Текст книги "Город смерти"

5. Неожиданная встреча

Генч уже битый час трясся на эмтэхе[5]5
  Эмтэха – МТЛБ (она же – «моталыга») (разг).


[Закрыть]. Сначала было ясно, зачем десант бросили в лес: нужно задержать, живьем взять особо опасного преступника. Теперь вот приказ изменился: о преступнике помнить, но первым делом выяснить, что происходит на юго-западе. Что-что… муты воюют, деревня на деревню. Никогда не вмешивались в их разборки и – на тебе. Трясись теперь в тесноте и вонище. Скорее бы домой, под душ, поесть нормально, а то консервы да консервы, так и гастрит недолго заработать.

День подходил к концу. Зацепившись за верхушки сосен, солнце соскользнуло за деревья – потянуло сыростью.

И вдруг из лесу наперерез эмтэхе вырулила толпа аборигенов. Жалкие, грязные людишки – быдло, одним словом. Идущая впереди девка раззявила рот и как будто окаменела, выронила узелок с пожитками.

– На ловца и зверь бежит, – верзила Ромчик потер руки и спрыгнул на грунтовку с корпуса остановившейся МТ ЛБ, схватил автомат и проорал: – Никому не двигаться, стоять на месте!

И – очередь в воздух. Быдло сгрудилось в кучу. Генч прикинул: не больше сорока голов, семеро – уроды. Из люка вылез механик-водитель, следом – узкоглазый, похожий на китайца, сержант Сергей. Можно сказать, имени у него не было, все звали Сержантом. Тюфяк, Ромкин брат-близнец, и Карась остались сидеть на корпусе машины.

– Ну-у-у, – Сержант продемонстрировал автомат, – сейчас вы нам быстренько расскажете, что ж вас сорвало с насиженных мест. Ты, ты и ты, – он ткнул стволом в девчонку в выцветшем платье с розами, заросшего рыжего мужика и парнишку с желтым пушком над губой, – в сторону.

Генч на всякий случай обошел толпу с тыла и скомандовал:

– Оружие на землю. Живо!

У них оказалось четыре охотничьих ружья на всю толпу. Уроды – от взгляда на них Генча передернуло – держались обособленно. Выделялся высоченный мужик с гнездом спутанных волос, заячьей губой и непропорционально длинными конечностями. Прям паук. И рядом карлик, едва ему до бедра достает – ножки-ручки коротенькие, тело толстое, мясистое. Червяк червяком.

– Глянь на этих, – Сержант сплюнул, – и жить не живут, и сдохнуть боятся. Образины, три шага вправо и замереть!

От вида двух совершенно лысых мальчишек с носами, похожими на хоботки, тянуло блевать. Генч потупился. Прав Сержант – истреблять таких надо, чтоб землю не коптили. У людей, если рождается уродец или калека, – его сразу в реку, он не мучается и других не мучает. А эти… что с них взять – быдло.

– Тима, Карась, – скомандовал Сержант. – Стать рядом со мной.

Переглянувшись, парни исполнили приказ. Застрекотал автомат. Генч обернулся: Сержант расстреливал уродов. Карась его поддержал. Тюфяк зажмурился и палил наугад. Уроды даже заорать не успели – попадали, окрасив сочную траву алым. Зато заголосила баба и рванулась к трупам. Сержант выхватил пистолет и выстрелил ей в живот. Она по инерции сделала пару шагов, недоуменно уставилась на кровь, вытекающую из-под прижатых к животу пальцев, и упала.

– Команда была – стоять! – гаркнул он – быдло оцепенело.

У девчонки в цветастом платье, которой приказали отойти, подкосились ноги.

– Суки, нелюди, – бормотал Сержант. – Вы, трое, какого хрена, скажите, вы претесь на север? Как с ума посходили.

Похоже, теперь из них слова не вытянешь. Замерли, глаза вытаращили, смотрят. Геныч покосился на расстрелянных: мальчик с хоботком лежал на спине, перегнувшись через карлика, и шумно дышал, его грудь вздымалась и опадала.

– Все, доконали, – разорялся Сержант, схватил за патлы парня с пушком над губой, приставил к его виску пистолет, щелкнул предохранителем. – Что на юге? Считаю до трех. Если так и будете молчать – снесу ему башку.

Застонала раненная в живот женщина, завозилась в траве. Ромка дал по ней очередь – живо утихомирилась.

