Текст книги "Бальзаковские женщины. Возраст любви"

* * *

Прошло совсем немного времени, и Бальзак, строя из себя светского вертопраха, уверенность которого граничит с дерзостью, начал делать герцогине комплименты. Имея перед собой опыт общения с мадам де Берни, он был уверен, что для женщины «за сорок» не может быть ничего приятнее преклонения столь молодого человека, как он. Ведь это со зрелым мужчиной женщина ни от чего не защищена, а юноша – это же возможность одержать легкую и чистую победу. Кто же от этого откажется?

Бальзаку казалось, что быстрее всего должны сдаваться именно те женщины, которые вступают в любовную игру с уверенностью, что уж их-то никто не сможет соблазнить. Но от всех его выпадов герцогине удавалось ловко уклоняться, и он поспешил обвинить ее в том, что она «позволяет рассудку одерживать верх над чувствами».

Он даже набрался смелости и высказал ей такую «глубокомысленную» формулу:

– Женщина только тогда по-настоящему трогательна и хороша, когда она покоряется своему господину – мужчине.

Однако герцогиня не была расположена играть роль покорной любовницы. Взамен она предложила Бальзаку свою дружбу.

На это Бальзак с досадой ответил:

– Дружба – это химера, за которой я вечно устремляюсь в погоню, несмотря на разочарования, часто выпадающие на мою долю. С детских лет, еще в коллеже, я искал не друзей, а одного-единственного друга. На сей счет я разделяю мнение Лафонтена, но я до сих пор еще не нашел того, что в самых радужных красках рисует мне романтическое и взыскательное воображение… Однако мне приятно думать, что есть такие натуры, которые сразу же понимают и по достоинству оценивают друг друга. Ваше предложение, сударыня, так прекрасно и так лестно для меня, что я далек от мысли отклонить его.

По звучанию его голоса герцогиня поняла, что Бальзак взволнован, и продолжила «затягивать узел».

– Так, может быть, месье, – спросила она, – это мужчина только тогда по-настоящему и хорош, когда он покоряется своей госпоже – женщине?

Бальзак искренне возмутился:

– Уж если я могу чем-либо гордиться, мадам, так это моей душевной энергией. Подчинение для меня невыносимо. Я отказался от многих должностей, потому что не хотел ни у кого быть под началом; в этом смысле я – настоящий дикарь.

Светские красавицы любят дикарей, и подобная «декларация независимости» лишь внушила герцогине еще большее желание поработить такого человека. Впрочем, Бальзак именно на это и надеялся. Вот как он описывал себя герцогине:

– Во мне всего пять футов и два дюйма роста, но я вобрал в себя множество самых несообразных и даже противоречивых качеств. Вот почему те, кто скажет, что я тщеславен, расточителен, упрям, легкомыслен, непоследователен, самонадеян, небрежен, ленив, неусидчив, безрассуден, непостоянен, болтлив, бестактен, невежествен, невежлив, сварлив, переменчив, будут в такой же мере правы, как и те, кто станет утверждать, что я бережлив, скромен, мужествен, упорен, энергичен, непривередлив, трудолюбив, постоянен, молчалив, тонок, учтив и неизменно весел.

– Очень интересно, молодой человек, – подбодрила его герцогиня, – продолжайте.

И Бальзак продолжал:

– Тот, кто назовет меня трусом, ошибется не больше, чем тот, кто назовет меня храбрецом. Сочтут ли меня ученым либо невеждой, человеком талантливым либо бездарным, – что бы во мне ни обнаружили, меня ничто не удивит. В конце концов, я пришел к заключению, что я всего лишь послушный инструмент, на котором играют обстоятельства.

– Послушный инструмент, для которого невыносимо подчинение? Вы противоречите сами себе.

– А вот и нет, мадам. Подчиняться обстоятельствам – это одно, подчиняться же какому-то конкретному человеку – это совершенно другое.

– Да, но что такое обстоятельства? Обстоятельствам мы часто приписываем то, чему сами являемся причиной. Объясните мне это противоречие, ведь вы же писатель.

