.

– Понятно, – отозвался я. – Понятно с Кимболлом. Теперь Мануэль. Я же говорил вам, что он меня нервирует. Но если оставить это в стороне, почему бы мне не сесть за пишущую машинку и не составить список имеющихся у нас великолепных доказательств, что это он убил Барстоу?

– Черт побери, – вздохнул Вульф. – Знаю, картину необходимо покрыть лаком. Но банка пуста, Арчи. По сути, и банки-то никакой нет. Нет ничего.

Я кивнул:

– Могу я внести предложение? В Армонке, всего в нескольких милях от Плезентвилля, есть летное поле. Могу я поехать туда и поспрашивать?

– Можешь. Но я сомневаюсь, что он воспользовался общественным аэродромом. Он предпочел бы частный. Так что сначала попробуй другое. Запиши.

– Много?

– Совсем нет.

Я взял папку и карандаш. Вульф продиктовал:

Прошу связаться со мной видевших, как я посадил свой самолет на пастбище в понедельник вечером, пятого июня. Поделюсь выигрышем в пари.

Я отозвался:

– Хорошо. Превосходно. Но это могло быть и поле для гольфа.

Вульф покачал головой:

– Слишком много народу. Да и гольфисты здорово возмутились бы. Оставь пастбище. Его название придется уточнить… Нет, не диктуй объявление по телефону. По пути остановись у редакции «Таймс», подай объявление и позаботься, чтобы никто другой не мог получить отклики. И еще… Обратись с этим в другие газеты, утренние и вечерние, приняв такие же меры предосторожности. Мануэль Кимболл достаточно находчив, чтобы смешать нам карты. Если он увидит объявление, то может попробовать заполучить ответы на него.

Я встал.

– Понятно, я поехал.

– Один момент. Уайт-Плейнс ближе Армонка?

– Да.

– Тогда по пути загляни к Андерсону. Расскажи ему все, но помалкивай про Карло Маффеи и Аргентину. Сделай ему подарок, эдакий широкий жест. Еще скажи, что Э. Д. Кимболлу угрожает опасность и ему необходима защита. Кимболл, естественно, откажется от нее, и наши потуги окажутся напрасными. Тем не менее, если уж вмешиваешься в дела склонных к насилию лиц, чем мы с тобой занимаемся, это налагает на тебя определенные обязательства, которыми не стоит пренебрегать.

Я знал, что сделать это придется, но все же сказал:

– Я бы скорее дал на чай контролеру в метро, чем поделился с Андерсоном хоть толикой информации.

– Теперь уж поделись, – ответил Вульф. – Может, мы выставим ему счет.