Текст книги "Город смерти"

Доковыляв до бельевых веревок, Ника наконец поставила таз и вытерла пот. До чего жаркий выдался июль! Асфальт плавился на дорогах, накалялся и вонял так, что дышать невозможно. Где битумом подмазали – битум вытекал. Но, с другой стороны, жара – хорошо: белье сохнет моментально. Правда, Леночка капризничает, вот с трудом уснула.

Перебросив простыню через веревку, Ника потянулась, чтобы прицепить прищепки… И вдруг земля вырвалась из-под ног. Задребезжали стекла, взвыли собаки, а потом стало неестественно тихо. Землетрясение? Это первый толчок, следом должен идти второй… Второй толчок всегда сильнее, она помнила это с тех пор, когда жила с Витей на Камчатке.

Леночка!!!

Она же там одна! А вдруг штукатурка отвалится, вдруг… Да мало ли что может случиться! Пулей взлетев на третий этаж, Ника дрожащими пальцами вставила ключ в замочную скважину.

Дверь распахнулась. Леночка стояла, держась за перекладину кроватки, и кривилась, собираясь разреветься. Схватив ее, Ника вылетела на улицу. Дул горячий ветер. Выли собаки. Три соседские бабки встали со скамейки и уставились назад, за спину Ники.

Ника боялась обернуться: они побледнели, осунулись, как будто там, позади, – их смерть. Чуя неладное, разревелась девчушка в песочнице, перелезла через бордюр и побежала к бабушке. Та прижала ее так, словно хотела раздавить. Девочка завопила сильнее. Ее поддержала Леночка.

На угловом балконе пятиэтажки столпились подростки.

– Смотрите! – то ли с восторгом, то ли с ужасом кричал черноволосый мальчишка. – Оно… Оно растет!

И на юных лицах – не то радость, не то испуг. Ника чувствовала себя мухой, увязшей в меду. Набралась смелости, медленно-медленно повернулась, и мороз продрал по спине: над крышей пятиэтажки, клубясь, поднималось белое облако. Что это? Все выше, выше… Маленькое облако на тонкой ножке начало разворачивать шапку. Ника закричала. Ее крик подхватили десятки, сотни, тысячи голосов. Вопль ужаса прокатился по городу.

Что делать? Чему учил Витя? Ожоги, потом радиация… Ника метнулась к тазу с бельем, укрыла себя и ревущую Леночку влажным пододеяльником и поспешила спрятаться, но ее чуть не смели граждане, бросившиеся на улицу.

– Бомбоубежище… бомбоубежище… – доносилось отовсюду.

Бомбоубежище находилось в соседней сталинке. Не понимая, зачем она это делает, Ника побежала за всеми в подвал. Как будто стремление, умноженное на сто, могло предотвратить беду.

Но дверь с железной обивкой была закрыта, а ключа ни у кого не оказалось. Худющая женщина упала на колени и заголосила. Выходить из подвала никто не решался. Леночка захлебывалась криком. Ника наконец сняла мокрую простыню и привалилась к стене.

– Товарищи, – на улице проснулся громкоговоритель. – Сохраняйте спокойствие. Непосредственной угрозы жизни нет. Сохраняйте спокойствие, ждите указаний по громкой связи или следуйте советам военных и специалистов по гражданской обороне.

Но никто не спешил на улицу. Первым к двери направился мужчина при галстуке, в сером костюме. Наверное, шел домой обедать. Друг за другом люди покинули подвал, Ника была последней, приоткрыла дверь, посмотрела, не темнеет ли кожа, и, снова укрывшись простынею, рванула домой.

Громкоговоритель затрещал и разродился речью:

– Товарищи, непосредственной угрозы жизни нет. Сохраняйте спокойствие. Во избежание последствий удара не выходите на открытые пространства, по возможности оставайтесь дома. Если вы на улице – спуститесь в подвал или метро, ждите указаний по громкой связи. Если вы почувствовали себя плохо – обратитесь в пункты оказания неотложной помощи, находящиеся по адресам… Следуйте инструкциям, переданным по громкой связи, или инструкциям специалистов по гражданской обороне. Всем военнообязанным гражданам предписывается обратиться в ближайший мобилизационный пункт. Товарищи, непосредственной угрозы для жизни нет…

Кто-то отступил обратно в подвал, кто-то запричитал. Ника, задыхаясь, слыша только шум крови в ушах, бежала домой. Дома посадила Леночку в манеж, включила телевизор: сигнала нет. Покрутила радио – захрипело, защелкало, и полился голос: «В эту трудную минуту, когда враг нанес подлый удар, мы равны перед лицом беды. Все мы – граждане великой страны, все мы скорбим. Но мы выстоим! Наше социалистическое общество мобилизует все свои ресурсы и даст отпор!

