Текст книги "Город смерти"

9. Земельники

Когда ворота перед Рудольфом наконец открылись, девка уперлась ослицей, завертела головой, взвыла. Мужчина молча отвесил ей подзатыльник и затолкал за ограду. Стоящий у ворот Голый не удержался, ущипнул ее за задницу. Девка взвизгнула, набросилась на него и принялась молотить кулаками.

– Не видишь, дурочка она! У барона на жратву выменял, – похвастался Рудольф.

Девка не унималась: визжала и плевала в Голого. Рудольф оттащил ее за волосы, пригрозил кулаком. Барон говорил, что, если показать кулак, она успокаивается, только замахиваться нельзя – ссытся. Видать, лупили в детстве много.

– Красивая, зараза, – проговорил Голый и потер голову, на которой никогда не росли волосы.

– И не думай! А вдруг у нее сифак? Смекни, через сколько рук она прошла, – предостерег Рудольф.

– И нах такое счастье? – не унимался Голый. – Глаза мозолит, а выебать нельзя!

– Все бы тебе трахаться. Пойду Диру покажу.

Дом Дира находился, как и подобает дому старосты, в центре поселка. Пока шли, девка тупо таращилась на высоченный частокол. Началась старая деревня – десять домишек основателей. Здесь забор состоял в основном из железобетонных плит.

Из домов вылезли бабы и детвора. Жена Рудольфа аж стирку бросила, уперла руки в бока. Бабы злобно косились на новенькую, дети глядели с любопытством. Выскочил сынок Пархатого, зашлепал по лужам, скатал из грязи шарик и бросил в девку. Она выпучилась, зашипела и показала язык. Пацаненок радостно завизжал и пустился наутек. Рудольф погрозил кулаком – притихла. Интересно, а на плетку она переучится?

Рудольф потоптался у порога и постучал.

– Кто там? – отозвался зычный бас.

– Рудик!

– Входи.

Дир был дома потому, что вчера, когда сено косил, что-то у него в спине щелкнуло и его на один бок перекосило. Когда появился, он приосанился, сел на лавку, положив на колени могучий живот.

– Кто это? Вторую жену берешь?

– Да не, дурочку купил, для работ.

Дир приподнял бровь, поманил девку пальцем. Глянула на Рудольфа, таки признала хозяина, тот приободрил:

– Иди, иди, не бойся.

Остановилась в метре, потупилась. Кряхтя, Дир встал, поднял ее голову за подбородок, оттянул веко, надавил на щеки, она поняла, рот открыла.

– Здоровая, как бык, – заключил он. – Повезло. Одобряю.

Бочком, бочком девка отодвинулась, схватила со стола кусок лепешки и принялась пожирать.

– А сифак у нее есть? – поинтересовался Рудольф.

– Хрен их разберешь. Его сразу не видно. Но если есть, – староста погрозил пальцем, – с тебя спрошу!

– Куда ее?

– Запри в хлев для рабов, пусть осваивается. Как тебя зовут, девочка?

– Шаша. – Девка придурошно улыбнулась.

– Что ты, Саша, умеешь делать?

– Ты умеешь убирать, штирать, любить… хорошо любить. – И снова эта лыба идиотская, и слюни.

– Шлюха, – вздохнул Дир. – Там не только сифак… А прожорливая какая!

– Нет шифак! – завозмущалась девка, тянущаяся к миске.

– Если плохо работать будет, перепродадим, – успокоил Рудольф и повел девку сквозь деревню.

– Ещь хощу, – заныла девка. – Шильно ещь хощу.

Под ногами хлюпала грязь вперемешку с навозом. Стадо свиней с недовольным хрюканьем уступило дорогу людям. Загоготали гуси, вожак вытянул шею и попытался ущипнуть девку за штанину, за что получил пинок. Пришлось девке врезать.

– Нельзя их трогать, никого трогать нельзя, иначе, – он показал кулак, – понятно?

– Да, нильжя трогать. – Она скукожилась, затрясла кудрявой башкой.

Ребятишки, раззадоренные рассказом маленького хулигана, который кидался грязью, увязались следом. Думали, не видит их Рудольф, показывали девке языки, малышня трясла пиписьками. Рудольф резко развернулся и погрозил кулаком – вмиг разбежались. В стайке он заметил Артурчика – своего младшенького.

