Текст книги "Игрушечное сердце"

Когда Лариса зашла в квартиру, Кирилл набросился на нее, будто ястреб на добычу, которую давно высматривал и караулил. Самым странным для девушки было то, что она с большим удовольствием отдалась его рукам, которые тащили ее в комнату, одновременно стаскивая одежду. И то, что произошло дальше на раскинутом на полкомнаты диване, уже не показалось Ларисе таким уж противным. Ей, наверное, даже было бы приятно, если бы чуть не саднило внутри. Видимо, еще не все до конца зажило.

С тех пор они начали регулярно встречаться, и в конце концов оба вошли во вкус. Супружеский диван Смирновых-старших и то, что на нем происходило, являлись Ларисе во снах. Она мечтала об интиме с Кириллом постоянно, вплоть до того, что на уроках стала испытывать то самое чувство смешанного томления – и телесного, и душевного. Только никаких болезней она уже не боялась, поскольку теперь четко понимала происхождение всех этих ощущений. Лариса полюбила своего одноклассника всей своей женской сущностью и не представляла себе жизни без него. А тот, без которого она жизни не представляла, очень хорошо себя чувствовал в ее отсутствие. Он проводил с Ларисой пару часов в будние дни на родительском диване, а по вечерам по-прежнему гулял за ручку с бледной Люськой. На все вопросы и негодования своей интим-партнерши говорил, что, мол, не стоит афишировать их отношения, поскольку они запретные. А если встречаться открыто, суть этих запретных отношений сразу проступит на их лбах, и беды не миновать. А Люська, дескать, является хорошим прикрытием. Никому даже в голову не придет, что у него с будущим медиком есть хоть какое-то подобие секса. Лариса и верила его словам, и не верила одновременно. Иногда ей казалось, что Смирнов всего лишь оттачивает с ней сексуальные навыки, чтобы потом со вкусом и хорошим знанием предмета использовать их наедине с Люськой. Во всяком случае, о любви он ей ни разу так и не сказал, в то время как она, страстно нацеловывая его тело с головы до ног, только о любви и твердила.

В конце концов, как оно и должно было случиться, запретные отношения с Кириллом проступили у Ларисы не на лбу, а совсем в другом месте. Несмотря на свою неопытность в этом вопросе, не понять, что беременна, она не смогла. Одноклассник выслушал эту сногсшибательную новость совершенно спокойно, сказал, что все утрясется, и с Люськой встречаться не перестал. Когда Лариса в категорической форме заявила, что беременность утрястись может только родами его ребенка, Кирилл через несколько дней принес ей приличную сумму денег на аборт.

– Где взял? – испуганно спросила Лариса.

– Отец дал, – все так же спокойно ответил любимый одноклассник.

– То есть ты ему все сказал?!

– Да.

– Зачем?!

– Затем, что он мужик, а потому все понимает.

– Он тебя понял, значит? – уже с сарказмом спросила Лариса.

– Конечно. Он же соображает, что нам сейчас ребенок ни к чему: ни мне, ни тебе… Нам надо в институты поступать… и все такое…

Она смерила его взглядом и опять спросила, хотя ответ знала точно:

– Кирилл, а как же… любовь?

Парень досадливо скривился и ответил:

– Ну какая еще любовь? У нас был секс! Качественный, согласен! Но всего лишь секс!

– Но я же тебе всегда говорила о любви…

– А я тебе никогда не говорил! Разве нет?

– Не говорил…

– Вот и я о том!

– То есть ты меня не любишь? – уже открытым текстом спросила Лариса.

Смирнов опустил глаза, тяжело вздохнул, потер подбородок и начал говорить другим тоном, снисходительно-презрительным:

– Лариска, ты хорошая девчонка… И в постели тебе, возможно, и нет равных, но… Словом, мы поженимся с Люсей, как только нам исполнится по восемнадцать.

Задохнувшись от ужаса, Лариса едва смогла прошептать:

– Так зачем же ты со мной…

– Но ведь ты сама хотела! – крикнул он в ответ. – Сама пришла! Почему я должен был отказываться?!