– Может быть, все дело в том, что судьба наделяет души людей, стремящихся описывать страсти, волнующие человеческие сердца, этими же самыми страстями, чтобы они могли силой воображения пережить то, что живописуют. А разве наблюдательность не есть своего рода память, помогающая этому живому воображению? Я начинаю думать, что это именно так.

Подобные разговоры с явно заинтересованной им герцогиней д’Абрантес убедили Бальзака в том, что перед ним женщина, созданная для любви, и пора бы уже начинать пользоваться ее плодами.

* * *

11 августа 1825 года младшая сестра Бальзака Лоранс де Монзэгль произвела на свет второго сына и, измученная тяжелыми родами, скончалась у своих родителей в доме № 7 по улице Руа-Доре. Ей было всего двадцать два года.

В день смерти Лоранс Бальзак гостил в Версале у старшей сестры. Лора также тяжело переносила беременность, и он скрыл от нее печальную весть.

Зато он написал герцогине д’Абрантес:

«Бедная моя сестра отмучилась. Только что прибыл нарочный; я уезжаю и не могу даже сказать, сколько времени отнимет у меня эта горестная церемония и все, что с нею связано. Затем я возвращусь в Версаль. Проявите же хоть немного сострадания, раз уж Вы не питаете ко мне иного чувства, и не огорчайте меня в минуту, когда столько горестей обрушилось на мою голову. Прощайте. Молю Вас, сохраните свою дружбу ко мне. Она послужит мне поддержкой в этих новых испытаниях.

Сестра ни о чем не знает. Не выдавайте же ей печальную тайну этой трагической смерти. Я уезжаю вместе с Сюрвиллем. Прощайте, прощайте».

Несчастье, как и бедность, восстанавливает равенство и сближает. А еще оно может стать причиной благополучия. То, что еще в августе было дружбой, в сентябре уже превратилось в любовь.

* * *

В своем во многом автобиографическом романе «Шагреневая кожа» Бальзак написал:

«Ах, да здравствует любовь в шелках и кашемире, окруженная чудесами роскоши, которые потому так чудесно украшают ее, что и сама она, может быть, роскошь! Мне нравится комкать в порыве страсти изысканные туалеты, мять цветы, заносить дерзновенную руку над красивым сооружением благоуханной прически… Меня пленяет женщина-аристократка, ее тонкая улыбка, изысканные манеры и чувство собственного достоинства: воздвигая преграду между собою и людьми, она пробуждает все мое тщеславие, а это и есть наполовину любовь. Становясь предметом всеобщей зависти, мое блаженство приобретает для меня особую сладость. Если моя любовница в своем быту отличается от других женщин, если она не ходит пешком, если живет она иначе, чем они, если на ней манто, какого у них быть не может, если от нее исходит благоухание, свойственное ей одной, – она мне нравится гораздо больше; и чем дальше она от земли даже в том, что есть в любви земного, тем прекраснее становится она в моих глазах».

Со всей пылкостью и тщеславием бросился врожденный плебей Бальзак в это, как ему казалось, не требующее особых усилий приключение. Кто бы что ни говорил, главную причину этого выделяет С. Цвейг:

«Как выгодно, как увлекательно для будущего «историка своего времени», для Бальзака-фантазера, которому требуется только искра, чтобы озарить горизонт, возлечь «под одним покрывалом» с такой женщиной, с особой, которой ведомы все закулисные тайны истории!»

Став возлюбленным знаменитой герцогини, Бальзак торжествовал. Он считал себя преемником на ее ложе и одного из самых знаменитых наполеоновских генералов, и князя Меттерниха, и (а почему бы и нет?) даже самого императора…

Именно это обстоятельство заставило его отдалиться от искренне любившей его мадам де Берни, мать которой была, в конце концов, всего лишь какой-то камеристкой казненной санкюлотами королевы Марии-Антуанетты.

