Текст книги "Эхо любви. Стихотворения. Поэмы (сборник)"

Из сборника
«Семидесятые»
(1980)

Мамаев курган

 
Сотни лет
         расходиться широким кругам
по огромной воде
молчаливой реки…
 
 
Выше всех Эверестов –
                 Мамаев курган!
Зря об этом
в учебниках нет
ни строки.
Зря не сказано в них,
что теплеет Земля
и светлеет Земля,
             оттого что на ней,
о курганах Мамаевых
помнить веля,
загораются
         тысячи Вечных огней…
 
 
Мне сюда возвращаться.
                 К добру и к беде.
Мне сюда приходить
                 Приползать.
                         Прилетать.
И, схватившись за сердце на той высоте,
задыхаясь,
разреженный воздух глотать.
Мне сюда возвращаться.
                 Из мелких потерь.
Из ухоженных стран.
И горячечных снов.
Натыкаться на долгие стоны людей
и кольчуги
         позванивающих орденов…
Зря не сказано в книгах,
Мамаев курган,
что металла в твоем оглушенном нутре
больше,
     чем в знаменитой Магнитной горе!
 
 
Что хватило его и друзьям.
И врагам.
Вместо капель росы,
                 как слепое жнивье,
проступает железо,
кроваво сочась…
И поэтому
самая главная часть
в притяженье Земли –
                 притяженье твое!..
 
 
Ты цветами пророс.
Ты слезами пророс.
Ты стоишь,
поминальные муки терпя.
Синеватые молнии
             медленных гроз,
будто в колокол памяти,
бьются в тебя!
И тогда поднимаются птицы с земли,
и колышется нервно
                 степная трава.
 
 
Оживают
затертые напрочь
             слова.
И по плитам
устало
стучат
костыли.
 

«Война откатилась за годы и гуды…»

 
Война откатилась за годы и гуды,
и горечь, и славу
             до дна перебрав.
А пули
еще прилетают оттуда –
из тех февралей.
Из-за тех переправ.
А пули летят
         из немыслимой дали…
Уже потускневшие
капли
свинца
пронзают броню
             легендарных медалей,
кромсая на части
живые сердца.
Они из войны прилетают недаром.
Ведь это оттуда,
             из позавчера,
из бывших окопов
по старым солдатам
чужие
     истлевшие
             бьют
                 снайпера.
Я знаю, что схватка идет не на равных
и
нечем ответить
такому
врагу.
Но я не могу
         уберечь ветеранов.
Я даже собой заслонить
не могу.
И я проклинаю
             пустую браваду,
мне спать не дает
ощущенье вины…
 
 
Все меньше и меньше
                 к Большому театру
приходит
участников
прошлой войны.
 

«У разоренного стола…»

 
У разоренного стола
сидишь –
        немая, как скала.
Ты – около.
И ты ушла…
О чем
     ты думаешь?
 
 
Судьбою соединены
мы –
две планеты.
Две страны.
Два грохота.
Две тишины…
О чем
     ты думаешь?
 
 
Так близко,
         что в глазах рябит.
Так цепко,
         что нельзя забыть.
Так долго,
         что не может быть!..
О чем
     ты думаешь?
Крадется сумрак по стене.
А я ворочаюсь во сне.
Хочу,
чтобы приснилось мне,
о чем
     ты думаешь.
 
 
Но –
опрокинутся года.
Подернутся хрустинкой льда.
Я не узнаю никогда,
о чем ты думаешь.
 

Из сборника
«Все начинается с любви…»

«Рыбы уходят спать на деревья…»

 
Рыбы
     уходят спать на деревья –
верю.
Зайцы купаются
             до одуренья –
верю.
Лошадь
     читает по-итальянски –
верю.
Юный петух
         уличен в постоянстве –
верю.
Пудрой не пахнет
             в дамском салоне –
верю.
Пляж в Антарктиде,
             снег – на Цейлоне –
верю.
В льва,
     перешедшего с мяса на травку,
верю.
В труса,
     готового ринуться в драку,
верю.
В нищего,
        с хохотом жгущего деньги,
верю.
И в непорочность
             гулящей девки
верю.
В то, что убийца плачет,
                     раскаясь,
верю…
 
 
Ты говоришь мне: «Люблю!..»
Усмехаюсь.
Не верю.
 

