Текст книги "Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе"

 
Было.
Я от этого слова бегу
и никак убежать не могу.
Было.
Опустевшую песню свою
я тебе на прощанье пою.
Упрекать я тебя не хочу,
не заплачу
и не закричу.
Не заплачу и не закричу!
 
 
Ладно.
Пронеслось, прошумело, прошло.
И земля не вздохнет тяжело.
Ладно.
Не завянет ольха у воды,
не растают полярные льды.
Ладно.
Не обрушится с неба звезда.
И не встретимся
мы никогда.
Ладно.
Пусть не встретимся мы никогда!
 
 
Снова,
не страшась молчаливых дорог,
я однажды шагну за порог.
Снова
я, как будто по тонкому льду,
в затаенную память приду.
Снова
над бескрайней землею с утра
зашумят
и закружат ветра.
Снова
над землею закружат ветра!
 
 
Слышишь?
Я когда-нибудь встречу любовь,
обязательно встречу любовь.
Слышишь?
Половодьем подступит она,
будто утро, наступит она.
Слышишь?
И от счастья смеясь и любя,
в этот миг
я забуду тебя.
Слышишь?
В этот миг я забуду тебя!
 
 
Никогда тебя мне не забыть!
И пока живу на свете я,
не забыть тебя,
не разлюбить!
Ты – судьба.
Судьба и жизнь моя.
 

 
Я однажды вернулся сюда,
в этот город – сквозь дни и года.
Показался мне город пустым,
здесь когда-то я был молодым.
Здесь любовь моя прежде жила,
помню я третий дом от угла.
Я нашел этот дом. Я в окно постучал.
Я назвал ее имя – почти прокричал!
Но чужой человек мне ответил без зла:
«Здесь, наверно, она никогда не жила».
 
 
Ты ошибся! – мне ветер сказал.
Ты забыл! – усмехнулся вокзал.
Ты ошибся! – шептали дома.
Спелым снегом хрустела зима.
А над крышами вился дымок.
Но ведь я ошибиться не мог!
Ведь звучало еще среди белых снегов
эхо первой любви, эхо наших шагов.
А над городом снег все летел и летел.
Этот город меня узнавать не хотел.
 
 
В нем была и надежда, и грусть.
Я шагал по нему наизусть,
я в его переулки нырял,
где когда-то любовь потерял.
Я искал, я бродил дотемна,
но нигде не встречалась она.
Я из города в полночь домой уезжал.
Он летел за окном, он меня провожал.
И ночные огни повторяли светло:
«Все, что было, – прошло…
Все, что было, – прошло…»
 

 
В сиреневых сумерках
летят снежинки белые,
и в парке заброшена
печальная скамья.
В судьбе моей и в памяти
любовь не гаснет первая.
Любовь моя далекая
зовет меня,
хранит меня.
 
 
Любовь не забудется
и никогда не кончится.
Не гаснет в душе моей,
как искорка огня.
Летят ветра метельные,
никак не успокоятся.
Любовь моя далекая
зовет меня,
хранит меня.
 
 
В сиреневых сумерках
летят снежинки чистые,
обиды и горести
людские хороня.
Давнишняя любовь моя
останется единственной.
Любовь моя далекая
зовет меня,
хранит меня.
 

 
Между мною и тобою – гул небытия,
звездные моря,
тайные моря.
Как тебе сейчас живется, вешняя моя,
нежная моя,
странная моя?
Если хочешь, если можешь, – вспомни обо мне,
вспомни обо мне,
вспомни обо мне.
Хоть случайно, хоть однажды вспомни обо мне,
долгая любовь моя.
 
 
А между мною и тобой – века,
мгновенья и года,
сны и облака.
Я им к тебе сейчас лететь велю.
Ведь я тебя еще сильней люблю.
 
 
Как тебе сейчас живется, вешняя моя,
нежная моя,
странная моя?
Я тебе желаю счастья, добрая моя,
долгая любовь моя!
 
 
Я к тебе приду на помощь, – только позови,
просто позови,
тихо позови.
Пусть с тобой все время будет свет моей любви,
зов моей любви,
боль моей любви!
Только ты останься прежней – трепетно живи,
солнечно живи,
радостно живи!
Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи,
счастливо живи всегда.
 