Вскоре Бальзак стал обращаться к герцогине на «ты» и называть ее «дорогая Мари». Герцогиню д’Абрантес, как мы знаем, звали Лора. Однако его первая любовь столько раз выслушивала клятвы в верности из его уст, что теперь ему было неудобно, обращаясь к другой женщине, называть ее тем же именем. А что может быть полезнее советов совести…

К тому же, как мы уже знаем, Лорами были мать и старшая сестра Бальзака. Как очень верно подмечает А. Труайя, «четыре Лоры – это слишком!»

Герцогиня часто звала Бальзака к себе в Версаль, а когда тот отказывался, объясняя это неотложными делами, высказывала ему претензии. Он и сам мечтал насладиться радостью очередной встречи с ней, но с него никто не снимал обязательств: он усиленно работал над романом «Ванн-Клор» и циклом очередных «кодексов», которые по-прежнему пользовались спросом у читателей, вел переговоры с различными газетами. Кроме того, очень много времени у него отнимали дела издательства.

Ждавшей его герцогине он писал из Парижа:

«Я прощаю тебе, любимый мой ангел, все недобрые упреки, которые ты мне адресовала, и надеюсь, что вскоре вновь буду опьяняться милым взглядом, любоваться дивным личиком. Я не уеду отсюда раньше 4 октября; таким образом, я еще надеюсь получить нежное письмо от моей Мари, но не от недоброй Мари, а от Мари обожаемой. От Мари, которую я так люблю. Я готов лететь к тебе на крыльях, дорогая, но прежде хочу получить письмо, полное любви и примирения. Тогда я приеду, проникнутый благодарностью; теперь ты можешь полностью рассчитывать на мое возвращение».

* * *

Живой, любознательный, начитанный юноша не оставил герцогиню равнодушной. Она сразу поняла, что он – талантливый писатель, который волею судьбы вынужден заниматься какой-то ерундой, лишь бы заработать денег, в которых он очень нуждался. Но если он пишет под чужим именем для кого-то, то почему не для нее и не под ее именем? И тут герцогине пришла в голову гениальная, как ей показалось, мысль.

Вот что пишет об этом автор книги об элегантной жизни Парижа А. Мартен-Фюжье:

«Герцогиня д’Абрантес играла важную роль при дворе императора, однако ко времени своего знакомства с Бальзаком она разорилась и сделалась просто-напросто вдовой Жюно, рассчитывающей, что начинающий литератор поможет ей сочинить мемуары».

Действительно, она очень хорошо знала Наполеона и его эпоху, в деталях помнила массу придворных историй и начавших забываться скандалов, реально имевших место или вымышленных. Воспоминания обо всем этом могли бы быть интересны читателям, могли бы принести неплохой гонорар.

Сам Бальзак, слушая рассказы герцогини, тоже считал, что она должна издать монументальные «Мемуары», не одну книгу, а целый, как теперь говорят, «сериал» из не менее двух десятков томов.

Биограф Бальзака П. Сиприо также утверждает:

«В 1825 году, сразу же после знакомства с герцогиней, Бальзак решил, что Лора д’Абрантес должна непременно написать свои «Мемуары».

Так началось это их сотрудничество: Лора рассказывала Бальзаку занимательные истории из своей жизни и жизни своих великих знакомых, а он литературно обрабатывал ее рассказы и даже писал за нее целые главы ее так называемых «Мемуаров».

П. Сиприо пишет:

«Герцогиня д’Абрантес вела его сквозь имперскую пышность, сквозь величественную эпоху Наполеона, который, словно на театральных подмостках, воздвигнув новую Империю, Кодекс, Европу и архитектуру, распределял награды, титулы и устраивал неслыханные торжества».

Не обошел вниманием факт сотрудничества и другой биограф Бальзака С. Цвейг, который отмечает:

«Герцогиня вводит Бальзака в салон мадам де Рекамье и в дома некоторых других своих великосветских знакомых. Он, со своей стороны, помогает ей как можно проворнее сбывать издателям ее мемуары и, быть может, втайне сотрудничает с ней в их написании».