– Я не… не… – залепетал парень, вращая выпученными глазами. – Никто не вернулся, кто туда ходил.

– Никто ничего не знает, да? – Сержант ощерился, оглядывая оцепеневших жертв.

– Скажу, скажу, скажу, – закричала девушка из толпы. – Отпустите его. Скажу.

– Ну… жду.

– Там… мертвая земля, – пролепетала она, с мольбой уставилась на Генча. – Она растет. Еще чуть-чуть, и до нас доберется…

– Ты сама видела? – Ромка в нее прицелился.

– Нет. – Она мотнула головой и, сообразив, что жертва была напрасной, сжала кулаки. – Соседи рассказали, из другой деревни. Вчера на север уходили. Их пятеро осталось. Остальные… Я правду говорю! – И снова этот взгляд.

– Их пожрала неведомая хрень? – взъярился Сержант. – А зеленых человечков вы не видели? Или саблезубых медведей размером со слона? Может, червей? Огромных земляных червей!

Генч сглотнул. Симпатичная ведь деваха, глазастая. Почти человек. Собой жертвует. Жалко. И Тюфяку вон жалко, его до сих пор трясет. Бедняга, первая зачистка, и столько чужой крови хлебнул. Все-таки правду говорили про Сержанта: он садист. И Ромка садист. Если Тюфяка трясет от отвращения, то Ромку – от возбуждения. Повезло же с экипажем!

– Значит, первая версия – земляные черви. – Сержант выстрелил.

Генч смотрел в сторону – не хотелось знать, во что превратилась черепная коробка парня. Хорошо, хоть девчонка жива. Пока. Генч не знал уже, на чьей он стороне. Быдло – не люди, надо об этом помнить.

Наблюдая за расправой, Вовчик со скучающим видом ковырял в зубах ногтем мизинца. Интересно, если накатать на них жалобу в штаб, будут ли приняты меры? Будут. По отношению к стукачу. Их пятеро, Генч один, и жизнь ему пока не надоела.

– Итак, – продолжил Сержант. – Или вы рассказываете, или мы вас пристрелим. Генка! Сюда смотреть, чистоплюй! Девка твоя. Приказываю: пристрели ее.

Сжав челюсти, Генч взял девчонку на мушку. Ее огромные зеленые глаза стали еще больше. Палец лег на курок. Смотреть необязательно. Можно зажмуриться. Выбора-то нет, приказ есть приказ…

– Там дикие, – подал голос седобородый старик. – Напали на соседнюю деревню, всех перебили, опустошили подвалы. Голодно им. Много их, говорят, человек сто, и все с оружием, а у нас вон. – Он кивнул на сложенные кучкой винтовки. – Вот мы и ушли.

Облегченно вздохнув, Генч опустил автомат.

– Один человек. – Сержант рассмеялся. – А вы все чего языки в жопы позатягивали? Не цените свои жизни?

– Не знали они, – проговорил старик. – Мы нарочно пугалку придумали. Для баб. Чтоб скорее собирались и плешь не проедали.

Повезло народу – умный дед попался, спас. Теперь вроде как не за что их стрелять. Но остановит ли это психов?

Остановило. Матерясь, Сержант полез в эмтэху и приказал десанту занимать места на корпусе. Девушка, что наплела сказок, рыдала, обняв тело парнишки. Наверное, это ее брат. Остальные не двигались, пока машина не исчезла из виду.

Не прошло и пятнадцати минут, как вылез взбудораженный Сержант и приказал занять грузовой отсек. Там духотища, но, может, оно к и лучшему – мошка задолбала.

Что начальству опять в голову ударило? Генч полез в карман, развернул смятый фоторобот преступника: длинноволосый, рожа смазливая, девки, наверное, табунами бегают. Что он, интересно, натворил? Переспал с малолетней дочкой начальника и ноги сделал? На большее он не способен с такой физиономией. Или, может, маньяк какой. Маньяки чаще всего безобидные на вид. Взять, к примеру, Ромчика: глаза-стекляшки, носик востренький, жидкие брови – домиком, а запах крови приводит его в благоговейный трепет. Брат его – полная противоположность: баба с членом. Правильно их Тенями окрестили. Бледные, какие-то нескладные, правда, высокие. Не тени даже – духи. Вон сидят, насупившись, фуражки натянули чуть ли не до носа, выставили лысые затылки. Генч с ними три месяца в одном экипаже, но так и не научился отличать, кто – Тима, а кто – Ромчик.