 
А между мною и тобой – века,
мгновенья и года,
сны и облака.
Я им к тебе сейчас лететь велю.
Ведь я тебя еще сильней люблю.
 
 
Пусть с тобой все время будет свет моей любви,
зов моей любви,
боль моей любви!
Что бы ни случилось, ты, пожалуйста, живи.
Счастливо живи всегда.
 

 
Песня пусть
начинается,
до небес поднимается,
светом пусть наполняется,
как заря!
Посидим
по-хорошему,
пусть виски запорошены.
На земле жили-прожили
мы не зря.
 
 
Над рекой
вспыхнет зорюшка,
высоко встанет солнышко.
упадет в землю зернышко
в нужный срок.
Только бы
в поле, во поле
дождичек сыпал вовремя,
а потом чтобы вовремя
лег снежок.
 
 
Спелый хлеб
закачается,
жизнь, она не кончается,
жизнь, она продолжается
каждый раз.
Будут плыть
в небе радуги,
будет мир, будут праздники.
И шагнут внуки-правнуки
дальше нас.
 

 
Стоим мы на посту
повзводно и поротно.
Бесcмертны, как огонь.
Спокойны, как гранит.
Мы – армия страны.
Мы – армия народа.
Великий подвиг наш история хранит.
 
 
Не зря в судьбе
алеет знамя.
Не зря на нас надеется страна.
Священные слова:
«Москва за нами!» —
мы помним
со времен Бородина.
 
 
Вручили нам отцы
всесильное оружье.
Мы Родине своей
присягу принесли.
И нам с тобой дана
единственная служба —
от смерти заслонить грядущее Земли.
 
 
Не надо нас пугать,
бахвалиться спесиво,
не стоит нам грозить
и вновь с огнем играть.
Ведь если враг рискнет
проверить нашу силу,
его мы навсегда отучим проверять!
 
 
Не зря в судьбе
алеет знамя.
Не зря на нас надеется страна.
 
 
Священные слова:
«Москва за нами!» —
мы помним
со времен Бородина.
 

В. Кикабидзе

 
Пусть голова моя седа,
зимы мне нечего пугаться.
Не только груз —
мои года.
Мои года —
мое богатство.
 
 
Я часто время торопил,
привык во все дела впрягаться.
Пускай я денег не скопил.
Мои года —
мое богатство.
 
 
Шепчу «спасибо!» я годам
и пью их горькое лекарство.
И никому их не отдам!
Мои года —
мое богатство.
 
 
А если скажут мне века:
«Твоя звезда – увы – погасла…» —
подымет детская рука
мои года —
мое богатство.
 

 
Ты все ехала и ехала,
Очень долго к нам ты ехала,
До границы ты доехала
И границу переехала.
 
 
Ты все ехала и ехала,
Ты в своей карете ехала,
По полям широким ехала,
По горам высоким ехала.
 
 
Ты все ехала и ехала,
Восемь речек переехала,
Мимо рощ дубовых ехала,
Мимо роз цветущих ехала.
 
 
Ты все ехала и ехала,
Город ты один проехала,
А потом другой проехала.
Поглядела и уехала.
 
 
Ты все ехала и ехала,
Чуть на камень не наехала.
А потом его объехала
И опять вперед поехала.
 
 
Ты все ехала и ехала,
Дождь пошел, а ты все ехала!
Он прошел, а ты все ехала.
Прямо по дороге ехала.
 
 
Ты все ехала и ехала,
Ехала и вот – приехала!
Как я рад, что ты приехала!
Как здоровье? Как доехала?
 

 
Все другие короли отвратительны
(принимать их приходилось мне порой).
Ну, а сам-то я – король восхитительный!
Замечательнейший, все-таки, я король!
 
 
Самочувствие мое не изменится,
все несчастия промчатся стороной.
До чего же я хорош – аж не верится!
Даже некого поставить рядом со мной!
 
 
Чувства подданных я в точности выражу, —
мне понятен их восторженный порыв:
я, во-первых, потрясающе выгляжу!
Еще лучше буду выглядеть, во-вторых!
 