– Потому что… не любил…

– Не любил… и что? К сексу это отношения не имеет!

– Ты пользовался мной, Смирнов! Тренировался! Опыта набирался…

– А ты мной пользовалась! У тебя тоже опыта не было, а теперь есть, значит, не все так плохо, как тебе представляется!

– У меня, кроме опыта, еще и ребенок…

– Я дал тебе денег! Если будет мало, скажи, отец еще даст. Он не хочет, чтобы эта история выплыла наружу.

– А если она все же выплывет?

– Как? Ты, что ли, расскажешь? Кому? Может быть, нашей классной дуре?

Лариса вздрогнула. Их классная руководительница на дуру никак не тянула. Мария Антоновна была умной и доброй женщиной, и весь класс ее любил. Возможно, Кирилл, который учился с ними первый год, не смог еще ее понять. А может, он шел ва-банк: да, вот такой я крутой! мне все ништяк, вместе с вашей классной дурой! Почему-то именно в этот момент Лариса поняла, что все кончено, все переговоры с Кириллом напрасны. Она рассыпала ему под ноги принесенные деньги и, практически печатая шаг, отправилась восвояси. Заплакать она так и не сумела, хотя очень хотела, чтобы выплеснуть из себя боль. Боль прочно поселилась в ней, как казалось, навсегда, и только увеличивалась и увеличивалась, когда она видела счастливую пару – Кирилла с Люськой.

Аборт она все же сделала. Бесплатно и без наркоза, в обычной районной женской консультации. Обошлось без последствий. Молодой сильный организм справился, и Ларисе пообещали, что дети у нее будут, если она захочет. Но с тех пор детей ей никогда больше не хотелось.

После аборта вид Кирилла Смирнова ассоциировался у нее с такой запредельной болью, что она избегала на него смотреть, и дикая любовь к нему сама собой истаяла до состоянии жалкой тени и однажды исчезла. И больше никогда не возникала. Ни к кому…

И вот сейчас что-то такое, подобное чувству к Смирнову, начало возрождаться в Ларисиной душе по отношению к Виктору Юсупову, но ему она, похоже, нужна в том же самом качестве, что и Кириллу: только как партнерша по сексу. Значит, надо задавить в себе то, что по недосмотру начало опять разворачивать крылья. На что ей любовь? Морока с ней. Ей, Ларисе, ведь ничего не стоит выбросить Виктора из головы, как она выбрасывала всех своих прежних любовников. И искать нового она специально не будет. Найдется достойный человек – хорошо. Не найдется – тоже неплохо. Ей есть чем заняться. Пора возвращаться к куклам. Они никогда не предадут.

Сразу после битья тарелок Лариса созвонилась с мастерицей и поехала забирать куклу, которая давно уже имела имя Варвара.

Игрушечная барышня получилась хоть куда! Она оказалась даже лучше той, которую Лариса видела на выставке в «Кукольном Доме». Молодая женщина в удивлении вертела красавицу Варвару и никак не могла понять, в чем дело. Кукольница насладилась Ларисиным удивлением, а потом объяснила:

– Я ее искусственно состарила. Чуть-чуть. Чтобы вам было приятнее. Ведь у вас с ней связаны какие-то воспоминания, а значит, репликант должен быть сделан как можно ближе к оригиналу. Настоящая кукла была изготовлена, думаю, более ста лет назад…

– Да-да… спасибо… – пробормотала Лариса, потом опомнилась и спросила: – Сколько я вам должна… за старение?

– Нисколько… Вы же меня не просили. Мне почему-то вдруг самой захотелось это сделать.

Дома Лариса долго смотрела на Варвару, сидящую перед ней на столе. Потом резким движением отломила ей слегка оттопыренный мизинчик на левой ручке. Потревоженная кукла, качнувшись, моргнула, потом опять спокойно уставилась на хозяйку ярко-синими и по-прежнему безмятежными глазами. Больно ей не было. А если и было, она благоразумно промолчала. Лариса подумала, что куклы – куда лучше людей. Они готовы вытерпеть все без единой жалобы, и сами в ответ никогда не станут жестокими.