– Лафадки? – спросила девка, когда проходили мимо конюшни.

– Да, лафадки, – передразнил Рудольф. – Стоять тут! Посмотрим, насколько ты дура.

Девка замерла. Рудольф поставил перед ней два пустых ведра, указал на колодец:

– Лафадок надо напоить. Вот сюда нальешь воду вот оттуда и напоишь. Понятно?

Схватила ведра, заспешила к колодцу. Почесала голову, соображая, как он работает, цепь подергала. Поняла! Прицепила на крючок ведро, закрепила. Бульк! Первое подняла. Бульк – второе. А вот крутить ручку, чтоб цепь наматывать, она не догадалась. Ну, и хрен с ним! Схватила ведра, ломанулась в конюшню. Рудольф не отставал. Правда, куда наливать, она не понимала, тыкала ведро под морды.

– Смотри. – Рудольф вылил воду в желобки.

– Пьют! – умилилась девка и пустила слюну.

Рудольф остался доволен своим приобретением, отвел ее в хлев и запер.

* * *

– Яйца свежие! Господин, свежие яйца, десяток – эс-грамм, только из-под курочки! Нет серебра – отдам за порох! Сторгуемся, господин барон, не проходите мимо!

– Сало свежее, сало соленое! Только что хрюкало! Подходим, пробуем, за погляд денег не берут!

– Цыплята от курей-несушек! Цыплята от курей-несушек!

– Грибы сушеные: для себя – беленькие, для бабы – серенькие, для тещи – бледные, с юга привез!

– Ткани всякие, посмотрите, господин барон, какой отрез, красавице обновку сошьете!

Леон шел впереди, вел на веревке Сандру. Сандра вертела головой, вздрагивала от окриков. Вадим с Ходоком топали следом. Ходок лыбился. Вадим старался сохранить вид независимый и презрительный. Яйца, сало, цыплята и ткани Леона не заинтересовали, грибы – тем более. Он, не останавливаясь, миновал прилавки со свежей зеленью, с овощами, телеги, с которых бородатые мужики вели оптовую торговлю, охраняемые лавочки с оружием, украшениями и прочими «довоенными» редкостями. Над мясными рядами кружились жирные мухи, сновали туда-сюда собаки, и Вадим очень быстро потерялся в лабиринте торговых улочек. Гомон, драки, склоки. Торговки наваливаются грудями на прилавки, зазывают:

– Молоко! Кому молока!

– Слушай, Леон, – пробормотал Ходок, – давай пожрать купим? В брюхе бурлит!

– Бурлит – ищи сортир. Тебе вообще голодовка полезна. Да и не на что покупать.

– Чтобы купить что-то ненужное, надо продать что-то ненужное! – поддержал Вадим.

Сандра обернулась и наградила его ненавидящим взглядом.

Рынок был огромный. Вход – треть эс-грамма, территория огорожена, на воротах – суровые вооруженные дяди, обыскивают посетителей, телеги торговцев. Леон достал заначенную серебряную проволочку, охранник отрезал кусочек, взвесил… Вопросов задавать не стал, если бароны будут что-то продавать – администрации и так налог пойдет, да и в кабаке бароны сделку любят отметить. А покупать – пусть покупают…

Живот бурчал не только у Ходока. Есть хотели все. Умей он воровать, Вадим стянул бы лепешку у толстухи в ярком платье, заливавшейся на всю округу:

– Лепешки сладкие на меду, лепешки с луком, сыром, со сметаной! Дешевле не найдешь, голодным не уйдешь!

Они шли к дальнему от входа концу рынка. Там, у забора, мычали, бекали, мекали, кукарекали. Свернули в проход – и оказались у вольеров с живностью, птичьих клеток, бочек рыбы. Воняло хлевом, атаковали оводы и слепни, Вадима тут же укусили под лопатку. Сандра как взбесилась – размахивала руками, отгоняла кровососов, плевалась в них. Леон тянул ее дальше… К загонам с людьми.

Рабы стояли и сидели на корточках и на земле. Безволосая баба с заячьей губой кормила младенца отвислой грудью. Три скучающих бородача обозревали «витрину».

– Кто здесь главный? – спросил Леон.

Один обернулся. Квадратный, кряжистый мужик, спелая слива носа, глаза голубого стекла.

– А че?

– Продать хочу, – он дернул за веревку, и Сандра, отставшая было, встала бок о бок с Леоном, – вот, девка. Хороша, но дура дурой.