 
И лично мне до крайности
приятна эта роль.
А больше всего мне нравится,
что именно я —
король!
 

 
Говорить со мной каждому лестно,
Людям нравится мудрая речь.
Без талантов нельзя королевству!
Я – талант. Меня надо беречь!
 
 
Меня надо лелеять и холить
Раза три или больше на дню.
И тогда я, собрав свою волю,
Обязательно стих сочиню!
 
 
В очень творческом ажиотаже
Нахожусь я в течение дня.
Так прекрасно пишу я, что даже
Сам король понимает меня.
 
 
Льется в душу легко и воздушно
Моя образно-яркая речь.
И меня обязательно нужно
Каждый день награждать и беречь!
 

Поэмы

Моя любовь

 
Поэма началась в груди,
грудь разорвать грозя.
Теперь ее,
как ни крути,
не написать
нельзя.
Я ею бредил по ночам,
берег ее, как жизнь.
Я на руках ее качал
и повторял:
– Пишись!
Пишись! —
я требовал,
но мне
ответил ворох строк:
– Постой!
А был ли ты в огне?
Месил ли
пыль дорог?
Встречал ли ты в атаке смерть?
Привык ли ты дерзать?
И так ли знаешь жизнь,
чтоб сметь
о ней другим сказать?.. —
Сердце, а что я знаю?
Ты подскажи мне тихо.
Знаю, что на Алтае
было село Косиха.
Было село —
я знаю —
крошечного значенья…
В речке вода парная
после грозы вечерней…
 
 
Сердце,
а что я помню?
Лес голубой стеною.
Помню – уходят кони
через село в ночное.
Помню еще я:
мама
на руки поднимала…
Сердце,
но это ж мало!
Это же очень мало!
Возле глухой ограды
чуть шелестит отава…
Сердце,
а может, правда,
я не имею права?
Пусть, затихая,
песня
будет на жизнь в обиде —
что расскажу я,
если
так еще мало
видел.
Если мир перед глазами
был на диво мал…
Мы о нем узнали сами
и из сказок мам.
Нам о нем твердили в школе:
чуть ли не с шести
мы учили,
что такое
дальние пути,
что такое гнев и жалость,
что такое честь…
Мы учились.
Нам казалось:
это
жизнь и есть.
Мы учились,
а вглядеться —
окажусь я неучем,
потому что,
кроме детства,
и сказать-то не о чем.
 
 
Вновь иди,
слова ищи
за семью широтами…
Вышли в жизнь товарищи
слишком желторотыми.
Вышли в жизнь романтики,
ум
у книг занявшие,
кроме
математики
сложностей не знавшие.
 
 
…Впервые взаправду дорога качала,
впервые мечты повели за собою,
впервые любовь
подсказала начало
поэмы,
которая стала судьбою.
Сквозные вокзалы
и запахи дыма,
гудков паровозных протяжная медь,
слова,
что я говорил любимой,
мне приказали
сметь.
 

 
Протянуло солнце нити,
солнце бьет прохожим в лица.
Я прошу вас:
объясните,
что на улицах творится?
Что же это?
Как же это?
Это я
или не я?
Жмурясь весело от света,
ходят люди пьяные.
Ходят,
очень неумело
землю
пробуя шагами.
Кто-то с крыш просыпал мелочь,
и она звенит о камни,
разбивается на части.
Стены от капели мокнут.
Люди ходят
и от счастья
ничего сказать не могут.
Блещет вымытыми стеклами
мир —
сплошная новизна.
В мире наступила теплая,
настоящая весна…
 
 
А если к весне
прибавить письмо,
а если в письме написать:
«твоя»,
то кто б из вас выдержать это смог?
Не выдержал это
и я.
И вот – вагон!
Летящая тьма.
Бессонная ночь,
перестук колес.
Полсуток дороги —
и ты сама,
почти задохнувшаяся от слез,
от майского ветра…
Лентой прямой —
улица.
Площадь.
Обычный дом.
Твой голос:
«Вот здесь я живу…»
И мой:
«Может, к тебе —
потом?..»
Но ты,
подыскивая слова,
шепчешь, что нам все равно по пути,
что мама обидится,
что сперва
надо сюда
зайти.
И умоляющие глаза:
«Прошу…
Ну, буквально, на полчаса!»
 