В голову закралась забавная мыслишка: Генч скатал в шарик лист с изображением беглого преступника и швырнул в одного из братьев. Попал по уху. Парень встрепенулся, вытянулся, заморгал белесыми глазами. Такая обида на лице, такое негодование. Карась аж заржал.

– Ты чего, – пролепетал Тень-один.

– Да забыл, кто из вас кто. Извини, Тима.

Карась пихнул Генча локтем в бок и пробасил:

– Ага, Ромка бы в бубен сразу зарядил.

– Внимание, – донесся из ТПУ[6]6
  ТПУ – танковое переговорное устройство.


[Закрыть] слегка искаженный голос командира. – Бойцы, полная боеготовность. В радиусе километра скрывается неопознанный летающий объект.

Генч подтянулся. Что за хрень? Какой объект? Неопознанный… Радар, наверное, у них накрылся, вот они всех на уши и подняли. Хоть бы ИК-датчики доставили. Неуютно-то как! Ни выглянуть, ни защититься. Дрожи и жди, когда тебя стушат в собственном соку.

Братья, Тени, оживились, выпрямились, в автоматы вцепились. У Тюфяка аж веко задергалось. Конечно, это тебе не по плацу бегать. Сразу видно: необстрелянный. Во время зачистки чуть в обморок не грохнулся. Рожа примерно такая же была.

За час враг себя никак не проявил. Ну и хорошо. Пора бы привал делать, не все ж привидений по лесу гонять. Там уже ночь, наверное. Карась заерзал рядом:

– Ща уссусь.

Словно услышав его, эмтэха остановилась, Сержант скомандовал на выход. У самого, наверное, пузырь лопается.

Как свежо-то на воздухе! Пахнет хвоей, из бора тянет влажной травой и грибами, и еще один запах… назойливый, аж в носу свербит. Запах потревоженных дождевых червей – пряный с кислецой.

После света в грузовом отсеке тьма казалась абсолютной. Позади едва различалась темная стена леса, а впереди – луг. Огромный, края не видно. Карась спрыгнул на землю, зажурчал струей.

– О-о-о, хорошо!

Тени тоже зажурчали. Генч слез последним.

– Сука, да что ж такое, – донеслось из люка, откуда только что вылез Вовчик, механик-водитель.

Клац! И трехэтажный мат. Передатчик сломался, что ли?

Застегнув штаны, Генч потянулся. Постепенно глаза привыкли к темноте. Света молодого месяца вполне хватало, чтобы разглядеть лица боевых товарищей и стройные сосновые стволы позади эмтэхи. А впереди – луг. Ни травинки, ни деревца. Может, это болото? Да нет, где тогда камыш? И луна в воде отражалась бы. Генч прищурился: вон комья земли, как будто только что трактором проехались. Эмтэха здесь прошлась, что ли? Нет… Не луг это вовсе. Пустырь. И ладно бы просто пустырь – вспаханный, причем недавно.

Тишина. Только ветер качает верхушки, да сопит Карась. Шорох одежды – как взрыв в неестественном беззвучии.

Странно. Все люди чего-то боялись и ушли, у них постоянно кто-то исчезал… Вспахали огромное поле и свалили. Зачем? Никто ничего не знает. «Мертвая земля», гигантские черви… Врали ведь, суки. А если нет? Генч взглядом нащупал черную линию горизонта. Ни черта себе! Или не горизонт это – лес, в темноте ведь не разглядишь.

Ни Карась, ни Тени, похоже, не заметили ничего подозрительного.

– Вот интересно, – проговорил Генч, – кому понадобилось здесь пахать?

– Что пахать? – вытаращился Ромка.

– А ты глянь. – Генч обвел пустырь широким жестом. – Ага?

– Сюда трактором не подъедешь, – подал голос Тюфяк. – Как они это… вручную, что ли?

– Вот и я о том же.

Наконец спустился сержант, он был на полголовы ниже десантников. Вгляделся в чертово поле.

– Сержант, не нравится мне это, – сказал Генч. – Только не говори, что мы туда попремся.

– Не знаю. Передатчик, похоже, накрылся. – Он сплюнул, потер круглое, как луна, лицо. – Без приказа… и ехать туда не хочется, и возвращаться… как бы… хм.

– Ребята, секундочку! – Вовчик нырнул в люк – тьму разрезал свет фар.

