Текст книги "Я – Спартак! Возмездие неизбежно"

Оживился Утран. Возбужденный, он поднялся, убрал острие меча от моей шеи и принялся размахивать руками.

– Ни у одного из нас нет ни единого шанса выжить в этой войне, которой нет конца и края, а если случится так, что мы подпишем с римлянами договор, то никто из нас, за исключением кучки твоих приближенных, не получит свободу! – Он пожал плечами.

– Мне не нужна такая свобода, – отрезал я. – Я лучше умру свободным человеком, защищая себя и своих близких, чем буду пить ваше поганое фалернское на клочке земли, который даст мне твой доминус!

Берт отмахнулся, всем своим видом показывая, что ему больше не интересен этот разговор, но посчитал необходимым оставить последнее слово за собой, поэтому добавил:

– Я всегда уважал то, что ты делаешь, восхищался тобой, но теперь, когда наше дело погибло, у нас не остается другого выхода. Прости, мёоезиец. Я привык отвечать в этой жизни только за себя. В отличие от Красса Гней Помпей Магн не оставит нам ни единого шанса в этой войне! – Он запнулся, справляясь с возбуждением. – Филин не к добру хохочет! Еще раз спрашиваю, что это значит, Спартак?

– Помпей? – Я нахмурился.

– Ты не видишь, что он не будет ничего говорить, Берт! – взвизгнул Утран.

Берт не обратил внимания на слова всадника и нагнулся ко мне.

– Тебе еще ничего не известно, мёоезиец? Сенат направил Магна на помощь Крассу. В Лукании спят и видят, когда полководец заберет у Красса его венок! В Фуриях выставлен римский гарнизон…

Я уже не слушал. Гней Помпей Великий. Неужели сенат, видя последние неудачи проконсула Марка Лициния, подключил в эту войну Помпея? Появление третьей могущественной силы все путало. Пора было ставить точку в этом затянувшемся спектакле у костра. Утран и Берт, к этому моменту потерявшие всяческую концентрацию, продолжали нести какую-то чушь. Я ударил.

* * *

Берта согнуло пополам. Удар пришелся в пах, яйца гладиатора стали всмятку, глаза вылезли на лоб, послышался приглушенный стон, и Берт, теряя сознание, начал заваливаться наземь. Я подскочил на ноги, схватил ослабевшего гладиатора как щит и прикрылся от двух пущенных его лучниками стрел. Один наконечник вонзился в спину пехотинца, другой пришелся в руку. Берт вскрикнул и обмяк. Голова его безжизненно упала на грудь. Надо сказать, мне повезло, потому что Берт был гораздо мельче меня, и окажись его лучники немного проворнее, исход мог оказаться другим. Чтобы не дать лучникам второго шанса, я отбросил труп Берта наземь и рванул вперед. Лучники попятились, не успевая выхватить стрелу из колчана, не то чтобы прицелиться. Обескураженный Утран попытался перегородить мне путь, но вдруг взвыл и завалился на одно колено. Всадник опустил спату и схватился за ногу, которая вдруг заболталась, будто у тряпичной куклы. Каким хитрецом оказался Галант, когда сделал вид, что потерял сознание! Гладиатор тяжелым ударом ноги, обутой в сапог, сделал из колена Утрана труху, порвав к чертям все связки, выбив мениск. Галанту понадобился лишь миг, чтобы вскочить на ноги и свернуть всаднику шею. Он выхватил спату из рук Утрана и издал боевой клич. Четверо пехотинцев Берта, завидев галла, бросились на гладиатора со всех сторон. Не спал Крат. Он подхватил гладиус Берта, выполнил им в воздухе невообразимый пируэт. Начался бой. Четверо пехотинцев и двое всадников против двоих моих людей, вставших спина к спине.

Я не видел, что происходило дальше, потому что на всех парах влетел в лучников. Стрелки завалились наземь, бросили луки и схватились за кинжалы, понимая, что бой придется продолжить врукопашную. Я попятился – гладиус остался лежать у костра, тогда как клинок Берта достался Крату. Видя это, стрелки с перекошенными от гнева лицами набросились на меня, стремясь нанести разящий удар. Я отступал, перебирая в голове варианты дальнейшего развития событий.

