Текст книги "Бесконечный Марс"

Глава 20

Когда они туда добрались, Салли успела проспать всего пару часов. Но разбудил ее не Фрэнк, а очередной крутой вираж планера. Она резко выпрямилась в кресле, потянувшись руками к забралу.

В кабине было вроде бы темно, и она подумала, что они угодили в очередную бурю. Затем она поняла, что это оттого, что солнце опустилось к горизонту на западе и небо теряло свой цвет – и в этом конкретном мире оно было окрашено фиолетовым, а не коричневым от пыли, как обычно.

Фрэнк негромко переговаривался с Уиллисом по радио.

– Лететь по этому миру с его плотным воздухом – это все равно что пробиваться сквозь стену, – сказал Фрэнк. – Хуже, чем в пыльную бурю. Такого мы не ожидали.

– Да, но планеры справляются.

– Возможно, у нас получится устроить что-то вроде прохода, поэтому мы больше не переходим. А еще мы можем подняться на бо́льшую высоту, где воздух не бывает таким ужасно плотным…

Пока они говорили, Салли изучила то, что находилось вокруг нее. Они выписывали вираж над пыльной каменистой равниной, недалеко к северу от устья долины Мангала. Выглянув поверх плеча Фрэнка на приборную панель, Салли увидела, что примерно за двенадцать часов они преодолели более сорока тысяч миров. И вот теперь этот – новый и не такой, как остальные. Воздух здесь был плотный, богатый кислородом и содержащий водяной пар. Не такой насыщенный, как атмосфера Марса Дыры, но, судя по всему, лучше, чем в большинстве других миров, что им встречались.

Затем на поверхности что-то пошевелилось.

Сначала Салли, присмотревшись, увидела что-то похожее на рябь на пыли, но затем эта рябь у нее на глазах переместилась и изменила форму. Низкое солнце отбрасывало длинные тени, позволяя следить за этой диорамой.

Затем в пыли возникло тело.

Она увидела сначала зияющую пасть, затем пустотелый остов, покрытый хитиновыми пластинами, которые сверкали в свете заходящего солнца. Она будто смотрела на показавшегося из моря кита. Затем пасть широко распахнулась, зачерпнув песок. И больше того: Салли увидела еще несколько форм, показывающихся из-под земли, хоть ни одна из них и не была такой же крупной, как первая, – вероятно, это были молодые, незрелые разновидности. Они рассекали пыль, помогая себе плавниками: на самом крупном из них Салли насчитала дюжину пар конечностей.

– Жизнь на Марсе, – выдохнула она. – Животные.

– Ага, – проговорил Уиллис. – Как киты в море пыли. А ведь в этом мире нет Дыры. Так что эта жизнь может иметь общие корни с жизнью местной Земли. Пусть даже очень далекие.

– Трудно даже представить ее масштаб.

– Эта большая мать размером с атомную подлодку, – сказал Фрэнк. – И может быть, оно… она… эта мать… Вот это зрелище!

– Это же логично, – проворчал Уиллис. – Экология определяется средой. Здесь пыль, должно быть, такая мелкая, что сыпется как жидкость и способна содержать что-то вроде морской биоты…

– Погоди лучше с лекциями. Посмотри туда! Прямо как в старой фантастике. У меня в детстве была книжка, она на двадцать лет старше меня, и из нее я узнал об экологии больше, чем за всю школу. Так что если вы вздумаете сказать, что научная фантастика не имеет прогностической силы…

– Приглуши звук, юный фантаст, – мягко проговорила Салли.

– Извини.

– Может, вернемся хоть к какому-то подобию здравого рассуждения? – не выдержал Уиллис. – Почему мы видим здесь этих… китов… именно в этом мире? Потому что здесь больше тепла и влаги – ненамного, но все же. И местный воздух содержит много вулканических продуктов. Сернистый ангидрид…

– Вулканическое лето? – спросил Фрэнк.

– Думаю, да.

– Значит, все точно, как ты предполагал, Уиллис.

– Нам нужно подтверждение. Я бы запустил здесь зонд. Медленного дрона, например. У нас есть несколько – их можно пускать на воздушных шарах. Если здесь был супервулкан, как Йеллоустоун, то самое вероятное его местонахождение – где-то в Аравии, это древний район далеко отсюда. Там, может быть, найдется и кальдера.

Салли насупилась:

– Что-то мне непонятно. При чем тут вообще вулканы?