Удар нанесен из ФРГ. Снова. И, как в годы Великой Отечественной, мы станем только сильней. Враг – НАТО – тоже понес потери. Затоплен штат Калифорния, уничтожены крупнейшие города. Мы не верим, что удар был нанесен диверсантом! Европа лжет, уверяя нас в этом!

Но мы скорбим. И скорбь наша железным кулаком ударит по врагу! Мы помним и будем помнить вечно имена погибших городов. Почтим же их минутой молчания.

Севастополь. Николаев. Харьков. Киев. Свердловск. Новосибирск. Ташкент. Новороссийск. Хабаровск. Они погибли от ядерного удара. Смыт огромной волной Дальний Восток. Скорбит вместе с нами подвергшаяся удару КНДР.

Но мы отомстим. Мы – вместе. В эту трудную минуту мы – вместе».

Вместе?!

Память нарисовала Севастополь… Приморский бульвар, концерты на набережной и строгие белокаменные дома. Голубей и чаек, которые едят с рук. Корабли, выстроившиеся по обе стороны бухты… Севастополь… Там сейчас Светка… «Погибли от ядерного удара». И Владик, и племянницы, двойняшки…

…Подернутые сизой дымкой сопки. Стальная поверхность моря, такое же стальное небо. Спичечные коробки домов, припорошенные снегом. Вдалеке – белоснежная вершина вулкана, который время от времени просыпается, и рокочет, и ворочается… А однажды приплыли касатки. Самец, самка и детеныш…

Месяц назад они с Витей приехали с Камчатки – он получил старлея и был переведен в Москву. Светка… как же так? Ника укусила себя за руку и разрыдалась. Леночка, напротив, успокоилась и колошматила лохматую немецкую куклу.

Где сейчас Витя? Что с ним?

Темнело. Вот уже девять, а его все нет. И не позвонить: из трубки доносился хрип и скрежет. Обняв телефонную трубку, Ника села на пол возле тумбочки и уперлась лбом в стену. По потолку, вскидывая суставчатые лапы, бежал паук-«косиножка». Прямая трещина… а вот этой, ветвистой, раньше не было… А ведь это не квартира – гроб. Намертво заколоченный гроб, где остается только лечь и ждать смерти, и, как ни старайся, не увидишь, что вовне. Ждать… А вдруг Витя больше не придет? Вдруг его тоже «больше не существует». Как тогда жить?

– Ма. Ма-ма, – позвала Леночка. – Ма ам, ам!

Встрепенувшись, Ника схватила дочь, дала грудь.

– Мы живые, – бормотала она, глядя, как девочка ест. – Мы будем жить дальше. И папа тоже. У меня есть ты, у тебя есть я. Все наладится. Вот увидишь.

Но почему-то ей казалось, что мир, как огромный корабль, дал брешь и понемногу набирает воду.

Ближе к полуночи щелкнул замок, и в комнату, как смерч, ворвался Виктор. Сгреб Нику в объятия, уткнулся в волнистые волосы и все никак не мог отпустить.

– Пришел… Живой… – давясь слезами, бормотала она.

– Мне нужно бежать, – проговорил Витя, отстраняясь.

– Уже?

– Я и так нарушил приказ, но с тобой никак не связаться. Ника! Ты не представляешь, что происходит! Рук не хватает. Люди как взбесились! Слушай… я не смогу этого сделать… на все деньги, что есть, купи еды. Только той, что не портится. И лекарств. И еще… если что вдруг… найди подполковника Смолина, он обещал помочь.

– Что ты такое говоришь…

Виктор закрыл ее рот поцелуем, его губы были непривычно сухими и горячими.

– Все ведь будет хорошо? – спросила она с надеждой.

– Нет. – Виктор качнул головой, только сейчас Ника заметила седину на его висках. – Будет… тяжело. Очень тяжело. Малыш, извини, мне нужно бежать.

