Текст книги "Кровавые ночи 1937 года. Кремль против Лубянки"

Именно ему (вместе с Курским, разумеется) были поручены подготовка и проведение процесса Сокольникова, Радека, Пятакова и других, который состоялся в Москве в конце января 1937 г. Еще до окончания процесса началось добивание Ягоды и его приближенных. 23 января 1937 г. Ягоду и Прокофьева вывели из состава комиссии ЦК по политическим (судебным) делам[261]261
  Ягода и Прокофьев были введены в эту Комиссию 16 января 1933 г. (Источник: Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник документов. Сост.: Хлевнюк О.В., Квашонкин А.В., Кошелева Л.П., Роговая Л.А. – М.: Каиро-ХХ, 1995. – С. 58).


[Закрыть], заменив Ежовым и Бельским, 27 января Ягоду перевели в запас, а Ежову присвоили звание Генерального комиссара госбезопасности[262]262
  Лубянка... – С. 55, 60–61.


[Закрыть]. Вскоре (20 февраля) в запас был выведен и Прокофьев: в его услугах больше не нуждались. Но все это были, как говорится, только цветочки.

Сумерки над Лубянкой

Зимою аресты среди сотрудников НКВД участились, счет арестованных пошел уже на десятки (их тогда еще не называли «ягодинским охвостьем», а больше старались подтянуть к разоблаченному «шпиону» Сосновскому). Наибольший гнев Сталина, как нетрудно догадаться, вызывала существовавшая в НКВД система прослушивания правительственной связи. Об этом стало известно, когда Паукер и Волович потеряли над ней контроль ввиду выделения из Оперода отдела охраны.

Новый начальник Оперода Николаев-Журид по инициативе Ежова предпринял чистку кадров. В феврале состоялись аресты сотрудников отделения правительственной связи (ОПС), входившего в Оперод. Одним из первых был арестован инженер И.В. Винецкий – заместитель начальника отделения, а по совместительству – помощник нового наркома связи СССР Ягоды; чуть позже за ним в тюрьму последовал начальник ОПС И.Ю. Лоренс. Всего арестовали 14 оперативных сотрудников ОПС. Довольно быстро от них получили показания о прослушивании телефонных переговоров в ЦК и о докладах З.И. Воловичу. Теперь уже жестокие побои стали применять к арестованным чекистам с первого же допроса (эту практику ввел Николаев-Журид, он называл ее «обломать рога»)[263]263
  Полянский А. Указ. соч. – С. 222.


[Закрыть], так что «дело» пошло живее. В скором времени взялись за организаторов связи в других ведомствах: арестам подверглись начальник Центрального управления связи и сигнализации Наркомата путей сообщения бывший чекист Л.А. Мамендос, начальник ОМС (отдела международной связи Исполкома Коминтерна) бывший военный разведчик Б.Н. Мельников, его предшественник, тоже военный разведчик А.Л. Миров-Абрамов и, конечно же, как обычно, их «сообщники по заговору»...

...Беспросветная тьма февральского неба заглядывала в окна зала заседаний, напоминая собравшимся на партсобрании работникам секретно-политического отдела ГУГБ НКВД о неясности их будущего. Все знали о недавних арестах связистов, вследствие чего общее настроение было подавленным. Повестка дня всем известна: о недостатках в методах работы их бывшего многолетнего шефа Молчанова. Парторг отдела капитан госбезопасности Григорьев – начальник одного из отделений СПО, в прошлом один из ближайших сотрудников Молчанова, скорее всего предвидел свою ближайшую судьбу: он не переживет этот год и всего через полгода будет расстрелян как «изменник Родины». Но место в президиуме занял торжествующий враг бывшего начальника СПО – Агранов, который решил добить поверженного соперника, сделав из него козла отпущения. И Григорьеву пришлось провести заседание так, как от него требовалось: выступавших набралось несколько десятков; все, как один, подгоняемые страхом, клеймили «практиковавшийся бывшим начальником СПО Молчановым неслыханный зажим самокритики и преступное подавление малейшей инициативы работников под угрозой репрессий»[264]264
  Вопросы истории. 1994. № 12. С. 14.


[Закрыть]. Генеральная репетиция массового кругового доносительства в центральном аппарате НКВД состоялась успешно.