Поле простиралось как минимум на пару километров. Идеально ровное. Ни бугорка, ни овражка. Комья земли мелкие, один к одному. Ни деревца, ни травинки. Запах мокрой земли как будто усилился.

– Н-недавно же ливень был, – залепетал Тюфяк. – Это за день, что ли? Тут же работы на месяц!

И правда, комья-то свежие.

– Вы уверены, что это сделали люди? – сказал внезапно охрипший Генч.

Лица солдат вытянулись. Даже луна Сержанта из полной превратилась в убывающую. Генч взял автомат в руки и продолжил:

– Посудите сами: три взвода гоняют «неопознанный» объект. Радары его обнаруживают, а мы увидеть не можем. Значит, преследуем мы не пойми что. Ему нас прихлопнуть – тьфу! Пока мы не мешаем, оно нас не трогает. Сейчас же мы приперлись… сюда…

– Сказочник! – крикнул Вовчик.

– Не знаю, как вы, я бы скорее отсюда убирался, – поддержал Ромка.

– Вот именно. То, что передатчик сломан, нам на руку, – гнул свою линию Генч. – Я подыхать не хочу.

– С кем я работаю! – Вовчик театрально заломил руки. – Сопливые дети. Смотрите!

Размахивая руками, он зашагал к полю. Нарочито подтянутый, неунывающий Вовчик. У Тюфяка задрожал подбородок. Зачем-то он прицелился в Вовчика. Сержант сжал кулаки, его глазки-щелочки округлились. Ни слова, ни вздоха. Абсолютная тишина, лишь с легким хрустом сминают траву подошвы ботинок. Подбадривая себя, Вовчик замурлыкал под нос. Присел там, где заканчивается луг, коснулся земли. Тюфяк зажмурился. Наверное, ждал, что сейчас нахала поразит молния. Или из-под земли высунется огромное щупальце и утащит его.

Ничего подобного не случилось. Вовчик схватил пригоршню почвы, и с его лица сползла победная улыбка.

– Ничего страшного, но смотрите…

Вернувшись, он пересыпал добычу в ладони Сержанта. Тот поднес ее к свету, прищурился и сказал:

– Выхолощенная, как песок.

Отшвырнув землю подальше, сержант вытер руки и попятился. Тюфяк гулко сглотнул – кадык на его тощей шее дернулся.

– Даже думать не хочу, что тут было, – забормотал Сержант. – Или есть. Скорее мозги сломаешь, чем поймешь…

…Едва ощутимый толчок. Еще один. Как шаги великана. Или удары исполинского сердца? Тряхнуло основательно – Генч едва удержался на ногах, поле вздрогнуло, и по нему, как по водной глади, побежали волны. Тюфяк что-то залепетал, запахло дерьмом – обгадился он, что ли?

– Уходим! – Сержант уже лез в люк. – Все в машину, живо!

Генча словно парализовало. Пока экипаж занимал боевые посты, он обреченно наблюдал, как под ногами расходилась земля. В разинутые рты трещин катились мелкие комья, соскальзывали стебли травы. На границе поляны и вспаханного пустыря – это было отчетливо видно в свете фар – как будто работала подземная мясорубка, засасывала, перемалывала почву и срыгивала переработанным продуктом.

Мотор зарычал взбесившимся зверем – Генч очнулся и ринулся к эмтэхе. Фары на мгновение погасли, а когда зажглись вновь, луч бил не прямо, а вбок и вниз. Накренившаяся машина вздрогнула и, перебирая гусеницами и урча мотором, начала плавно погружаться под землю, точно букашка в логове муравьиного льва. Заорал Тюфяк. Выматерился Вовчик. Генч увидел силуэты боевых товарищей, выбирающихся из машины. И полетел вперед, побивая рекорды. Потому что, теперь сомнений не было, за ним гналась сама смерть.

– Бра-ат! Бр-а-ат! – истошно завопил то ли Тюфяк, то ли Ромка. – Помоги… А-а-а! – заверещал.

Генч на бегу обернулся: эмтэху засосало в землю наполовину, вокруг нее был уже не луг – перекопанное поле. Свет фар бил вертикально вверх. Кто-то бежал справа. Вдруг середина поля вспухла, как огромный нарыв, и извергла что-то бесформенное, черное… Не видеть! Спасаться!

Визг оборвался хрипом. Силы Генча удвоились. Застрекотал автомат. Ему ответил второй.

