Книга: Андеграунд, или Герой нашего времени - Владимир Маканин

Петрович (имя давно затёрлось где-то) - бомж, но не тот, который ночует в подъездах, крыша над головой у него есть, но это всё чужое, общажное. Он как бездомный дух-хранитель общежития наблюдает, всё знает, но почти ни во что не вмешивается. Общежитие большое, коридоры расходятся, и в этих коридорах тоже жизнь. Чужая, у каждого своя. Чужие женщины, мужчины не так интересны, хоть и оставляют свои следы. Но шла она долго и медленно, тяжело шла. Зачитаешься, отвлечёшься, и не хочешь опять погружаться в эту безнадёгу.

И девяностые. Времена, которые я проскочила, к счастью, одни только обледенелые картонки на рынке могу вспомнить и отсутствие в доме конфет. Тяжёлые времена были, да. А тут - они, как будто живые. В книге хватает жизни, но не в лучших её проявлениях. Подробностей, не слишком глубоких, мимоходом, и это задевает (и скобочек, метких и едких). Сюжет - вскользь, набор историй-повестей о людях. Петрович только фоном, автор, рассказчик. Писатель, который не пишет, но бережёт последнее, что связывает со старой жизнью - такую же побитую, как и он, пишущую машинку. Как будто она - часть его, если потеряет утратит что-то очень важное (право называться писателем).

Ну и личное, чем привлекла эта книга - искать кого-то, кому ещё хуже, чтобы думалось, что всё не так уж плохо (всё даже хуже).

Третий месяц подряд с моей Долгой прогулкой поисходит что-то странное - я читаю, нравится, но что писать понятия не имею. Наверное, во мне всё закончилось.

Герой. Главный герой - отщепенец в племени людей. Его невозможно понять. Поступки героя не поддаются логике, хотя автор пытался описать каждый шаг. Читаешь - вроде все правильно, а общей картины нет. Всегда есть чем удивить. Герой как туман, расплывчат. Конформист и нонконформист одновремено. Мучает брата и страдает за других. Завидует людям и пытается показать благородство. Не могу схватить его. Непонятные убийства, зато не вор.

Возможно, я начал не с той книги. Может быть надо было читать другое. Но что попалось. И название такое. Знаете. Лермонтов. А тут. Ну… Не Буковски ...

Дальше наступает пустота. У Петровича нет, в общем-то, ничего. Прошлое размыто, будущее не имеет перспектив, настоящее – бесконечный путь по коридору, в котором ни одна дверь не ведет туда, где по-настоящему ждут. У Петровича и имени-то нет, не то что профессии, сторож да не сторож, писатель без текстов. Нет и семьи, только брат Веня, но в этом направлении лучше не двигаться, потому что веет оттуда беспросветным отчаянием и ужасом.

Он живет во времена перемен, но у него уже ничего не меняется – на дне все равно, какой высоты волны. Женщины, убийства, расставания, даже момент в психушке – происходящее гнетет, но при этом оно описано крайне буднично. Вот нож в крови, вот сырок «Дружба», свежайший батон. Поезда метро проносятся мимо, ползем по полю на четвереньках, пахнет сосновыми опилками, бьют по почкам. Я как раз не знаю даже, где вообще остановился мой поезд, за окном – полное отсутствие вообще какого-либо пейзажа, я снаружи измерений. Весь мир сузился до андеграунда, и я’d like to love it, прекрасно же, когда книга очаровывает, но тут никакой симпатии быть не может, это морок, болотный огонь, плетемся по жиже и не задумываемся, что же может копошиться еще ниже. Ниже?

Петрович сам себя литературно анализирует, как и свою реальность. Его творчество остается за кадром, оно только мешает, как тяжелая, устаревшая пишущая машинка, на нем разве что хорошо жилось паутине, вся литература – она в окружающей Петровича жизни. Зачем же тут еще и что-то писать, где-то печататься?..

Проходящий мимо пассажир случайно выбивает боком из моей руки книгу и она падает на пол. Поднимаю глаза, напротив меня двое пьют из прозрачных стаканчиков водку. Бурое поле за окном тонет в сумерках. До меня доносится резковатый запах. Осталось несколько страниц. Я крайне удачно выбрала момент для чтения книги.