– Сифозная небось… – Бородач отвернулся.

– Чистая! Считай, непользованная!

– Сам покупателя ищи, барон. Я с вашим племенем дел не имею, – и сплюнул на землю.

Его товарищи закивали.

Леон побледнел. Ходок загоготал. Ему ответили гуси…

– А где его искать, покупателя? – встрял Вадим.

– Где хошь. Я баронам не помогаю.

Леон развернулся и пошел обратно, волоча за собой Сандру. Вадим и Ходок шли по бокам, молча сочувствовали.

– Проблемы, господин барон? – Дядька выбирал гуся. Или утку. Или курицу. – Чей-то вы туда-сюда снуете, затерялись?

– Тебе девка не нужна?

Пейзанин сделал стойку: подобрался, подался вперед, уставился на Сандру. «Девка» показала ему язык. Земельник покраснел. Средних лет, сухенький, с редкой пегой бороденкой дядя. Замызганная кепка, камуфляж, латаные-перелатаные сапоги.

– Ну-ка, ну-кась… Меня Рудольф зовут, господин барон… Что, Сивый послал? Он с придурью, ты не обижайся… А девка-то хороша!

– Жалко, дура, – пожал плечами Леон. – А так – вполне. Хозяина знает, кулака боится.

Сандра почесала грудь. Правую.

– А че умеет?

– Чему научишь. За скотиной ходить научишь – будет пасти… кого вы там пасете… свиней.

– Не, кто ж дуре скотину доверит! Это ты сказанул… А это, – Рудольф подмигнул, – умеет?

– Всем бы так уметь, – с каменной мордой ответил Леон.

Ходок отошел в сторону – прохрюкаться.

Рудольф потер сухенькие ладони, забегал вокруг Сандры. Волосы потрогал. По заднице шлепнул.

– Сифозная?

– Дался вам всем тот сифак… Чистая. Сам бы трахал, но ведь ду-ура! Надоела, сил нет.

– А что хочешь за нее?

Леон изобразил глубокую задумчивость. Ясно было, что сейчас Рудольф начнет торговаться, какую цену ни назови, по морде видно. А ломанешь цену – вообще откажется. Он за птицей пришел, не за девкой.

– Ну… Двадцать эс-граммов.

– А че так мало? – насторожился Рудольф. – Небось сифозная? Или брюхатая? Или лучевая, а?

– Сказал: чистая. Надоела. Не обратно же ее тащить…

Жадность боролась с осторожностью. Рудольф еще раз осмотрел Сандру.

– Нет у меня серебра… Едой возьмешь?

В животе у Вадима заурчало. Ходок облизнулся.

– Что, ни грамма?

– Грамм пять наскребу…

– Пять эс-грамм и пойдем, посмотрим, что у тебя за еда есть, – припечатал Леон.

Рудольф расплылся в довольной улыбке.

* * *

– Земельники… – Леон взял кружку с пивом обеими руками и надолго присосался. – Тупые твари… А жадные!

Ходок энергично закивал, не отвлекаясь. Он жрал пирог с «дичью». Вадим тоже налегал на еду, особо не обращая внимания на разглагольствования Леона. Пусть себе пар выпустит. Надул их дядя. За красивую девку – пять граммов, это же как за десяток яиц! Правда, у него забрали три крепких мешка, набили всякой снедью. Голод пересилил брезгливость, Вадим готов был хоть вяленую крысу заточить, но Рудик метнулся кабанчиком, выменял быстро солонины, сухарей, сушеных фруктов, от себя меду банку дал и головку сыра, махорки сверток. Леон с покупателем разговорился: из какой деревни, чем занимается, что за хозяйство… Мол, неохота девку в неизвестные руки отдавать.

Еду забрали и отправились в кабак. Праздновать сделку.

А Сандру Рудик увел.

Леон отставил кружку и принялся за кролика. Дорого в кабаке… Но зато кормят вкусно, пиво свежее, люди приличные. По сравнению с «Тоской зеленой» – ресторан! Девки аппетитные, пахнет хлебом, пол посыпан опилками, мебель – из досок. И навес есть, чтобы гости дымом и чадом не дышали, а кушали летом на свежем воздухе.

Там и расположились.

От еды и питья клонило в сон.

– Ну, за сделку! – Ходок поднял кружку.