Крат с Галантом как могли отбивались от шестерых окруживших их бойцов. Появилась первая кровь. Лицо Крата исказила гримаса боли – на плече парфянца появился глубокий порез. Четверо из шестерых бойцов, окруживших моих ребят, были гладиаторами и имели не один десяток боев за своими плечами, поэтому ничем не уступали в мастерстве Крату и Галанту. Еще двое не были похожи на гладиаторов и вряд ли когда-либо выступали на арене, но явно не понаслышке знали, с какой стороны взяться за меч. Силы в этом бою были не равны, поэтому галлу и парфянцу приходилось отступать. Оба моих бойца ушли в глухую оборону и выжидали возможность для контрудара. Благо опыт подобных сражений у Крата и Галанта был колоссальный.

Между тем лучники, на поверку оказавшиеся не самыми лучшими стрелками из тех, что мне доводилось видеть, показали себя просто отвратительными мечниками. Я с легкостью уклонился от удара первого из них, заставил его провалиться и по инерции уйти вперед. Руку второго стрелка, занесшего кинжал над моей головой, мне удалось поймать на лету. Короткий удар в солнечное сплетение усадил бедолагу на пятую точку, он начал задыхаться и хватать воздух ртом. Сломав лучнику запястье, я извлек кинжал из его руки и перерезал бедолаге горло. Первый лучник бросился наутек, я одним прыжком сократил дистанцию между нами и вонзил кинжал ему в спину. Лучник вскрикнул и упал замертво.

Времени не было, я подбежал к костру, где подобрал свой гладиус. С оружием в обеих руках я устремился к Крату и Галанту, которые из последних сил сдерживали натиск врага. Подкрался сзади и отчаянно атаковал двух пехотинцев, ударами наотмашь перерезав им ахилловы сухожилия. Пехотинцы вскрикнули и, в один миг лишившись под собой ног, рухнули наземь. Галант предпринял отчаянную попытку контратаковать, но просчитался. Меч врага рассек гладиатору шею, обоюдоострое лезвие чудом не задело артерию. Галл истекал кровью. Он зажал рану на шее одной рукой, но из другой не выпустил спату.

Вид истекающего кровью Галанта привел меня в ярость. Гнев – враг бойца в любом бою, – который я доселе прятал глубоко внутри себя, наконец вырвался наружу. Я взревел и с силой пригвоздил гладиаторов с перерезанными ахиллами к земле, пробив навылет их лорики. Удачливее Галанта оказался Крат. Покрытый ранами, парфянец контрударом убил одного из всадников. Троица оставшихся в живых предателей не выдержала нашего напора, отступила. Хлестким ударом гладиуса с разворота я обезоружил второго всадника и прямым ударом кинжала в глаз, который пришелся вдогонку, поставил в нашем споре жирную точку. Предатель рухнул навзничь у моих ног. Оставшиеся двое гладиаторов переглянулись и бежали без оглядки. Крат и Галант бросились было в погоню за предателями, но я решительно остановил своих бойцов.

– Пусть бегут! Они наказали себя сами! – сказал я.

– Что ты такое говоришь, Спартак? – вскричал галл.

Галант держался за шею и живот, пытаясь остановить кровь. Меч предателя пробил лорику хамату галла в подвздошной области. Он опустился на корточки, дышал сипло и часто, каждый вдох причинял гладиатору боль. Крат держался на ногах, но парфянца шатало от усталости и многочисленных ранений, которые гладиатор получил в неравном бою.

– Пусть бегут! – повторил я и указал на растекшиеся по земле капли крови. След, который оставили за собой раненые беглецы. – Они недостойны того, чтобы умереть от меча, как подобает настоящему воину!

Крат и Галант не спорили. Парфянец и галл ничего не сказали в ответ, потому что на слова у моих бойцов уже не осталось сил. Я не тешил себя пустыми надеждами. Увы, раны, которые гладиаторы получили в неравном бою, были смертельными. На моей душе появилась тяжесть.