Работа эта, даже с учетом высочайшей производительности Бальзака, была долгой и трудной. Длилась она, по меньшей мере, несколько лет. Однако время было потрачено не зря. Успех многотомного произведения, названного «Мемуарами мадам герцогини д’Абрантес, или Историческими воспоминаниями о Наполеоне, Революции, Директории, Консульстве, Империи и Реставрации», был огромным.

Сочинение в 1831–1834 гг. вышло огромным тиражом во Франции, было переведено на несколько языков, в том числе и на русский. На русском языке, кстати сказать, «Мемуары» вышли в 1835 году под названием «Записки герцогини Абрантес, или Исторические воспоминания о Наполеоне, Революции, Директории, Консульстве, Империи и восстановлении Бурбонов». Всего было издано шестнадцать томов, а перевод выполнил известный критик, издатель и книготорговец Ксенофонт Полевой.

Примерно в это же время вышло еще несколько произведений Лоры д’Абрантес, в том числе шеститомная «История парижских салонов» и «Воспоминания о посольской миссии и пребывании в Испании и Португалии в 1808–1811 годах» и т. д. Кто их писал, остается только догадываться. А. Труайя, например, утверждает:

«Он помогает ей писать книги, развлекает своей живостью».

Как бы то ни было, любой читавший эти книги подтвердит, что написаны они мастерски. С точки зрения же обилия фактического материала, можно констатировать лишь одно – герцогиня д’Абрантес обладала очень хорошей памятью.

Известно, что Бальзак лично занимался контрактами с парижскими издателями Лявокатом и братьями Гарнье, равно как и рекламой «сочинений» герцогини. Его сотрудничество с Лорой долгое время оставалось в тайне, но когда пришел успех, он попробовал к нему присоединиться. Но, натолкнувшись на решительный отпор в ответе на свой вопрос о том, почему Лора не хочет оставить ему хоть немного заслуги в успехе этого произведения, он не особо настаивал.

А. Моруа по этому поводу замечает:

«Герцогиня д’Абрантес преподала ему урок макиавеллизма в миниатюре. Она заставила Бальзака изрядно поработать над ее «Мемуарами», а когда они принесли ей успех, беззастенчиво отрицала какую-либо его причастность к этому».

На эти недоуменные вопросы она очень жестко ответила:

– Я вынуждена так действовать. Как можете вы желать, чтобы я позволила отнять у себя те небольшие достоинства, какими, возможно, отличаются мои произведения?

– Но, мадам… – попытался возразить Бальзак.

Герцогиня прервала его, приложив свой пальчик к его губам.

– Заклинаю вас, будьте серьезным человеком и никому не повторяйте этих своих слов. Вы ведь заботитесь о своей репутации, подумайте же, что ваше поведение недостойно и граничит с пошлостью.

Впрочем, герцогиня не была такой уж корыстной и неблагодарной. Раз сотрудничество – значит, сотрудничество. В ответ она тоже оказала Бальзаку ряд услуг, которые коренным образом изменили всю его жизнь и фактически сделали его тем, кем он остался в истории мировой литературы.

Глава шестая. Дамба прорвана

Я достиг огромных успехов в своем творчестве по всем направлениям.

Из письма Бальзака Лоре Сюрвилль

Начнем с того, что опытная герцогиня дала Бальзаку ряд советов, без чего, на ее взгляд, невозможно было сделать себе писательскую карьеру. Впрочем, почему только писательскую? Советы эти были бы полезны любому, кто хотел бы взять всю свою жизнь под полный контроль.

Как-то в самом начале их знакомства она заявила Бальзаку:

– Послушайте, друг мой, посмотрите, как вы выглядите: неуклюжий, неловкий, растрепанный, неряшливо одетый. Поверьте, вы производите самое невыгодное впечатление. Ваш взгляд сверкает умом, но все это буквально тонет в этом вашем медвежьем облике. Если вы желаете добиться успеха, если хотите, чтобы вас принимали и уважали в кругах, частью которых вы хотите стать, вы должны выглядеть победителем. Запомните одно правило: если вы человек с будущим, старайтесь не выглядеть так, словно у вас его нет.

Это был первый урок герцогини, который постарался усвоить Бальзак.