– Я думаю, что этот мир – Джокер, – объяснил ей отец. – Смотри, Салли, жизнь – наличная, сложная, во всяком случае активная – на Долгом Марсе будет редкостью. А на Долгой Земле в большинстве миров она есть, но там есть Джокеры, исключения, пострадавшие от какого-нибудь бедствия, зачастую безжизненные. Правильно? Здесь же все наоборот. Долгий Марс большей частью мертв. И только в Джокерах, редких островах теплоты, может существовать жизнь… В начале своей истории Марс был теплым и влажным, с обширной атмосферой и глубокими океанами. Во многом похожим на Землю. И тогда там зародилась жизнь.

– Но Марс вымерз. Мне Алексей рассказывал.

– Но жизнь упирается, Салли. Она прячется под землю, цепляется в виде спор или бактерий, поглощающих водород, сульфиды или растворенную органику в древних соленых аквиферах, – или даже в виде организмов, покрывающихся оболочкой и впадающих в спячку. Жизнь не боится ни жары, ни холода, ни радиации, ни засухи, ни нехватки кислорода, ни экстремального ультрафиолета… А иногда ей выпадает шанс на нечто большее. Представь на минуту, что на марсианской орбите оказался ледяной астероид, который постепенно разваливается, выливаясь дождем на планету, наполняя ее водой и всякими летучими веществами…

Если вкратце, то далее он расписал способы оживить Марс. Удар крупного астероида или кометы способен оставить такой горячий кратер, что он не остынет несколько сотен, а то и тысяч лет. В нем даже может образоваться жидкое озеро. А может случиться и «сдвиг оси», как выразился Уиллис, – когда ось, по которой вращается планета, смещается и полярные регионы заливает солнечный свет, а весь мир страдает от землетрясений и извержений вулканов. И опять же, на Марсе такого было больше, чем на Земле, потому что у него нет такой крупной, стабилизирующей вращение луны. Более того, пока наблюдения говорили им, что у большинства Марсов вообще не было лун, и два спутника Базового Марса, Фобос и Деймос, явно плененные когда-то астероиды, были необычны, а Базовый Марс, как выяснилось, сам оказался Джокером.

– И в этом мире, – сказал он, – на этом Джокере у нас заканчивается вулканическое лето. Внутри Марс все еще теплый. Большие вулканы Фарсиды время от времени извергаются. И если земные вулканы приводят к катастрофам, то здесь они изрыгают из себя целую атмосферу из диоксида углерода, метана и других субстанций, а облако пыли и пепла нагревает планету так сильно, что вода тает и в вечномерзлом грунте. На этом Марсе недавнее извержение нагрело воздух на сотни, тысячи, десятки тысяч лет вперед. Семена, проспавшие, может быть, миллионы лет, жадно прорастают, и марсианский эквивалент сине-зеленых водорослей приправляет вулканический суп кислородом. Те маленькие жучки эволюционировали, чтобы выжить и чтобы оказаться достаточно проворными, когда это будет нужно. То, как Марс становится зеленым всего за несколько тысяч лет, должно быть поразительным зрелищем. Это похоже на естественное терраформирование. А живые организмы вроде тех китов проживают свое время, пока им светит солнце. Но затем, рано или поздно, быстро или медленно, тепло будто утекает, и воздух становится более разреженным. И конец, вероятно, наступает очень быстро.

– И все снова превращается в пыльный котел, – кивнула Салли.

– Да. Ученые на Базовой выявили пять подобных эпизодов, пять летних периодов в далеком прошлом на нашей копии Марса. Первый произошел примерно через миллиард лет после образования планеты, последний – сто миллионов лет назад…

– И точно так же, – сказала она, – если мы будем дальше путешествовать по Долгому Марсу, то нам попадутся редкие островки жизни – такие редкие в последовательном пространстве, как эти эпизоды во времени на каком-нибудь из Марсов.

– Что-то вроде того. По крайней мере, в моей теории. И пока она выглядит довольно правдоподобно.

– Гляньте-ка сюда, – пробормотал Фрэнк. – Один крупный детеныш отделился от стаи.

Салли посмотрела вниз. Молодой кит, если его можно было так назвать, действительно отбился от группы, следовавшей за крупной матерью.

Затем словно из ниоткуда возникло новое существо и напало на заблудшего малыша. Салли мельком уловила огромные формы, покрытые гибкой броней, но гораздо более компактные, чем китовьи, – это были какие-то большие и голодные ракообразные с глазами на стебельках. И все стремглав мчались по пыльной поверхности либо совсем чуть-чуть погрузившись под нее.

Догнав китенка, они набросились на него. Тот задергался, пытаясь вырваться, разбрасывая во все стороны пыль.

– Мы это записываем, Фрэнк? – крикнул Уиллис.