Галант уселся на землю, оперся спиной о ствол сосны и закрыл глаза. С каждой каплей пролитой крови гладиатора покидали последние силы. Я с трудом заставил себя отвести взгляд и почувствовал на своем плече руку Крата. Парфянец смотрел на меня помутневшим взглядом, в котором читались доверие и безграничная благодарность.

– Ты должен идти дальше Спартак, доведи наше дело до конца! – выдавил он, превозмогая боль.

Я стиснул зубы, борясь с эмоциями, чувствуя, как увлажнились мои глаза. Крепко обнял Крата, понимая, что делаю это в последний раз. Подошел к Галанту и взял в свою ладонь его руку, показавшуюся мне неестественно холодной. Галл, превозмогая боль, сжал мою ладонь. Мы стояли еще несколько минут. Никто не проронил ни слова. Наконец Крат положил руку мне на плечо и кивнул. Даже когда мой гладиус вонзился смертельным ударом в его тело, в глазах парфянца я видел лишь веру и все ту же безграничную благодарность тому, кто дал шанс рабу вновь почувствовать запах воли и умереть свободным от всяких оков.

* * *

Я несколько раз мысленно возвращался к словам Берта о Гнее Помпее Великом. Неужели сенат, получив вести о неудаче Красса на Регийском полуострове, отправил на помощь претору одного из своих лучших полководцев? Я терялся в догадках и не знал, насколько серьезно стоит воспринимать эти слова. Верилось в это с трудом. Помпей вместе со своими легионами находился в Испании, купаясь в лучах славы и ожидая с Метеллом Пием заслуженный триумф. Что могло принести Гнею возвращение в Италию? Ненужная и бесславная борьба с рабами не могла прибавить полководцу каких-либо дивидендов. Я не хотел доверять слухам, а о том, что это был всего лишь слух, говорило поведение Марка Лициния Красса, который сломя голову нагонял повстанцев, вместо того чтобы дождаться Магна и объединить республиканские силы. Вернее всего, появление слуха о переправе Помпея в Италию было попыткой италиков оправдать свой отказ впредь помогать рабам в этой войне.

Из-за проросших в Лукании слухов впереди меня поджидало немало неприятных встреч с теми, кто купился на кривотолки о Помпее. Это были отнюдь не римляне, а враждебно настроенные рабы, дезертиры и предатели, которые покинули легион моего военачальника Гая Ганника! Страшно было представить, сколько потерял легион кельта после того, как слух о выдвижении в Италию самого Помпея взорвал сознание многих моих соратников! Оставалось верить, что сам Ганник стойко выдержал эту новость, не дрогнул и сумел выдержать свалившиеся на его голову неприятности в виде дезертирства бойцов. В пути мне приходилось лично встречать дезертиров трижды. Сейчас же я видел отряд рабов, которые бежали из-под моих знамен четвертый раз.

Дюжина вооруженных людей, на лицах которых я не сумел прочесть ничего, кроме уныния, двигалась на юго-запад. Они были измотаны долгой дорогой, шли молча. Все до единого, рабы передвигались небольшими группами. До этого я уже встречал группы по пять, четыре, девять человек, и вот, наконец, на моем пути повстречался самый крупный отряд из двенадцати человек. В первый раз пятеро дезертиров лишь проводили меня взглядами, даже не узнав вождя, от знамен которого они отвернулись. Вторая группа дезертиров устроила привал у обочины, и я остался незамеченным. В третий раз меня окликнули. Дезертиры схватились за мечи, но я вихрем проскочил сквозь их ряды верхом на своем жеребце, до того как предатели успели вытащить свои клинки. Один из рабов пал под копытами Фунтика, второго я резанул гладиусом. Я сдерживал себя каждый раз, чтобы не перевести схватку в рукопашную. Но смирение и боль, которые я испытывал после потери Галанта и Крата, готовы были выплеснуться сплошной всепоглощающей яростью.