– Сука нах! – это Сержант. – Мать твою… Беги – прикрою! На тебе, сука! Получа-а-а-а… – и снова хрип.

Воображение нарисовало вращающиеся жернова неведомого механизма, перемалывающие кости, мышцы, связки… Фарш. Бесформенная коричневая масса, напитанная человеческой кровью.

Мимо проносились стволы, под ногами мелькали корни, трава, мох. Ветви хватали за рубаху, словно пытались удержать. Генч споткнулся о куст черники, растянулся. Скуля, поднялся и припустил дальше сквозь чащу, не разбирая дороги. Автомат хлопал по заду, подгоняя. Пот заливал глаза. Кровь грохотала в висках, как приближающийся товарный состав.

Мертвая земля… какая там мертвая – живая. А под землей… вспомнился предсмертный хрип товарищей.

Генч бежал, пока хватало дыхания. Выскочил на забетонированную площадку и упал, уткнулся лицом в исцарапанные руки. Казалось, легкие сейчас лопнут, а сердце выпрыгнет. Понимая, что нужно двигаться дальше, Генч не мог шевельнуться, только хрипел и плевался вязкой слюной. Бетон… Если оно живое, то не доберется сюда. Глаза застилала красная пелена. Генч протер лоб, глянул на руку: да это кровь. На сучок, наверное, напоролся.

Тошнило, ноги немели. Собравшись с силами, он заставил себя сесть, подтянул автомат и сосредоточил внимание на зарослях. Оно могло прийти на кровь. В лесу зашелестело, загрохотало… Что-то огромное ломилось через валежник.

Генч прицелился в чащу и начал отползать, пока спиной не уперся в столб. Вот и все, добегался, гаврик. Мочевой пузырь скрутило судорогой, руки дрожали так, что ствол автомата метался из стороны в сторону.

Из темноты выскочил… длинный человек, огляделся и, держась за бок, поковылял дальше. Дышал он шумно и прерывисто. Лысая башка, остренький носик…

– Ромка! – прохрипел Генч.

Пришелец вздрогнул, пошел на голос и едва не споткнулся о распростертое тело.

– Ромка… ты это… Живой?

Кивнув, парень уселся рядом. Ото лба до подбородка тянулась царапина, черная в свете месяца. Автомат и фуражку он потерял. Он уткнулся в ладони и разрыдался. Минут пять он всхлипывал, стонал и хлюпал носом. Да, это тебе не безоружное быдло расстреливать.

– Ти… Тимка… там… Не смог, – судорожный вздох, – не помог…

– Солдат, – зашипел Генч. – Солдат! Хватит ныть! Мать твою! Оно ж на звук придет! Молчать!

Как ни странно – подействовало. Ромка заткнулся и бездумно уставился перед собой. Иногда он лишь едва слышно икал, прикрывая рот ладонью.

– Уходить смысла нет, – прошептал Генч. – Надо тут спрятаться, хорошо, что есть где. Идем.

Икающий Ромка потрусил следом за Генчем к полуразваленным пятиэтажкам.

6. Городок

– Бетонка. – Леон расстелил карту на колене. – Нам по ней километра три-четыре, потом повернем в лес. К городу.

– Как он называется-то?

Не то чтобы Вадима это действительно интересовало. Марш-бросок вымотал, не оставил сил ни на любопытство, ни на страх. Вокруг молчал лес, не зимним сторожким молчанием, а тишиной подземелий, где даже крысы не водятся. Не пищали над ухом комары, не стрекотали сороки, не шляндались под ногами полевки. Только скрипело вдалеке на одной ноте дерево. Грибов тут было много, но трогать их не решились: кому охота жрать крепкий, червем не тронутый, но диаметром в полметра рыжик? Никому. Да и аппетита нет. То «предчувствие пиздеца», которым Леона стращал староста Кот, накрыло участников похода. Вадиму хотелось разрушить этот траур, заорать во все горло песню. Не получалось.

В детстве Вадик любил книжку про Муми-Тролля. И теперь вспомнилось: когда летела Комета, из губной гармошки Снусмумрика ушли звуки. Из Вадима тоже вылились все мотивы и слова песен.

– Красноармейск-10[7]7
  Название вымышлено автором. Любое совпадение с существующими объектами – случайно (прим. авт.).


[Закрыть]. И две воинские части рядом. Были.

