Текст книги "Познакомьтесь с Ниро Вульфом (сборник)"

– Ах нет, это было на первой странице.

– Вот как? А он когда-нибудь до этого делал вырезки на первой странице?

– Нет, сэр. Точно нет.

– Ничего, кроме объявлений?

– Ну, я не совсем уверена в этом. Пожалуй, только их. Мне так кажется.

С минуту Вульф сидел, опустив подбородок на грудь. Затем повернулся ко мне:

– Арчи, дуй на Сорок Вторую улицу и привези двадцать экземпляров понедельничной «Таймс».

Я был только рад взбодриться. Не то чтобы наметился повод для воодушевления. Я понимал, что Вульф всего лишь нащупал единственную трещинку, из-за которой мог блеснуть свет. Я не ожидал ничего особенного и полагал, что он не ожидает тоже. Однако июньская ночь выдалась чудесной – прохладной, но спокойной и приятной, и, мчась через город к Бродвею и поворачивая на север, я с удовольствием вдыхал свежий воздух, подставляя лицо ветру. На Таймс-сквер я приметил знакомого копа, Марви Дойла, который прежде патрулировал Четырнадцатую улицу, и он позволил мне оставить машину на обочине Бродвея, пока я наведаюсь через улицу к редакции «Таймс». Тротуары были запружены толпами, валящими из театров и кино и решающими, потратить ли пару баксов в нелегальном кабаке или ограничиться десятью центами в «Нидиксе»[2]2
  «Нидикс» – сеть дешевых ресторанчиков быстрого питания, где подавали кофе с пончиками, а позднее хот-доги с фирменной горчицей. Долгие годы была одной из характерных примет Нью-Йорка. – Ред.


[Закрыть].

По возвращении в кабинет я обнаружил, что Вульф дал девушке передышку. Он велел Фрицу принести пиво, и теперь Анна потягивала его маленькими глотками, словно горячий чай. На ее верхней губе осталась полоска высохшей пены. Сам он прикончил три бутылки, хотя я отсутствовал не дольше двадцати минут. Стоило мне войти, как он объявил:

– Надо было сказать тебе, что нужен городской выпуск.

– Точно. Именно его я и привез.

– Хорошо. – Он повернулся к девушке: – Если не возражаете, мисс Фиоре, будет лучше, если вы не увидите наших приготовлений. Разверни ее кресло, Арчи. Туда, к столику, чтобы ей было куда поставить стакан с пивом. Теперь газеты. Нет, не отрывай ничего. Думаю, лучше оставить лист целым. Ведь именно так она впервые увидела его. Отложи вторую часть газеты. Она пригодится мисс Фиоре. Подумай, сколько отбросов в нее поместится. Сюда.

Я развернул перед ним на столе первую часть газеты, и он, потянувшись из кресла, склонился над ней. Так гиппопотам в зоопарке готовится пообедать. Я вытащил вторую часть из всех выпусков и сложил стопкой на стуле, затем взял первую страницу и принялся ее изучать. На беглый взгляд никакой надежды она не вселяла. В Пенсильвании бастовали шахтеры. Национальное управление экономического восстановления[3]3
  Национальное управление экономического восстановления – одно из федеральных ведомств, проводивших в жизнь рузвельтовский «Новый курс», который был призван вывести США из Великой депрессии. – Перев.


[Закрыть] спасало страну, чему посвящались сразу три статьи. Двое парней пересекли Атлантику в тридцатифутовой шлюпке. У ректора университета случился сердечный приступ на площадке для гольфа. В Бруклине гангстера выкурили из квартиры с помощью слезоточивого газа. В Алабаме линчевали негра. А где-то в Европе некто обнаружил старинную картину. Я украдкой взглянул на Вульфа: он с головой ушел в изучение страницы. Единственно достойным внимания мне представлялось найденное в Швейцарии полотно, которое предположительно украли в Италии. Однако, когда Вульф наконец достал из ящика ножницы, вырезал он вовсе не эту статью, а заметку о бандите. Затем он отложил страницу в сторону и потребовал другую такую же. Я подал ему газетную полосу и ухмыльнулся, увидев, что на сей раз он взялся за сообщение о картине. Что ж, я пришел вторым. Когда же он потребовал третью страницу, мне стало любопытно, и я таращился на него, пока он вырезал заметку о происшествии с университетским ректором. Вульф это заметил и, не поднимая глаз, произнес:

– Молись, чтобы это была она, Арчи. Тогда к Рождеству у нас появится ангрекум сескупедале.