Ника ухватила его за рукав:

– Витя, пожалуйста… не ходи. Я чувствую… как будто это – в последний раз. – Она рухнула на колени. – Умоляю. Ради меня. Ради Леночки…

– Ради вас я должен быть там. Пока я там, вы под защитой, поняла? – Он поднял ее за плечи. – Может, пару дней меня не будет. Иди к маме. Договорились?

Что с его глазами? Они как будто потухли, подернулись пеленой. Ника отвела взгляд, ссутулилась и побрела в спальню.

– Малыш, – крикнул Виктор, – я всегда любил и буду любить тебя!

Хлопнула дверь, Ника словно очнулась, бросилась следом – босиком, растрепанная, но «ЗИЛ» с брезентовым кузовом показал ей хвост.

Проснулась Ника на рассвете. Ее бил озноб. Свернувшись калачиком, рядом посапывала Лена. «Не хватало заболеть», – подумала Ника и укрылась теплым халатом – искать одеяло было лень. Но уснуть не удавалось, в голову лезли кошмары, да и почему-то было жутко холодно.

– Ввиду сложившейся ситуации, – заорал громкоговоритель, – в городе введен комендантский час. Граждане, замеченные на улице после двадцати одного часа, будут задержаны, при оказании сопротивления – расстреляны на месте. Повторяю…

На небе клубились по-осеннему сизые тучи, грозившие вот-вот рассыпаться дождем. Радиоактивным ливнем. Из окна было видно, что улица обезлюдела. Даже кошки и собаки попрятались.

Сознание Ники как будто отупело. Она слонялась из угла в угол, не способная ничем себя занять. Для этого нужно думать, а думать – значит понимать. И принимать то, во что никак не хочется верить.

Разложила Леночкины вещи… Пеленки так и не высохли. Жаль. Нельзя сушить белье на улице, пока радиоактивную пыль не прибьет к земле. Кашку дочке сварить… молоко закончилось. Надо топать в магазин, но еще очень рано! Или лучше сейчас, пока нет очереди? Страшно: а вдруг дождь? Что вчера говорил Витя? Никак не вспоминается… какие-то страшные вещи. А! Что нужно купить как можно больше продуктов… Но тучи… Интересно, спасет ли зонт? И почему так холодно? Жар?

Ответ пришел сам собой: с неба вдруг посыпался пепел. Летел, кружась, как… нет, не «как»… Ника уперлась лбом в стекло, не веря своим глазам: в середине июля шел снег. Танцуя, серые снежинки падали на листья тополей, берез, ложились на асфальт и сразу же таяли – он хранил тепло лета.

Все, что еще жило в душе, все надежды и чаяния вмиг опали серыми хлопьями. Стало тускло и холодно в этом однокомнатном гробу. Ника укрыла сопящую Леночку потеплее и проговорила:

– Как нам теперь жить?

И вдруг пришло осознание, придавило серой могильной плитой. «Поезжай к маме»… Как она там? Как пережила смерть Светы и внучек? Надо к ней. А вдруг приедет Витя? Он даже не поел, и вид у него был такой измотанный, больной… Он сам советовал перебраться к маме. Одной невыносимо… А вдруг мама…

Проснулась Лена, Ника сунула ей последнюю бутылочку детского молока и вышла на балкон: на термометре – ноль. Снег все падал и падал, начался настоящий снегопад. Поежившись, Ника вернулась. Нет, сейчас идти нельзя.

В кухне она влезла в лужу. Что это? Холодильник разморозился. Отключили свет. Телефон по-прежнему хрипел. Действительно, зачем холодильник, когда зима?

Леночка вела себя на удивление тихо. Ждать. Ника рухнула на стул. За окном поднялся ветер, сорвался, как пес с цепи, и понесся по опустевшим улицам, швыряя в окна то ли снег, то ли пепел. Чтобы не видеть этого, пришлось закрыть шторы.

Громкоговоритель взорвался новым предупреждением: свет и воду будут давать только вечером, два часа с шести до восьми.

В начале шестого в дверь позвонили. Витя! Сердце пропустило несколько ударов, Ника бросила открывать: на пороге стояла мама – бледная, осунувшаяся, вмиг постаревшая. Молча сгребла дочь в объятья и разрыдалась. С ее седых волос стекала вода.