Двенадцать дезертиров увидели меня, тут же начали о чем-то живо переговариваться, нерешительно потянулись за шлемами-кулусами на поясе, судорожно бросились снимать скутумы с шестов-фурок, обнажили гладиусы. Поначалу я решил, что вновь не буду останавливать галоп своего коня! Прорвусь сквозь цепочку из двенадцати человек и, если понадобится, убью каждого из них, потому что предатель как никто другой заслуживает смерти. Но дорога была чрезвычайна узка, количество дезертиров выросло, к тому же теперь предатели заранее подготовились встретить мой отчаянный бросок. Пехотинцы сомкнули скутумы перед собой, образовывая некое подобие римской черепахи. Построение выглядело неумело, между щитами оставались большие расщелины, куда можно было нанести удар, тогда как пространство, оставшееся для ответного удара пехоты, напротив, было чересчур узким. Передо мной застыла кучка недоумков, которые ничего не почерпнули из уроков прежнего Спартака во время стояния на Регийском полуострове.

Фунтик при виде стены из щитов и острых лезвий гладиусов встал на дыбы. Я мог отступить, свернуть на обочину в паре сотен футов ниже, чтобы сделать небольшую петлю и избежать ненужного боя, но ярость взяла верх над разумом и не позволила мне развернуть коня! Истошно вопя, на меня набросились двое предателей сразу – это было последней каплей моего терпения. Я атаковал, вкладывая в свои удары всю злость, что сидела внутри меня. Первого нападавшего я остановил ударом рукояти меча в голову сверху вниз. Бедолаге не помог шлем, он упал замертво. Я отчетливо услышал, как хрустнули кости его черепа под тяжестью увесистой рукояти. Второй нападавший успел ударить, его меч столкнулся с моим мечом, раздался лязг стали. Дезертир, не в силах удержать в руках свое оружие, выпустил гладиус из рук. Я прикончил его коротким ударом в шею, не став портить свой клинок о лорику хамату несчастного. Оставшиеся в строю предатели замерли. Я спешился, некоторое время молча смотрел на прячущихся за щитами пехотинцев. Теперь, когда двое из двенадцати предателей были повержены, а на землю пролилась первая кровь, их осталось десять человек против одного.

– Спартак…

– Вождь…

За щитами пехотинцев поднялся ропот. Беглецы узнали во мне вождя. Один из них вдруг опустил щит и меч, испуганно взглянул на меня исподлобья. Это был тронутый сединой раб, я узнал в нем одного из сицилийцев, которые присоединились к нам на Регийском полуострове. Некогда беглый раб бил в грудь и кричал, что умрет за наше дело и ни за что в жизни не наденет оков грязного доминуса. Сейчас же, с впалыми глазами, бледным лицом, он выглядел жалко и нелепо. Он не был гладиатором, а большую часть жизни пробыл гребцом на торговых судах и впервые взялся за меч лишь в моем лагере. Удивительно, что такой человек возглавил решивших бежать из легиона Ганника дезертиров. Похоже, ни один из них понятия не имел о том, что значит война.

– Все не так, как ты думаешь, мёоезиец! – нерешительно выдавил он.

Щит опустил второй пехотинец, тоже сицилиец, судя по плавным чертам лица, аккуратному носу и густым черным бровям. Он был молод, но я не мог припомнить, чтобы встречался с ним в своем лагере.

– Спартак, нам уже ничего не вернуть, из Испании идет Помпей Магн! – дрожащим голосом сказал он.

– Что можем сделать мы против армий двух римских полководцев, которые окружат нас с двух сторон? – спросил седовласый дезертир.

– Тот, кто играючи перебил марианцев в Африке и Сицилии, справился с Квинтом Серторием в Испании, что он сделает с нами!

– Да и как быть, если теперь римлян будет в разы больше, чем рабов!

Скутумы начали опускать остальные пехотинцы, им принадлежали все эти слова. Я чувствовал, как тяжелеет гладиус в моей руке. Я не ошибся: передо мной стояла горстка рабов-сицилийцев, бежавших от римского гнета в мой лагерь. Вся эта ставшая в один миг безликой толпа начала говорить какие-то слова, галдеть на разные голоса. Я не слушал. Может, оно и к лучшему, что эти люди показали свое нутро до того, как вышли на поле боя бок о бок с теми, кто никогда не покажет спину врагу? Когда предательство не переломило ход битвы, не решило исход войны? Хотелось верить, что это так! Я вдруг поймал себя на мысли, что все до единого напуганные до смерти бывшие гребцы на римских кораблях сейчас вызывают жалость.