Механизм уже смыкает свои челюсти, Петрович-Печорин изгнан из муравейника, Петрович бездомен. Повествование потекло, полилось ручьем, обрело форму, дурашливость пропала, да и была ли? Завертелся водоворот событий, пороки обнажаются, бесстыдно являются миру – вот я каков, смотри, в этом я весь, стержень внутри крепок, не согнешь, а снаружи – глядь, почти старик.

Не могу подобрать слов, да и не хочу. Это книга ни о чем, эта книга обо всём. Действительность русского народа, выживающего, приспосабливающегося к новой власти – «новым русским» - творящей судьбы. Для нас это уже прошлый век, перешагнули и забыли, вяло почитали на уроке истории в старших классах. Поколения сменились несколько раз (подумать страшно!). А они – Петровичи, Вени, Васильки Пятовы, Веронички, Коли Соколики, Корнеевы и проч., проч. – они были там, они жили там. Это их сердца, их глаза требовали перемен, это они их ждали. Да только вот, как однажды кто-то удачно и ёмко заметил, «ветер перемен продул страну насквозь».

«Мы не можем похвастаться мудростью глаз И умелыми жестами рук, Нам не нужно все это, чтобы друг друга понять. Сигареты в руках, чай на столе, Так замыкается круг. И вдруг нам становится страшно что-то менять.»

Бесконечная физиология – болезни, нищета, грязь – это было бы скучновато-омерзительно, если бы не талант автора.

Залеченный в психбольнице русский гений – это могло быть зубодробительно-банально, если бы не талант автора. (Хотя, именно финал показался мне чуточку нарочным и символичным. Думается мне сейчас, что это было сделано автором специально.)

Роман «Андеграунд, или Герой нашего времени» стал для меня открытием и пока лидирует в моем читательском послужном списке по неоднозначности, соседствуя по сложности с Битовым. Казалось бы, бытовуха и сведение старых счетов внутри писательской тусовки – но, чем больше проходит времени с момента прочтения, тем больше и значительней мне кажется эта книга.

Помнится, по внешне схожему роману Горенштейна «Место» (герой – отщепенец, СССР, бытовые подробности) я сходу написала список тем для школьных сочинений. Здесь это сделать труднее – потому что «Место» было очень сырым текстом, а «Андеграунд» закончен, отшлифован и тщательно сбит в единое целое. Разложить его на привычные «Сходства и различия образов Петровича и Раскольникова/Печорина/Чацкого» проблематичнее.

С расстояния роман видится не историей из времён развала СССР, а рассказом о насквозь литературном человеке. Продолжением великой русской литературы в наше время, в нашу реальность.

Я медитировал, внушая себе сначала его детскую панику и следом его взрослую боль – чувства, связанные с его, а значит, с чужими страданиями. (Последняя моя мысль, но не последняя ли мысль и Русской литературы? Я и тут выученик.)

Ведь действительно, Петрович и Веня – это Чацкие после объявления их сумасшедшими. Только Грибоедов не мог так предметно описать психбольницу и действие лекарств. Вопрос Раскольникова о «твари дрожащей» Петрович решает по-своему - убивает. Но сколько в это решение вложено не снившихся Раскольникову опыта и боли двух-трех поколений России! Эти эпизоды становятся испытанием для читателя, ведь чертовски приятно переключиться в режим шутера и расстрелять всех неугодных. Отсылка же к Печорину вынесена в само заглавие книги.

И вот этот литературный герой помещен в реальность, описанную не столько через грязь общажных коридоров, сколько через запахи, рыхлости и тепло женщин. После чтения романа остается ощущение набитого трамвая в жару – очень много телесного, потного, чужого. Совершеннейший анти-гламур и, говоря современным языком, боди-позитив.

Еще немного о реальности романа. Я родилась в 1986 году и в описываемое время действительно ходила под стол пешком. Но, на мой взгляд, автор точно уловил то настроение:

… под спудом (я чувствовал) в их зажатых душах бился тоненький голосок, исходил тоскливый плебейский крик, что все равно, как с жильем, так и с собственностью, всех нас обманут. Родненькие, да нас же надуют. Да когда ж оно было, чтоб нас не надули. Горькое знание уже давило, а чувство неизбежной (в будущем) обманутости загодя развязывало им защитные инстинкты.

Я не люблю выражение «лихие 90-е» - оно звучит снисходительно-романтически. «Всех нас обманут» - это гораздо честнее.