 
Мою фигуру окинув косо,
откуда-то сбоку выплыла дама.
И я, как сквозь сон, услыхал:
– Знакомься!
Это мама…
 
 
И мама, довольную мину сделав,
руку протягивая,
загудела,
что очень приятно,
что очень ждали,
что очень тронуты
и так далее…
И я продолжаю знакомиться с кем-то:
с троюродной теткой, с каким-то соседом,
с папашей…
А в комнате, как по паркету,
течет предобеденная беседа…
Беседа велась филигранно тонко.
Беседа текла до предела тонно.
По правилам
самого доброго тона
гостей угощали антоновкой.
Гости брали.
Гости хвалили.
Гости чинно благодарили…
 
 
…Спрашивает мама
об одном и том же.
Говорит,
что прямо
я ответить должен.
Требует ответа,
радость излучая:
– Правда,
что поэты
много получают? —
Я молчу вначале,
недоумевая,
и, пожав плечами,
говорю:
– Бывает…
А дальше —
тосты и слова,
понятные немногим.
А дальше —
у стола едва
не подгибались ноги,
картинно лежали колбасные диски,
слезилось весеннее чудо —
редиска,
тугие, пупырчатые огурчики
лежали,
млея,
в зеленой кучке.
А рядом —
по виду неделю не спавший,
водицы болотной тише —
минут через десять
лежал папаша,
изрядненько днем хвативший.
Он мирно похрапывал в такт речам,
а кроме,
несколько раз,
когда тормошили,
«ура»
кричал,
не открывая глаз.
Потом он встал,
поплыл к окну
и, сдержанно икнув,
стал открывать с опаскою
«Советское шампанское».
 
 
Мне наливают первому
под трубные громы марша,
и вновь бутылку белого
несет на стол мамаша.
Глаза утирает платочком
и начинает тут же:
– Мы отдаем вам дочку.
Будьте ей добрым мужем! —
Потом,
толкнув супруга в бок
(чтоб он заплакал тоже),
свои слова итожит:
– Пусть вам поможет бог! —
Бокал мой
почти не бывает пуст…
А папа,
набрав винограда в горсть,
встает и пьяно бормочет:
– Пусть
что-нибудь скажет гость.
Назвался груздем —
значит держись…
Я поднимаюсь с места
и предлагаю выпить:
– За жизнь! —
А тетка подсказывает:
– За совместную… —
Перекричать стараюсь зря —
со всех сторон
на все лады
довольная родня
«уря»
вопит
и пьет
«за молодых».
«Молодые» —
это мы с тобою.
Что ж, родная,
вроде по спектаклю
надо встать с улыбкою тупою,
выпить и раскланяться.
Не так ли?
Если делать все почти
так,
как в представлении,
надо к маме подойти
под благословение.
Надо под овации,
закусивши кое-как,
нам поцеловаться,
если крикнут:
«Го-о-орька-а!..»
 
 
…Довольно!
Ты знаешь,
становится жутко.
Зачем ты не скажешь,
что все это
шутка?
 
 
Чего ж ты сидишь,
улыбаясь устало,
как будто уже
ничего не осталось.
 

 
Скажи, что – да!
Что – не права!
Любовь зови на помощь.
Остались в памяти слова,
осталось слово
«помнишь».
Помнишь…
А что ты помнишь?
(Вслушайся хоть немного.)
Помнишь:
снежная полночь.
Медленная дорога.
Холодно.
Кажется даже,
будто около —
полюс…
Город одноэтажный
дремлет в снегу по пояс.
Улицы неживые
сумрачны и тихи.
Помнишь,
тебе впервые
я прочитал стихи?
 
 
Снег летел и кружился.
Он тихо садился на ветви,
на застывшую землю,
на зябнущие дома…
Я о ветре читал,
о весеннем,
ликующем ветре,
о звенящих ручьях,
о капелях,
сводящих с ума!
Снег садился и таял,
по капле стекая со щек.
Я о счастье читал,
и дорога мне сказкой
казалась!
 