Не знаю, сколько времени я провел в своем исступлении, но мои мысли прервал тот самый седовласый раб, единственный, которого я знал из всего этого сброда. Он вдруг сделал шаг вперед, опустился на одно колено и начал говорить умоляющим голосом:

– Мы отправляемся в Сицилию, чтобы присоединиться к киликийским пиратам и разделить с ними их нелегкий труд! – Он сделал паузу, пытаясь угадать мою реакцию на свои слова. – Присоединяйся к нам, великий вождь!

Я вздрогнул от этих слов, как будто по телу моему пустили разряд. Возможно, стоило прямо сейчас снести голову с плеч этого мерзавца. Расправиться с остальными, выпотрошить наружу их внутренности и утопить узкую дорогу в крови. Но я остался стоять как вкопанный. Эти люди были достойны своей участи. Все до одного! В Киликии Трахеи поднимут гребцов на смех. Вряд ли среди пиратов найдутся те, кто захочет принять на борт предателей. Я вскочил на коня, обвел эту толпу взглядом, полным презрения. Даже находиться рядом, не то чтобы продолжать с ними какой-либо разговор, мне было противно.

– Пошли вон, – проревел я.

Ни один из них не поднял щит и меч. С секунду поколебавшись, рабы расступились. Я проскакал через образовавшийся коридор, чувствуя на себе взгляды предателей. Сицилийцы не ударили в спину, хотя я был готов биться об заклад, что дезертиры тешили такую мысль, чтобы отомстить за павших в бою со мной товарищей. Но даже на это ни у кого из предателей не хватило смелости. Такова была суть этих людей. Я направил галопом Фунтика, желая как можно быстрее избавить себя от дурной компании. В голове царил самый настоящий бардак. Я пустил кровь и притупил жажду мести, которая пожирала меня изнутри после смерти Крата и Галанта. Все остальное стоило оставить до прибытия в Фурии.

Глава 8

Я спешился. Лихорадочно стучал в висках пульс, перед глазами мелькали блики, картинки то и дело двоились. Конечности сводило от холода. Еще по пути сюда я проклял все, что на привале, до нашей встречи с предателями Утраном и Бертом, не подкрепился вяленым мясом и куском сухаря. Сейчас желудок сводило, во рту пересохло, затылок сжала головная боль. Фунтику, которого я загнал вконец за последний час езды, было еще хуже, чем мне. У рта нумидийского вороного проступила пена, бока лихорадочно вздымались в частом дыхании, глаза налились кровью, но конь гнал вперед, пока наконец впереди не показался городской гарнизон.

До ворот Фурий отсюда было не больше трех стадиев. Из-за слепящих солнечных лучей яркого зимнего солнца я размыто видел силуэты ворот и городских стен, поэтому ничего не мог сказать о ходе сражения на гарнизоне. На подступах к городу в моей голове крутилась тысяча и одна мысль, но все они сводились к одной: получилось ли взять Фурии?

Выбора не было, я сделал шаг вперед, потянул за собой Фунтика. Вскоре я смог разглядеть городские стены с воротами, замер, всмотрелся. Попытался понять, что висит на стенах вдоль неглубокого рва. То, что показалось мне сперва какими-то нелепыми мешками, оказалось подвешенными на крючки человеческими телами. Следом я увидел дозорных и почувствовал, как больно кольнуло в моей груди. Чтобы понять, кто находился передо мной на фурийской гарнизонной стене, следовало подойти еще ближе. Я отверг было подкравшуюся мысль о том, что Ганник не сумел взять Фурии, и уверенно двинулся к городским воротам. Пошатываясь, опираясь на своего жеребца. Будь что будет. Когда до городских стен оставалось меньше двух стадиев, решетка на городских воротах поползла вверх. В проеме показался небольшой конный отряд, который на всех парах поскакал в мою сторону. Я замер, приготовился вступить в свой, возможно, последний бой и из-за своего паршивого самочувствия не сразу узнал в первых рядах кавалерийской турмы своего военачальника Ганника!