Молчанов как будто еще пытался уцепиться руками за воздух. Похоже, его последним делом в качестве наркома внутренних дел Белоруссии стало так называемое Лепельское дело. Оно заслуживает упоминания как пример остроумной попытки Молчанова избежать репрессий, грозивших ему за якобы недостаточное рвение в деле разоблачения «врагов народа». Хорошо зная, что внутренняя политика Сталина постоянно идет зигзагами и от массового удара по настоящим или мнимым врагам Сталин любит переходить к сдерживанию «перегибов на местах», сваливая вину и обрушиваясь на чрезмерно рьяных исполнителей, можно было предположить, что после зловещей атмосферы декабрьского Пленума ЦК наступит новый поворот в политике, направленный на смягчение репрессалий. Еще на июньском Пленуме 1936 года Сталин возмущался неосновательными исключениями из партии: «У нас до сих пор еще среди партийных руководителей царит этакое, как бы сказать, валовое отношение к членам партии... Насчет того, что 200 тысяч человек исключили из партии, больше 200 тысяч. Что это значит?.. это значит, что мы с вами плохие руководители»[265]265
  Цит. по: Жуков Ю.Н. Указ. соч. – С. 236. Место архивного хранения документа: РГАСПИ. Ф. 17. Оп.2 Д. 572. Л.д.38.


[Закрыть]. Не исключено, что Молчанову стала известна направленная уже после декабрьского Пленума сталинская записка главному редактору «Правды» Мехлису: «Вопрос о бывших правых (Рыков, Бухарин) отложен до следующего Пленума ЦК. Следовательно, надо прекратить ругань по адресу Бухарина (и Рыкова) до решения вопроса. Не требуется большого ума, чтобы понять эту элементарную истину. И. Сталин»[266]266
  Место архивного хранения документа: РГАСПИ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 710. Л.д. 179.


[Закрыть]. Полным ходом шло восстановление в правах так называемых лишенцев ввиду принятия новой Конституции (уже готовилось особое постановление ВЦИК об этом, его примут в марте). Молчанову, хорошо знавшему эти особенности сталинской политики, нетрудно было догадаться, что и на новом Пленуме Сталин, по крайней мере, на словах, будет возражать против необоснованных репрессий. Так и произойдет. Сталин, высмеивая разгоняемую в обществе волну шпиономании, скажет на Пленуме: «Я боюсь, что в речах некоторых товарищей скользила мысль о том, что: давай теперь направо и налево бить всякого, кто когда-либо шел по одной улице с каким-либо троцкистом или кто когда-либо в одной общественной столовой где-то по соседству с троцкистом обедал. Давай теперь бить направо и налево. Это не выйдет, это не годится... Вообще у нас развелись люди больших масштабов, которые мыслят тысячами и десятками тысяч. Исключить 10 тыс. членов партии – пустяки, чепуха это. Так они думают»[267]267
  Вопросы истории. 1995. № 12. С. 11, 19.


[Закрыть]. На эти сталинские настроения, похоже, и попытался сделать ставку Молчанов.

6 января 1937 г. стало днем проведения Всесоюзной переписи населения. Перепись показала, что людей в стране оказалось примерно на 8 миллионов меньше, чем рассчитывало коммунистическое руководство, что послужило поводом для объявления переписи вредительской и ареста ее руководителей[268]268
  Подробнее об этом: Волков А.Г. Перепись населения 1937 года: вымыслы и правда/ В сб.: Перепись населения СССР 1937 года. История и материалы /Экспресс-информация. Серия «История статистики». Выпуск 3–5 (часть II). 1990. – C. 6–63.


[Закрыть]. С самого начала подготовка к переписи и ее проведение, естественно, оказались в прицеле внимания НКВД. При этом выяснилось, что в Лепельском районе Белоруссии жители саботировали перепись. Причиною тому послужили «факты деспотизма и издевательств над колхозниками и единоличниками со стороны местных органов власти». Когда НКВД сообщил об этом в Москву, 1-й секретарь ЦК Белоруссии Н. Гикало, опасаясь последствий, разослал проверочные комиссии во все 17 пограничных районов Белоруссии, где, само собою, выявились аналогичные факты: крестьян подвергали жесточайшим репрессиям, за неполное выполнение государственных повинностей отбирали все имущество, подвергали арестам и высылке. Итогом стало смещение 25 января Гикало с партийной должности и перевод его с понижением в Харьков. Его сменил бывший чекист Данила Волкович, участник подавления восстания ижевских рабочих в 1918 году[269]269
  Иоффе Э. Две короткие биографии // Советская Белоруссия. 15 августа 2007.


[Закрыть].

Если инициатором «Лепельского дела» стал Молчанов, то его расчет оказался верным в том смысле, что его инициативу в Москве поддержали. 22 февраля ЦК принял постановление «О положении в Лепельском районе БССР», которое за «незаконную конфискацию имущества у крестьян» предписало отдать под суд шестерых советских работников, включая председателя Лепельского райисполкома Семашко[270]270
  Жуков Ю.Н. Указ. соч. – С. 326.