– Что ж ты, нельзя! Это радоактивный снег, идем, обмоешься…

Мама даже не сняла туфли, и на полу, где она ступала, оставались мутные лужи.

Кран захрипел и выплюнул пару капель.

– Все равно. – Женщина махнула рукой, ее вдруг перекосило, она схватилась за сердце. – Вероника, хоть вы у меня остались… А Света… Севастополь… Крыма вообще уже нет! Понимаешь? Клочок зараженной суши. Я даже на могилку к ним сходить не смогу… Никогда.

Мама сбросила мокрое пальто, вытащила Леночку из манежа, прижала и, точно безумная, заходила взад-вперед.

Как и обещали, вечером дали воду и свет. Мама по привычке включила телевизор: одни помехи. Все это время она не разговаривала, пила таблетки от сердца и охала. Себе и Леночке Ника в рюмке водой разводила йод – Витя говорил, что помогает от радиации. Отопления не было, и кутались в шубы.

Ближе к ночи электричество снова отрубили. По пасмурному небу ползали огни прожекторов, завывали сирены, надрывались громкоговорители. Изредка что-то стрекотало вдалеке. Автоматы? Туда-сюда сновали вертолеты. Где-то там Витя. Как он? Жив ли? Дурное предчувствие разрасталось, как раковая опухоль.

Ни на ужин, ни на ночь Витя не пришел. Ничего, он же предупреждал. Комендантский час и все такое, он просто занят.

Когда-нибудь все это закончится, потеплеет, выглянет солнце, и вернется Витя, обязательно вернется. Так себя успокаивала Ника, укладываясь спать. Но сон все не шел. Метались по потолку голубоватые блики фар, врывались чужие голоса и рев моторов.

Утром не потеплело, но ветер порвал тучи, и меж кучевых облаков то и дело выглядывало холодное солнце.

– Идем ко мне, пока нет дождя, – предложила мама. – А то у тебя холодильник пустой, дочка большая, груди ей мало.

Во дворе Ника остолбенела: по тротуарам, палисадникам, дорогам ветер гнал черные, будто обожженные, листья. Деревья стояли голые. Людей не было, будто все вымерли, вдоль дороги, волоча хвост по грязи, брела черно-белая кошка.

Прогромыхала военная машина с брезентовым кузовом, внутри в два ряда сидели солдаты. Привстав на цыпочки, Ника вгляделась в лица, надеясь увидеть мужа. Бледные пятна, сжатые губы, черные провалы глаз. Витя?! Нет, не он. Показалось. Таких машин тысячи.

– Надо молока купить, – вспомнила она и передала Леночку бабушке, – в торце этого дома магазин. Сейчас обойдем…

У магазина толпились военные, курили и нервно сплевывали. Осколки стекол усеивали асфальт. Магазина больше не было – разграбили. Вот о чем Витя говорил! Это что ж теперь… Это все яровые погибли! Урожай картошки, и свеклы, и… А запасы-то подходят к концу. Кто-то сообразил раньше и ограбил магазин.

– Метро не работает, – сообщила мама. – Придется добираться пешком.

У обочины что-то хлюпнуло – Ника вздрогнула. Птица, когда-то бывшая голубем, била крыльями, силясь взлететь, поднимала голову, но веки наползали на глаза, и она тыкалась клювом в грязь.

Появился первый прохожий – осанистый старик, кутающийся в черный плащ. Прошлепал мимо, посмотрел на Леночку с сочувствием. Словно угадав его мысли, девочка расплакалась, вцепилась ручонками в бабушкино пальто.

Возле аптеки было людно: только по улице змеилась очередь человек в сто. При входе дежурили двое автоматчиков в камуфляжной форме. Вот почему Витя не вернулся – у него много работы. Люди в панике, их нужно успокоить и направить, иначе начнутся массовые беспорядки.

У поликлиники тоже толпились, бранились, кричали, сидели на ступеньках и тротуаре, жалобно плакал ребенок. Ника закрыла глаза, и память нарисовала несчастную птицу, пытавшуюся взлететь. Мама остановилась, глубоко вдохнула и вернула Леночку Нике.

– Извини, что-то голова кружится, и тошнит.

– Зачем ты по дождю ходила! – закричала Ника.

– Ничего страшного, это нервы. Всю ночь не спала… и Светочка. – Она снова схватилась за сердце.