Я сумел написать это мудреное название, потому что вел счета, учитывая расходы на орхидеи (равно как и на все остальное), но произнести его мог не лучше, чем усмотреть связь между ректором и Карло Маффеи.

– Покажи ей одну страницу, – велел Вульф.

Последняя изрезанная им полоса лежала сверху, но я пропустил ее и взял следующую: статья о картине, заключенная в жирную рамку, располагалась в нижней правой четверти страницы. Я развернул лист перед Анной. Вульф сказал:

– Взгляните, мисс Фиоре. Этот кусок был вырезан из газеты, которую вы видели в понедельник утром?

Ей хватило беглого взгляда:

– Нет, сэр. Большой кусок был вырезан наверху, вот здесь. Дайте я покажу…

Я быстро убрал газетную полосу, прежде чем девушка успела до нее дотянуться, положил на стол, взял следующую и развернул. На этот раз она несколько помедлила с ответом:

– Вот этот, сэр.

– Вы уверены?

– Вырезан был именно он, сэр.

Какое-то время Вульф молчал, потом вздохнул и велел:

– Поверни кресло, Арчи.

Я взялся за ручку кресла и крутанул его вместе с девушкой. Вульф испытующе посмотрел на нее:

– Вы уверены, мисс Фиоре, что вырезали именно это место?

– Совершенно уверена, сэр. Это точно.

– Вы видели саму вырезку? В его комнате, в мусорной корзине, быть может, или у него в руках?

– Нет, не видела. И ее не могло быть в мусорной корзине, потому что у него в комнате нет корзины.

– Хорошо. Если бы все доводы были столь же убедительны, как этот. Можете отправляться домой, мисс Фиоре. Вы хорошо вели себя, были любезной и терпеливой. И, в отличие от большинства особ, во избежание встреч с которыми я не выхожу из дома, вы способны держать в узде язык. Не ответите ли на еще один вопрос? Сделайте одолжение.

Она совершенно измучилась, но у нее все же достало сил прийти в замешательство, которое отразилось в глазах. Девушка уставилась на Вульфа, а он продолжил:

– Всего один вопрос. Вы когда-нибудь видели в комнате Карло Маффеи клюшку для гольфа?

Если он хотел достичь кульминации, то это у него получилось. Впервые за все прошедшие часы девушка не смогла вымолвить ни слова. Было даже забавно, насколько явной оказалась ее реакция. Какое-то мгновение она лишь таращилась на Вульфа. Затем, когда смысл вопроса дошел до нее, та немногая краска, что еще оставалась у нее на лице, сошла окончательно. Она побледнела как полотно, челюсть отвисла. Она выглядела совершенной идиоткой, ее всю трясло.

Вульф невозмутимо сверлил девушку взглядом:

– Когда вы ее видели?

Неожиданно губы Анны плотно сжались, а руки на коленях стиснулись в кулаки.

– Нет, сэр, – только и пробормотала она. – Нет, сэр, никогда не видела.

Вульф смотрел на нее секунду-другую, затем изрек:

– Ладно. Все в порядке, мисс Фиоре. – Он повернулся ко мне: – Отвези ее домой.

Девушка даже не пыталась подняться, пока я не подошел к ней и не тронул за плечо. Тогда она оперлась о подлокотники и встала. Вульф, определенно, на чем-то ее поймал, но все-таки она не выглядела напуганной, скорее, сокрушенной. Я снял ее жакет со спинки кресла и помог надеть его. Когда она направилась к двери, я обернулся, чтобы сказать кое-что Вульфу, и глазам своим не поверил: он поднимал себя из кресла, чтобы встать! В самом деле! Однажды я видел, как он не снизошел до подобной любезности, когда из этой самой комнаты выходила женщина, обладавшая состоянием в двадцать миллионов американских долларов и имевшая в мужьях английского герцога. Но я все же сказал, что собирался:

– Я пообещал ей доллар.

– Тогда, боюсь, тебе придется раскошелиться. – Он повысил голос, чтобы его услышали в дверях: – Спокойной ночи, мисс Фиоре.

Она не ответила. Я прошел за ней в прихожую и отвел к родстеру. Когда мы добрались до Салливан-стрит, на крыльце нас поджидала миссис Риччи и глаза ее так сверкали, что я счел за благо не задерживаться ради любезностей.