* * *

Наталья Ильинична каждый день ходила в кондитерский отдел, чтобы насладиться эффектом, произведенным ее куклой. Продавщица старела и дурнела на глазах. Веселости в ней тоже поубавилось, и сыпать прибаутками она перестала. Наталью Ильиничну, правда, по-прежнему называла бабушкой. Дома «бабушка» напряженно вглядывалась в зеркало, но в себе никаких изменений к лучшему не находила. К худшему, правда, тоже, что не могло не радовать. Может быть, старение продавщицы пока только замедлило старение самой Натальи Ильиничны, что тоже неплохо, потому что дальше стареть уже некуда. Дальше уже могло идти только разрушение лица как такового: отслаивание кожи, провал носа и прочее, и прочее, и прочее…

Однажды в небольшой очереди все в тот же кондитерский отдел Наталья Ильинична вдруг услышала, как две женщины обсуждают продавщицу.

– Говорят, у нее муж погиб, – сказала одна.

– А что с ним случилось? – спросила другая.

– Поздним вечером домой возвращался, напали, ограбили, сильно избили и в какой-то подвал бросили. Если бы сразу нашли, можно было бы спасти, а так…

– Бедная женщина! Видать, очень любила… Вон как переживает! Прямо на себя не похожа!

– Тут люби не люби… Муж – он почти родственник, хоть какой… А если еще и хорошо зарабатывал…

– Ой, и не говори…

Наталья Ильинична в состоянии крайней задумчивости вышла из очереди. Похоже, дело не в кукле… Кукла с клоком седых волос могла подействовать на внешность продавщицы, но никак не на бандитов, которые решили напасть на ее мужа… С другой стороны, откуда знать, как ритуальные штуки действуют… Ей, Наталье Ильиничне, хотелось, чтобы веселая продавалка перестала веселиться и спала с лица, что и случилось. А каким образом это произошло, не имеет абсолютно никакого значения. Муж продавщицы, конечно, человек, которого должно быть жалко, но… почему-то не жалко… Чего перед собой-то притворяться? Этот мужчина Наталье Ильиничне совершенно не знаком, а потому сожалеть о нем она может столь же долго, сколь, к примеру, о жертвах землетрясения на другом конце земли. А то, что продавщица осталась без мужа, – вообще не трагедия. Она, Наталья Ильинична, существует же как-то без мужа, практически всю свою сознательную жизнь, и ничего… Поначалу у нее, конечно, были муж и даже сын, но потом как-то… все пошло прахом… Но она нисколько не жалеет! От мужей в доме одни грязные носки, пепел и пустые бутылки! От сыновей тоже мало проку, потому что материнскую жертвенность они совершенно не ценят. Наталья Ильинична столько сделала для сына, а что в итоге? Впрочем, она давно запретила себе об этом даже думать. Хватит уже. Напереживалась вдоволь. Может быть, от этих переживаний и увяла раньше времени.

Иногда, правда, приходится вспоминать о Маринке, поскольку рана куда свежее, нежели нанесенные сыном и мужем. Маринка была ее племянницей и, соответственно, дочерью родной сестры Тамары. Два года назад, умирая от рака желудка, Тамара просила присмотреть за дочкой, ибо последнее время тоже жила одна, без мужа. Не очень-то Наталье Ильиничне нужны были чужие дочери, даже и сестринские, но она все же посчитала своим долгом заняться Маринкой. Умерла Тамара летом. Девчонка только-только закончила школу и поступила в педагогический университет имени Герцена. Ездить на занятия с проспекта Славы, где они с матерью проживали, было далеко, и Наталья Ильинична предложила племяннице пожить у нее, на улице Марата. Все ближе к вузу.