Они сидели на обочине бывшей дороги: бетонные плиты вздыбились, раскрошились по краям, будто их грызло само время, а в стыках выросли молодые деревца. Если верить сведениям, полученным от Синтезатора, совсем немного осталось идти, через город, к дальней части – вот и все. Правда, там километров двенадцать получится, часа три-четыре хода.

– Там техника должна быть, – всплыли знания, почерпнутые из приключенческих романов, – на солярке работает. А солярка – не бензин, не тухнет.

– И ты умеешь этой техникой управлять?

– Может, Сандра умеет?

Сандра подняла на него измученные глаза.

– И пытаться не буду. Скорей бы все это закончилось, не хочу я еще и с техникой возиться, это же время нужно… Это нужно себя заставить, а я не могу, Леон.

– Мы почти пришли, – ласково сказал Леон. – Мы почти у цели. Мы скоро свалим из этого мира. Так что подбери сопли. Не хочешь с техникой возиться – не будем. Все устали. Вон Дизайнер держится, бери с него пример. А ведь не военный, не местный. Но упрямый. Молодец.

Надо же, похвалил, не прошло и года. Вадим заставил себя встать. Четыре километра до города – это час. Найти место под ночевку, устроиться. Выспаться – последний раз в этом мире. А рано-рано поутру – бросок через лес к части. Интересно, как выглядит коридор? А если вообще никак? И блуждать им по окрестному лесу, оглашая его стенаниями, пока не найдут дыру! Вот, кстати, от этого перехода живность могла и сбежать. Живность – она такая, чуткая. А муты что же, сиганули в его, Вадима, мир? Леон рассказывал, что в этих краях сгинуло два отряда мутов… Вот, блин, комедия: вываливаются в подмосковном лесу мутанты. Один другого страшней и вонючей. И ни бельмеса не понимают, что происходит, «кто все эти люди», откуда столько лунарей. Милиция с ума сойдет: массовое помешательство среди уродов. Подключат ФСБ, подключат медиков, и будут высоколобые специалисты скрипеть мозгами… Район оцепят, а тут – здрасьте! – Вадим со товарищи.

– Дизайнер! – прикрикнул Леон. – Заснул, что ли?

– Задумался, тебе не понять, – огрызнулся Вадим. – Зверье могло свалить, когда открылся путь в мой мир.

– Могло, – нахмурился Леон. – Только вряд ли. Звери бегут от опасности, а путь к тебе, насколько я знаю, не опасен.

– Вот-вот. Насколько знаешь. А ты не знаешь.

– Ты тоже не знаешь ничего про переход, – вернул любезность Леон, – ты – ключ, а ключ не думает о замке.

Да фиг с ним, пусть философствует. Нельзя больше рассиживаться, пора идти. Как он объяснит свое отсутствие? А как объяснит появление Леона и Сандры? Ладно, допустим, он изобразит раскаяние: прости меня, мама, ушел в загул, вот, познакомься, мои новые друзья. А где, сыночек, твой мотоцикл? А пропил, мамочка… А где, сыночек, твоя одежда?! А проел, мамочка… А почему ты, сыночек, так зарос и изгваздался?! А проебался я неизвестно где, мамочка. Не до ванн было. Вадим поскреб подбородок – щетина отросла мягкая, длинная.

Есть еще вариант: мама, меня держали в дурдоме, в одной палате с этими ребятами, поэтому у нас одно сумасшествие на троих!

Леон – впереди, следом – Вадим, Сандра замыкает, как обычно. Вадим мерно шагал по бетону, перепрыгивал выбоины, огибал деревца. Он вернется и напишет книгу. Сначала придумает, как объяснить свое отсутствие, а потом напишет книгу. С иллюстрациями Леона. Да…

Благостные мысли о доме, мягкой постели, ароматной пище казались лубочными картинками. Не бывает такого, ясно же, что, пока топаешь по разбитой бетонке, пока прислушиваешься, не шуршит ли в кустах, принюхиваешься, пока насторожен, небрит, не бывает теплого дома и нормальных людей. Нормальных, не убивавших, не убегавших от погони… Ну, хоть в этом он остался прежним, невинным: никого не убил.

Господи, этих людей я потащу в свой мир! В страну победившей, пусть и дурной, демократии, в свой город!

– Расскажи еще раз про другую Москву, – попросила Сандра, – а то я уже перестала верить, что есть другие места, кроме этого леса.