[Закрыть]. Для чего Сталину понадобилось вступиться за ограбленных коммунистами крестьян, всем стало ясно через год; Молчанов же наверняка понимал это уже тогда. Однако, пустив под откос карьеру белорусского партийного вождя Гикало, Молчанов отнюдь не обезопасил этим себя.

На следующий день начался февральско-мартовский Пленум ЦК. После расправы над Бухариным и Рыковым, которых вывели из состава ЦК и взяли под стражу прямо в зале заседаний Пленума, на вечернем заседании 2 марта с докладом выступил Ежов. Он объявил, что в НКВД вскрыта «шпионская организация» во главе с Сосновским, которая не была своевременно раскрыта руководством ГУГБ. Помимо «шпионов», Ежов поставил себе в заслугу арест 238 работников НКВД (в том числе 107 работников ГУГБ) из числа бывших и скрытых оппозиционеров. Далее, хвалясь собственными успехами, он рассказал об «отставании» прежнего руководства НКВД в деле разоблачения «врагов народа» и, наконец, обвинил Молчанова как прежнего начальника СПО в бездействии, расценив это как должностное преступление. Возможно, свою роль в этом сыграло принятие незадолго до этого, 13 января, осуждающего постановления в отношении давнего покровителя Молчанова – видного партийного сановника Постышева (именно по его протекции Молчанов сделал свою карьеру в ОГПУ—НКВД). К ужасу Ежова, из президиума последовал вопрос Сталина: «А как все-таки с Молчановым? Какова судьба его? Арестован он или нет?» Ежов с уверенным видом ответил: «Да, арестовали, товарищ Сталин, сидит»[271]271
  Стенограмма февральско-мартовского Пленума ВКП(б) //Вопросы истории. 1994. № 10. С. 27.


[Закрыть]. Видимо, прямо в перерыве заседания Ежов отдал команду Николаеву-Журиду срочно выслать арестную команду в Минск и доставить Молчанова в Москву[272]272
  Залесский К.А. Указ. соч. – С. 327.


[Закрыть]. Второпях забыли выписать ордер на его арест (это было сделано лишь 7 марта)[273]273
  Петров Н.В., Скоркин К.В. Кто руководил НКВД 1934–1941. Справочник. – М.: Звенья, 1999. – С. 307.


[Закрыть]. Более того, еще 17 июня 1935 г. Совнарком и ЦК приняли совместное постановление «О порядке производства арестов», которое предписывало арестовывать действующих членов ЦИК (в том числе и Молчанова) не иначе, как с санкции Председателя Президиума ВЦИК М.И. Калинина; в данном случае об этом вспомнили лишь через два месяца.

Арест, судя по всему, был произведен утром 3 марта в служебном кабинете Молчанова в наркомате внутренних дел БССР в Минске. Если бы Молчанов успел при аресте покончить с собой, положение Ежова стало бы незавидным. Если бы арест сопровождался каким-либо шумом, вызвал лишние разговоры, они могли дойти до Москвы. Если бы, если бы... Неожиданности следовало исключить. Думается, скрытный, незаметный для постороннего взгляда арест наркома внутренних дел в здании наркомата, да еще без ордера, вряд ли состоялся бы удачно, если бы не содействие замнаркома В.А. Каруцкого (во всяком случае, тот вскоре получил орден Ленина и дальнейшая карьера его складывалась вполне удачно вплоть до самоубийства в майскую ночь 1938 г.). Вечером того же дня Молчанова поездом доставили в Москву, на Белорусский вокзал. На запасных путях его вдали от посторонних глаз пересадили в автомашину, чтобы в последний раз доставить в родное ведомство. Прощально мигали в просветах сумрачного московского неба вечерние звезды: отныне Молчанову суждено было видеть звезды только на фуражках своих конвоиров. Его поместили во Внутреннюю тюрьму на Лубянке, в одну из тех камер, где еще недавно он держал своих подследственных. Окно его камеры, замурованное железным щитом[274]274
  Кривицкий В. Указ. соч. – С. 179.


[Закрыть], слепо смотрело на окна знакомых Молчанову служебных кабинетов главного здания НКВД. Ему предстояло сполна испить чашу страданий и на себе испытать те самые «методы», которыми он сламывал бесправных арестантов.