Девчонка оказалась славной, милой и доброй. Не привязаться к ней было невозможно, и Наталья Ильинична привязалась, хотя до этого с ней почти не зналась, как, впрочем, и с сестрой, с которой они разошлись уже очень давно по принципиальным соображениям. А уж привязавшись, Наталья Ильинична стала относиться к Маринке как к дочери. Радовалась тому, что у нее теперь опять семья. Есть для кого жить, кому обеды и ужины с завтраками готовить, кого ждать, о ком переживать. Но радоваться довелось недолго. Чуть больше полгода назад Маринка ее бросила. Наталья Ильинична сразу почуяла, что племянница нашла себе какого-то мужика. Она даже хотела девчонку предостеречь кое от чего, совсем ведь молоденькая, но потом передумала. Не мать же она ей, в конце концов. Путь живет, как хочет. Маринка, видать, так и сделала, как хотела: сбежала от старой неинтересной тетки к молодому мужику. Даже за вещами не приехала, даже весточки не прислала. Конечно, поначалу Наталья Ильинична решила, что стряслась беда, в милицию, как положено, заявила, но девчонку так и не нашли. Конечно, во всероссийский розыск не объявляли – не преступница, поди, но в Петербурге Марина Васильевна Дробышева обнаружена не была. Можно было бы считать, что Маринка стала жертвой какого-нибудь маньяка, который не оставляет за собой ни следов, ни изувеченных тел, но Наталья Ильинична в это почему-то не верила. Ее все предают. Вот и Маринка предала при первой же возможности. Может, и не молодого парня нашла себе, а богатенького мужичка во цвете лет. А знать о себе не дает, потому что стыдно сознаваться в родстве с такой старой и уродливой каргой, как она, Наталья Ильинична, да и делиться богатством не хочется… Что ж, понять ее можно… Кому ж захотелось бы делиться?

Возвращаясь из магазина, Наталья Ильинична столкнулась у лифта с соседкой по площадке. Молодую женщину звали Даной. Вообще-то она Дарья, а значит, в просторечье должна быть Дашей, но вот нравится ей, видно, зваться на иностранный манер. Наталью Ильиничну это злило, конечно, но особо не мешало. В последнее время ее стало откровенно раздражать другое, а именно то, что Дана как-то излишне похорошела и стала выглядеть неприлично счастливой. Лет ей явно за тридцать, и пора бы начать стариться, а вовсе не хорошеть, тем более что жизнь у нее складывалась далеко не лучшим образом. Бывшего мужа Даны, алкаша Вовку, все в подъезде знали, презирали и, если удавалось, гнали в три шеи, когда тому вдруг приспичивало соснуть возле мусоропровода или на одном из подоконников. Дану этот Вовка измочалил до самого жалкого бесцветного состояния, а потому Наталье Ильиничне всегда было приятно на нее смотреть. Теперь же лицо бывшей Вовкиной жены порозовело, налилось живительными соками, глаза приобрели ясность и глубину, а движения – закругленность и грацию. Ясно, что не Вовкиными стараниями. Наверняка в ее жизни появился новый мужчина. Наталье Ильиничне оставалось только поражаться, каким образом эти мужланы умудряются так действовать на женщин. Да… Поражаться… или действовать…

В самом деле, почему бы не опробовать еще раз действие ритуальной куклы на этой Данке? Мужа у нее нет (бывший Вовка не в зачет), а значит, если кукла и подействует, то каким-то другим образом. Надо бы проверить. Эта мысль вдруг таким благодатным образом подействовала на саму Наталью Ильиничну, что она как-то особенно приветливо поздоровалась с Даной, сделала ей комплимент на предмет резкого улучшения ее внешних характеристик и даже пожелала счастья. Разумеется, та приняла все за чистую монету, расцвела еще краше и заявила, что и так уже счастлива сверх всякой меры и что быть счастливой более – абсолютно невозможно. Открывая дверь в квартиру, Наталья Ильинична думала о том, что эта девчонка сильно ошибается. Во-первых, потому, что давно Вовка не наведывался и ее существование не чернил, а во-вторых, она вообще забудет о всяком счастье, когда получит в подарок куклу, которую Наталья Ильинична прямо сейчас делать и начнет. Опять же: зачем откладывать в долгий ящик?