Глава третья

К тому времени, когда я поставил автомобиль в гараж и прошел два квартала назад до Тридцать Пятой улицы, кабинет погрузился во тьму. Поднявшись по лестнице, я увидел под дверью спальни Вульфа полоску света. Я часто задавался вопросом, как же ему удается раздеваться. Мне было доподлинно известно, что в этом Фриц ему не помогает. Фриц спал наверху, через коридор от оранжереи. Моя же комната, как и спальня Вульфа, располагалась на втором этаже. Просторное помещение в передней части дома с собственной ванной и парой окон. Я прожил в нем семь лет. Оно, определенно, стало моим домом. И, судя по всему, ему предстояло оставаться таковым еще лет семь или даже двадцать семь, ибо единственная девушка, к которой я питал слабость, подыскала себе другую партию, пришедшуюся ей больше по душе. Тогда-то я и познакомился с Вульфом. Однако сейчас не время рассказывать эту историю. В ней еще остаются непроясненными один-два незначительных момента. Так или иначе, комната, несомненно, служила мне домом. Кровать была широкой и удобной. А еще у меня имелся письменный стол со множеством ящиков, и три кресла, просторные и уютные, и настоящий ковер во всю комнату, а не эти чертовы коврики, которые так и норовят скользнуть под вами, словно кусок масла на горячем блине. Картинки на стенах принадлежали мне. Удачная подборка: поместье Джорджа Вашингтона Маунт-Вернон, цветной набросок головы льва и лесной пейзаж с травой и цветами. Нашлось здесь место и для большой фотографии в рамке моих отца и матери, которые умерли, когда я был маленьким. Еще у меня имелась цветная репродукция с картины «Сентябрьское утро»[4]4
  Это написанное в 1912 году полотно французского художника Поля Эмиля Шабаса (Шаба, 1869–1937) приобрело скандальную известность в США благодаря протестам Нью-Йоркского общества по искоренению порока, объявившего его безнравственным. Репродукции продавались так бойко, что со временем стали расхожим примером китча. – Ред.


[Закрыть], где на переднем плане изображена нагая девушка с подобранными волосами, но она висела в ванной. Самая обычная комната, всего лишь удобное пространство для проживания, если не считать большого электрического звонка на стене, скрывающегося под кроватью. Звонок этот был подключен таким образом, что, когда Вульф включал рубильник в своей комнате – а проделывал он это каждый вечер, – любой осмелившийся подойти ближе чем на пять футов к его двери или влезть в окно немедленно вызвал бы оглушительный трезвон. А еще звонок был подключен ко всем входам в оранжерею. Однажды Вульф сказал мне, как бы между прочим, что он отнюдь не трус, просто ему глубоко отвратительны чужие прикосновения и претит необходимость внезапно совершать быстрые движения. Поразмыслив над тем, какие массы он вынужден перемещать, я охотно этому поверил. По некоторым причинам такие вещи, как трусость, нисколько меня не волновали, когда дело касалось Вульфа, хотя обыкновенно я не садился за один стол с тем, в ком заподозрил труса.

Я прихватил из кабинета наверх газету и, после того как, облаченный в пижаму и тапочки, удобно устроился в кресле с сигаретами и пепельницей под рукой, трижды прочел заметку об университетском ректоре. Она была озаглавлена следующим образом:

ПИТЕР ОЛИВЕР БАРСТОУ УМЕР ОТ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА

Ректор Холландского университета умер на поле для гольфа

Друзья не успели прийти к нему на помощь

Статья оказалась довольно длинной: целая колонка на первой полосе и полторы на второй, да еще пространный некролог с откликами множества знаменитостей. Сама же история была весьма короткой – еще один человек скончался, и ничего более. «Таймс» я читаю ежедневно, и этот номер вышел всего два дня назад, но я так и не вспомнил, обратил ли тогда внимание на сообщение. Барстоу, пятидесятивосьмилетний ректор Холландского университета, воскресным днем играл в гольф на площадке клуба «Грин медоу» под Плезентвиллем, в тридцати милях к северу от Нью-Йорка. Играли двое на двое, Барстоу и его сын Лоренс против пары их знакомых, Э. Д. Кимболла и Мануэля Кимболла. На подходе к четвертой лунке Барстоу внезапно упал лицом вниз, несколько секунд содрогался в конвульсиях, а потом затих. Мальчик, носивший его клюшки, подскочил к нему и схватил за руку, однако к тому времени, когда подбежали остальные, Барстоу был уже мертв. Среди подоспевших из здания клуба и с поля оказался врач, старый друг ректора, который вместе с сыном умершего доставил тело в личном автомобиле Барстоу в его дом в шести милях от клуба. По заключению этого врача, причиной смерти послужила болезнь сердца.