Здесь следует, пожалуй, кратко остановиться на прошлом Молчанова. Сын харьковского официанта, он наверняка, как это было принято в те годы, в детстве помогал отцу, осваивая навыки профессии. Однако отец после многолетнего заискивания перед прихотями богатых клиентов хотел видеть своего сына среди них и отдал его в коммерческое училище. Но Молчанов не успел стать коммерсантом: разразилась революция. При первой возможности вступив в компартию, несостоявшийся буржуй сломя голову бросился в революционную стихию и вскоре вступил в банду мародера Трофимовского, лютовавшего как речной разбойник на волжском пароходе «Миссури». Когда Трофимовского расстреляли, Молчанова по молодости лет пожалели: он недолго сидел под арестом с «легким» по тем временам обвинением в фальшивомонетничестве, а вскоре был востребован новыми властями: шла Гражданская война, и многие бывшие бандиты валом повалили в «Чрезвычайку». Как пишет биограф Молчанова, «расторопность, услужливость, желание угодить, ставшие чуть ли не семейной традицией, хорошо послужили в его жизненном пути, в карьере»[275]275
  Тумшис М. Указ. соч. – С. 77.


[Закрыть], особенно, надо полагать, когда он устроился младшим адъютантом к М.В. Фрунзе. Там он познакомился с выдвиженцами последнего, в частности, Павлом Постышевым, своим будущим многолетним покровителем. Но через всю оставшуюся жизнь он пронес органическую ненависть к «бывшим» – тем, за кем в детстве ему приходилось таскать грязную посуду с объедками, кем он пытался стать, прилежно учась в коммерческом училище. Отсюда его немыслимое усердие при фабрикации фантасмагорических «дел», по которым арестовывали множество бывших торговцев, служащих, священников. Среди «подвигов» этого борца за идею «Контрреволюционная церковно-монархическая организация», «Союз Родины и революции» и еще ряд мифических организаций, но с настоящими обвиняемыми. Впрочем, сам Молчанов побаивался шаткости слепленных его подчиненными «доказательств» даже для советского суда сталинской эпохи и предпочитал «пропускать» обвиняемых через коллегию ОГПУ, которая без особых затруднений выносила смертные приговоры. На страницах советской печати раскрываемые Молчановым «заговоры» громко именовали «союзом попа, капиталиста и палача». В действительности же Молчанову удалось раскрыть такие страшные преступления против режима, как «церковные проповеди, антисоветские беседы на дому, провокационные слухи, финансовая и материальная поддержка ссыльных»[276]276
  Там же. – С. 96.


[Закрыть]. Смело добавив к этому обвинения во «вредительстве» и намерении захватить власть, Молчанов сводил давние личные счеты с «бывшими». Впрочем, как только дали команду, он с не меньшим рвением взялся и за большевиков; на этом его «идейная» чистота иссякла. Особенно отличился Молчанов в деле «Союза марксистов-ленинцев», по которому были привлечены сплошь старые большевики: они вызвали такую ненависть Сталина, что тот потребовал для них немедленного расстрела[277]277
  Папчинский А., Тумшис М. Указ. соч. – С. 125.


[Закрыть]. Благодаря незаурядным интеллектуальным способностям, честолюбию и сильным амбициям, Молчанову удалось заслужить прозвище «правая рука Ягоды»; но теперь настал тот черный день, когда этот титул потерял былой блеск и превратился в суровое обвинение, словно сказочная карета в тыкву.

Видимо, по распоряжению Ежова его официально считали арестованным на месяц раньше, 3 февраля (это вошло даже в современные справочники), но при этом упустили из виду, что весь этот месяц он оставался действующим наркомом внутренних дел БССР и начальником особотдела БВО, что, конечно, было бы невозможно, если бы он весь февраль содержался под стражей. Лишь после его реального ареста 4 марта эти посты занял его недруг Борис Берман.

Забегая вперед, скажем, что арест Молчанова повлек за собою падение нового белорусского партруководителя Волковича: 14 марта его сместят с должности, а уже 27 ноября 1937 г. он будет расстрелян. На посту 1-го секретаря ЦК Белоруссии его сменил Василий Шарангович, который до этого служил у Ежова в КПК уполномоченным по Казахстану и Харьковской области. В июне, проводя XVI съезд компартии Белоруссии, он, по выражению Р. Конквеста, «горячо приветствовал проходивший террор»[278]278
  Нева. 1990. № 4. С. 139.


[Закрыть], в частности, заявив: «Мы должны уничтожить до конца... остатки троцкистско-бухаринской банды и националистической падали, раздавить и стереть их в порошок, как бы они ни маскировались, в какую бы нору ни прятались»[279]279
  Цит. по: Залесский К. Указ. соч. – С. 487.