Ганник на ходу спрыгнул со своего жеребца и бросился ко мне в объятия.

– Спартак! Боги не отвернулись от меня! Я знал! – вскричал он дрожащим голосом.

– Легче, брат, легче, – выдохнул я, чувствуя, что еще немного, и Ганник раздавит меня в своих объятиях. – Я едва стою на ногах, путь был тяжелым.

Гладиатор нехотя разжал свои объятия, окинул меня взглядом и тут же принялся засыпать вопросами:

– Как ты? Почему ты один, мёоезиец? Все ли в порядке у тебя?

Признаться честно, я пропустил его вопросы мимо ушей. Все до одного гладиаторы из его декурии захотели обменяться со мной рукопожатиями, которые казались мне совсем не обязательными сейчас, но никому из них мне не пришло в голову отказать. Я погладил своего запыхавшегося коня, который отдал все свои силы, чтобы последним рывком донести меня к стенам Фурий. Передал вороного одному из гладиаторов из окружения Ганника, который тут же увел жеребца в стойло, чтобы привести в порядок.

– Сколько предателей покинули наше войско, брат? – хмуро спросил я.

Лицо Ганника вытянулось, было видно, что одна только мысль об этом доставляет ему дискомфорт.

– Более тысячи человек… – процедил он.

– Тысяча! – вскричал я, но тут же взял себя в руки.

– Это так, брат, после того, как среди нас распространилась весть о назначении Помпея сенатом, в моих рядах началась смута! – В его словах сквозила горечь.

– Ты делал что-то для того, чтобы это прекратить?

Ганник молча указал в сторону городских стен, на изувеченные тела, подвешенные на крюки. Я нахмурился. Вот, значит, чьи это были тела. Чего уж говорить, участь предателей и дезертиров была незавидной. Ганник проявил себя жестоко, но вполне справедливо. Это были крайние меры. Однако если дезертирство не пресек столь жестокий шаг, значит, мысль о Помпее и крахе нашего освободительного движения крепко засела в голове беглых рабов. Она пугала гораздо сильнее угрозы быть повешенным с выпотрошенными наизнанку внутренностями на фурийской гарнизонной стене.

– Там все те, кого хотя бы на миг посетила мысль о том, что наше дело может проиграть! Это лучшее наказание для такой твари, – отрезал Ганник, уверенный в своей правоте на все сто.

– Правильно, Ганник. Сколько их там? – поинтересовался я.

– Триста семнадцать изменников. Двести семьдесят три подлых раба, двадцать один гладиатор, шестнадцать женщин…

– Мне не нужны такие подробности сейчас, – пресек его я.

Ганник ничуть не смутился и продолжил:

– Остальные бежали под покровом ночи! И это были те люди, которым я безгранично доверял во всем! Те, с кем я ел из одного котла, играл в кости и делился накипевшим!

– Ты отправил людей в погоню? – уточнил я, понимая, что полководцем может завладеть жажда мести.

Гладиатор только медленно покачал головой.

– Все верно. – Я поспешил потушить вспыхнувшую в его глазах искру сомнения.

– А следовало, Спартак, отряд Берта подготовил на Ганника покушение! – вспылил один из гладиаторов конной декурии. – Центурион Берт хотел устроить переворот! Но ему удалось уйти! Он…

– Берт с его прихвостнями мертв! – перебил я. – Не называй этого мерзавца центурионом!

– Ты уверен? – Глаза Ганника яростно блеснули, а рука непроизвольно потянулась к клинку.

Я коротко рассказал гладиаторам о том, как мы встретились с Бертом и его пехотинцами в лагере у поваленной сосны.

– Гиена! – вскричал кельт.

– Собаке – собачья смерть! – добавил один из гладиаторов, тот самый, который рассказал о покушении Берта на Гая Ганника.

– Рут знает о предательстве Утрана? – поинтересовался наконец взявший себя в руки Ганник.

– Еще нет.

Ганник усмехнулся. Я знал, что Утран пользовался уважением и повышенным доверием Рута, не зря же гопломах поставил его во главу конного отряда, да еще самого важного направления из трех.