Чуть позже она ему сказала:

– Оноре, позвольте вам заметить, что люди веселого склада всегда пользуются большим успехом в обществе, нежели те, кто постоянно жалуется на судьбу и критически смотрит на окружающий мир.

– Легко быть оптимистом, – возразил ей Бальзак, – когда все складывается хорошо.

– Ничего подобного, друг мой. На все нужно уметь смотреть оптимистично. Любую проблему нужно рассматривать с точки зрения наличия в ней какого-то положительного аспекта.

– Чего же, например, оптимистичного в том, что я так много работаю, но никак не могу выбраться из долгов? Мне никто не торопится платить за мой труд, меня все постоянно обманывают. Какой же в этом положительный аспект?

– Все очень просто, и я попробую вас в этом убедить. Вот вы хотели бы, например, получать много-много денег?

– Боже мой, герцогиня, – воскликнул Бальзак, – и вы меня еще об этом спрашиваете! Конечно, хотел бы.

– А хотели бы вы для этого, – сказала герцогиня с улыбкой, – целыми днями сидеть в какой-нибудь наискучнейшей адвокатской конторе, перекладывая бумажки и выслушивая распоряжения какого-нибудь зануды?

– Нет, не хотел бы.

– Значит, если я вас правильно поняла, свобода для вас дороже?

– Конечно, дороже.

– И вы готовы были бы отдать часть своих денег за эту свободу?

– О, сударыня, без всякого сомнения, да я все отдал бы за это!

– Ну вот вам и положительный аспект – сейчас вы свободны и можете заниматься любимым делом. А ваше нынешнее материальное положение – это и есть та самая плата за вашу свободу.

И это был второй урок герцогини, который постарался усвоить Бальзак.

* * *

Прошло совсем немного времени, и дела Бальзака, следовавшего советам герцогини д’Абрантес, явно пошли на лад.

Для начала она пригласила его к себе, когда там собралось так называемое «общество». Это был первый серьезный выход Бальзака в свет, и он очень волновался. Мы располагаем подробным описанием подобного же появления у герцогини другого молодого человека, изложенном в книге «Жизнь, как она есть. Записки неизвестного», изданной Л. Брантом в Санкт-Петербурге в 1843 году. Описание это забавно само по себе, ибо достаточно красноречиво отражает царившие в то время салонные нравы, но для нас интересно оно и тем, что, похоже, то же самое мог бы рассказать о своем первом появлении на приеме у герцогини и Бальзак. Вот небольшой отрывок из этого описания:

«В назначенный вечер я не преминул явиться к мадам Жюно и застал у нее довольно многолюдное общество, большею частью состоявшее из одних мужчин. Некоторые из них были в очках, и почти все с физиономиями, очень выразительно говорившими: «Мы люди мудрые, литераторы! В наших руках общественное мнение; мы законодатели ума и вкуса; что мы скажем, то и свято!» В числе этих мнимых представителей общественного мнения заметил я несколько лиц, которые с первого взгляда производили неприятное впечатление. Корыстолюбие, недоброжелательство, интрига, злость изображались в глазах их, как в верном зеркале, искусно освещенном. Тем не менее, они старались казаться справедливыми, беспристрастными, благонамеренными. Но, несмотря на все усилия, настоящая природа этих господ проглядывала в их речах и суждениях, невольных обмолвках и даже в самых внешних движениях, иногда очень удачно передающих движения внутренние».

– А вот наконец и вы, друг мой! – сказала герцогиня, встречая Бальзака посреди своей гостиной. Потом, отведя его чуть в сторону, она вполголоса прибавила:

– Видите, какой у меня собрался здесь ареопаг мужей великих и знаменитых, хотя, по чести сказать, без особенных на то причин, я охотно бы лишила себя удовольствия принимать этих господ. Между ними, скажу вам по секрету, только два или три человека заслуживают дружбу и уважение честных людей… Остальные же… Но сядемте, и я в нескольких словах постараюсь изобразить вам каждого из них…

После этого из уст словоохотливой герцогини, которая близко знала все закулисные сплетни, полился поток самых язвительных, самых едких эпиграмм.