 
А оно, это счастье,
шло рядом и улыбалось.
И молчало.
И лишь иногда повторяло:
– Еще. —
 
 
Помнишь,
как мы ждали
лета молодого?
Помнишь,
мы мечтали
выбежать из дома?
По ручьям журчащим
зашагают ноги,
заберутся в чащу
хитрые дороги,
там, где лес наполнен
сказками
да байками,
там, где в жаркий полдень
мох как будто байковый,
там, где спят озера
возле просек мглистых.
Росы,
будто зерна,
по утрам на листьях.
Смоляные дали.
Сказочное лето…
Помнишь,
как мечтали
мы
об этом?
 
 
А письма?
Их ты позабудешь разве?
Назло дождям,
назло крутым метелям,
хранимые работниками связи,
сквозь расстояния
они летели.
Какие это были письма, милая!
Они
любовь на крыльях приносили.
Я их читал
и делался
красивей!
 
 
Они мне сердце наполняли силою,
такой,
что завидовали друзья,
такой,
что горы сметет с пути…
Слово только скажи,
и я
пройду,
где не сможет никто
пройти!
В схватке отчаянной не подведу.
Как бы меня
ни крутила мгла,
буду всегда я
в первом ряду,
чтобы гордиться ты мной могла!
Голод стерплю.
Холод стерплю.
Песни радостные сложу.
Песни,
в которых я расскажу,
как я тебя
люблю.
Как бы мне ни было тяжело,
выдержу я,
выстою я…
 
 
Но что же сегодня
произошло,
маленькая моя?
 

 
Так что же
получается?..
Несут
блины.
Пирушка не кончается,
хоть все пьяны…
Расхваливая яблоки,
мамаша на меня
смотрела,
как на ярмарке
глазеют на коня,
в ухмылочке кривила рот
 
 
и, оглядев до точки,
прикидывала вновь:
«Сойдет
за муженька для дочки».
Восторженные гости
шушукались о чем-то.
Я мог бы очень просто
все это бросить к черту,
я мог бы хлопнуть дверью,
оставив где-то
там
и смех,
и недоверие,
и говорливых дам,
на что-то намекающих
то жестами, то глазками.
Я б мог
наверняка еще
сказать им
пару ласковых!
Таких,
чтоб мама охнула,
таких,
чтоб стекла тенькнули…
 
 
Но ты сидела около.
Не где-то.
Не за стенкою.
…Почему молчишь ты так?
Ты ведь рядом.
Ты – со мной.
Почему киваешь в такт
сплетнице очередной?
Или,
может быть,
ты права,
или такая же,
как они?
Или…
 
 
Попридержи слова,
парень.
С выводом повремени!
Погоди!
И я смолчал с трудом.
Погоди!
 
 
И я уже сижу.
Хорошо.
Посмотрим,
что – потом.
Я согласен.
Ладно.
Погожу…
Но, на меня не глядя
(как будто не знакома ты),
ты шепчешь мне,
что дядя
достанет скоро комнату.
Не просто,
не за плату,
а так…
по блату.
Что я измучился, поди,
что завтра надо в загс пойти
и что мамаша в этом
поможет нам советом…
А мама подмигивает тебе,
как будто хочет сказать:
«Так его, доченька.
Верно!
Теперь
его можно запросто взять!
Теленок какой-то,
а не мужчина…
Дело
обтяпано тонко…
Действуй,
крошечка!
Молодчина!
Чувствуется подготовка…»
Гости встают,
улыбаясь пьяно, —
все решено для них, —
гости выходят из комнаты,
явно
нас оставляя одних.
Кружится голова слегка.
Не разберешь лица…
– Милый,
а может, выпьешь пивка?
Может, еще винца?
Хочешь?
 
 
Но я уже у дверей.
И, отводя беду:
– Нет…
я лучше…
сейчас уйду…
Нет,
мне надо скорей…
Нет!
Я пошел уже,
но сперва…
сказать тебе…
что-то хочу… —
Кружится,
кружится голова.
Кружится…
Я молчу.
Все перепуталось…
Правда…
Ложь…
Надо бежать
наутек…
 
 
И резкий голос в спину,
как нож:
– До скорой встречи,
зятек!
 