[Закрыть]. Однако уже в июле в Белоруссию прибыл Г. Маленков, протеже Ежова и его преемник на посту завОРПО, и провел внеочередной Пленум, на котором Шарангович был «разоблачен» и смещен с поста или, по собственному выражению, извлечен из норы и стерт в порошок. Все выступавшие на Пленуме клеймили «врагов народа» и клялись разгромить «антисоветское подполье»; впрочем, из 24 выступавших 20 впоследствии сами были арестованы и расстреляны. Что же до «Лепельского дела», то конец его оказался неожиданным: ввиду казни прочих белорусских руководителей вину за это дело пришлось взять на себя Шаранговичу, которого ради этого вывели на «процессе троцкистско-бухаринского блока» в марте 1938 г. Хотя Шаранговича в дни «Лепельского дела» вообще не было в Белоруссии, он «признался», что по заданию Троцкого и Бухарина организовал таким способом недовольство крестьян советской властью. После этого его расстреляли.

Однако вернемся к февральско-мартовскому Пленуму. Сообщение Ежова об аресте Молчанова произвело шокирующее впечатление на Ягоду, в то время еще полноправного члена ЦК. Выступая с ответным словом на том же вечернем заседании 2 марта и не зная, что Молчанов еще на свободе и в прежних должностях, Ягода говорил путано и неуверенно, поскольку не мог угадать, какие обвинения собираются предъявить Молчанову. С одной стороны, «к Молчанову трудно придраться. Человек работал день и ночь». С другой стороны, изрядно перетрусивший и растерявшийся, Ягода первым обвинил Молчанова в измене: «Я уверен сейчас в том, что Молчанов предатель» (он не мог знать, что Молчанову в то время планировалось вменить лишь должностную халатность). По выступлению Ягоды видно, что изначально он собирался говорить только о коварстве «шпиона» Сосновского. Ему бы хотелось теперь свалить все упреки на Молчанова, однако, заговорив первым о его «предательстве», он вызвал шквал критики в свой адрес. На следующем, утреннем, заседании 3 марта бывшие подчиненные Ягоды Агранов, Балицкий, Миронов, Реденс и Заковский подвергли его обструкции (еще не зная, конечно, что в течение последующих месяцев сами будут уничтожены как «враги народа»). Их ругань была совершенно искренней: волчья стая грызла потерявшего хватку вожака, который в решающий момент попросту струсил, погубив и себя, и остальных. Не взяв под защиту ни Сосновского, ни Молчанова, Ягода потерял последних сторонников, вызвав со стороны уцелевших бешеную злобу. Особенно ярко этот подтекст прозвучал в выступлении Станислава Реденса. Сильный своею близостью со Сталиным, которому он доводился свояком, начальник управления НКВД по Москве и Московской области откровеннее, чем другие, бросал отчаянные упреки Ягоде: «А почему же вы нас, чекистов, всех подводите под удар? Почему вы такой паршивый руководитель?» В раздражении он выразил настроение всех брошенных на произвол судьбы руководителей НКВД: «Товарищи, нашу вину чекистов отрицать нельзя. Она тут налицо. Кто из нас много виноват, кто мало, пусть рассудит наша партия и скажет, что и как, а я могу сказать только одно... я думаю, что вот это руководство наше в лице Ягоды, мы его смоем... Я думаю, что больше мы таких ошибок не допустим»[280]280
  Вопросы истории. 1994. № 12. С. 28.


[Закрыть].

После них на трибуну поднялся давний враг Ягоды Евдокимов, бывший член «пятерки», изгнанный в 1932 г. из ОГПУ. Он ответил своему прежнему гонителю грубой бранью, обрывая попытки Ягоды оправдаться: «Брось ты мне петрушку тут крутить. Брось трепаться, ты никакой помощи в работе не оказал». Все помнили, как на июньском Пленуме 1935 года, совсем не так давно, Ягода закончил свое выступление по поводу судьбы Енукидзе такими словами: «Енукидзе не только игнорировал наши сигналы, но завел в Кремле свое параллельное «ГПУ», и, как только выявлял нашего агента, он немедленно выгонял его... Вы здесь перед Пленумом столько налгали, Авель, что нужно не только исключить вас из партии, нужно, по-моему, арестовать вас и судить». Теперь же Ягода услышал от Евдокимова: «Надо привлечь Ягоду к ответственности. И надо крепко подумать о возможности его пребывания в составе ЦК. Снять с него звание Генерального комиссара государственной безопасности, хотя бы в отставке. Он его не оправдал». Злость Евдокимова вполне понятна: два года назад ягодовцы арестовали его дочь и зятя, П. Тарасова, видимо, рассчитывая получить от них показания на самого Евдокимова[281]281
  Тепляков А.Г. Опричиники Сталина. – М.: Яуза, ЭКСМО, 2009. – С. 128.