«Человеку надо мало…»

 
Человеку надо мало:
чтоб искал
и находил.
Чтоб имелись для начала
друг –
     один
и враг –
     один…
Человеку надо мало:
чтоб тропинка вдаль вела.
Чтоб жила на свете
мама.
Сколько нужно ей –
                 жила…
Человеку надо мало:
после грома –
            тишину,
Голубой клочок тумана.
 
 
Жизнь –
        одну.
И смерть –
         одну.
Утром свежую газету –
с Человечеством родство.
И всего одну планету –
Землю!
Только и всего.
И –
межзвездную дорогу
да мечту о скоростях.
Это, в сущности, –
                немного.
Это, в общем-то, –
                пустяк.
Невеликая награда.
Невысокий пьедестал.
 
 
Человеку
        мало
            надо.
Лишь бы кто-то дома
ждал.
 

Весенний монолог

 
За порогом –
         потрясающие бездны.
Я в одну из них,
             смеясь, беру билет…
Кто-то ночью под окном
                     пел песни.
Хулиган, наверно.
Или поэт…
Ошалелая капель
             стучит в стекла.
Водосточная труба
                пьяным-пьяна!
И над жадною землею распростерта,
как несбыточный покой,
                     голубизна.
Мир огромен.
Но сегодня в мире тесно!
И капели никого не пощадят…
Где вы бродите,
             великие оркестры?
Вам бы в эти дни
играть на площадях!..
Все весеннее:
         намеки,
                 и поступки,
и бездумные шаги по мостовой.
Все весеннее:
         бульвары и простуды,
ветер,
пахнущий вчерашнею травой.
Верю я, что есть улыбка в этом ветре.
Верю в ласковость и силу
сквозняка.
В постового застеснявшегося
                         верю.
И не верю только в синие снега.
Потому что на снега
                 лучи насели!
Солнце малое
дрожит в любом окне.
И ручьи,
     как молодые Енисеи,
рвутся к лужам –
океановой родне!
Все торопится,
             шарахается,
                     булькает.
Настигает.
Остается позади.
 
 
Что-то будет.
Непременно что-то будет.
Что-то главное
должно произойти.
 

Ожидание

 
Так
любимых не ждут у порога.
Так
к больному не ждут врача…
Пыль
     на рыжих
             степных дорогах –
хоть картошку пеки – горяча.
Люди мнут фуражки в руках,
от полей глаза отводя…
Я впервые увидел,
как
ждут дождя.
Ждут,
     выдумывая всевозможные сроки,
ждут, надеясь на чудо,
ждут, матерясь:
– Пусть дороги развозит!
Плевать на дороги!
Лишь бы дождь.
Пусть тогда, хоть по горло,
                     грязь. –
А земля горит.
От жары – как в броне.
А земля говорит:
– Помогите мне!
Без воды, без дождя
больше я не могу…
Помогите!
Ведь я не останусь в долгу! –
Как ей скажешь:
             – Выдержи!
                     – Подожди! –
Чем поможешь?
Минуты, как вечность, идут…
Люди ждут и молчат.
Люди курят и ждут…
 
 
Ты мне пишешь:
в Москве у вас
            снова дожди.
Снова дождь.
По бульвару опять не пройдешь.
Снова дождь.
По обочинам мчат ручейки.
Дождь идет по Москве –
                 теплый,
                     ласковый дождь…
Там скрываются от него, –
                     чудаки! –
надевают плащи, открывают зонты,
начинают погоду ругать с утра,
ходят хмурые…
 
 
Если б увидела ты,
как, негаданно
            вымахнув из-за бугра,
мчит,
    дороги не разбирающий,
через поле
         к нам
             напрямик,
так пылящий, будто пылающий,
сельсоветовский грузовик.
Председатель выпрыгивает на ходу,
он кричит,
а глаза блестят, как от голода:
– Будет
     дождь!
Мне сейчас… звонили из города… –
Пошатнулся.
И дальше, словно в бреду: –
Туча…
     мне звонили…
                 свернула сюда…
к нам идет…
Если мимо, то … быть… беде…
 
 
Ты мне пишешь, что вам надоела вода.
Напиши, напиши мне об этой воде!
О дождях напиши мне!
О том, как тяжел
воздух перед грозой…
На погоду не жалуйся!
Напиши,
     чтоб он был, этот дождь,
чтоб он шел!
Пожелай нам ливня,
пожалуйста.
 

Таежные цветы

 
Не привез я таежных цветов –
извини.
 