– Иди ты, – отозвался Леон, – если бы я так дела вел, давно бы с голоду подох.

Вадим откинулся на спинку лавки и прибалдел. Солнце припекает. Хорошо. Сейчас они свернут в ближайшую рощу и отдохнут. Никуда не бежать, ни от кого не прятаться, зверье давно разбежалось, спугнутое шумом ярмарки…

Лес остался позади и темнел синеватой полосой за колосящимися полями. Поля чередовались с перелесками, виднелись деревни, обнесенные частоколом, и проселочные дороги, ведущие к торжищу. Другой мир, патриархальный, сытый, простой. Вадим не разделял ненависти к земельникам, напротив, проникся к ним уважением: строят свое счастье, торгуют, развиваются, отгоняют голодных мутов и небось москвичей. Лунари их не трогают – себе дороже выйдет.

– Эй, Дизайнер! Уснул? Вставай, пора нам.

Вадим встрепенулся, цапнул с тарелки последний кусок лепешки. Пора, значит, пора.

* * *

У стен – четыре сбитые из досок кровати. Не кровати – лежанки… нары. Вместо матрасов – солома, вместо одеял – засаленная рогожа. Клопов тут, наверное, тьма. Н-да. Непредусмотренные трудности. Под потолком – маленькое окошко, пол – солома. Ковыряю ее ногой: земля. Это хорошо. Легко подкоп рыть. Только что с соседями делать? Чешу в затылке. Так, позади хлева – забор. Это хорошо. Там редко ходят, и если вдруг образуется маленький лаз, никто не заметит.

Рою руками. Блин, ну и утрамбовали! Оглядываюсь в поисках инструмента: о! Деревянная мисочка! Ничего. Прорвемся. Интересно, у ворот один дежурный или двое? Хорошо бы выйти и еще раз осмотреться.

Вытираю пот. Еще немного, и останется работа с той стороны. А это мелочи. Успеть бы, пока соседушки не вернулись! Как погляжу, у рабов тут не принято бегать. В горле пересохло – еще бы, столько слюни пускать! Вот бревно-фундамент. Отлично. Теперь надо разбросать землю равномерным слоем. Та-ак. И еще земельки, и еще… и разровнять.

Ложусь на пузо, ковыряю мокрую землю. Маленький обвал – и видно небо, но еще тесновато, не пролезть. Поднимаю солому, намазываю грязь на пол. Пот льет ручьем. Стоп! Кто-то сюда идет? Лихорадочно расстилаю солому. Черт! Блин… руки все черные. Брюки в земле, отряхиваюсь, вытираю руки о рогожу. Все равно грязные. Чваканье грязи стихает. Гремит щеколда.

Падаю на колени, откидываю солому и начинаю запихивать в рот землю. Мерзость, тьфу. А надо! Терпи, Сандра, а то с голоду подохнешь.

Дверь отворяется, и появляется Рудольф. Ну и имя у этого сморчка – Рудольф. Рудольф Оттович Пупкин, делец села Малые Пиздецы!

– Шаша кушать, – шепелявлю и корчу дебильную рожу.

Кровь колотится в висках, сердце норовит выпрыгнуть.

– Вот дурища! – разводит руками. – А ну плюнь!

С превеликим удовольствием! Выполняю приказ, утираюсь рукой.

– Иди, иди сюда, с народом тебя познакомлю.

Вот только этого не надо! Сальные взгляды, наглые руки. Сутулясь, волочусь к выходу. Берет за руку, ведет. С дебильным видом осматриваюсь: да, мой подкоп отсюда не заметен. Спать они ложатся рано, это хорошо. Дождусь темноты, когда меня в сон начнет клонить, и приступлю.

Ну и срань! Дерьмо везде, но я дебилка, мне должно быть по фиг. И не забыть рукой по-дурацки подергать. Вот так, вот так… И башкой тряхнуть. Опять дети увязались. Те, что совсем мелкие, – в грязных рубахах, без трусов, старшие – в штанах, но без рубах. Свиньи, и те чище. Все нормальные. Интересно, куда они мутов девают? Топят?