 
Сердце, слышишь?
Сердце, помоги мне!
Помоги мне отыскать потерю.
Сердце!
Самое святое гибнет!
То, чем жил я.
То, во что я верил.
Оказался очень трудным путь.
Помощь не окажут мне врачи…
Слышишь, сердце?
Слышишь, не молчи!
Помоги.
Скажи мне что-нибудь…
А сердцу что?
Стучит оно
и не дает ответа.
 
 
Немало книг прочитано
про это.
Задачи сложные не ждут
спокойствия души.
Они встают
и там
и тут.
И требуют:
Реши!
Реши!
А то тебе —
не жить!
И время не тяни.
Скорей реши!
А как
решить —
не говорят они…
Нас вначале не касалась
жизни трудная огромность.
Нам вначале
жизнь казалась
очень тихой,
очень ровной.
Как на кафельные плиты,
вышли мы в недавнем прошлом
в жизнь,
где ставились конфликты
только «лучшего»
с «хорошим».
Мы проверяли это,
мы сгоряча спешили,
нам
давали советы
мудрые старожилы.
Нам советы давали
и, разводя руками,
наши мечты называли
«розовыми очками».
Это не «розовые очки»!
Это не «розовые мечты»!
Вышли безусые пареньки
в мир,
где тропы круты!
Вышли учиться и побеждать,
вышли работать,
но,
 
 
где б они ни были,
все равно
будут они мечтать!
И по дороге
самой крутой,
вздыбленной в высоту,
будут идти они за мечтой,
осуществлять мечту!
 

 
Я слушать согласен любые укоры.
Я мыслями с каждым готов поделиться…
Пусто.
Кажется: вымер город.
И только один старшина милиции
стоит на углу,
тишину храня,
бдительно вглядывается во тьму.
И я, торопясь, подхожу к нему
и говорю:
– Извините меня!
Может, не спрашивать было бы проще,
но вы понимаете сами:
весна…
Я был сейчас в доме…
в том…
через площадь…
Там есть одна девушка… —
А старшина
сурово откашлялся
и потом
вежливо, но безучастно:
– В котором доме вы были?
В том?
Так это не мой участок. —
Но я опять:
– Да нет же…
Послушайте!
Мне одному разобраться сложно…
Я вам хочу…
– Гражданин,
на службе
меня отвлекать не положено.
 
 
Идите проспитесь. —
Что ж,
и пойду.
Но вряд ли поможет это…
Иду я по городу
и в бреду
у мамы прошу совета…
– Мама, видишь,
на деревьях почки
вздрагивают от порывов ветра?
Мама,
я пошлю тебе по почте
сразу десять голубых конвертов.
Я устал до головокруженья.
Мама,
ты, пожалуйста, прости —
жить на свете,
принимать решенья
оказалось очень не простым.
Ты не жалела сил, —
только бы сын
не пил,
лишь бы он умным стал,
лишь бы не голодал…
Мама!
Я по горло сыт!
Мама,
я не буду пить.
Только я хочу спросить:
как
мне
быть?
Как же это?
Что же это?
Может, просто
я
упрямый
и забыл твои советы,
мама?
Мама…
 
 
Спросить бы!
Друзей на помощь позвать бы!
Но речь у многих одна:
– Чего там думать!
Кутнем на свадьбе.
 
 
Валяй смелей, старина!
Не ты последний.
Так что не трусь,
над чепухою не бейся! —
И сразу же
сжавшихся пальцев хруст
глушит
глупая песня:
«Заварилась баня,
затянула тина.
Окрутили парня
очень примитивно».
 

 
Теперь настанут
мир и тишина,
теперь не скажут люди ничего.
Остались только шуточки:
«Жена
да убоится мужа своего».
Но жены удивятся и к тому ж
напомнят нам с улыбкой неземной,
что, дескать, в расшифровке
слово
«муж» —
Мужчина,
Угнетаемый
Женой.
Все так, как надо.
Если не спешить,
жизнь утрясется.
Все на место ляжет.
Посмотрим на людей и станем жить
без глупостей,
без выдуманной блажи.
Все как надо.
Но уже
дамы шутят с вызовом:
– С милым рай и в шалаше,
если
с телевизором. —
Я слышал такое.
Я знаю такое.
И я ни за что не останусь спокойным!
 