Ника поставила Леночку, удержала мать. Девочка тотчас принялась бить ногой по луже.

– Потерпи, еще пара километров осталась… Лена, стой! А ну иди сюда!

Дома мама сразу же побежала в туалет, а Ника в растерянности остановилась посреди просторной комнаты со стенами трехметровой высоты. Массивные шкафы, деревянные кресла, дубовый стол, накрытый белой скатертью. Подсохшая земляника в вазочке. Полки, заваленные книгами вперемешку с емкостями, где хранилась побитая жуками гречка, рис и манная крупа.

– Видишь, как пригодилось, – проговорила подоспевшая мама, – и блокадная школа пригодилась.

Когда началась Великая Отечественная, маме было двенадцать, и жила она в Ленинграде. Голод, безнадега, разруха… она так боялась повторения, что запасала крупы на черный день. Заводились черви, но стратегический запас все равно приумножался.

Ника стянула норковую шапку, а шубу снимать не спешила: изо рта валил пар. Леночка побежала по комнате, поскользнулась на паркете.

– Идем в кухню. Там газ, погреемся, – предложила мама.

Горела конфорка, шумел чайник, Леночка охотилась за жирным черно-белым котом, забившимся под стол.

– Скоро еда будет дороже денег, уж поверь мне. Смотри, какая ты богатая! – Мама распахнула дверцу шкафа. – Здесь мука. Мешок сахара – на балконе. Гречка, манка, рис, горох, фасоль – на полочках, там же соль. На год должно хватить, если экономить.

– Как думаешь, – говорила Ника, разомлевшая от тепла и горячего чая. – Виктор сегодня придет?

– Вряд ли. Занят он. Не волнуйся ты так! Доча! Ну, что ты… Ну, только не плачь!

– Я не плачу! Мама! Я без него жить не смогу… правда.

– Что ты такое говоришь! Успокойся! Сама же сказала, что он предупредил. Жди.

Ника смахнула слезы и вымученно улыбнулась.

Утром у мамы пошла носом кровь и воспалились глаза. Ника понимала, что это – лучевая болезнь, но гнала мысли. Мама простудилась. Все пройдет. Все будет хорошо. Когда у мамы начался кровавый понос, Ника метнулась к телефону, чтобы вызвать «Скорую», поднесла трубку к уху и швырнула ее о стену.

– Тебе к врачу надо! Немедленно! Я тебя отведу.

Мама выглядела спокойной, более того – решительной.

– Сама доберусь, у тебя ребенок. Видела, какие там очереди?!

– В таком состоянии – не пущу!

Ника накинула шубу, едва справилась с пуговицами, принялась одевать упирающуюся Леночку. Мама села, вздохнула.

– Нам придется стоять до вечера. Возможно, на холоде, возможно, сегодня я вообще никуда не попаду. Что будет с Леной?

– Мама! – воскликнула Ника, бросилась к ней. – Только живи, пожалуйста! Ты все, что у меня есть! Никогда себе не прощу!

– Возьми себя в руки! – в ней проснулась прежняя властная натура. – Подтяни сопли. У тебя ребенок. Думай о ней. Мне шестьдесят, я свое отжила. Сиди тут и жди. Мозгами пошевели, дура!

Ника судорожно всхлипнула и отвернулась к стене. Промыв глаза, мама оделась и ушла.

Ждать.

Ждать, когда мама вернется из больницы и принесет дурные вести. Ждать мужа с работы. Молча смотреть в потолок и… Почему она не верит в бога? Это так пригодилось бы, так поддержало бы! «Господи, я не верю в сказки, но пусть все это закончится! Пусть окажется дурным сном!»

Больше всего Ника боялась, что мама не вернется, но вечером, когда уже смеркалось, щелкнул замок. Мама выглядела бодрой и радостной, только синяки под глазами выдавали затаившуюся болезнь.

– Врач сказал, что это очень легкая форма, – говорила она, улыбаясь. – А еще я молока купила, – на стол стали четыре бутылки. – Завтра вскипятить не забудь. Военные продавали с машины, два часа в очереди простояла. А еще вот сахар, не помешает, и колбаса. И красное столовое вино.

Тучная немолодая женщина накрывала на стол, суетилась и делала вид, что ничего не случилось. Ника тоже притворялась, что все хорошо, но в ее душе зрела тихая истерика.