– Одни из них злы по природе, другие сделались злы по обстоятельствам, вследствие привычки постоянно говорить неправду и все порицать; третьи не добры, не злы, а просто бесхарактерны, по недостатку чувства благородного стыда и уважения к самим себе. Таков, например, вот этот высокий журналист. Он воображает себя первым острословом в мире и в этом счастливом убеждении беспрестанно издевается над всем и всеми, вечно шутит и смеется. Сначала он привлекал к себе толпу, падкую на подобные фарсы, но скоро она отступилась от него и заклеймила его прозвищем уличного шута. На мой же взгляд, он не смешон, а жалок…

А вот, например, посмотрите налево, один из газетчиков. Он знает английский и итальянский языки, очень деликатно ходит, искусно кланяется и выражается отборным, сладким слогом, особенно когда обращается к прекрасному полу и думает блеснуть своею любезностью. Но я не буду слишком долго распространяться о нем. Он так ничтожен, что не стоит даже осуждения.

– Довольно, довольно, герцогиня! Если верить вашим словам, а я не смею им не верить, то всех этих господ стоило бы перевешать…

– На самой крепкой и узловатой веревке, потому что они изворотливы и скользки, как змеи…

Конечно, можно сказать, что это были злопыхательства «выпавшей из обоймы» светской львицы. Но можно посмотреть на это и по-другому: Лора д’Абрантес таким вот кардинальным способом лишала Бальзака иллюзий и повышала его самооценку. Словом, учила жизни.

У С. Цвейга читаем об этом:

«Бальзак еще не пробился, он еще не знаменит, но одного он уже достиг: Париж заинтригован новоявленным юным писателем, этим месье Бальзаком. Его приглашают в свет, он вынужден заказывать своему портному роскошные фраки и замысловатые жилеты, герцогиня д’Абрантес представляет его мадам Рекамье, чей салон в те времена был подлинной литературной биржей. У конкурирующей фирмы – мадам Софи и Дельфины Ге – он знакомится со своими уже прославленными собратьями Виктором Гюго, Ламартином, Жюлем Жаненом, и теперь необходимо только последнее усилие, чтобы и второе его желание, которое он загадал, исполнилось – он хочет быть не только любим, но и знаменит».

* * *

Салон мадам де Рекамье! Здесь мечтал побывать хотя бы разок любой начинающий артист, художник или писатель. Мог ли юный Бальзак оказаться здесь без помощи герцогини д’Абрантес? На этот вопрос совершенно однозначно отвечает А. Мартен-Фюжье:

«У нее оставались кое-какие светские связи; именно ей Оноре был обязан приглашением в салон мадам Рекамье».

В 1825 году уроженке Лиона Жюльетте де Рекамье было сорок восемь лет. Вдова крупного парижского банкира, разоренная, но все еще отличавшаяся удивительной красотой и ставшая европейской знаменитостью, она собирала у себя людей самых разных. И все они были знаменитостями.

Вот что рассказывает о ее салоне П. Сиприо:

«Около пятидесяти завсегдатаев, политических деятелей и людей творческих профессий, посещали салон мадам де Рекамье по меньшей мере два раза в месяц, чтобы послушать, как писатели будут читать свои новые произведения. Музыканты играли приятную музыку, актеры декламировали стихи».

Из политических деятелей здесь бывали бывший министр иностранных дел Матье де Монморанси, все еще бывший в фаворе, и управляющий изящными искусствами виконт Состен де Ларошфуко, из людей творческих профессий – писатели Франсуа-Рене де Шатобриан (он был любовником хозяйки салона) и Бенжамен Констан, поэт Альфонс де Ламартин, журналисты Поль Дюбуа, главный редактор «Глоб», и Луи Бертен, основатель «Журналь де Деба», а также историк и филолог Жан-Жак Ампер, естествоиспытатель Александр Гумбольдт, дипломат Проспер де Барант. Иногда заходил знаменитый актер Франсуа-Жозеф Тальма и читал отрывки из Расина и Дюси.