 
Меня прерывают:
– А, собственно, кто ты?
С чего ты
рассказываешь анекдоты?
Зарвался?
Сатирика
корчишь?
Не смешно,
а скорее – тошно!
Ты, приятель,
неважно кончишь.
Это точно.
В вопросах жизни ты круглый ноль.
Тебе ли про это строчить?!
Поныть захотелось?
Пожалуйста, ной!
Но что же ты лезешь учить?
Ты говоришь, что в сердце —
боль.
Ты требуешь участья.
Давай поговорим с тобой
об этом самом счастье.
Ты раньше, дурень,
сох и чах
все время,
а теперь
имеешь дом и свой очаг.
Чего ж еще тебе?
Добра жена да жирны щи —
другого счастья не ищи.
Наберись терпения,
будь разумным
и
очень скоро гением
станешь
(для семьи).
Будешь ты для женушки
песенки мычать
и кропать стишоночки
в местную печать…
 
 
Есть решенье мирное
сложного вопроса, —
понимаешь,
милая,
можно сделать просто:
если сердце теплится,
вздор из мыслей
выкинем,
слюбится —
стерпится,
поживем —
привыкнем.
Нарисуем, если нужно,
радость на лице.
Будем строить очень дружно
счасть —
и —
це!
Будет не жизнь, а сплошные улыбки.
Ходит на цыпочках женушка.
Муж
жену
называет «рыбкой».
Мужа
жена —
«медвежоночком».
Рай да и только!
И ссориться нечего.
Оба взаимно вежливы.
Мужа
жена
развлекает вечером
сплетнями самыми свежими.
А он,
не смыкая опухших век,
глухо бубнит ночами:
какой хороший он
человек
и какой негодяй
начальник…
 
 
И все это будет не просто на месяц.
Ты слышишь?
Навечно
такое дают нам!
И всю эту гнусную,
тихую мерзость
кто-то назвал
уютом?!
Родная!
Неужто и сердце
и тело
за это
ты мне отдала под защиту?
Но если ты этого счастья хотела,
этого счастья во мне
не ищи ты!
Мне воздух родины
сладок и мил.
С великой гордостью
думаю я,
что здесь я рожден
и что этот мир —
счастье мое
и совесть моя,
что я в ответе
за всех влюбленных,
в ответе за каждый колос пшеницы,
в ответе за шелест лесов зеленых,
за прочность и силу
советской границы,
в ответе за запах дымящихся пашен,
за каждую мелочь
в моей стране…
 
 
А ты говоришь:
устроит папаша
теплую должность мне.
А ты говоришь:
попадем в историйку,
если не будем
жить незаметно…
 
 
Неужто
мир для тебя —
это только
тридцать квадратных метров?!
Хочешь,
я опять тебе напомню
прошлую, особенную осень?
Хочешь,
эту комнату наполню
терпким запахом
гудящих сосен?
Я тебе напомню наши песни…
Помнишь,
говорила ты, что скоро
мы с тобой в тайгу уедем вместе
и построим там
чудесный город,
город
посреди лесов зеленых,
город,
озаренный ярким светом,
город-песню,
город для влюбленных?..
Помнишь,
как мечтали мы об этом?
Помнишь?
 
 
…А я и сейчас мечтаю,
как будем мы вместе —
и ты,
и я,
о том, как ликующим Первомаем
пройдет молодая наша семья,
о том, как однажды
под небом синим
листья к нам в окно постучатся,
о том,
как мы склонимся над сыном —
нашим первенцем,
нашим счастьем…
Но жить не хочу,
о покое мечтая,
жить,
накапливая добро,
жить,
пределом счастья считая
столовое серебро,
буфет,
до краев набитый посудой,
нервно звенящей на каждом шагу…
Родная,
слышишь?
Уйдем отсюда!
Уйдем!
Я здесь дышать
не могу!
Я тебе напомню про рассветы
и про то,
как писем ты ждала…
 
 
Неужели ты забыла это?
Неужели ты тогда…
лгала?