Наскоро выпив чая с любимой подсолнечной халвой, пожилая женщина достала все тот же старинный деревянный сундучок с бабушкиными куклами, куда спрятала остатки материалов после изготовления подарка для продавщицы кондитерского отдела, и принялась за работу. В этот раз Наталья Ильинична постановила не торопиться и себя не изнурять, как в прошлый раз. Заготовку головки она положила на просушку, сшила розовое тельце из старого трикотажного чулка, самую интересную отделочную часть решила отложить на завтра, а пока посмотреть очередную серию «Любви и ненависти». Вообще-то Наталья Ильинична стыдилась своего пристрастия к мыльным операм, поскольку считала это уделом женщин с низким интеллектом, и потому ни за что, никому и никогда не призналась бы в этом. Но в собственной квартире она вольна делать то, что хочет, а потому смело включила телевизор. Серия оказалась малоинтересной, если не считать одного момента. Главная героиня, желая извести соперницу, сделала куклу из воска, утыкала булавками с иголками и подкинула ей в машину. Наталья Ильинична саркастически улыбнулась, когда увидела эти кадры, поскольку только в безмозглых сериалах люди оставляют на улице открытые машины. Но вот иголки с булавками ей показались очень кстати. Конечно, она про такое и раньше слышала и читала, но как-то упустила из виду. Пожалуй, стоит взять на заметку. Она собирается вручить свою куклу Данке в руки, как и продавщице, а потому демонстративно тыкать в нее булавки глупо, но можно засунуть что-нибудь внутрь тряпичного тельца… Что-нибудь такое… эдакое… Она пока сама еще не знает какое…

На следующее утро Наталья Ильинична опять принялась за работу. Внутрь тряпичного тельца засунула запонку, каким-то чудным образом оставшуюся от мужа. Запонка была серебряная с яшмовой вставкой. Одно время Наталья Ильинична хотела переделать ее на перстень, но потом, пристальней вглядевшись в свои руки с разбухшими суставами и пятнистой кожей, раздумала. Перстень их не украсит, только привлечет посторонние взгляды к ее старым рукам. А оно ей надо?

Яшмовая запонка неверного мужа, возможно, будет действовать покруче иголок с булавками. Острые предметы вкалываются в кукол для чего? На смерть! Данкина смерть Наталье Ильиничне без надобности. А вот если она спровоцирует нового соседкиного мужика на неверность – это именно то, что надо. Он от Данки слиняет, как собственный муж от Натальи Ильиничны, и краса с соседки сойдет, как талый снег с асфальта.

Когда запонка прочно угнездилась в вате, внутри розового трикотажного тельца, Наталья Ильинична аккуратно зашила прореху и обрядила куклу в сшитое из обрезков серебристой парчи платье. Когда-то, в лучшие времена, у нее самой было такое шикарное вечернее платье, но даже и оно мужа не удержало, а значит, будет действовать вкупе с запонкой подлого мужчины.

Личико куколки опять получилось премиленьким. В шелковые нитки для волос Наталья Ильинична, как и в прошлый раз, вплела свои пряди, но остановиться на достигнутом никак не могла. Хотелось еще как-нибудь усилить негативное воздействие, которое кукла непременно окажет на неприлично счастливую Данку. Пожилая женщина понимала, что соседка вовсе не заслуживает такого наказания, которое она для нее готовит, но колесо было запущено и остановке, увы, не подлежало. Наталья Ильинична собой уже не владела. Она пристегнула к кукольному платью небольшую брошку с жемчужинкой, которую сама носила с парчовым нарядом, а к месту ушей прикрепила маленькие жемчужные серьги-пуссеты. Они остались от Маринки, не менее подлой, чем бывший муж, а потому тоже должны сыграть свою роль.

Данку Наталья Ильинична караулила несколько дней у собственного дверного глазка, поскольку дома ее не было. Видать, жила у своего мужика. Ну ничего… недолго уж осталось… Не съехала ж пока совсем-то!

Бдение у дверей в конце концов было вознаграждено. Дана вышла из дверей лифта и надолго застыла около собственной квартиры. По всему видно, что никак не может найти в объемистой сумке ключи. Наталья Ильинична тут же схватила с крючка свою авоську и выскочила из дверей в чем была: в халате без рукавов и шлепанцах на босу ногу, благо на дворе лето, и ни в чем странном заподозрить ее нельзя.