Литератор и критик Этьен Делеклюз, бывавший у мадам де Рекамье, описывает ее приемы так:

«Мадам Рекамье подготавливала вечера, на которых гости должны были развлекать друг друга одной только беседой, с настоящим искусством, с тех пор уже позабытым. Эти обычно многочисленные собрания, естественно, состояли из различных кружков людей, которых связывали схожие вкусы, а главное – общие политические убеждения… Чтобы было легче сводить друг с другом гостей по мере их прибытия, мадам Рекамье утром составляла из стульев пять-шесть кружков, довольно удаленных друг от друга, чтобы дамы могли сидеть, а мужчины – переходить между ними и останавливаться там, где им угодно».

По словам А. Мартен-Фюжье, этот «салон успел сделаться поистине легендарным», а великий Шатобриан писал, что «в этой бесподобной келье никто не бывал лишним».

Быть принятым божественной Жюльеттой де Рекамье значило удостоиться величайшей милости. Казалось, ее волшебные чары облегчали подъем по любой, даже самой крутой лестнице. Как отмечает А. Мартен-Фюжье, мадам де Рекамье умела «ставить на рельсы».

О том, что она действительно умела это делать, свидетельствует тот факт, что именно здесь начинали свою писательскую карьеру Стендаль, Гюго, Ламартин, Мюссе и многие другие.

Герцогиня д’Абрантес, давняя подруга мадам де Рекамье, привела сюда Бальзака. Биограф мадам де Рекамье Ф. Важне, описывая его первое появление, называет его «симпатичным толстым юношей», который «придет в искренний восторг от оказанного ему приема». Очень важным нам представляется следующее замечание Ф. Важне:

«Он пишет небольшой роман под заглавием «Шагреневая кожа». Его зовут Оноре де Бальзак, но кто тогда о нем знал».

Итак, никому не известный Бальзак впервые прочитал в салоне у мадам де Рекамье отрывок из своей «Шагреневой кожи». Отрывок получил благосклонное одобрение. Э. Делеклюз присутствовал при этом, и впоследствии так описывал Бальзака:

«Перед гостями предстал коренастый молодой человек среднего роста. Черты его лица, хотя и простоватые, свидетельствовали о чрезвычайно живом уме».

Э. Делеклюз подчеркивал также «наивную радость» Бальзака, которую «можно было сравнить только с радостью ребенка». Он писал:

«Этому человеку пришлось собрать остатки своего рассудка, чтобы не броситься в объятия всем присутствующим».

Это преувеличенное выражение радости А. Моруа находит вполне естественным:

«Страстное желание попасть к мадам Рекамье и долгое ожидание этого дня оправдывали непомерную радость Оноре».

Лора д’Абрантес представила Бальзака своей влиятельной подруге:

– Прошу вас, Жюльетта, внимательно присмотритесь к этому молодому человеку с пылающим взглядом и черными как смоль волосами. Обратите внимание на его нос, а главное – на рот, особенно когда какая-нибудь лукавая мысль приподнимает уголки этого рта. Что видите вы в этом взоре? Презрение? Насмешку? Нет, в нем светится доброта, когда он обращен на друзей. Этот молодой человек – месье Бальзак. Он очень талантлив, но совсем неопытен.

– Отрывок, который вы прочитали, очень неплох, месье Бальзак, – сказала мадам де Рекамье, одобрительно улыбаясь. – Это у вас что, роман? Он у вас закончен? Интрига, должно быть, блещет новизной, а чувства героев трактованы своеобразно? Так всегда бывает в первых романах, если, конечно, их написал не законченный графоман.

– Да, это роман, мадам. Он еще не закончен, но не мне судить о его красотах и недостатках.

– Молодой человек, – рассмеялась мадам де Рекамье, – сразу видно, что вы весьма неопытны в подобного рода делах. Ну да ничего. Мы вам быстро нарисуем общую картину нашей парижской литературы со всеми ее нравами и бесчисленными представителями. Что же касается своего суждения, то его нужно иметь всегда. Тем более когда речь идет о вас. И это суждение обязательно должно быть положительным.