 
Ты не верь, если скажут, что плохи они.
Если кто-то соврет, что об этом читал…
Просто эти цветы
луговым не чета!
В буреломах
         на кручах пылают жарки,
как закат, как облитые кровью желтки.
 
 
Им не стать украшеньем городского стола.
Не для них отшлифованный блеск хрусталя.
Не для них!
И они не поймут никогда,
что вода из-под крана –
                    это тоже вода…
Ты попробуй сорви их!
Попробуй сорви!
Ты их держишь.
             И кажется – руки в крови!
Но не бойся, цветы к пиджаку приколи.
Тол ь ко ч т о э то?
Видишь?
Лишившись земли,
той, таежной, неласковой, гордой земли,
на которой они на рассвете взошли,
на которой роса
и медвежьи следы,
начинают стремительно вянуть цветы!
Сразу гаснут они.
Тотчас гибнут они…
 
 
Не привез я таежных цветов.
Извини.
 

Матрешка

А. К.

 
Друзья,
     мой выбор невзлюбя,
зря
голову морочили!
 
 
В тебе – четырнадцать
                    тебя
вместилось,
как в матрешке!..
 
 
Живет со мною первая –
дородная,
степенная…
 
 
Вторая
     больно колется,
за что – не разберу…
 
 
А третья – будто школьница
на выпускном балу.
Все – можно,
         все – пожалуйста:
и небо и земля…
Четвертая
         безжалостна,
как мертвая
         петля…
 
 
А пятая –
         зловещая,
приметам глупым
верящая…
 
 
Шестая
     как эпоха,
где ни чертей,
ни бога!..
Молчит,
     не принимая,
ревнивая –
седьмая…
 
 
А следом за ревнивою
заохала ленивая,
ленивая,
постылая,
до мелочей земная…
Девятая – бесстыдная!
Девятая –
         шальная!..
 
 
Десятая,
десятая –
испуганная,
         зябкая,
над собственной судьбою
горюющая с болью….
Одиннадцатая –
             щедрая,
загадочная,
нежная,
просящая прощения
за то,
     чего и не было…
 
 
Качается двенадцатая,
как ягода лесная,
еще никем не найденная…
 
 
А дальше
я не знаю,
не знаю и настырничаю,
и все
не надоест, –
хочу достать четырнадцатую,
которая –
         ты и есть!
 

Человек

 
Пугали богами.
А он говорил:
         «Враки!»
Твердили:
«Держи себя в рамках…»
А он посмеивался.
И в небо глядел.
И шел по земле.
И осмеливался!
И рушились рамки!
И вновь воздвигались
рамки…
 
 
«Держи себя в рамках…»
А он отвечал дерзко!
«Держи себя в рамках…»
А он презирал страхи.
А он смеялся!
Ему было в рамках
                тесно.
Во всех.
Даже в траурной
рамке.
 

Стол находок

 
Обращайтесь в Стол находок!..
На краю Москвы
ждет хозяина,
            нахохлясь,
чучело совы.
Чемоданы ждут владельцев
(будто вор –
         порук).
Есть коляски – без младенцев.
Пиджаки – без брюк.
Много-мало,
         худо-бедно:
в масле и в пыли
сорок три велосипеда
выгнули рули…
А на полках –
             что угодно! –
целый магазин.
Вот –
на что уже не иголка –
холодильник ЗИЛ.
Глобус,
     панцирная сетка,
пачка конфетти…
А еще –
четыре сердца
(новые почти).
Чертежи в чехле картонном.
Кованый сундук.
И мужчина,
         под которым
надпись:
«Верный друг».
Замысел стихотворенья.
Дым от папирос.
И –
потерянное время –
ремешки вразброс.
Ждет оно,
         остановившись,
часа своего…
Чья-то найдена невинность
в ЦПКиО.
Найден радужный осколок
чьих-то пылких
             чувств…
 
 
Обращусь я в Стол находок!
Срочно обращусь!..
– Люди!
У меня потеря
вышла на пути.
Молодость свою
             нигде я
не могу найти.
 

Из сборника
«Это время»
(1982)

«Если б только люди жили вечно…»

 
Если б только
            люди жили вечно,
это было бы
бесчеловечно…
Как узнать,
         чего ты в жизни стоишь?
Как почуять,
         что такое риск?
В море броситься?
Так не утонешь!..
На костер взойти?
Так не сгоришь!..
Поле распахать?
Потом успею…
Порох выдумать?
А для чего?!.
Наслаждались бы
             ленивой спесью
пленники
бессмертья своего.
Ничего они бы
             не свершили!
Никогда б
         не вылезли
                 из тьмы…
Может, самый главный
                 стимул жизни
в горькой истине,
что смертны
мы.
 