Остальное было приправой – рассказ о карьере и достижениях Барстоу, его фотография и прочее, а также упоминание о том, что, когда тело привезли домой, жена упала в обморок, сын же и дочь держались стойко. Перечитав заметку в третий раз, я зевнул и признал себя побежденным. Единственной связью, которую я мог провести между смертью Барстоу и Карло Маффеи, был тот факт, что Вульф спрашивал у Анны Фиоре про клюшку для гольфа. Поэтому я отшвырнул газету и поднялся, сказав самому себе вслух: «Мистер Гудвин, полагаю, это дело далеко от завершения». Затем глотнул воды и лег в кровать.

Было почти десять часов, когда я спустился вниз следующим утром, ибо, если выдавалась возможность, я спал по восемь часов. Все равно Вульф не появлялся внизу раньше одиннадцати. Вставал он неизменно в восемь, во сколько бы ни лег накануне, завтракал в своей комнате за парочкой газет и с девяти до одиннадцати пропадал в оранжерее. Иногда, одеваясь или принимая ванну, я слышал, как старый Хорстман, ухаживавший за орхидеями, покрикивает на него. Похоже, Вульф действовал на Хорстмана как судья на бейсболиста Джона Дж. Макгро[5]5
  Джон Дж[озеф] Макгро (1873–1934) – прославленный игрок и менеджер команды «Нью-Йорк джайнтс». В его время судья на поле был один, и всякий раз, когда рефери отвлекался на полет мяча, Макгро использовал эту возможность, чтобы препятствовать продвижению игроков команды противника. – Перев.


[Закрыть]. Не то чтобы старик недолюбливал Вульфа, нет, конечно. Однако я не удивился бы, узнав, что садовник просто опасается, как бы Вульф, потеряв равновесие, не обрушился всей своей массой на орхидеи. Хорстман дорожил этими растениями не меньше, чем я своим правым глазом. Он даже спал в оранжерее, за загородкой в углу. И кто знает, не присматривал ли старик за орхидеями по ночам?

Позавтракал я порцией почек, вафлями и парой стаканов молока на кухне, ибо настрого запретил Фрицу сервировать обеденный стол ради моего завтрака, который всегда принимал в одиночестве. Потом я вышел на десять минут подышать свежим воздухом, прогулялся до причалов и обратно, а после устроился с учетными книгами за своим столом в углу, предварительно смахнув пыль там и сям, открыв сейф и наполнив чернилами ручку Вульфа. Его почту я положил ему на стол, по обыкновению нераспечатанной, мне же ничего не пришло. Я выписал пару-тройку чеков, подвел баланс в расходной книге – не бог весть какая работенка, последнее время большого движения средств не наблюдалось, – и принялся изучать записи о расходах на оранжерею, дабы убедиться, что Хорстман своевременно отчитался. Посреди этого занятия меня застал раздавшийся на кухне звонок. Минутой позже в дверях возник Фриц и объявил, что с мистером Вульфом желает увидеться некий О’Грэйди. Я изучил визитку посетителя и отметил, что прежде мне такой не попадалось. Я знал многих детективов из убойного отдела, но этого О’Грэйди прежде не встречал. Я велел Фрицу привести его.

О’Грэйди оказался молодым и весьма спортивным, судя по телосложению и походке. У него был недобрый взгляд, оценивающий и вызывающий. На меня он посмотрел так, будто заподозрил, что я прячу похищенного ребенка Линдбергов[6]6
  Речь идет об одном из самых громких преступлений XX века – похищении и убийстве в 1932 году полуторагодовалого сына Чарльза Линдберга (1902–1974), знаменитого американского авиатора. Агата Кристи отчасти использовала эту историю в романе «Убийство в Восточном экспрессе». – Ред.


[Закрыть].

– Мистер Ниро Вульф? – спросил он.

Я махнул рукой на кресло:

– Присаживайтесь, – и, взглянув на ручные часы, сообщил: – Мистер Вульф спустится через девятнадцать минут.

Он нахмурился:

– Я по важному делу. Не могли бы вы его позвать? Вам вручили мою визитку? Я из убойного отдела.