Вадим понимал ее, но что говорить? «Иду навстречу цветным витринам, мимо пролетают дорогие лимузины, в них девушки проносятся с горящими глазами…»

– Город-сказка, город-мечта, попадая в его сети, пропадаешь навсегда, – с чувством продекламировал Вадим, – глотая его воздух простуд и сквозняков, с запахом бензина и дорогих духов[8]8
  Вадим цитирует песню группы «Танцы минус» (прим. авт.).


[Закрыть].

– Твои стихи? – Сандра остановилась, вплотную приблизилась к Вадиму, привстала на цыпочки, заглядывая в глаза.

– Нет, – слава поэта-песенника его не прельщала, – это вообще не стихи, а песня одной группы.

– У вас много хорошей музыки…

– Ну… Понимаешь, детка, это – не хорошая музыка. Хорошей ты и не слышала еще! Это так, неплохая…

– Вы идете, интеллигенты? – позвал обогнавший их на несколько метров Леон. – Или обсудим еще театр и живопись?

– А мы с тобой будем слушать музыку? – Она облизывала губы, ждала ответа.

– Конечно, – Вадим свеликодушничал, – мы с тобой и на концерты будем ходить, и в записи слушать музыку! А с тобой, художник, мы посетим музей, слышишь?

Леон сплюнул под ноги и двинул вперед. Сандра улыбнулась и поспешила за ним, Вадим тоже прибавил шагу. Леон в музее – представить себе страшно. Придется сначала его одеть, причесать нормально, посоветовать сделать морду попроще… И лекцию по живописи прочитать. Что, интересно, ему понравится? Ведь талантлив, этого отрицать нельзя, талантлив. При другом раскладе из него бы вышел толк. Вот двойник Леона, сразу видно, преуспел.

А на Сандру как смотрел… И с собой звал. И беречь завещал.

Вадим не верил в пророчества двойника. Судьба дублей может отличаться, это ясно и ежу, достаточно вспомнить его, Милашку и Синтезатора – троих менее похожих людей трудно себе представить. Или Леона и его двойника. Никакой рок не довлеет, через несколько лет Вадим не станет педерастом, а Леон не обзаведется летающим аппаратом. А Сандра не погибнет, это все бред двойниковой потревоженной совести.

С чего только Сандра решила, что «там» будет «мы с тобой»?

Леон вскинул руку, и все замерли. Дорога раздваивалась, и они повернули налево, к городу.

Будка охранника давно развалилась, а бетонный забор с «колючкой» поверху и ворота – целехоньки. Даже зеленая краска с них не вся облупилась, и пятиконечные звезды местами сохранили красный цвет. Страна, построившая это, ценила надежность, особенно если дело касалось войны и обороны.

Вадим замер в растерянности. Сейчас выйдет солдатик с пулеметом, «стой, стрелять буду», все такое.

Леон тоже оробел, а Сандра наконец-то встряхнулась, стала прежней.

– Ну, что? Надо идти, – и решительно шагнула к воротам.

– Подожди, – тихо сказал Леон, – я первый.

Сандра упрямо мотнула головой и юркнула в щель – худенькая, верткая, как ящерка на летнем солнце.

Вадим почувствовал, как несколько раз сильно, до боли ударило в груди сердце, сбившись с привычного ритма. И тут же выровнялось, все пошло, как прежде, только слегка дрожали ослабшие руки и холодный пот проступил на лице.

* * *

Леон слышал много историй о заброшенных городах.

Пугала сказками бабушка, мама спьяну, пока не исчезла в угаре, лепетала об ужасах замкадья… И позже, уже взрослым, он встречал людей, побывавших там, в местах, где все умерли, а кто не умер, тот ушел. Говорили про запах смерти, говорили про призраков боли, бродящих по улицам, про детские игрушки, растерзанные непогодой, сгнивших безглазых кукол, коляски с погнутыми колесами… Бубнили, честно глядя в глаза и требуя за «хабар» неимоверное количество эс-граммов, муты-добытчики, стервятники. Рассказывали, приняв «для храбрости», отчаянные ребята из сборщиков, утверждавшие, что водка лучше всего от радиации помогает. Леон не верил и десятой доле. Но сейчас, когда Сандра скользнула за ворота, он вспомнил все эти байки.

Дизайнер втянул голову в плечи и ломанулся за Сандрой. Чуть не застрял, здоровый лось, протиснулся, но ворота отозвались скрипом, неуместным в общем молчании.