Марк Шагал

 
Он стар
и похож на свое одиночество.
Ему рассуждать о погоде
                     не хочется.
Он сразу – с вопроса:
– А Вы не из Витебска?.. –
Пиджак старомодный
                 на лацканах
вытерся…
– Нет, я не из Витебска… –
 
 
Долгая пауза.
А после – слова
             монотонно и пасмурно:
– Тружусь и хвораю…
В Венеции выставка…
Так Вы не из Витебска?..
– Нет, не из Витебска…
 
 
Он в сторону смотрит.
Не слышит,
         не слышит.
Какой-то нездешней далекостью
дышит.
Пытаясь до детства
дотронуться бережно…
И нету ни Канн,
             ни Лазурного Берега,
ни нынешней славы.
Светло и растерянно
он тянется к Витебску,
                 словно растение…
Тот Витебск его –
пропыленный и жаркий –
приколот к земле
             каланчою пожарной.
Там свадьбы и смерти,
                 моленья и ярмарки.
Там зреют
особенно крупные яблоки,
и сонный извозчик по площади катит…
 
 
– А Вы не из Витебска?..
Он замолкает.
И вдруг произносит,
                 как самое-самое,
названия улиц:
«Смоленская»,
«Замковая».
Как Волгою,
         хвастает Видьбой-рекою
и машет
по-детски прозрачной рукою…
– Так Вы не из Витебска…
 
 
Надо прощаться.
Прощаться.
Скорее домой
            возвращаться…
Деревья стоят
вдоль дороги навытяжку.
Темнеет…
 
 
И жалко,
что я не из Витебска.
 

«Вновь нахлынул северный ветер…»

 
Вновь нахлынул
             северный ветер.
Вновь весна
         заслонилась метелью…
 
 
Знаешь,
понял я,
     что на свете
мы
не существуем отдельно.
Мы уже –
продолженье друг друга.
Неотъемлемы.
Нерасторжимы.
Это – трудно
и вовсе не трудно.
Может,
     мы лишь поэтому
                     живы…
 
 
Сколько раз –
я поверить не смею –
не случайно
и не на вынос
боль твоя
        становилась моею,
кровь моя –
         твоей становилась!..
Только чаще –
гораздо чаще! –
поднимаясь
         после падений,
нес тебе я
свои несчастья,
неудачи нес
и потери.
Ты
науку донорства
                знала,
ты мне выговориться
не мешала.
Кровью собственной
                 наполняла.
 
 
Успокаивала.
Утешала…
Плыл закат –
то светлей, то багровей…
 
 
И с годами
         у нас с тобою
стала общею –
группа крови,
одинаковой –
группа боли.
 

«Подступала поэма…»

 
Подступала поэма.
                Она изводила меня.
То манила доступностью легкой,
                            а то не давалась.
Подступала поэма.
                Звучать начинала, дразня.
А потом
за границами голоса
вдруг оставалась…
Если я уезжал,
            то она меня честно ждала,
терпеливо ждала
             на ступенях у самого дома.
Подступала поэма.
                Невнятной и точной была.
Сумасшедшей и невозмутимой.
Жестокой и доброй…
А однажды приснилось мне:
                        я нахожусь на посту.
И ночная дорога,
как пеной,
туманом закрыта.
Вдруг почувствовал я,
                 как приходит
                             в мою немоту
ощущение ритма,
звенящая яростность
ритма!
Этим медленным ритмом
я был, будто льдами,
                 затерт.
Он во мне тяжело нарастал,
колыхаясь и зрея…
– Кто идет? –
закричал я.
– Стой!
Кто идет?
 
 
И услышал спокойный ответ:
– Время.
 

«Хочу, чтоб в прижизненной теореме…»

В. Коротичу

 
Хочу,
чтоб в прижизненной теореме
доказано было
             судьбой и строкою:
я жил в эту пору.
Жил в это время.
В это.
А не в какое другое.
Всходили
        знамена его и знаменья.
Пылали
     проклятья его и скрижали…
Наверно,
мы все-таки
         что-то сумели.
Наверно,
мы все-таки
         что-то сказали…
Проходит по ельнику
                 зыбь ветровая…
А память,
людей оставляя в покое,
рубцуясь
     и вроде бы заживая, –
болит к непогоде,
болит к непогоде.
 