– Да, конечно. Я знаю. Все в порядке. Присаживайтесь. Если я его позову, он в меня чем-нибудь запустит.

Он уселся, а я вернулся к оранжерейным отчетам. За время ожидания я пару раз прикидывал, не попытаться ли, просто потехи ради, вытянуть из него что-нибудь, однако передумал при одном лишь взгляде на его физиономию: он был слишком молод и благонадежен, чтобы тратить усилия. Эти девятнадцать минут он отсидел как церковную службу, не проронив ни слова.

Когда Вульф вошел в кабинет, О’Грэйди поднялся из кресла. Вульф, неспешно продвигаясь от дверей к столу, пожелал нам доброго утра, попросил открыть еще одно окно и мельком взглянул на посетителя. Усевшись, он посмотрел на визитку, которую я положил на стол, а затем принялся за почту, быстро перебрав уголки конвертов, прямо как банковский кассир просматривает чеки при разборе вклада. Наконец он отодвинул почту и обратился к детективу:

– Мистер О’Грэйди?

Тот шагнул вперед:

– Мистер Ниро Вульф?

Вульф кивнул.

– Что ж, мистер Вульф, мне нужны бумаги и прочие вещи, которые вы вчера взяли в комнате Карло Маффеи.

– Не может быть. – Вульф поднял голову, чтобы рассмотреть его получше. – Вот оно как? Это интересно, мистер О’Грэйди. Присаживайтесь. Подвинь ему кресло, Арчи.

– Благодарю, не стоит. У меня много работы. Я просто заберу бумаги и… вещи.

– Какие вещи?

– Которые вы взяли.

– Перечислите.

Детектив выпятил подбородок:

– Бросьте эти ваши шуточки. Давайте их сюда. Я спешу.

Вульф ткнул в него пальцем:

– Полегче, мистер О’Грэйди. – Это было сказано тихо, но отчетливо, с интонацией, к которой он прибегал не так уж часто. В разговоре со мной такое случилось лишь единожды – в нашу первую встречу, и я никогда не забывал, как она звучала. У меня тогда возникло ощущение, что, возымей он такое желание, изничтожил бы меня, не шевельнув пальцем. Он продолжил в том же духе: – Полегче. Садитесь. Садитесь, говорю вам!

Я толкнул детективу под колени кресло, и он медленно опустился в него.

– Сейчас вы получите бесплатный, но весьма ценный урок, – объявил Вульф. – Вы молоды, и вам он пойдет на пользу. Со времени моего появления в этой комнате вы только и делали, что совершали ошибки. Вы не проявили вежливости, а это оскорбительно. Вы выступили с заявлением, не соответствующим действительности, и это было глупо. Вы спутали догадку с фактом, и это было лицемерно. Хотите объясню, как вам следовало вести себя? Мною движут исключительно дружеские мотивы.

О’Грэйди заморгал:

– Я не ставлю под сомнение ваши мотивы…

– Чудесно. Конечно же, вы понятия не имели, сколь неразумно предполагать, будто я посещал комнату Карло Маффеи. Будучи незнакомы с моими привычками, вы не знали, что я не возьмусь за подобное предприятие даже ради золотисто-желтой каттлеи Доу. И уж тем более ради каких-то бумаг и, как вы выразились, вещей. Арчи Гудвина, – его палец описал дугу в мою сторону, – это не затрудняет, так что он съездил туда. А сделать вы должны были следующее. Во-первых, ответить на мое пожелание доброго утра. Во-вторых, изложить свою просьбу вежливо, обстоятельно и в согласии с фактами. В-третьих, хотя это уже не так важно, в качестве любезности вы могли бы уведомить меня, что обнаружено и опознано тело убитого Карло Маффеи и что его бумаги необходимы для изобличения убийцы. Не кажется ли вам, мистер О’Грэйди, что так было бы намного лучше?

Детектив изумленно уставился на него.

– Как, черт возьми… – начал он и осекся. Затем продолжил: – Значит, это уже попало в газеты. Не знал. Но имени убитого там быть не может, потому что я сам только два часа как выяснил его. Вы весьма догадливы, мистер Вульф.

– Благодарю. Вот только я не видел ничего такого в газетах. Просто заявление Марии Маффеи об исчезновении брата не подвигло полицию дальше великодушных попыток строить догадки. И лишь убийство, думается мне, могло сообщить вам такое рвение, что вы узнали о визите Арчи в комнату жертвы и об изъятии бумаг. Итак, не соблаговолите ли сообщить, где нашли тело?