Меня всегда занимал феномен подпольщиков времён застоя – после развала Союза вышло множество книг, посвященных их кухням и беседам о лежащих в столах текстах. Эти мифические тексты издаются гораздо меньше, чем сопутствующие мемуары.

На примере Петровича можно наблюдать то же самое: много друзей, попоек, задушевных разговоров. Старые повести все растеряны, новые не пишутся. Более успешные коллеги-писатели открыто паразитируют на подпольном прошлом.

Весь свой писательский дар (о размере которого судить мы не можем) Петрович обращает на себя, объясняя свои поступки и чувства. Во вполне классическом по построению романе происходит разбитие четвертой стены: герой литературного произведения рассуждает о том, что русский человек по школьной привычке видит себя внутри некоего текста:

В окультуренном, в щадящем варианте чувство (всякое сильное чувство, вина тоже) уже по необходимости входит и втискивается наконец в реальную жизнь – но сначала его очищение Словом. Чувство дышит Словом. Так уж повелось. Человек привык. Но что, если в наши дни человек и впрямь учится жить без литературы? Что, если в наши дни (и с каждым днем все больше) жизнь-самодостаточное действо. Что, если нас только и заботит всеупреждающий страх самосохранения? Живем и живем. Как живу сейчас я. Без оглядки на возможный, параллельно возникающий о нас (и обо мне) текст – на его неодинаковое прочтение.

На мой взгляд, это очень верно. Помните, как в детстве все свои действия хотелось вписать в некий роман? «С гордым и холодным лицом он удалялся от одноклассников.» Сейчас эта литературность сминается под напором визуала – свою жизнь привычнее выражать лентой фотографий.

Еще одно тонкое наблюдение Петровича, ради которого стоит читать роман, это люди на троллейбусной остановке.

Пространства высосали их для себя, для своего размаха – для своей шири. А люди, как оболочки, пусты и продуваемы, и, чтобы хоть сколько-то помнить себя (помнить свое прошлое), они должны беспрерывно и молча курить, курить, курить, держась, как за последнее, за сизую ниточку дыма. (Не упустить бы и ее.) Втискиваться в троллейбус им невыносимо трудно; работать трудно, жить трудно, курить трудно…

Тема России («возродимся мы или нет») - тоже примета 90-х. Поиск простого объяснения случившейся катастрофы, рассуждения об отличном от других русском пути… Когда хватались без разбору западные образцы и поспешно натягивались на худосочную российскую действительность. Неужели прошло уже больше двадцати лет?..

Советую читать «Андеграунд» неспешно, под крепкий до горечи чай, желательно – бумажный экземпляр, чтобы текст не соседствовал со значками оповещений. Промочите ноги на улице, зайдите в гости к бабушке с неизменным сервантом и фланелевым (не китайским) халатом. Разберите елочные игрушки. Попробуйте почувствовать остатки уходящей эпохи, когда «всех нас обманут» витало в воздухе. Миг неустойчивого (неоднозначного!) баланса на стыке, тот самый разрыв времён связующей нити. Мгновение острого ощущения своей самости – советская реальность отхлынула, новая еще не захлестнула.

Где-то там, в серой пустоте и холодном утреннем тумане станьте на секунду Петровичем – ведь автор оставил его для удобства безымянным.

dic.academic.ru

2. Психиатрическая больница «Андеграунд»

Добро пожаловать в нашу психиатрическую лечебницу, куда стекается весь цвет интеллигенции. Художники, поэты, критики, сценаристы и другие представители стереотипов о пьющих и сквернословящих творческих личностях составят вам прекрасную компанию на вашем пути превращения в любой овощ по вашему выбору (примечание: даже томат, хотя это и тот ещё фрукт). Внешний мир вам не рад? Что ж, в клинике «Андеграунд» вы сами себе станете не рады! Приведите друга, родственника или неугодную вам личность и получите скидку!

yanormalniy.fox

«Интеллигенция десятилетиями работала, не напрягаясь (в отличие, скажем, от коллег в Западной Европе), зато мы, уверяет Михаил, довели искусство человеческого общения (телефонного, кухонного, в рабочее время, в вагоне поезда) до немыслимой высоты. Разговоры – наши пирамиды». © Маканин

3. Кухни на заказ «Андеграунд»