Подслушанный разговор

 
– Снова дралась во дворе?
 
 
– Ага!
Мама,
но я не плакала.
Вырасту –
     выучусь на моряка.
Я уже в ванне
плавала!
 
 
– Боже,
не девочка, а беда!
Сил моих больше нету.
 
 
– Мама,
а вырасту я когда?
 
 
– Вырастешь!
Ешь котлету.
 
 
– Мама,
купим живого коня?
 
 
– Коня?!
Да что ж это делается?
 
 
– Мама,
а в летчики примут меня?
– Примут.
Куда они денутся?!
Ты же из каждого,
                сатана,
душу
сумеешь вытрясти!
 
 
– Мама,
а правда, что будет
                война,
и я не успею
вырасти?..
 

Стасису Красаускасу

 
Этого стихотворенья
ты не прочтешь
никогда…
В город вошли,
             зверея,
белые холода.
Сколько зима продлится,
хлынувши через край?
Тихо
в твоей больнице…
– Стаська,
         не умирай!..
 
 
Пусть в коридоре голом,
слова мне не сказав,
ставший родным
             онколог
вновь отведет глаза.
 
 
В тонкой броне халата
медленно я войду
в маленькую
палату,
в тягостную
беду…
Сделаю все,
         как нужно,
слезы
сумею скрыть.
Буду острить натужно,
о пустяках говорить,
врать,
     от стыда сгорая!..
Так и не разберу:
может быть, мы
             играем
оба
в одну игру?!
Может,
     болтая о разном, –
очень еще живой –
ты между тем
прекрасно
знаешь
диагноз свой.
Может, смеешься нарочно
в этот
     и в прошлый раз,
голову нам
мороча,
слишком жалея
             нас?!
 
 
В окнах,
     больших и хмурых,
высветится
         ответ.
Как на твоих гравюрах –
белый и черный
цвет.
И до безумия просто
канет
     в снежный февраль
страшная эта просьба:
– Стаська,
         не умирай!..
 

«Так вышло…»

 
Так вышло.
Луна непонятною краской
                     обочины выкрасила…
Нас выжгло!
Нас –
     будто из поезда полночью –
                             выбросило.
По пояс –
холодного снега в кювете.
                     В сугробах – полмира!..
А поезд
проносится мимо,
             проносится мимо,
                         проносится мимо.
Постой!
Но ведь только минута прошла,
                 как мы ехали в нем и смеялись.
С его теснотой
и нежданною грустью
                 смирялись.
Гл у пи ли!
В чужие печали и беды
                 бесстрашно влезали.
Мы были
самими собой.
            А теперь мы – не сами.
Теперь,
вспоминая себя,
             оглушенно и тяжко молчим мы.
Те б е
я кажусь незнакомым,
                 далеким,
                         едва различимым…
Пустынная полночь.
Ладони в ожогах метельного дыма.
А поезд
проносится мимо,
             проносится мимо,
                         проносится мимо…
Летит он – снарядом!
 
 
И тащит куда-то не наши обиды,
                 не наши болезни и счастья.
Ты – рядом.
А как достучаться?
            А как дотянуться?
                    А как до тебя докричаться?…
 
 
Под снегом великим,
над временем тысячеверстным
безмолвные
крики
висят,
     зацепившись за звезды.
Мне их не избавить
от каждого прошлого дня
                     и от каждого мига…
 
 
А память
проносится мимо,
проносится мимо,
проносится мимо…
 

Прощание с морем

 
Что ж,
     собираться начнем помаленьку.
В город уедем от непогод…
Надо бы в море
             бросить монетку,
чтобы вернуться сюда
через год…
Здесь был спокойно и солнечно прожит
месяц,
     где так далеко до зимы.
Здесь были счастливы мы
(а быть может,
нам показалось,
             что счастливы мы).
Надо вернуться опять в этот месяц…
В теплое море
падает мелочь.
Круглые капельки серебра.
Капли надежды…
Едем.
Пора!..
 
 
…Где-нибудь
         в тихой палате больничной
за пять минут до конца своего
вспомню я снова
             этот обычай,
слабой рукой
ухвачусь за него.
И, завершая собственный опыт,
на промелькнувшее
оглянусь.
Брошу монетку
             в жизненный омут…
Может, вернусь?
 