О’Грэйди поднялся:

– Прочтете в вечернем выпуске. Таких, как вы, мистер Вульф, еще поискать надо. А теперь давайте бумаги.

– Конечно. – Вульф даже не пошевелился. – Но я предлагаю вам задуматься вот над чем. Все, что я прошу у вас, это три минуты вашего времени и информация, которая через несколько часов станет доступной всем. А между тем, кто знает, не случится ли мне сегодня, завтра или в следующем году натолкнуться на любопытный факт, касающийся этого или другого дела? Факт, который, окажись он в вашем распоряжении, помог бы вам добиться успеха в расследовании, славы, повышения по службе и прибавки жалованья. Повторяю, вы допускаете ошибку, пренебрегая требованиями профессиональной этики. Тело, случаем, обнаружили не в округе Уэстчестер?

– Вот же черт! – изрек О’Грэйди. – Если бы я не видел вас своими глазами и не понимал, что вам для передвижений нужен товарный вагон, поневоле задумался бы, а не ваших ли это рук дело. Ладно. Да, в округе Уэстчестер. В кустарнике, футах в ста от грунтовки, в трех милях от Скарсдейла. Вчера в восемь вечера его нашли двое мальчишек, искавших птичьи гнезда.

– Наверно, застрелен?

– Зарезан. Врач говорит, что нож оставался в ране какое-то время. Час или чуть больше. Однако на момент обнаружения тела ножа в ране уже не было. Его так и не нашли. Карманы вычищены. Костюм, судя по ярлычку на нем, куплен в универмаге на Гранд-стрит. Ярлык и метку прачечной мне передали этим утром в семь. К девяти я уже знал имя убитого, после чего обыскал его комнату и поговорил с домовладелицей и служанкой.

– Превосходно, – отозвался Вульф. – Действительно отменная работа.

Детектив нахмурился:

– Эта девица… Либо ей что-то известно, либо в голове у нее совсем пусто – не вспомнит и что ела на завтрак. Она была у вас здесь. Что вы подумали, когда она не смогла припомнить тот телефонный разговор? А ведь слышала каждое слово, как заявила домовладелица.

Я бросил взгляд на Вульфа. Он и бровью не повел, просто заметил:

– Мисс Анна Фиоре несколько обделена природой, мистер О’Грэйди. Значит, в ее памяти обнаружились изъяны?

– Изъяны? Да она забыла имя Маффеи!

– Вот как. Жаль. – Вульф уперся в край стола и оттолкнулся от него вместе с креслом. Я понял, что он намеревается встать. – А теперь об этих бумагах. Остальные вещи – это всего лишь пустая жестянка из-под табака да четыре снимка. Вынужден просить вас об одолжении. Вы позволите мистеру Гудвину проводить вас из комнаты? Так уж я устроен: не люблю открывать свой сейф в присутствии других людей. Ничего личного, естественно. Будь вы моим банкиром, я вел бы себя так же, а может, и еще настойчивее.

Я работал на Вульфа так долго, что обычно поспевал за ходом его мысли, но тут едва не оплошал. Я уже раскрыл рот, чтобы сказать, что бумаги находятся в ящике его стола, куда я и убрал их у него на глазах вчера вечером, и только его взгляд остановил меня. Детектив явно колебался, и Вульф принялся его убеждать:

– Ну же, мистер О’Грэйди. Ступайте. Не стоит подозревать, будто я пытаюсь что-то утаить. Даже будь оно так, вы бы не смогли мне помешать. Подозрения подобного рода между профессионалами несерьезны.

Закрыв за нами дверь, я провел детектива в залу. Я предполагал, что Вульф для проформы откроет дверцу сейфа, чтобы произвести правдоподобный шум, однако, допуская, что он не станет себя этим утруждать, отвлекал О’Грэйди разговорами. Весьма скоро нас позвали обратно. Вульф стоял у ближнего края стола с жестянкой и конвертом, в который я сложил бумаги и снимки. Он протянул их детективу:

– Удачи, мистер О’Грэйди. Можете не сомневаться, когда бы мы ни обнаружили что-либо важное для вас, немедленно свяжемся с вами.

– Весьма признателен. Надеюсь, вы серьезно.

– Более чем. Как и сказал.