Откупорив пробку, мама плеснула вино в бокал – промазала, так сильно дрожали руки. Со второго раза попала.

– За то, что война не развернулась дальше, – сказала она радостно, а послышалось отчаянное: «Господи, спаси нас всех и сохрани».

Уложив Леночку и маму, Ника обосновалась в кухне с книжкой и свечкой. Но читать не получалось: каждый звук заставлял напрягаться, прислушиваться. Затопали ноги в подъезде. Витя! Нет, шаги все выше, выше… Ждать. Зарычал мотор, скользнул по стене свет фар – Ника бросилась к окну, всмотрелась в черноту: нет, машина проехала мимо, увозя надежду. Так и заснула Ника – сидя, уткнувшись в сложенные руки.

Проснулась от боли в спине, проковыляла в спальню и в шубе рухнула на диван.

Разбудил ее Леночкин плач. Как здорово было бы вообще не просыпаться! Пусть мама подойдет к ней. Лена продолжала истошно вопить. Тяжело вздохнув, Ника заставила себя подняться: мамина кровать пустовала.

– Мама? – позвала она.

В ответ – тишина. Ни в ванной, ни на балконе ее не было. На кухонном столе лежал сложенный вдвое тетрадный лист. Рука потянулась к нему и безвольно повисла. В груди стало холодно, пусто, как будто съежилось сердце. Пересилив себя, она все-таки взяла лист, аккуратно развернула. Небрежным размашистым почерком было написано: «Дочь, прости, пожалуйста, но я смертельно больна. Я проживу пару месяцев и умру, а вам надо как-то жить дальше, есть, пить… Я долго думала и решила, что правильнее всего уйти навсегда. И я ухожу. Прости, но я слишком вас люблю и поэтому не могу остаться. Живите».

Письмо выпало из рук и, несколько раз кувыркнувшись, упало. Ника села на пол и завыла.

Вечером Витя так и не пришел. И на следующий день, и через день. Жизнь превратилась в ожидание вечера, и раз за разом ожидание сменялось разочарованием. Каждый вечер – маленькая смерть.

Город заполонили военные. Продукты выдавали из машин, по килограмму в руки. Ника за ними не ходила. Забывая есть, она сидела дома и ждала, ждала, ждала… Но в однажды не выдержала и, укутавшись и укутав дочку, отправилась искать Витю. Никто не знал, где он, и о полковнике Смолине ни разу не слышали. О части, в которой служил Витя, тоже никто ничего не знал.

Неделю Ника приставала к военным, забывалась, подходила к одним и тем же. Ее уже запомнили и посылали от поста к посту.

Наконец пришло понимание, что Витя, как и мама, не вернется. Вспомнился его поцелуй – прощальный поцелуй и сухие горячие губы. Неужели нельзя было сказать сразу? Если правда – быстрая смерть, то ожидание – мучительная агония. Жестоко, как же это жестоко!

Но она все равно ждала – по привычке. Ждала и ухаживала за Леночкой.

На дворе не стало теплее – установилась слякотная октябрьская погода. Все реже ночами завывали сирены, все чаще на улицах встречались мрачные типы, поглядывающие с хищным интересом.

Одним из снежных августовских дней военные исчезли, а вместе с ними исчезла еда. Голодные, озверевшие горожане отправились к Институту с вопросами, но, если верить слухам, были расстреляны. Ника поняла, что это конец. Точнее, начало конца, и потом будет хуже.

Мост был неподалеку. Обычно через реку туда-сюда сновали машины, сейчас город как будто вымер. Ника старалась не смотреть по сторонам. Каждый серый дом, каждое дерево как будто удерживали ее. А она решилась, почти решилась покончить со всем этим одним махом. Под ногами чвакала грязь. Комками грязи валялись трупики воробьев. Вот и мост. Прижав к груди дочку, Ника перегнулась через перила, зажмурилась. Нет, самоубийцы не слабые. Они могут перебороть самый сильный страх – страх смерти…

– Ма-ма, ма-ма, – залопотала Лена, вцепилась ручонками в шубу.

Ника судорожно вздохнула, заглянула в ее широко раскрытые васильковые глаза, посмотрела на стальную гладь неторопливо текущей реки…

– Не бойся, Лена. Не буду. Мы выживем. Назло всем.