– Простите, но не могу согласиться с вами, мадам. Хвалить себя – это занятие весьма щекотливое, можно показаться нескромным. К тому же я и правда не уверен, что мой роман хорош.

– Вы правы, скромность украшает молодого человека, но не начинающего писателя. Ему излишняя скромность может только повредить, ведь если у него, знающего свое произведение вдоль и поперек, нет уверенности в его достоинствах, то откуда же такая уверенность появится у других, у тех, кто этого произведения пока и в глаза не видел?

– Но ведь вы, мадам, отметили, что мой отрывок неплох…

– Да, неплох. И именно поэтому я хотела бы вывести вас из заблуждения. Я видела много неплохих начинающих писателей, но, поверьте моему опыту, из них пробились наверх только очень уверенные в себе люди. Запомните, никогда не надо упускать случай лишний раз подчеркнуть свою состоятельность и востребованность. Как говорится, сам себя не похвалишь – никто не похвалит.

– Но ведь общество, для которого…

Мадам де Рекамье остановила мысль Бальзака движением руки:

– Так называемое общество, молодой человек, у нас большей частью злое, ядовитое, гадкое снаружи и внутри. Не стоит ждать от него милостей, нужно все брать самому.

– Но мне кажется, что хорошую книгу унизить трудно, и истинное дарование рано или поздно, несмотря ни на что, узнается и признается всеми…

– О, без всякого сомнения! Но из этого не следует, однако же, что истинное дарование должно скромно сидеть и ждать. Поверьте мне, молодой человек, посмертная слава не имеет никакого смысла, с ней надо жить.

Этот их первый разговор длился всего несколько минут, но последние слова мадам де Рекамье, как и уроки герцогини д’Абрантес, Бальзак постарается запомнить на всю жизнь.

* * *

После успеха в салоне мадам де Рекамье Бальзак самым невероятным образом вдруг «встал на рельсы», что дало повод А. Моруа написать:

«Оноре начал встречаться с представителями света, то есть двух или трех тысяч лиц, которые знакомы между собой, бывают друг у друга и, обладая необходимым досугом, уделяют очень много внимания чувствам».

Для начала он был принят в музыкальном салоне графини де Мерлен. Потом писательница Софи Гэ (урожденная Нишо де Лавалетт), в салоне которой блистали молодые романтики, также пожелала видеть у себя Бальзака.

Конечно, Бальзак был счастлив. Еще вчера о подобном он не смел и мечтать. Но, посещая все эти салоны, он испытывал одновременно и простодушную радость оттого, что его приглашали как одного из избранных, и некоторую горечь, ибо он догадывался, что это пока происходило лишь благодаря протекции герцогини д’Абрантес.

Юные щеголи во фраках, сшитых за 5000 франков, транжиры родительских состояний и любовники земных богинь свысока посматривали на пока еще неизвестного чужака; а он оценивал их и завидовал, завидовал, завидовал.

О своих переживаниях в то время Бальзак писал:

«Я страдал всеми фибрами души, страдал так, как только может страдать человек; лишь изгои да женщины умеют остро наблюдать, потому что их все ранит, а душевные страдания обостряют наблюдательность».

Наблюдая за мужчинами, Бальзак многому у них учился. Что же касается женщин, восхитительных и недоступных, то Бальзак любовался ими, ни на что не надеясь. И все же как он хотел быть похожим на первых, что же касается последних – как он их всех желал!

* * *

Сотрудничество с герцогиней д’Абрантес начало становиться взаимовыгодным. Бальзак сменил гардероб, стал выглядеть более уверенным в себе, завел в Париже массу полезных знакомств. Всем этим, по словам С. Цвейга, он был обязан своей новой связи, «в которой было не столько истинной любви, сколько взаимного чувственного влечения и любопытства ума». Ироничный С. Цвейг еще называл их отношения «своеобразным товариществом». Оба они долго были в долгах, оба отличались жадностью до жизни, оба продолжали еще длительное время «по-товарищески помогать друг другу, хотя кратковременная страсть их уже давно отпылала».