А вот и деревенские. Целая толпа. Навскидку человек сто. Бабы справа, мужики – слева. Вернулись уже с работы. Солнце низко, значит, начало десятого. Жаль, не успела с подкопом! Закрываюсь руками. Трясу головой, начинаю пятиться. Событие у них. Рабыню новую привели. А бабы-то, бабы зверем смотрят, с завистью. Понимают, что если не сегодня, то завтра их вонючие ушлепки побегут ко мне трахаться. А я заразная. У-у-у, какая я заразная. Почесаться, что ли? Оскалившись, чешу между ног. Бабы кривятся, отворачиваются.

– Познакомьтесь, это Саша, – гордо говорит Рудольф.

– Это Шаша, – повторяю.

– На фиг нам еще рот? – зычным голосом возмущается здоровенная рябая бабина в бандане. – Трахать некого, что ли?

– Шаша мошет, – киваю, – мошет.

– Она отлично выполняет простую работу, силы у нее много, и здоровая. Где у нас рук не хватает?

– На сенокосе, – говорит та же бабина.

– Туда и пойдет. Покажешь ей, что делать. А если слушаться не будет, кулак ей под нос – и сразу шелковая.

– Делать мне больше нечего, – отмахивается баба. – Учи ее, какую траву косить, какую – нет. Еще башку кому-нибудь отрежет. Не, не буду.

– Пусть стойла чистит, – кричит светловолосый парнишка, у которого только начали пробиваться усы.

– Ага, Рудик, научи ее!

Раздается дружный хохот.

– И кормить ее сам будешь. – Это кто-то из баб.

Бедные. Смотреть на них страшно: заезженные клячи. Беззубые, редковолосые, с отвислой грудью. И я – здрасьте. Странно, что верят в мою невменяемость.

– Потешил, Рудик, потешил, – хлопает моего хозяина по спине рослый мужик с тараканьими усищами.

Какие они все лохматые! Вши, наверное, заедают. Один Голый, тот, что нас встречал, совершенно лыс. Наверное, и на яйцах волосы не растут. Облизывается, гнида болотная. Хочется ему. Понимаю, как не хотеться, когда вокруг одни образины. А тут ухоженная деваха, только из-под барона.

Сельсовет окончился. Приобретение Рудика никто не оценил. Бедный дурачок, завтра тебя на вилы подымут, даже неудобно.

Хозяин глядит волком. Толкает в плечо и орет:

– Иди, образина!

Вою, закрывая лицо руками. Возле хлева хозяина поджидает Голый, берет его под руку, отводит в сторону и шепчет на ухо, на меня кивая. Для устрашения пускаю слюну. Пить хочется, и слюна получается вязкая и неубедительная. Вот козел, и рожа моя перекошенная его не отпугивает. Действительно, что ему рожа? Лишь бы не сейчас! Придется его удавить… и на вилы подымут меня.

Вздыхаю с облегчением: не сейчас. Хозяин кладет что-то в карман. Сутенер, блин! Голый удаляется, на прощанье ощупав меня взглядом. Да, староста же запретил меня трахать.

Рудик заталкивает меня в «комнату для прислуги», запирает. Глаза постепенно привыкают, и из полумрака выделяются три силуэта. Один скорчился на «кровати», два сидят. Спустя минуту я уже различала детали. Лежала, укрывшись рогожей по глаза, девочка. Сидела, поджав ногу, худющая женщина неопределенного возраста. Напротив в такой же позе застыл мальчишка-подросток. Все они худые, грязные и вонючие. Смотрят. Главное, не забывать, что я – дурочка. Прикладываю руку к груди:

– Шаша.

Никто не реагирует. Бросаюсь к женщине, хватаю ее за руку и повторяю:

– Шаша!

Брезгливо освобождается и говорит:

– Уйди.

Ухожу и опускаюсь на солому, чтобы не нахвататься клопов и вшей. Девочка высовывает из-под рогожи рябую мордашку с курносым носом. Симпатичная девочка, хоть и худющая. Стараюсь не смотреть на нее и не думать о ее судьбе. У женщин здесь две дороги – в проститутки или в загнанные лошади. Хотя… шлюха в развалину превращается гораздо быстрее. Если бы не Леон…

Девочка вылезает из-под одеяла: высокая, уже начала оформляться. Лет двенадцать-тринадцать. Пальцы на руках длинные, тонкие, хоть и огрубевшие от работы. В затравленных глазах страх борется с любопытством. Поворачиваюсь к ней спиной. Раскачиваюсь из стороны в сторону. Я дурочка. Просто дурочка.