– Конечно, – отозвался тот. – Каждый из этих раков-хищников большой, как грузовик. И посмотрите, как они двигаются: низко по поверхности либо под ней. Бьюсь об заклад, это они так приспособлены к малой гравитации. Хочешь спуститься, собрать образцы? Я бы этого не одобрил, кстати – все это выглядит слишком рискованно, а наши планеры достаточно хрупкие.

– Летим дальше, – объявил Уиллис. – Все-таки это не та форма жизни, что я ищу, пусть она разумна и ничего другого я больше не вижу. Так что в другой раз. Пора переходить в какой-нибудь безопасный мертвый мир и там переночевать. Начинаю отсчет: три, два…

Салли бросила последний беглый взгляд на то, что происходило на поверхности. Из дюжины ран в шкуре китенка сочилось нечто напоминающее кровь, фиолетовая в тусклом свете, – раки раздирали и рвали его на части.

В следующее мгновение они исчезли, уступив место мертвенной равнине, усеянной камнями, которые, может быть, не двигались с места несколько миллионов лет, отбрасывая бессмысленные тени при солнце, заходящем после очередного лишенного событий дня на очередном дремлющем Марсе.

Глава 21

Профессор Вотан Ульм, из Оксфордского университета, Запад-5, автор сверхуспешной, пусть и противоречивой книги «Ненастроенная золотая струна: Многомерная топология Долгой Земли», пришел на передачу новостного канала «Би-би-си Запад-7», чтобы ответить на вопросы о природе «слабых мест», загадочных коротких путей, о которых ходило столько слухов, что они не могли быть простыми легендами, что любили распространять путешественники. Причем их известность постепенно росла и ширилась.

– Насколько я понимаю, пройти через слабое место – это все равно что надеть семимильные сапоги, Вотан – я ведь могу вас так называть?

– Нет, не можете.

– Но смог бы, если бы понял, как вы проделываете эти семимильные прыжки.

– Слабые места на самом деле правильнее сравнивать с червоточинами. Это фиксированный проход между двумя точками. Как в фильме «Контакт». Помните такой?

– Это порно, где…

– Нет. Еще «Звездные врата», как насчет них? Или как в каких-то более современных произведениях… В общем, не важно. Зато здесь есть одна рабочая теория. Молодой человек, вы когда-нибудь слышали о диаграмме последовательности Мелланье?

– Нет.

– Чтобы правильно это изобразить, нужно изобрести n-мерную печать, но в целом можно сказать, что Долгая Земля представляет собой спутанный клубок. Или же, если вас от этого не стошнит, – огромный кишечник, в котором Базовая Земля – это точка где-то в районе аппендикса. Математически этот клубок может – я подчеркиваю, может – быть представлен в виде соленоида – особой математической структуры типа самопересекающейся нити, смеси линейного порядка и хаоса… У вас сейчас такой вид, как у обезьяны, которая увидела банан, застегнутый на молнию. Впрочем, это все не важно. Суть в том, что простая технология перехода позволяет двигаться «вверх» или «вниз» по кишкам, то есть вдоль цепи миров. Но Мелланье, еще до того, как слабые места стали набирать известность, выдвинул теорию о том, что должна быть какая-то возможность прорваться сразу в соседний виток. То есть вместо того, чтобы обходить его шаг за шагом. Эффективный короткий путь.

– Мелланье. Я его помню. Его где только не показывали в первые годы после Дня перехода. Он из Принстона, да?

– Да, верно. Он был во многом прав, но на самом деле коснулся теоретических вод только одним пальцем.

– Похоже, вы от него не в восторге, Вотан. Чем же ваш коллега-конкурент из Принстона вызвал такую ненависть?

– Да тем, что Клод Мелланье – обманщик, который воспользовался результатами исследований, проведенных мной и Уиллисом Линдси, перетасовал их, упростил и выдал за свои.

– Но он же получил Нобелевскую премию, верно, Вотан?

– Это потому, что в Нобелевском комитете сидят такие же конченые идиоты, как вы сами.

– И написал книгу, которая стала бестселлером…

– И прекратите называть меня Вотаном! О, зачем же ты выставила меня перед этими клоунами, Иокаста?

Глава 22

К концу февраля «Армстронг» и «Сернан» миновали Запад-30 000 000. Особых торжеств по этому поводу не было – как и за несколько дней до этого, когда они миновали отметку 20 000 000, побив, таким образом, рекорд, установленный китайцами пять лет назад. Во всяком случае в общественных помещениях, при негласном запрете Мэгги, никто не отмечал.