– Здравствуйте, Даночка! – начала она самым лилейным голосом.

Соседка обернулась и с улыбкой поздоровалась.

– Как вы сегодня прекрасно выглядите! Чудо просто, как хороши! – решила не скупиться на похвалы Наталья Ильинична, а потом на всякий случай еще и спросила: – И что же на вас так благотворно подействовало, Даночка?

Дана улыбнулась еще шире и счастливее и вдруг огорошила:

– Понимаете… у меня, кажется… будет ребенок… Еще, конечно, рано делать выводы, но мне верится, что все, наконец, получится… Так хочется родить… Я уж не девчонка… Уж и не ждала…

Наталья Ильинична подивилась тому, что соседка так разоткровенничалась. Казалось бы, ничего не предвещало. Никогда раньше они, кроме «здрасьте – до свидания», друг другу и ничего не говорили. Да, видать, чрезмерно счастлива эта Данка, что, безусловно, неприятно, и весьма… И ведь не стыдится признаваться! Безмужняя же… Экие нынче нравы…

– Это что ж такое, Даночка, – вкрадчиво начала она, – никак ваш Владимир в семью вернулся?

Дана звонко рассмеялась и ответила:

– Ну что вы, Наталья Ильинична! Разве можно заводить детей от такого алкоголика, как Вовка!

– А от кого ж тогда? Простите мне мое любопытство, но вы ж первая начали рассказывать. Я вас об этом не спрашивала.

Дана смутилась. Видимо, самой стало стыдно за свою счастливую откровенность, но ответить теперь было необходимо. Ее действительно никто за язык не тянул.

– Есть у меня человек… – тихо сказала она и почему-то покраснела. – Хороший очень…

– Женатый, поди? – предположила Наталья Ильинична, потому что ей очень не хотелось, чтобы Данка от неудержимой радости хорошела и дальше.

– Нет-нет, он не женат… Все у нас хорошо, – быстро ответила Дана и уже совсем собралась открыть дверь квартиры, поскольку, наконец, нашла ключи.

– Подождите! Я сейчас! – Наталья Ильинична крикнула таким высоким напряженным голосом, будто ее только сейчас осенила какая-то необыкновенная мысль, и юркнула к себе. Через минуту она уже снова была на площадке с куклой собственного изготовления в руках. Протянула ее Дане и сказала: – Возьмите, Даночка, на счастье! Я сделала эту куколку сама. Поглядите, она такая же прехорошенькая, как вы! Вы просто должны быть вместе!

– Ну что вы… – попыталась отказаться явно смущенная Дана. – Вы сами сделали… так красиво… Ее же на выставку надо!

– Да какая там выставка! – отмахнулась Наталья Ильинична. – Куда приятнее знать, что куколка будет у такой красавицы, как вы!

– Спасибо, – Дана еще раз улыбнулась, прижала куклу к себе и, наконец, открыла дверь своей квартиры.

Наталья Ильинична в это время стояла у лифта, будто намереваясь идти в магазин со своей кошелкой. Когда же за Даной захлопнулась дверь, она вернулась домой. В магазине ей нечего делать. Подсолнечная халва еще не закончилась, и даже осталось три штучки бело-розового зефира.

Пожилая женщина прошла в кухню, тяжело опустилась на табуретку и удовлетворенно подумала, что вовсе не все хорошо у этой Данки. Просто так не краснеют сразу всем лицом, как перезрелый помидор. Врет она, что мужик ее не женат. Видно же, что-то не так! А теперь, наверное, будет еще хуже… Оно и поделом…