[Закрыть]. В итоге была принята резолюция, осудившая прежнее руководство НКВД за бездействие в деле разоблачения заговорщиков[282]282
  Более двух третей участников этого пленума, голосовавших за резолюцию, в ближайшие месяцы были арестованы и затем казнены как «враги народа».


[Закрыть]. Подводя итог этому вопросу на вечернем заседании 3 марта, Ежов, видимо, уже получивший сведения об успешном аресте Молчанова, выдвинул против него следующие обвинения: 1) он «слепо доверял своим агентам-двойникам» и 2) разглашал своему приятелю, оказавшемуся скрытым троцкистом, служебную информацию. Завершая свое выступление, он попросил участников Пленума «одобрить, в частности, арест и предание суду одного из главных виновников позорного провала органов государственной безопасности в борьбе с зиновьевцами и троцкистами бывшего начальника Секретно-политического отдела ГУГБ Молчанова»[283]283
  Лубянка. Сталин и главное управление госбезопасности НКВД... – С. 112–113.


[Закрыть].

Именно в таком духе и были предъявлены первоначальные обвинения Молчанову. М.П. Шрейдер, знавший Молчанова с 1928 г., в те дни узнал от своих знакомых оперативников центрального аппарата, что бывшему начальнику СПО инкриминировано лишь «отсутствие должной борьбы с троцкистами»[284]284
  Шрейдер М. НКВД изнутри... – С. 36.


[Закрыть]. Расплывчатость обвинения создавала возможность привлечь к такой же ответственности и других работников НКВД. Это внушало им естественную тревогу.

Агранов, первый заместитель наркома и начальник ГУГБ, несмотря на высоту положения и давние личные связи со Сталиным, начал чувствовать себя неуверенно. Впрочем, это случалось с ним не впервые. Повелось считать, что он являлся чуть ли не рафинированным интеллигентом, меценатом. Действительно, Агранов, появляясь в кругу столичной богемы, всех удивлял своей отзывчивостью, легким и ироничным характером, при первом же знакомстве просил называть его запросто «Яней». Но на службе он, словно некий оборотень, совершенно менялся. После рокового выстрела в Смольном, окончившего жизнь сталинского сатрапа в Ленинграде Сергея Кирова, Агранов в составе сталинской свиты прибыл в Ленинград и на некоторое время возглавил местное УНКВД. По его инициативе вскоре были расстреляны не только непосредственный убийца Кирова Николаев, но также его брат, сестра, двоюродный брат, его жена Мильда Драуле, ее сестра с мужем и все родственники, проживавшие в Ленинграде, включая 64-летнюю мать – неграмотную уборщицу Ленинградского трамвайного депо. Вскоре Агранов доложил о расстреле 104 «белогвардейцев», якобы причастных к убийству Кирова. Этого ему показалось мало. Всего за 10 дней им были составлены списки свыше 11 тысяч ленинградцев, подлежащих ссылке, – более тысячи человек в день![285]285
  Залесский К.А. Указ. соч. – С. 15.


[Закрыть]. Один только срок, установленный этим рекордсменом, наводит на мысль о том, что способ установления «подозрительных» для внесения их в списки был позаимствован столичным гостем у своего тезки – заместителя Дзержинского Якова Петерса, который в 20-е гг. составлял подобные списки по телефонной книге.

Говорили, что Агранов был снисходителен к представителям научной и творческой интеллигенции, а также артистических кругов. Это маловероятно. Достаточно упомянуть, что в 1921–1922 гг. он несколько месяцев возглавлял Особое бюро по делам административной высылки антисоветских элементов и интеллигенции при СОУ ГПУ[286]286
  Кто руководил НКВД... – С. 83.


[Закрыть].

Каковы были его настроения в начале весны 1937 г.? Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся чуть назад и обратимся к его словам при выступлении на оперативном совещании руководящих работников НКВД центра 3 февраля 1935 г.: «Наша тактика сокрушения врага заключалась в том, чтобы столкнуть лбами всех этих негодяев и их перессорить. А эта задача была трудная... мы имели дело с матерыми двурушниками, многоопытными очковтирателями»[287]287
  Бережков В.И. Питерские прокураторы: Русско-Балтийский информационный центр. – СПб., 1998. – С. 100.