Оставив миры с крабами и прочими ракообразными далеко позади, теперь они проходили по цепочке миров, где – как обнаружили биологи, изучив образцы тины из водоемов, – не было не только многоклеточных, животных и растений, но зачастую и сложных одноклеточных организмов, у которых были бы клетки с внутренними ядрами, как в теле самой Мэгги Кауфман. Только простейшие бактерии, обитавшие в матах на берегах.

Экипаж называл их мирами «фиолетовой мути».

И тем не менее кое-что сложное в этих мирах тоже имелось. Они обнаружили там что-то вроде строматолитов – горстку бактерий, слой за слоем нарастающих под солнечным светом, бездумно собираясь в то, что на Базовой Земле можно было бы назвать примитивными экосистемами. Но спустя миллиарды лет эволюции здесь эти горстки совершенно не были примитивными. Особенно те, которые заползли на неосторожную ученую, собиравшую образцы…

Еще через два дня полета, примерно в районе Запада-35 000 000, после миллионов более-менее одинаковых миров мути они наткнулись на очередную цепочку миров, имевших свои особенности. Уровень кислорода в воздухе здесь был низким, тогда как углекислого газа – наоборот, высоким. Корабли остановились наугад в одном из таких миров – на Западе-35 693 562. Биологи в кислородных масках осторожно исследовали побережье засушливого материка. На этой Земле даже по стандартам миров фиолетовой мути здешняя жизнь выглядела скудной.

Определить причину этого оказалось не так просто. Подначенная Джерри Хемингуэем, Мэгги дала команду запустить шары, метеорологические ракеты и даже один из драгоценных наноспутников – и таким образом карта мира была составлена. Северная Америка на этой копии Земли оказалась соединена с большинством остальных материков – гранитных масс, плавающих по течениям в мантии, образуя единый сверхконтинент, – как Пангея на Базовой, о которой рассказывали Мэгги, материк, распавшийся на части четверть миллиарда лет назад. Один огромный континент, со всех сторон окруженный океаном.

И эти миры со сверхконтинентами, как оказалось – и это же следовало из опыта китайцев, как узнала Мэгги от By Юэ-Сай, – не имели слишком благоприятных условий для зарождения жизни. Огромная территория материка была ровной и сухой – как одна гигантская Австралия, – и лишь в прибрежных регионах виднелись признаки какой-никакой плодородности. Экспедиция продвигалась вперед, сменяя один сверхконтинентальный мир за другим – географы прозвали их Пангейским поясом. Жизни более сложной, чем строматолиты у прибрежной полосы, они не замечали, а если по необъятным равнинам в этих мирах бродили бы какие-нибудь необычные существа, без сожаления предоставили бы право изучить их будущим исследователям.

Всего в Пангейском поясе оказалось порядка пятнадцати миллионов миров. Пятнадцати миллионов – Мэгги подчас не удавалось даже постичь всю значимость этого числа. Протяженность только этого пояса в десять раз превышала, например, расстояние от Базовой до Вальгаллы, которая по меркам Долгой Земли считалась существенной величиной – тем числом миров, которые люди успели освоить за одно поколение со времен Дня перехода. И тем не менее, путешествуя с номинальной крейсерской скоростью, они преодолели это расстояние за неделю.

После Пангеи, в пятидесяти миллионах миров от дома, они очутились в новом поясе фиолетовой мути, где уже разрозненные материки вносили хоть какое-то разнообразие. Атмосферные и климатические условия, как правило, оказывались настолько близки к условиям Базовой, что Мэгги позволяла себе выходить на берег без защитного снаряжения и ее экипаж, здоровые и в основном молодые люди, мог на время выйти из вместительных, но все же замкнутых помещений своих гондол. Правда, внизу нечего было делать, не на что было смотреть – если не считать тины в водоемах, – и народ просто валял дурака. Из развлечений там можно было разве что бросать камни по строматолитам.

Снежок, однако, вел себя иначе. Мэгги наблюдала, как он бродил один по самым ровным участкам местности, старательно выпрямив свое необычное животное туловище в военной форме, сшитой специально для него. При этом волчьи глаза его блестели, а голова была наклонена назад таким образом, что его ноздри буквально упивались местными ароматами. Казалось, он находил интерес в каждом мире, где они останавливались. И еще он вел собственный журнал – Гарри Райан наладил для него запись голосовых сообщений, поскольку бигли в большинстве своем были неграмотными. Мэгги пообещала себе расшифровать и изучить его журнал. Она полагала, что тот должен был содержать описания их путешествия с точки зрения, совершенно отличающейся от восприятия людей. И конечно, именно поэтому Снежок был здесь.