Детектив ушел. Услышав хлопок входной двери, я прошел в залу и проследил в окно за тем, как он удаляется. Потом вернулся в кабинет и подошел к столу Вульфа, за который он вновь уселся, и ухмыльнулся ему в лицо:

– Ах вы чертов плут!

Складки на его щеках немного отодвинулись от уголков рта – так, по его мнению, выглядела улыбка.

– Ну и что же вы припрятали?

Он извлек из жилетного кармана полоску бумаги, дюйма два длиной и полдюйма шириной, и протянул ее мне. Это была одна из вырезок, что я прихватил из верхнего ящика комода Маффеи. И кто бы мог подумать, что Вульф вообще подозревал о ее существовании? Прошлым вечером он лишь мельком взглянул на весь принесенный мною хлам. И все же он взял на себя труд удалить О’Грэйди из комнаты, чтобы припрятать ее.

СЛЕСАРЬ, который разбирается в проектировании и механике и намерен вернуться в Европу на постоянное жительство, может получить прибыльный заказ. Таймс L467, Нижний Манхэттен.

Я прочел объявление дважды, но увидел в нем смысла не больше, чем раньше, когда обнаружил его в комнате Маффеи.

– Что ж, – произнес я, – если вам еще нужны доказательства, что он намеревался уплыть, то я могу сгонять на Салливан-стрит и отодрать багажные наклейки от сундука Анны. И даже если это объявление что-то да значит, когда вы увидели его? Только не говорите, что можете изучить улику, не глядя на нее. Я готов поклясться, что вы не… – Тут я осекся. Ну конечно же, он видел объявление. Я ухмыльнулся. – Вы просмотрели бумаги ночью, пока я отвозил домой Анну.

Какое-то время он устраивался в кресле за столом и только затем насмешливо проворчал:

– Браво, Арчи.

– Ладно. – Я уселся напротив него. – Могу я задать вопрос? Мне хочется узнать три вещи. Или я должен пойти в классную комнату и выучить уроки? – Естественно, все это меня несколько разозлило, как и всегда, когда я узнавал, что он связал изящный узелок прямо у меня под носом, а я даже не видел, к чему он ведет.

– Никаких уроков, – ответил он. – Ты идешь за машиной и на разумной скорости едешь в Уайт-Плейнс. Если вопросы лаконичны…

– Они достаточно лаконичны, но, коли у меня появилась работа, могут и подождать. Раз это Уайт-Плейнс, то, полагаю, мне предстоит обозреть дырку в Карло Маффеи и прочие детали, которые кажутся мне незначительными.

– Нет. Черт, Арчи, перестань строить догадки в моем присутствии! Если уж тебе суждено встать на один уровень с мистером О’Грэйди, давай хотя бы отсрочим это по возможности.

– О’Грэйди проделал этим утром славную работенку: два часа от ярлыка на пиджаке и метки прачечной до того телефонного звонка.

Вульф покачал головой:

– Глуповат. Так что с вопросами?

– Могут подождать. Что же тогда в Уайт-Плейнсе, если не Маффеи?

Вульф одарил меня подобием улыбки, довольно долгой. Наконец он ответил:

– Возможность подзаработать. Имя Флетчер М. Андерсон говорит тебе что-нибудь, если не заглядывать в картотеку?

– Уж надеюсь, – фыркнул я. – Благодарностей за свое «браво» не ждите. Тысяча девятьсот двадцать восьмой год. Помощник районного прокурора в деле Голдсмита. На следующий год перебрался в провинцию. Теперь прокурор округа Уэстчестер. Свои долги признаёт только за закрытыми дверями и на ухо. Женат на деньгах.

Вульф кивнул:

– Все верно. Получай свое «браво», Арчи. Как-нибудь обойдусь без благодарностей. В Уайт-Плейнсе встретишься с мистером Андерсоном и передашь ему соблазнительное и, вероятно, выгодное предложение. По крайней мере, так предполагается. Я ожидаю информации от посетителя, который должен явиться с минуты на минуту. – Он потянулся через свои округлости к большим платиновым часам в кармане жилета и взглянул на них. – Пунктуальность торговца спортивным инвентарем не выдерживает никакой критики. Я звонил в девять. Заказ должны были доставить в одиннадцать. А сейчас уже одиннадцать сорок. Хотелось бы избежать проволочек. Лучше бы я послал тебя… Ага!