[Закрыть]. Агранов был исключительно проницательным человеком и теперь, вероятно, с некоторым запозданием, понял, что его слова прекрасно подходят к тому образу действий, которые Сталин избрал в отношении Ягоды и его соратников, в том числе и самого Агранова. Однако некогда было, как говорил небезызвестный персонаж И. Ильфа и Е. Петрова, стучать лысиной в паркет. Надо было действовать, выкручиваться. Неужели такой мастер лицедейства и закулисной интриги, как он, Агранов, не найдет способ отползти от столь неприятно сложившихся обстоятельств?

Он первым подал своим подчиненным пример новой тактики поведения: каждый сам за себя, топи другого. 7 марта по его настоянию арестован старший майор госбезопасности А.Ф. Рутковский, бывший помощник Молчанова, хотя он еще в декабре 1934 г. ушел из СПО[288]288
  Тумшис М. Указ. соч. – С. 117.


[Закрыть]. По примеру Агранова и остальные ягодовцы начали если и не топить друг друга, то по меньшей мере ждать от своих коллег доносов и провокаций. Это окончательно раскололо и деморализовало ягодинских ставленников.

В марте вместо «вычищенных» врагов народа в центральный и местный аппарат НКВД было мобилизовано внушительное количество «комсомольцев – без опыта работы и знаний жизни, а часто и без образования. Им сразу внушили, что они будут иметь дело с «врагами народа» – скрытными, злобными и изворотливыми. Церемониться с ними нечего. К ним допустимы и даже необходимы любые меры воздействия, если они не хотят признаваться»[289]289
  Когда расстреливали прокуроров. Воспоминания Главного военного прокурора генерал-лейтенанта юстиции Афанасьева Н.П. / В сб.: Фронт военных прокуроров. Сост.: Ушаков С. Ю., Стукалов А.А. – М.: ОО «Сыновья», 2000. – С. 62.


[Закрыть]. В массе своей «комсомольцы» были темные, зачастую малограмотные люди, умевшие только бить и пытать беззащитных арестантов. «Все они были хорошие ребята, не желавшие «чикаться» с врагом»[290]290
  Дубинин Н. История скрипача Жалейки // Урал. 1988. № 8.


[Закрыть]. Ежов счел необходимым немного «просветить» их и выступил перед ними 11 марта, разъяснив очередные задачи примерно в таком стиле: «Мы не знаем, что нам арестованный даст, может быть, ничего не даст, поэтому на него нужно нажать... Враг не успеет накопить силы, и следствие мы по-другому поведем... Если вы сейчас тратите на следствие 15 дней, тогда он будет моментально давать показания и признаваться в виновности... С введением Конституции многие наши вещи, которые сейчас мы делаем походя (смех в зале), они не пройдут нам даром» – и прочее в том же духе[291]291
  Кокурин А.И., Петров Н.В. Лубянка. Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ 1917–1991: Справочник. – М.: МФД, 2003. – С. 569–582.


[Закрыть].

В тот же день отстранен от должности Лурье – начальник ИСО (инженерно-строительного отдела): дело об установлении в правительственных зданиях прослушивающей аппаратуры выходило на новый виток. Лурье являлся доверенным лицом Ягоды еще до прихода их обоих на Лубянку, в период службы в Военной инспекции Красной Армии. Оказавшись в Особотделе центра, Лурье уже в 1921 г. был снят с работы и получил строгий партийный выговор за «самоснабжение», проще говоря, за растрату. Ягода перевел его сначала в управление делами ВЧК, а затем сделал коммерческим директором кооператива ОГПУ. По сути, он являлся правой рукою Ягоды в деле торговли конфискованными ценностями (прежде всего бриллиантами). С этой целью Ягода неоднократно направлял его за границу под фамилией «Александров», где Лурье однажды был арестован берлинской полицией как нелегальный спекулянт бриллиантами, и по приказу Ягоды Артузов его выкупил за взятку. Ягода после этого сделал его начальником инженерно-строительного отдела НКВД. В Москве Лурье вел достаточно широкий образ жизни, любил обедать и ужинать с иностранцами в гостинице «Националь», за что любой другой советский человек был бы арестован по подозрению в шпионаже, по выражению Ягоды, «безобразно вел себя с проститутками». Все это сходило ему с рук, если не считать того, что он был исключен из партии за аморальное поведение. Ягода терпел его за незаурядные коммерческие способности, ибо Лурье добывал ему те немалые финансы, которыми Ягода привязывал к себе нужных ему людей[292]292
  Протокол допроса Ягоды от 02.04.37. Место архивного хранения документа: ЦА ФСБ. Ф. Н-13614. Т. 2. Л. 21, 40–56.