* * *

Артур Самойлов ненавидел свое имя. Когда он был ребенком, оно казалось ему слюнявым, немужским. Сейчас – гламурным. Но не менять же? Глупо как-то. Внешностью своей он тоже никогда доволен не был. В лице всегда было что-то от героя сентиментального романа: большие яркие глаза с длинными ресницами, пухлые губы, нежная кожа. Даже волосы и те мягкие, чуть волнистые. Будучи мальчишкой, он несколько раз отстригал проклятые ресницы ножницами, подпаливал спичкой, но они потом непременно восстанавливались и, как ему казалось, назло всем экзекуциям делались еще гуще и длиннее. Имея хороший рост, он, при этих своих ресницах, всегда нравился девчонкам, но ему почему-то казалось, что не тем. Та, о которой он мечтал, не могла купиться на принца из сентиментальной сказки. Той, которая ему нужна, должны быть интересны брутальные мужики. Собственно, словечко «брутальный» не было в ходу в пору его юности, но слово «мужик» и без всякого определения говорило само за себя. Он, Артур Самойлов, в юности на мужика никак не тянул, только на маменькиного сынка, а позже – на вшивого интеллигентишку. Несмотря на очень удачное прозвище Турок, стать довольным собой он так и не смог.

Отец всегда заставлял его заниматься спортом, суровая спартанская жизнь в дальних гарнизонах страны закалила и сделала крепким физически, но вожделенную брутальность он так и не приобрел. Конечно, подбородок окреп, темная щетина на нем тоже работала на сугубо мужской образ, но понравиться себе Артур так и не сумел. Неприятен ему был и собственный характер – такой же мягкий и податливый, как волосы. Он пытался сознательно культивировать в себе жесткость, уверенность и безапелляционность и даже добился кое-каких успехов (в противном случае никогда не был бы назначен на должность коммерческого директора), но в душе оставался чувствительным, романтичным и сентиментальным. Из-за этой самой излишней сентиментальности и романтичности отношения Артура с женщинами никак не складывались. Возможно, дело было в том, что он искал внимания не тех, которые смогли бы составить его счастье. Ему нравились сильные, уверенные в себе женщины. Те самые, которые должны бы, как ему казалось, влюбляться в брутальных самцов. Он корчил перед ними такого брутального самца, сколько мог, но потом все равно срывался на сантименты с чувствительными признаниями, ласковыми словечками и романтическими подарками. Ни одна из его возлюбленных этого неожиданного (как им, возможно, казалось) перелома в нем выдержать не смогла.

Вот и Лариса… В какой-то момент Артур почувствовал, что опять начал делать что-то не так. С одной стороны, она радовалась его подаркам и цветистым признаниям в любви, с другой стороны, чем-то тяготилась. Однажды почти в пиковый, как ему казалось, интимный момент он нечаянно глянул на ее лицо. Оно выражало откровенную скуку. Артур, конечно, постарался, чтобы она немедленно исчезла из глаз Ларисы, но это выражение запомнил. И с тех пор начал ловить его на ее красивом лице все чаще и чаще. И чем больше он старался для этой женщины, тем сильнее она отдалялась от него. При неожиданной встрече с одноклассником Витькой Юсуповым Артур решил проверить свое предположение. Виктор выглядел как раз тем самым брутальным самцом, на которого ему самому так хотелось походить. Что будет, если познакомить его с Ларисой?

Вышло именно то, что он и ожидал. Юсуп понравился Ларисе с первого же взгляда. Оставить равнодушным Витьку Лариса не могла, потому что нравилась вообще всем мужикам без исключения. Предаваясь с другом детства воспоминаниям, Артур чувствовал, что в его квартире происходит переплетение аур Юсупа и Ларисы. Сам он сделался как бы предметом обстановки, на фоне которой начал разворачиваться новый роман. Он нисколько не удивился не только уходу Ларисы, поскольку давно его ждал, но и стремительному старту Юсупа, который не стал скрывать, что отправляется за его женщиной.

После их ухода Артур здорово напился. Винить было некого, кроме себя. Он сам и устроил это свидание Ларисы с Витькой. Кто его заставлял приглашать в гости обоих? С другой стороны, может, и хорошо, что Лариса таким образом смогла порвать с ним разом, не растягивая расставания. Возможно, и в самом деле все, что ни делается, к лучшему?