Она пыталась поговорить о нем с Маком и обсудить, какие между ними двоими существовали проблемы. Но в ответ получала лишь гробовое молчание – а в этом Мак был чертовски силен, когда хотел.

Когда Снежок находился вне корабля, Шими выходила из комнат Мэгги и бегала по гондоле «Армстронга», предположительно выпуская пар в своей собственной манере и рисуясь перед остальными членами экипажа. Только не перед Маком, разумеется.

Они летели дальше, совершая тысячи и тысячи переходов. Теперь даже Джокеры казались им редкими. Мэгги беспокоило, что путешествие превращается в нечто вроде эксперимента по групповой сенсорной депривации. Неожиданная опасность как для пионера, думала она.

Сначала они держали номинальную крейсерскую скорость – чуть более двух миллионов шагов в день. Чтобы сохранять такой темп, они совершали пятьдесят переходов в секунду, двигаясь по двенадцать часов в день. Мэгги отдавала себя отчет, что ведет два фактически экспериментальных корабля, а Гарри Райан, поддерживаемый китайским коллегой Биллом Фэном, с которым, преодолев начальное недоверие, установил сомнительные приятельские отношения, сопротивлялся любым изменениям своей испытательной программы, которую спланировал заранее. Но Мэгги надавила на Гарри, заставив увеличить время в движении до восемнадцати часов в день, благодаря чему общая скорость приблизилась к трем миллионам переходов в день. Это еще предусматривало двухчасовой простой двигателя в течение дня, а кроме того, она предоставила Гарри один день в неделю, когда они останавливали корабль и совсем не совершали переходов и он проводил свои испытания и осмотры на обоих судах.

Тем временем она старалсь, чтобы весь экипаж оставался постоянно чем-то занят. Гондолы, на счастье, были достаточно велики, чтобы выполнять физические упражнения и тренировки даже во время полета. Договорившись с сержантом Майком Мак-Кибеном, командиром двух десантных групп, бывших на борту, она устроила совместные учения, чтобы весь контингент остался доволен. А также с некоторой осторожностью позволила провести ряд соревнований между двумя родами войск – летчики против морпехов, – которые играли во что угодно, от сквоша до игры в слова, неожиданно оказавшейся любимой дисциплиной самого Мак-Кибена.

Она отдала тайный приказ Натану проследить, чтобы зарплаты ее ребят были сохранены, а крупные проигрыши в азартных играх – пресечены.

– Да, капитан. Мне предупредить Майка Мак-Кибена, чтобы сделал то же для своих?

– Давай лучше посмотрим, как он сам надеется на себя.

– Да, капитан.

Даже с повышенной скоростью им понадобилось еще девятнадцать дней, чтобы выбраться из фиолетовой мути.

Джо Маккензи незадолго до окончания этого промежутка признался Мэгги, что тоже вел свой дневник.

– Господи, Мак, у нас что, все на этих чертовых кораблях что-то записывают? Прямо Белый дом какой-то.

– Это личное дело каждого, и вести дневники – еще не самое худшее. А что до моего дневника – знаешь, сложно осознать весь масштаб того, что мы тут делаем. Просто такие эпичные последовательные переходы – это новинка, как раньше, когда мы совершали дальние плавания по Земле со времен… Кого там, викингов, полинезийцев? Но даже так мне кажется, что сейчас мы подходим к важной вехе, можно сказать. Вот смотри: когда Армстронг полетел на Луну, он совершил путешествие, масштаб которого затмил все, что было до этого в человеческой истории, а то и в доисторические времена тоже. До Луны двести сорок тысяч миль – примерно в шестьдесят раз больше радиуса Земли, правильно? А от Базовой до Вальгаллы лежит освоенная Долгая Земля, то есть вся ее часть, где есть цивилизация. Это примерно миллион четыреста тысяч шагов. Если умножить это число на шестьдесят, то получится…

– Около восьмидесяти четырех миллионов, – быстро сосчитала Мэгги.

– И эту отметку мы перешагнем завтра, – он поднял бокал односолодового виски, который она ему налила. – Что бы ни случилось с нами дальше, по сравнению с другими достижениями человечества, Мэгги, это будет выглядеть как высадка на Луну.

– Что ж, пожалуй. А еще это хороший повод отметить, – проговорила она, думая о боевом духе экипажа. – Только давай округлим до ста миллионов. Так звучит лучше. – Она посмотрела на календарь: – Похоже, выпадает на День дурака.

– Очень уместно, – заметил Мак.

– Устроим день отдыха, произнесем пару речей, пофотографируемся, установим флаг.

– Я еще думал, это будет хорошее место, чтобы выбросить кошку. Но ладно, по-твоему тоже неплохо.