[Закрыть].

18 марта Ежов на секретном совещании руководящего состава НКВД, состоявшемся в клубе НКВД, объявил:

«С 1907 года Ягода находился на службе царской охранки!.. И еще я могу доказать, что Ягода и его ставленники – не что иное, как воры, и в этом нет ни малейшего сомнения. Разве не Ягода назначил Лурье начальником инженерно-строительного отдела НКВД?.. Многие годы эти два преступника, Ягода и Лурье, обманывали партию и свою страну. Они строили каналы, прокладывали дороги и возводили здания, стоящие огромных средств, но в отчетах указывали, что затраты на них обходились крайне дешево. Но как, спрашиваю вас, товарищи, как этим мерзавцам удалось это? Как, спрашивается?

Очень просто. Бюджет НКВД не контролируется никем. Из этого бюджета, бюджета собственного учреждения, Ягода черпал суммы, нужные ему для сооружения дорогостоящих зданий по крайне «дешевой» цене. Зачем Ягоде и Лурье нужно было это строительство? Зачем им нужно было строить дороги? Это они делали в погоне за популярностью, чтобы завоевать себе известность, заработать себе награды!»[293]293
  Полянский А. Указ. соч. – С. 114–115.


[Закрыть]. Стенограмма выступления Ежова на этом заседании не велась, о нем известно только из рассказа перебежчика – резидента ИНО НКВД в Голландии Вальтера Кривицкого, автора книги воспоминаний «Я был агентом Сталина»[294]294
  Кривицкий В. Указ. соч. – С. 181–182.


[Закрыть]. Но в те дни, конечно, о совещании стало широко известно среди работников центрального аппарата НКВД. Смысл ежовского выступления, как полагают, состоял в том, чтобы посеять среди ягодовцев, продолжавших контролировать аппарат ГУГБ НКВД, панику и взаимное недоверие.

И это удалось. Агранов, который все еще оставался первым заместителем Ежова и начальником ГУГБ, вел себя словно затравленный заяц. Он также выступил на совещании и заявил: «Неправильную антипартийную линию... занимали Ягода и Молчанов». И тут же разразился похвалами в адрес Ежова, который вскрыл происки Ягоды и Молчанова и, по словам Агранова, поставил «на верные рельсы следствие по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра». Сам Ежов оценил свои следственные таланты куда скромнее и тут же пояснил, что вообще-то арестовывали без доказательств, руководствуясь одним лишь чутьем, после чего арестованных, по его выражению, «брали на раскол». Из выступления Ежова стало ясно, что любого из людей, близких к Ягоде или Молчанову, могут арестовать безо всяких оснований: «следствие вынуждено ограничиваться тем, – откровенно признал Ежов, – что оно нажимает на арестованного и из него выжимает»[295]295
  Реабилитация... – С. 178, 180.


[Закрыть].

Откровения Ежова произвели устрашающее впечатление. Мы уже видели на примере Агранова, как он бросился «разоблачать» Ягоду и Молчанова с одновременными славословиями в адрес Ежова. Остальные ягодовцы шарахались друг от друга как от зачумленных. «Психическая атака» дала результат: люди, державшие в страхе всю страну, охватившие ее своими стальными щупальцами, сами были парализованы страхом. Оставалось только как можно быстрее, пока шок не прошел, материализовать химерические страхи ягодовцев; превратить то, чего они боялись, в реальность.

Несколько дней ушло на планирование предстоящих арестов. Начали, как и в случае с поляками, с периферии: некто Леван Гогоберидзе, в прошлом секретарь ЦК Грузии, а затем секретарь Ейского горкома, дал уличающие показания на чекиста А.О. Эйнгорна, который якобы пересылал за границу письма застрелившегося в 1935 г. партийного оппозиционера Ломинадзе. Ежов распорядился заготовить ордер на арест майора госбезопасности Эйнгорна, занимавшего в то время должность особопорученца Миронова по КРО, и заранее подписал его. Но исполнение ордера было отложено. Ежов и Фриновский выжидали, пока Гогоберидзе расстреляют, чтобы он не смог отказаться от своих показаний, а Эйнгорн не смог их опровергнуть на очной ставке. Повлиять на дату расстрела они в данном случае не могли, поскольку, как пишет в своих воспоминаниях «Разведка и Кремль» ветеран советской разведки Павел Судоплатов, репрессии в отношении грузин затрагивали личные связи и отношения Сталина, поэтому в каждом подобном случае приходилось ждать сигнала из Кремля.