«Мы совпали с тобой…»

Алене

 
Мы совпали с тобой,
                 совпали
в день,
     запомнившийся навсегда.
Как слова
совпадают с губами.
С пересохшим горлом –
вода.
Мы совпали,
         как птицы с небом.
Как земля
        с долгожданным снегом
совпадает
в начале зимы,
так с тобою
совпали мы.
Мы совпали,
         еще не зная
ничего
о зле и добре.
 
 
И навечно
        совпало с нами
это время в календаре.
 

«Этих снежинок смесь…»

 
Этих снежинок
смесь.
Этого снега
прах.
Как запоздалая месть
летнему
     буйству
             трав.
Этих снежинок
явь,
призрачное
         крыло.
Белого небытия
множественное
             число…
Этого снега
нрав.
Этого снега
боль:
в небе
     себя разъяв,
стать на земле
собой…
Этого снега
срок.
Этого снега
круг.
Странная мгла дорог,
понятая не вдруг.
Выученная
         наизусть,
начатая с азов,
этого снега
грусть.
Этого снега
зов…
Медленной чередой
падающая из тьмы
в жаждущую ладонь
прикосновенья
             зимы.
 

Ожидание
(Монолог женщины)

Микаэлу Таривердиеву

 
Вот ведь как!
         Явилась первой.
Надо было опоздать.
Где-нибудь в сторонке встать…
Что поделать –
сдали нервы…
Шла –
     как будто на экзамен,
с пятницы считала дни…
как же:
«Встреча под часами»!
Под часами.
Вот они.
А его на месте нет…
(Как некстати нервы сдали!)
Ну еще бы! –
            на свиданье
не была я
столько лет!
Даже страшно подсчитать…
Что ж я:
        рада иль не рада?
Там увидим…
Только надо,
надо было опоздать!..
Дура!
     Сделала прическу,
влезла в новое пальто,
торопилась,
         как девчонка.
Прибежала…
Дальше что?
 
 
Современная женщина,
                 современная женщина!
Суетою замотана,
             но, как прежде, – божественна.
Пусть немного усталая,
             но, как прежде, – прекрасная.
До конца непонятная,
только сердцу подвластная.
Современная женщина,
                 современная женщина, –
то грустна и задумчива,
                 то светла и торжественна.
Доказать ее слабости,
                 побороть ее в дерзости
зря мужчины стараются,
понапрасну надеются!
Хоть не хвастает силою,
                 но на ней – тем не менее –
и заботы служебные,
                 и заботы семейные.
Все на свете познавшая,
                 все невзгоды прошедшая, –
остается загадкою
современная женщина!
Ромео моего
пока что
     не заметно…
Что ж,
     подождем его.
Я очень
современна!..
Порой берет тоска:
ведь нужно быть, к примеру,
кокетливой
(с легка!)
и неприступной
(в меру!)
Все
успеваешь ты:
казаться беззаботной
и покупать
         цветы
себе,
идя с работы.
Самой себе
         стирать,
себе готовить ужин,
квартиру убирать
с усердием ненужным.
Подруге позвонить
замужней и счастливой, –
и очень мудрой
             слыть,
быть
очень терпеливой.
Выслушивать слова
и повторять, не споря:
«Конечно,
ты права!
Мужья –
     сплошное горе».
И трубку положить
спокойно и устало.
И, зубы стиснув,
             жить
во что бы то ни стало!
И маяться одной,
забытой,
     как растенье.
И ждать
очередной –
проклятый! –
день рожденья…
И в зеркало смотреть.
И все морщины
             видеть.
И вновь себя
жалеть.
А чаще –
ненавидеть!..
Нести
     свою печаль.
Играть с судьбою
в прятки.
И плакать
         по ночам.
А утром
быть в порядке.
Являться в институт
и злиться без причины…
Ну,
вот они идут
по улице –
мужчины!
Красавцы на подбор
с достоинством
спесивым.
Самодовольный пол,
считающийся
         сильным.
Как равнодушны
             вы!
И как же вы
         противны,
изнеженные
львы!
Потасканные
тигры!
Глядящие
        людьми,
стареющие телом…
Да где он,
        черт возьми?!
И в самом деле,
где он?..
 