Смеркается. Петухи кукарекают, будто соревнуются, кто громче заорет. Мычат коровы за перегородкой, блеют овцы. На улице бранятся бабы, визжат дети. Кто-то играет на баяне и поет, ему подпевают пьяные голоса.

Скорее бы. Сил нет ждать. Женщина растянулась на «кровати» и захрапела. Мальчик тоже приготовился ко сну, подергал дверь и бросил:

– Заперли. Теперь из-за этой дуры здесь ссать придется.

Мать перевернулась на бок и заглохла. Интересно, нас кормить сегодня будут? Хорошо, хоть лепешку сперла у старосты. И вообще, здорово, что знаю, где его дом! Там при входе автомат висит, и патроны где-то рядом!

Легкое прикосновение. Шарахаюсь в сторону, закрываюсь руками. Это девочка. Садится рядом и спрашивает:

– Ты чья?

– А? – кривляюсь, как умею.

– Хозяин кто?

– Ру… Рудольф.

– Повезло, – поводит плечами, разглядываю ссадину на ее скуле.

– Шаша кушать. Кушать?

– Тебя не кормили, что ли? – с остервенением чешет затылок.

Мотаю головой. Блин, и не поили.

– Бывает, – вздыхает она и возвращается на место.

Не заработала еще. Вот же черт! Скорее бы темнело! Что ж так время тянется! Вскоре засопел и мальчишка. Девочка вытянулась на кровати и вперилась в дощатый потолок. Интересно, как они тут зимой живут? Околеть же можно! Или не доживают они до зимы – невыгодно лишние рты держать. Зимой их, очевидно, перепродают. Или пускают на мясо и сбывают на рынке. Их – ха! Нас!

Высыпали первые звезды. Смолкли петухи, успокоились коровы. С улицы потянуло навозом. Кто-то прочвакал к себе домой, сейчас, наверное, уселся, жрет. Рот наполняется слюной. Ничего, недолго осталось! Вот и девочка задремала. Во сне она стонет и вздрагивает. Что я могу для нее сделать? Не с собой же брать!

Осторожно разгребаю солому, гляжу в вырытую нору. Ничего, пролезу. Хорошо, что месяц молодой – не видно, кто по улице шатается. Только бы мой план сработал.

Шаги. Чвак-чвак, чвак-чвак. Черт, сюда. Неужели Голый? Закидываю нору, сворачиваюсь калачиком. Придется его кончать, а ведь рано… еще очень рано. Вытягиваю из ботинка шнур, наматываю на руку.

Скрипят петли. Кто-то стоит в дверях. И – знакомый бас:

– Лиля!

Шорох. Шаги. Боковым зрением вижу девочку, направляющуюся к выходу. Вот же староста, старый мудило! Встреться ты мне ночью на тропинке, открутила бы тебе яйца!

Укладываются на солому прямо за хлевом. Грузный староста сопит и кряхтит, девочку не слышно. Вот он кончает с нечеловеческим хрипом и не может отдышаться. Представляю его сизую рожу, нос, побитый оспой, и рядом – девочку, отрешенно глядящую в небо.

Снова скрипит дверь. Девочка возвращается, ложится и долго возится в поисках удобной позы.

И снова тишина, нарушаемая лишь равномерным посапыванием спящих. Гляжу в окно. Пора? Или подождать? Нам предстоит бессонная ночь. Подождав еще немного, разгребаю солому и чувствую на себе взгляд. Холодея, оборачиваюсь: девочка.

– Можно я с тобой? – чуть слышно шевелит губами.

– Только до ворот.

Кивает, подползает на четвереньках. Протискиваюсь в узкий лаз, девочка – следом.

– Сиди тут и не высовывайся. Когда скрипнут ворота – беги, – снова кивает.

На цыпочках крадусь к дому старосты. Дрыхнет, наверное, старый пердун. Переутомился, сука. Итак, мне интересен погреб и прихожая. Сначала – погреб. Обхожу его дом кругом. Кладовки обычно делают в подвалах, где прохладнее. Ага, вот лаз. Проникаю внутрь, едва не спотыкаюсь на ступеньках… Темно, как в жопе. Шарю по полкам.