Дана оказалась совсем другой. Если в Ларисе непостижимым образом переплетались женское и мужское начала, то Дана была стопроцентной женщиной. Таких подруг у Артура еще не было, и он никак не мог понять, нравится ему это или нет. Именно Дана теперь исполняла ту роль, на которую в отношениях с другими своими подругами все время срывался Артур. Она обнимала и целовала его гораздо более страстно, чем он ее. Во время любовной прелюдии обычно Артур зацеловывал Ларису с головы до ног, от губ до каждого пальчика. Теперь он сам царственно лежал перед Даной, а она гладила его тело своими маленькими теплыми ручками, целовала горячими губами, доводя до такого экстаза, какого он не знал ни с Ларисой, ни с другими женщинами. Разумеется, не нравиться это Артуру не могло, но было очень непривычно.

Дана никогда не спорила с ним и почти всегда принимала его точку зрения. Иногда Артуру казалось, что она лукавит, чтобы понравиться ему еще больше, но потом убеждался: эта женщина самым искренним образом верила в то, что ее мужчина во всем прав. Дана была не слишком умна и образованна, зато как-то по-особенному жизненно мудра, и советы, которые она давала без особой охоты, только под его нажимом, всегда показывали единственно правильный выход из создавшегося положения.

А еще Дана прекрасно готовила. Очень скоро Артур уже не мог есть полуфабрикаты, даже самого высокого качества. Он до сонливой сытости объедался ее пирогами, котлетами, пельменями и начал побаиваться, что скоро начнет расти поперек. Дана же на эти его опасения особого внимания не обращала, продолжала печь ему блины и оладьи по утрам, уверяя, что приготовленная ее руками еда натуральная и правильная, а потому принести никакого вреда не может. Артур тут же, не отходя от стола, начинал верить этим ее словам и до отвала наедался очередным кулинарным шедевром.

Именно Дана первой сказала ему о любви и потом повторяла и повторяла это каждую ночь в постели, обжигая его поцелуями и балуя самыми изощренными ласками. Артур о любви молчал. Первый раз за всю свою историю отношений с женщинами. Дана же ничего от него не требовала – ни слов, ни особых действий. Казалось, ей достаточно того, что он с ней рядом только в качестве объекта ее собственной любви.

Артур не раз задавал себе вопрос, любит ли Дану или ему с ней просто удобно и очень комфортно, но ответа не находил. Отношения с этой женщиной развивались по непривычному для него сценарию, а потому обескураживали. Красавицей Дану трудно назвать. У нее было довольно простенькое, маловыразительное личико. Правда, когда она смотрела на него, своего мужчину, ее лицо освещалось такой самозабвенной любовью, что делалось небесно-прекрасным.

Знакомить Дану со своими друзьями Артур пока опасался. Во-первых, она не была такой блестящей женщиной, как Лариса, которой всегда приятно похвалиться. Во-вторых, она вряд ли смогла бы поддержать разговор ввиду своей простоты и какой-то детской наивности. Но самое главное, конечно, не в этом. Главное в том, что Артур действительно сомневался в своей любви к ней. Ему казалось, что он, негодяй и мерзавец, просто пользуется Даной, продолжая заглядывать в лица других женщин в надежде найти и покрасивее, и поумней.

И однажды ему показалось, что такая женщина опять попалась на его пути. Они познакомились в дорогом кафе, куда Артур отправился перекусить перед очередным совещанием. Его прямо повело за столик в углу, где в полном одиночестве сидела женщина. Он видел ее только со спины, но звериным чутьем уловил флюиды, ею испускаемые, – возможно, для него одного.

– Здесь свободно? – спросил он.

– Да, – односложно ответила женщина и подняла голову от тарелки.

Артур понял, что потянуло его за этот столик не зря. Сразу определить возраст этой дамы не удалось. Ей можно было дать от тридцати до пятидесяти, ибо нынче следящие за собой женщины прекрасно выглядят и в пятьдесят. Темные волосы незнакомки коротко острижены, но пышны, а потому прическа все равно выглядит женственно. Помада с губ стерлась, и они кажутся сделанными из розового перламутра. Более всего в женщине привлекали глаза – широко распахнутые, почти круглые, редкого глубокого зеленоватого оттенка, в оторочке умело накрашенных ресниц, а потому казавшиеся очень естественными.