 
«Скорая помощь» –
             по городу, словно по полю
голос вселенской беды,
             будто флаг, вознеся.
(Господи,
может быть, что-то случилось
                         с тобою?!)
Улица вся обернулась.
И замерла вся.
Воплем тугим
         переполнены сердце и память.
Он оглушает:
Успеть бы!
         Успеть бы!
                 Успеть!..
Вновь с телефонного диска
                     срывается палец.
«Скорая помощь»
пронзает застывший проспект…
Мир озирается.
Просит любовь о спасенье.
И –
до сих пор неподвластны толпе докторов, –
рушатся
самые прочные дружбы
и семьи.
А у певицы –
         горлом не песня,
                         а кровь!
Голос несчастья над городом мечется снова…
Странно, что в эти минуты,
всему вопреки,
веришь
в извечную помощь
                 тихого слова.
В скорую помощь
             протянутой доброй руки.
 
 
Ну, приди же,
             любимый!
                        Приди!
Одинокой мне быть
запрети.
Приходи, прошу,
             приходи.
За собой меня
поведи…
Стрелки глупые торопя,
не придумывая ничего,
я уже простила
             тебя –
повелителя своего.
Все обычно
         в моей мечте.
Я желаю –
         совсем не вдруг –
быть распятою
на кресте
осторожных и сильных
                    рук.
Чтобы стало нам горячо,
а потом –
еще горячей!..
И уткнуться
         в твое плечо.
И проснуться –
             на этом плече.
 
 
Вот видишь,
         тебя и любимым
                     назвать я успела!
Не надо бы –
сразу…
Ведь лучше –
         когда постепенно.
Ведь лучше – потом,
лучше – после…
Любимый, послушай,
ведь лучше…
Но где я найду
            это самое
                     «лучше»?!
О, если бы знал ты, любимый,
                     как страшно и дико
давать о себе объявленье в газету:
«Блондинка,
вполне симпатичная,
добрая,
среднего роста…
Ее интересы:
         домашний уют и природа.
Имеет профессию.
Ищет надежного друга…»
О, если бы знал ты,
как все это пошло!
                И – трудно…
Порой, в темноте,
рассуждаю я очень спокойно:
пройдет одиночество это,
                     наступит – другое.
Настанет пора,
и закружатся
         листья из меди.
В окошко мое постучит
одиночество
смерти.
Нет, я не пугаюсь.
Я знаю,
     что время жестоко.
Я все понимаю.
И все принимаю.
Но только
тому одиночеству
             я не желаю
                        сдаваться!
Хочу быть
любимой!
Живою хочу
         оставаться.
Смеюсь над другими
             и радуюсь дням и рассветам.
И – делаю глупости!
И – не жалею об этом.
Дышу и надеюсь…
О, господ и,
         как это больно!..
Ты видишь, любимый:
я вот она –
         вся пред тобою.
Слова мне скажи!..
             Ну, пожалуйста.
Нет больше мочи!..
Чтоб – только не молча,
не молча.
Чтоб только –
            не молча!..
Слова говори мне,
             слова говори мне –
любые!
Какие захочешь,
чтоб только – не молча,
                    любимый!
Слова говори мне.
Без этого радость –
                 не в радость…
Скажи,
     что со мной хорошо.
И что я тебе нравлюсь.
Скажи,
     что ты любишь меня.
Притворись на мгновенье!..
Соври,
     что меня не забудешь.
Соври,
я поверю.
 
 
А может, просто
             плюнуть и уйти?
И пусть
его
терзают угрызенья!..
(Ну-ну,
     шути, родимая, шути!
Нашла ты славный повод
                     для веселья.)
Останусь,
        чтобы волю испытать!..
Еще немного подождем.
Помедлим…
Ведь женщины
             давно привыкли ждать.
Чего-чего,
а это мы умеем…
 
 
Птицы спрятаться
                догадаются
и от снега укроются…
Одинокими
         не рождаются.
Ими после
становятся.
Ветры зимние
            вдаль уносятся
и назад возвращаются.
Почему,
     зачем,
         одиночество,
ты со мной
не прощаешься?
Пусть мне холодно
                и невесело, –
все стерплю,
что положено…
Одиночество –
             ты профессия
до безумия сложная!
Ночь пустынная.
             Слезы затемно.
Тишина безответная…
Одиночество –
             наказание.
А за что –
я не ведаю…
Ночь окончится.
             Боль останется.
День
с начала закрутится…
Одинокими
         не рождаются.
Одиночеству
учатся.
 