Листья какие-то, травы… это… подношу к носу: солонина. Отлично! Тяну на себя. Блин, привязана. Нащупываю тупой тесак, отрезаю веревку. Сую добычу под мышку. Теперь неплохо бы разжиться мешком или хотя бы тряпку найти, чтобы добро заворачивать. Продолжаю шарить. Так… рыбка соленая! Если посолили, значит, нормальная. Горшочек с медом… Сладкое, ох, кого бы за это поблагодарить! Прелесть! Вот и рук свободных не осталось.

Выношу добро на улицу. Да по сравнению с подвалом тут светло! Складываю награбленное у порога и осторожно открываю дверь. По сантиметрику. Чтоб не скрипнула. Заглядываю внутрь, прислушиваюсь: из соседней комнаты доносится громоподобный храп. Если не изменяет память, автомат висел справа. Ага, вот он. Где же патроны? Нащупываю что-то кожаное… Патронташ! Похоже, мне сегодня везет. Снимаю с гвоздя какую-то шмотку, просачиваюсь на улицу.

Блин, собака жрет мою солонину! Замечает меня, шарахается. Аккуратно заворачиваю еду, автомат – в одну руку, еду – в другую, и – шерстить по домам. В первую очередь стоит попотрошить старожилов, они самые богатые и живут далеко от «поста» – не заметит меня Голый.

Во второй избе я чуть не спалилась: перевернула баночку с патронами. Замерла, вжалась в темный угол. Хозяева поворочались, но не проснулись. Ружье я не обнаружила, зато наткнулась на пистолет и взяла все железное, что попало под руку.

Крадусь к воротам. Грязища, блин, чавкает! Хорошо, месяц вышел, видно, где лужи. Сваливаю хабар под забором и вдоль забора пробираюсь к постовому. Шавка, сволочь, следом увязалась, стала над свертком, хвостом машет.

У Голого сработала чуйка. Осматривается, ружье готовит, шейку вытягивает. Интересно, он один? Встает, потягивается. Зевает, судя по звуку. Нужно снять его бесшумно, он ждет нападения извне, думает, что здесь безопасно. А зря.

Как же его снять? Чтоб он пикнуть не успел? Разматываю шнур, натягиваю. В ушах звенит. Сейчас или никогда. Облизываю губы и тяну елейным голосом:

– Голенький! Иди сюда. Мой хорошенький! – распускаю волосы.

Я – грация, я – само очарование. Он в ступоре. Очухивается:

– Ты кто?

Естественно, в темноте он меня не узнает. Подхожу ближе. Еще ближе. Дыхание сбивается. Шаг – удавка на шею – шаг за его спину. Цепляется за шнур, хрипит, ногами сучит. Тупица. Прав был Леон. Бросаю безжизненное тело, поднимаю щеколду. Ворота с жутким скрипом поддаются.

Возвращаюсь за вещами и вижу: ко мне кто-то летит сломя голову. Вот и все. И амбец. Хватаю автомат, целюсь… Да это же девчонка!

– Уже все… да?

– Уже все, – взваливаю мешок и устремляюсь к лесу.

Девчонка плетется следом.

– Девочка, нам теперь не по пути. Воруй лошадь и вали отсюда подальше.

Останавливается. Опускает голову. Она не жилец, эта девочка. Далеко не убежит. Или эти поймают и казнят, или другие. Или по пути через лес задерут волки. Не оборачиваюсь. Чувствую ее взгляд. Всхлипывает и возвращается в деревню. Хотя бы не сдала. Бегу. Поскальзываюсь, поднимаюсь и снова бегу. Кто-то несется навстречу. Леон! Как же я тебе рада! Висну у него на шее, бросив хабар: пистолет, ружье, автомат, еду и узелок с полезностями, которые я выбирала на ощупь. По щекам катятся слезы.

Появляются Вадим с Ходоком, Вадим застывает, Ходок потрошит мой самодельный мешок. Леон гладит по голове, шепчет:

– Что случилось? Ты цела?

Опускаюсь, обнимаю его ноги и рыдаю, уткнувшись лицом в колени. Как им объяснить? Разве есть слова? Только сейчас понимаю, что он для меня сделал. Он сделал! Леон, который учил, что в мире полно обездоленных и всех спасти невозможно, но он – смог, а я – нет.

Оборачиваюсь на скрип петель и сквозь пелену слез различаю силуэт: лошадь и всадник. Точнее, всадница. Ходок хватает ружье, опускает. Беги, малышка, беги! Ты сделала выбор.