– Вот так предать своего соплеменца, брата, с которым ты вместе отбивал от римлян родные края, а затем многие годы выступал в цирках Италии бок о бок! – Кельт пренебрежительно фыркнул. – Что происходит, Спартак?

Ответ на этот вопрос у каждого был свой, каждый же решал, были ли какие-то оправдания для человека, который предал своих боевых товарищей. У меня таких оправданий никогда не находилось и не найдется впредь. Поэтому я ничего не ответил. Да и вопрос Ганника скорее всего был из числа тех, что называют риторическими.

– Ладно, расскажи мне, как вам удалось зайти в город? – спросил я.

Ганник переглянулся с гладиаторами из декурии. Он немного замялся перед тем, как ответить.

– Они сами открыли ворота и запустили нас внутрь! – сказал он.

– Как так? – Я нахмурился. – А что римский гарнизон? Я знаю, что Красс выставил в Фуриях своих бойцов!

– Так и есть, выставил, – самодовольно хмыкнул Ганник и указал на стену, на которой висели дезертиры. – Вон они, на противоположной стене! Там висят все те, кто стал римской сучкой после встряски, которую устроил фурийцам Красс, а также те, кого проконсул поставил в городской гарнизон!

– Сколько их там? – спросил я.

– Не приходило в голову считать этих подлецов. – Кельт расплылся в улыбке. – И ты меня не заставишь, но увесить стену хватило вполне!

– Думаю, Красс оставил в Фуриях одну из своих когорт, – фыркнул один из гладиаторов. – И всю ее выдали местные с потрохами, как только узнали о приближении Ганника!

– Интересные вещи вы говорите, – задумчиво протянул я, припоминая свои опасения. – Вот так вот открыли ворота?

– Именно так, мёоезиец, на этот раз нам не пришлось штурмовать гарнизон. Красс настроил фурийцев против себя, – подтвердил Ганник. – Не мне тебе говорить, брат, но в прошлый раз нам не удалось договориться с Фуриями, а Красс не расценил поступок горожан, и досталось фурийцам больше всех в Лукании!

– Так сказать, расплатились за свою прыть! Будет тебе! – хохотнул один из гладиаторов.

– Поначалу он грозился стереть Фурии с лица земли, а потом, когда остыл, обещал лишить город самоуправления, когда покончит с нами! – заверил Ганник.

– У горожан остался зуб на эту свинью Красса, после того как он обвинил город в предательстве и оказании помощи восставшим, после чего устроил фурийцам выволочку, – заверил один из гладиаторов. – Массовые казни, римские надсмотрщики, штраф, который разорил городскую казну, ну, ты знаешь!

– Теперь проконсул для фурийцев враг номер один, и они воспользуются первой попавшейся возможностью, чтобы оскалиться, – подмигнул кельт.

Слова Ганника стали для меня откровением. Будучи уверен, что фурийцы не подпустят нас на пушечный выстрел к воротам города, я полагал, что город придется брать силой во второй раз подряд. Ганник утверждал обратное. Попахивало безумием горожан. Я попытался нащупать логическую цепочку, которая бы объяснила действия фурийцев и сделала бы их понятными для меня. Вряд ли в городе верили в наш успех, но что, если руками повстанцев фурийцы хотели ослабить Красса и лишить претора возможности обрасти политическим жирком? В таком случае угрозы Марка Лициния о лишении города статуса самоуправления останутся лишь пустой трепотней.

– Где остальные горожане? – спросил я.

– Я приказал разместить фурийцев под стражей в амбарах для зерна, которые мы с ребятами прозвали изоляторами! – заверил Ганник.

– Зачем, если они помогли нам? – удивился я.

– Ха! Они сами об этом попросили! Таково было их условие сдачи Фурий!

Я переварил слова своего полководца. Хороши же фурийцы, хороши черти! Настоящие партизаны! Помогли нам укрепить позиции восстания, выдали римских псов, увеличили наши шансы в бою с Крассом! Сами же сдались в плен, чтобы не участвовать в бою, дождаться развязки в тылу, а заодно обелить себя перед Крассом на случай проигрыша восстания. Вот только вряд ли в Фуриях знали о событиях, которые случились накануне в Кротоне. Красс больше не клюнет на одну и ту же приманку дважды и не поверит фурийцам с самого начала. Отсидеться в эту ночь не получится ни у кого.