 
Ну, приди же,
         любимый!
                    Приди!
Одинокой мне быть
запрети!
За собой меня
поведи.
Приходи, прошу,
             приходи!
Задохнувшись,
            к себе прижми
и на счастье,
и на беду…
Если хочешь,
         замуж возьми.
А не хочешь –
и так пойду.
Слово-то какое:
             «замуж» –
сладкий дым…
Лишь бы он пришел,
                 а там уж
поглядим.
Пусть не густо
            в смысле денег
у него, –
приголубим,
         приоденем, –
ничего!
Лишь бы дом мой,
             дом постылый,
не был пуст.
Пусть придет –
             большой и сильный, –
курит пусть!
Спорит,
     ежели охота.
Пусть храпит!..
Так спокойно,
            если кто-то
рядом
спит…
Хорошо бы
         пил не очень.
И любил,
хоть немножечко!..
А, впрочем,
лишь бы
был…
Без него сейчас мне точно
нет житья!..
Да зачем я так?!
Да что же,
что же
     я?!
 
 
Черт с тобой!
         Не приходи!
Вспоминать –
и то противно…
Сгинь!
     Исчезни!
             Пропади!
Я-то
нюни распустила…
Не желаю подбирать
со стола
     чужие крохи.
Если вновь захочешь врать,
ври
уже другой дурехе!..
Ишь,
    нашелся эталон!
Я в гробу таких
видала!
Тоже мне
        Ален Делон
поселкового масштаба.
Бабник!
Только и всего.
Трус!
Теперь я точно знаю…
Он решил,
         что на него
я
свободу
променяю?!
Думал:
     баба влюблена!..
Что?
Не вышло?
Ешьте сами!
Вашей милости цена –
три копейки
на базаре.
Я везде таких
            найду!
Десять штук
на каждый вечер…
Не звони –
         не подойду!
Не отвечу,
         не отвечу!
 
 
Как без тебя?
         Как?..
Был ты
синицей в руках.
Что без тебя
         я?
Словно земля
ничья.
Стонет моя
         боль.
Я бы пошла
         за тобой!
Шла бы,
     закрыв глаза,
тихая,
как слеза…
Мне без тебя
         как?
Птицей стать
в облаках?
Реять
    в ночной темноте?
Крылья уже
не те…
Злую печаль
         пью.
Злюсь на судьбу
свою.
Вижу
    ее свет…
Есть ты там
или нет?
Мечется
     мой
         крик!
Он от других
скрыт.
Боль
    отдается в висках:
Как без тебя?
Как?
 
 
Стану
верной женою.
Не пройди стороною, –
буду
верной женою.
Над судьбой
         и над домом
стану
солнышком добрым,
над судьбой
         и над домом.
Хочешь –
        буду сестрою.
От несчастий прикрою,
хочешь –
        буду сестрою.
Скажешь –
         буду рабыней.
Если только любимой,
то могу –
и рабыней.
 
 
Кто может чуду приказать:
                     «Свершись!» –
от собственного крика
холодея?..
Мне кажется:
         я жду
                уже всю жизнь.
Мне кажется:
         я жду
                почти с рожденья.
Я буду ждать
         до самого конца!
Я буду ждать
         за смертью
                    и за далью!
Во мне стучат
сестер моих
         сердца.
Сестер по жизни
и по ожиданью.
 
 
В этот час
        миллионы моих незнакомых сестер,
ничего не сказав,
никому и ни в чем не покаясь,
ожидают мгновенья
                 взойти
                        на высокий костер,
на костер настоящей любви,
и – сгореть,
         улыбаясь.
В этот час мои сестры
                 на гребне такой высоты,
простирая в бессмертье
                    зовущие
                         нежные руки,
ждут любимых своих
под часами
         всесильной мечты.
Под часами судьбы.
Под часами
         надежды и муки…
В этом взрывчатом мире
                     забытой уже
                             тишины,
где над всеми
бессонное время
             летит безучастно,
не придется вам пусть никогда
ждать любимых
с войны!
Не придется вам пусть никогда
ждать любимых
напрасно!
Рядом с бронзой царей,
                 разжиревших
                         на лжи и крови,
рядом с бронзой героев,
             рискнувших собой в одночасье,
должен выситься памятник
Женщине,
ждущей любви!
Светлый памятник Женщине,
ждущей
     обычного счастья…
Вновь приходит зима
             в круговерти метелей и стуж.
Вновь для звезд и снежинок
                 распахнуто небо ночное…
Все равно я дождусь!
Обязательно
         счастья дождусь!
И хочу, чтобы вы
в это верили
вместе со мною.
 
 
…Ну, приди же,
любимый!
Приди!