На наших кухнях, бережно собранных вручную из говна и палок, вы сможете обсудить все значимые события во внешней и внутренней политике, личную жизнь соседей и судьбы как отдельных индивидуумов, так и целой страны. В каждую кухню по умолчанию встроен свой Петрович без имени, но с серийным номером, который работает на очищенном спирте и готов послужить вашей жилеткой. Зачем тратить деньги на форумы и психиатров, если есть кухни «Андеграунд» и Петрович? За дополнительную плату мы встроим в него полный сборник разговоров о Хайдеггере, Бибихине, Малевиче и других представителях искусства, а также альманах шуток про вашу (да-да, именно вашу!) тёщу.

kvartirnayaispovedalnya.fox

Дальше...

4. Литературная мастерская «Андеграунд»

Только у нас вас научат писать в стол или вовсе не писать, но быть писателем! Мы подскажем, как стать поперек горла любому даже самому толерантному редактору, делать серьезные лица при разговоре о возвращенных рукописях и страдать. Вы ведь хотите стать современным юродивым и отверженным? У нас вы научитесь видеть в подполье изнанку жизни вне света и без него, вы познаете щель между жизнью и смертью, но зато всегда при вас будет чугунная трёхметровая совесть и честность. Мы сделаем из вас никому не нужного гения! Приходите!

yaumamypisatel.fox «Вы умрете, а ваши запылившиеся повести будут издавать миллионными тиражами». © Маканин

5. Психологическая помощь «Андеграунд»

Вам одиноко? Вас никто не понимает? Женщины некрасивы, водка невкусная, а солнце — грёбаный фонарь? Приходите в нашу частную клинику психологической помощи «Андеграунд», где мы покажем вам бомжей, которые живут еще хуже, чем вы. Легче вам не станет, но хотя бы не будет так одиноко.

ishusobutilnika.fox

6. Магазин парфюмерии «Андеграунд»

Новый привоз элитной подпольной парфюмерии из лучших подполов России и Европы! Аромат "I am under and I love it" — беспокоящий, полный тлена. Он настолько же стоек, как двухнедельные носки, как залежавшиеся в помойном ведре селедочные кости, источающие запах былой роскоши. Нотки заплесневелого сыра окружает беззаботность палёной водки и мужественность давно не мытых ног. А чувственность застарелой рвоты, таинственность телесного пота и пикантность потаённого пердежа соблазняют восхитительной пряной волной. В этот парфюм невозможно не влюбиться.

vdohvydoh.fox «Сам в говне, а рука – к небу». © Маканин

7. Политическая партия «Андеграунд»

Мы против! Присоединяйся к нам и получи легальную возможность закидывать какашками существующий строй, независимо от того, какой он. Мы расскажем вам, как вас угнетают, а вы сможете не работать и жить на улице совершенно бесплатно!

ktozdes.fox

8. Гостиница «Андеграунд»

Наша гостиница общажного типа (3 звезды*) надежно похоронит ваши мечты и надежды в необъяснимом лабиринте бесконечных коридоров и затхлых комнатушек! Это не только мерзкий зассанный тараканник, но и прекрасная метафора всей нашей унылой жизни! Приезжайте, заселяйтесь, бухайте, приводите гостей, ведь всё равно мы все ничтожные пылинки на ткани вселенной и скоро умрём! *Именно такой коньяк нужно предложить вахтёру, чтобы пройти.

moyahataskrayu.fox «Российский гений, забит, унижен, затолкан, в говне, а вот ведь не толкайте, дойду, я сам!». © Маканин

9. Интеллектуальная ролевая онлайн-игра «Андеграунд»

Погрузитесь в чудесный мир фантазии и предательства от «Like Real Life Games». Убедите всех, что вы написали шедевр, подставьте соперников-писателей, выпейте больше остальных, убейте зарвавшегося юнца, избегите наказания и отправляйтесь в весёлое виртуальное пешее путешествие по заблёванным подъездам. Собирайте бутылки и пишите гениальный опус магнум на салфетках и обёртках от колбасы. Главный приз в нашей игре — новые ботинки!

playhuey.fox

10. Элитная сауна «Андеграунд»