Леон старался войти в город спокойно, хозяином. У него было поверье: люди, вещи и места чувствуют силу, подчиняются, надо только правильно себя подать.

За воротами было буднично: стена, асфальт, совершенно раскрошенный растениями, бетонка, проходящая сквозь город из конца в конец. Муты сбежали из этих мест, сборщики так далеко не забирались (хотя врали, что чуть ли не по развалинам Киева гуляли), некому было обшаривать дома в поисках поживы.

– Ищем место под ночевку? – спросил Дизайнер. – Светло же совсем, лучше дальше пойти, может, до места доберемся к ночи…

– И ночью будем искать проход? А если ночь застанет нас в пути? В лесу? Здесь я не хотел бы спать под открытым небом.

– Я тоже, – поддержала его Сандра, – и вообще, надо же в порядок себя привести, а то мы грязные, нельзя такими чучелами в цивилизованный мир соваться! Сейчас найдем воду, бочку какую-нибудь железную, костер разведем, воды нагреем, отмоемся. И постираться можно, погода теплая, во влажном не простынем…

– Женщины, – напоказ зевнул Дизайнер. – Им бы только красоту наводить.

Леон, стараясь не поворачиваться к воротам спиной, достал карту. Он когда-то за эту бумажку целое состояние отвалил сумасшедшему старику из военных. Дед был древний, как говно мамонта, и столь же обаятельный. Какой-то из бабушкиных знакомых, объявившийся уже через много лет после ее смерти. Искал Леона, спрашивал у всех, даже к барону какому-то умудрился попасть: вынь да положь ему Леона! Единственную, значит, память о почившей подруге. Кого другого барон бы убил медленно и с удовольствием. За ним водилось. Он даже на погоняло Маркиз откликался. А тут проявил почтение к старости, отвел дедушку под белу рученьку к Леону. Делать нечего, пришлось общаться. Впрочем, не без пользы. Сначала дедушка травил байки, войну вспоминал – ну, это за всеми стариками водится. Потом перешел к вещам интересным и небесполезным: в какой части чем занимались, в каком городе что поискать следует, почему бомбили те места, которые бомбили. В общем, непростой дедок оказался. Историями и догадками делился бесплатно, даже с удовольствием, а Леон его кормил и поил. Информация – самое ценное. Знаешь, где солярки бочка, – умница, знаешь, где танк можно «подрезать», – все, считай, выбился в люди. Дедок по мелочам размениваться не стал, предложил купить карты Подмосковья, подробные, военные. Конечно, за полвека многое изменилось, но дороги, водоемы, здания остались в большинстве своем.

– Вода, – пробормотал Леон, – сразу за городком был пруд. Или озеро. Есть шанс, что и сейчас там. Остальные водоемы – дальше, на запретке. Туда мы пока не пойдем. Значит, проходим через город, присматриваем квартиру поцелее, потом движемся к озеру.

Дизайнер и Сандра закивали с готовностью.

* * *

Шагали бок о бок, Вадим вертел головой, как на экскурсии. Заброшенный пионерский лагерь не произвел на него такого впечатления, как целый опустевший город. Ушли отсюда люди, спасаясь, или остались умирать? Он не знал, а спрашивать у Леона не хотелось. Город Красноармейск-10 не тянул, по правде говоря, даже на деревню: десяток-другой четырехэтажек, обнесенных бетонным забором, ни тебе высоток, ни тебе частных избушек. Дома стояли вплотную друг к другу, по сторонам все той же бетонки. Сколько здесь было жителей? Сотни две, три? Семьи офицеров, из жен набирали персонал детского сада и школы – вот они, кстати, в центре города, с легкостью узнаваемые типовые постройки…

– Ну, и чего ты боялась? – улыбнулся Леон Сандре. – Вон, смотри, магазин.

Стоявший наособицу типичный сельмаг украшала надпись «…ОД…Ы». Это какая же тоска, должно быть, жить здесь! Ни тебе клубов, ни бара, ни ресторана, из всех развлечений – только библиотека.

Короткая улица. За четырехэтажками следовали пятиэтажки, магазин, слева – молодой лесок, невысокий, наверное, бывший пустырь. Хорошо забетонированная площадь, даже кусты не пробились, с крашенным серебрянкой Ильичом, двухэтажное здание с полуколоннами в пятнах облупившейся штукатурки.