Ганник в очередной раз поймал мой взгляд, который я то и дело бросал на гарнизон.

– Снять тела? – осторожно спросил полководец.

– Не стоит, пусть висят, – отказался я от его предложения. – Как в войско попали слухи о Помпее?

– Это горожане, мёоезиец, – пожал плечами гладиатор.

– Тем, у кого длинный язык, Спартак, можем укоротить! – хмыкнул кто-то из декурии.

Я задумался над словами гладиаторов. Между прочим, единственным человеком, который мог помешать Крассу в его намерениях лишить Фурии самоуправления, был Гней Помпей. У страха глаза велики – не на этой ли почве возникли слухи о возвращении в Италию Магна?

– Рты всем не закроешь. – Я покачал головой.

– Места на стене много! – процедил один из гладиаторов.

– Не стоит. – Я переключил тему. – Главное, понимать, что слухам не следует доверять!

– Я сразу сказал, что это все чушь, которая не стоит выеденного яйца! – хмыкнул Ганник.

– Как бы то ни было, – я обвел взглядом бойцов декурии, – спасибо вам, братья! Благодаря вашим успехам у нас все еще остается шанс!

Эти слова вызвали улыбки на лицах гладиаторов, двое из них начали потирать руки.

– Свобода! – вскричали они в один голос.

– Ганник, что удалось сделать, чтобы наладить в городе оборону? – спросил я, перебивая ликование бойцов.

Военачальник задумался: по всей видимости, вопрос поставил Ганника в тупик.

– Почему ты не выставил усиленный караул? Почему люди не копают…

Я запнулся. Усталость, которую я старался не замечать, наконец сказалась. В голове что-то щелкнуло, ноги предательски подкосились, и если бы не вовремя подставленная рука кельта, то я бы наверняка рухнул наземь. Я глубоко задышал, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Прошло несколько долгих минут, прежде чем я пришел в себя и отказался от помощи. Гладиаторы смотрели на меня с настороженностью во взгляде.

Открытые городские ворота, практически полное отсутствие часовых на гарнизонных стенах, небрежность в обороне города, который, впрочем, так легко достался моим людям, могли выйти боком. Вскоре у городских стен появятся легионы Красса, а Фурии еще совсем не были готовы к отражению атаки врага. Мысль об этом отняла мои последние силы, и я чуть было не оказался без сознания на земле. Но винить в чем бы то ни было Гая Ганника я не мог. Кельт не подвел, он сделал все, что от него требовалось, и выполнил приказ до конца. Я же был здесь для того, чтобы превратить Фурии в крепость, у стен которой Красс найдет свое последнее пристанище.

– Спартак, ты устал с пути, будет разумней, если ты зайдешь в город! – прервал мои размышления все тот же гладиатор, который до того всерьез предлагал развесить оставшихся в живых фурийцев вдоль стен.

Слова гладиатора звучали благоразумно. Видя мой внешний вид, сковывающую меня усталость, гладиаторы во главе с Гаем Ганником переживали, что я вот-вот завалюсь мертвецким сном прямо у городских ворот.

– Тукран прав, мёоезиец, пройдем за гарнизон, тебе следует отдохнуть. Там продолжим разговор, – поспешил поддержать предложение своего бойца Ганник. – Что скажешь, Спартак?

Я согласился. Обвел взглядом гладиаторов конной декурии. Только сейчас я понял, что спрашиваю с Ганника, тогда как мой военачальник не знает ровным счетом ничего! Из головы вылетели слова про хохочущего филина, а из-за каши, в которую превратились мои мысли, я отчего-то решил, что Ганник в курсе всех дел! Я попытался взять себя в руки. Не за тем я мчался в Фурии сломя голову, чтобы сейчас терять время и вести себя как размазня! Спешка стоила мне смерти двоих боевых товарищей! Я валился с ног от усталости, но откладывать столь важный разговор больше не мог.