Раздался звонок. Фриц прошел по прихожей мимо кабинета. Послышался звук отворяемой входной двери, а затем вопрос визитера и ответ. Тяжелая поступь заглушила шаги Фрица, и вот в дверях показался молодой человек габаритов игрока в американский футбол. На плече он нес огромный сверток в три фута длиной и такой же большой в окружности, как сам Вульф. Переведя дыхание, парень объявил:

– От Корлисса Холмса.

По кивку Вульфа я поднялся, чтобы помочь посыльному. Вдвоем с этим малым мы положили сверток на пол. Молодой человек опустился на колени и принялся развязывать шнур. Он так долго возился, что я потерял терпение и полез в карман за ножом. Из кресла Вульфа донесся шепот:

– Нет, Арчи, не все узлы заслуживают такого обращения.

Нож пришлось убрать. Наконец посыльный расправился с узлом и вытянул шнур. Я помог ему развернуть бумагу, мешковину и в немом изумлении воззрился на доставленное. Потом посмотрел на Вульфа и снова на кучу на полу. Это были клюшки для гольфа. Должно быть, целая сотня. Достаточно, как мне подумалось, чтобы прикончить миллион змей, ибо другого применения им я придумать не мог.

– Упражнения пойдут вам на пользу, – бросил я Вульфу.

Не потрудившись подняться из кресла, он велел нам положить клюшки на стол. Мы с посыльным сгребли по охапке. Я принялся раскладывать клюшки в длинный ряд. Тут были длинные и короткие, тяжелые и легкие, металлические, деревянные, стальные, хромированные, какие только можно вообразить. Вульф осматривал их. Каждую, что я клал перед ним. Оглядев примерно десяток, он объявил:

– Не эти, с металлическими концами. Уберите их. Только вот эти, с деревянными. – И он обратился к посыльному: – Это ведь, наверное, называют не концами?

На лице парня отразилось высокомерное изумление:

– Это головка.

– Примите мои извинения… Как вас зовут?

– Меня? Таунсенд.

– Примите мои извинения, мистер Таунсенд. Я однажды видел клюшки для гольфа в витрине, когда у моей машины спустило колесо, но концы у них не были как-то помечены. А это, кстати, всё варианты одной разновидности?

– Что? Они все разные.

– И впрямь. Ну и ну. Лицевая поверхность из дерева, со вставками, из кости, составная, из слоновой кости… Поскольку это головка, вот это, полагаю, называется лицевой поверхностью?

– Ударной.

– Конечно. А каково назначение вставки? Ведь у всего в этой жизни должно быть свое назначение, свой практический смысл, исключая разведение орхидей.

– Назначение?

– Именно. Назначение.

– Ну… – Молодой человек замялся. – Конечно же, она обеспечивает точность удара. Когда бьют по мячу, удар наносят вставкой.

– Понимаю. Что ж, достаточно. Этого мне вполне хватит. И рукоятки… Одни деревянные, такие изящные и удобные, другие стальные… Полагаю, стальные рукоятки полые?

– Полый стальной стержень, сэр. Это дело вкуса. Вот эта клюшка называется драйвер[7]7
  Драйвер – клюшка для самого дальнего удара с самой длинной рукоятью. – Перев.


[Закрыть]. А вот эта – брасси. Видите латунь внизу? Брасси.

– Безукоризненное логическое заключение, – пробурчал Вульф. – Что ж, полагаю, на этом и остановимся. Урок окончен. Знаете, мистер Таунсенд, все-таки хорошо, что обстоятельства рождения и воспитания всем нам позволяют проявить снобизм. Мое невежество в сей специфичной терминологии дает возможность покичиться вам, а ваше беспомощность в части элементарных мыслительных процессов – мне. Что же до цели вашего визита, то продать мне вы ничего не сможете. Эти штуки навсегда останутся для меня совершенно бесполезными. Можете снова упаковать ваш товар и забрать его. Или давайте допустим, что я все-таки купил три клюшки и прибыль с каждой составила один доллар. Три доллара? Эта сумма вас удовлетворит?

Молодой человек все-таки пытался блюсти достоинство – если не свое собственное, то, во всяком случае, Корлисса Холмса:

– Вы не обязаны ничего покупать, сэр.

– Не обязан, однако я не закончил. Вынужден попросить вас об одолжении. Не возьмете ли вы одну из этих клюшек, вот эту, и не встанете ли вон там, за креслом? Взмахните ею, как это полагается делать.

– Взмахнуть?

– Да. Размахнитесь для удара, стукните, пробейте. Как там у вас это называется? Представьте себе, что бьете по мячу.