В наших райских кустиках вы можете найти самых жалких и жалостливых шалав любой конфигурации. Жирнотелые шлюхи, костистые наркоманки, оплывшие и обрюзгшие пьяницы звенящей капелью триппера ворвутся в вашу жизнь, приложатся к вашей бутылке и дырявому кошельку и поплывут дальше, оставив в душе и кармане щемящее чувство пустоты. Such sexy: у нас настоящее подполье, пахучее, как тоннель метро, влажное, тёмное, пахнет мышами, ну что, детка, хочешь меня? Звони.

undergangbang.fox «Оттолкнуться от дна и начать всплывать!». © Маканин

“Поэта далеко заводит речь”, — оговорилась предтеча нынешнего андеграунда Цветаева, столь долгие годы (столь зрелое время своей жизни) не смогшая вполне постичь темного счастья подполья. Просила жилья и пайки у секретарей. Писала письма. (Мы тоже с этого начинали: писали, просили.) Объяснялась в любви ко всем, кто сумел жить и расти на свету. Лишь в Елабуге, лишь с сыном, она поняла, что есть люди и люди — что она из тех, а не из этих. Она из тех, кто был и будет человеком подземелья – кто умеет видеть вне света. А то и вопреки ему”.

Ещё одна дань традиции русской классической прозы – во второй части заглавия книги – «Герой нашего времени». И опять же, чтобы не было никаких сомнений у читателя, Маканин использует эпиграф из предисловия к “Журналу Печорина” в романе М.Ю. Лермонтова “Герой нашего времени”:

“Герой… портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии”.

Правда, автор убирает обращение «милостивые государи». Почему? Видимо, потому что андеграундному писателю не нужен читатель, он видит смысл в процессе творчества, но вовсе не предполагает быть прочитанным.

“Двадцать с лишним лет я писал тексты… Они свое сделали… Они во мне… Я просто шагнул дальше… Текстов уже нет. Да, возможно, что повести где-то застряли и все еще пылятся. Возможно, в журналах. Возможно, в издательских… шкафах… Но не у меня… Я не хочу печататься. Уже не надо. Уже поздно. Теперь я уже не хотел быть придатком литературы”. Нынче он общажный сторож, бомж, отверженный. “Ты – гений”, – кричали сегодняшние известные писатели Михаил и Вик Викыч. Не только его отвергли литгенералы, бюрократы всех мастей, озлобленные соседи, но и он себя отверг: “Мой талант – это талант, но он как пристрелка, и сам я – как проба”.

Петрович ищет себя, и страшен этот поиск, ужасен, смутен, даже абсурден. Вдруг честный, по всеобщему мнению, Петрович убивает кавказца. Он и сам потом не понимает. Ну, столкнулись двое пьяных на скамейке, вынули ножи… Герой вспоминает Раскольникова, гуманистическую традицию русской словесности и не испытывает мук совести: убил и убил. Главное – увернуться от сыщиков. Следующее убийство герой совершает расчетливо – убивает стукача. И опять ничего, никаких “кровавых мальчиков” в глазах. Его второе “я”, по словам самого Петровича, – животное, в глазах которого не страх, а вечность, жажда бессмертия, а если есть бессмертие, то все позволено. А герой Достоевского утверждал: “Если Бога нет, то все позволено”. Петрович на исходе XX века говорит: “Покаяние – это распад”. Но все же совесть, или что там еще, настигает героя в “жалком полувьетнамском бомжатнике”, он кричит и бьется так, что его увозят в психушку: “Не хочу убивать!” (явная параллель с душевной болезнью Родиона Раскольникова после убийства им старухи-процентщицы). Петровича накачивают нейролептиками, чтобы вырвать признание, но и здесь он не может, не хочет сострадать кому-то. И вдруг в результате почти нечеловеческих усилий он бросается на защиту беспомощного старика, избиваемого санитарами. Петрович освобождается и, кажется, становится самим собой – новым. Он прошел через “скромненькое типовое чистилище” современной жизни. И такого человека В.С. Маканин называет “Героем нашего времени”? Всерьез ли это? К сожалению, да, это одна из реалий нашего мира и нашего времени.

“Следовало знать и верить, что жизнь моя не неудачна. Следовало поверить, что для каких-то особых целей и высшего замысла необходимо, чтобы сейчас (в это время и в этой России) жили такие, как я, вне признания, вне имени и с умением творить тексты. Андеграунд. Попробовать жить без Слова, живут же другие, риск или не риск жить молчащим — вот в чем вопрос, и я — один из первых. Я увидел свое непризнание не как поражение, не как даже ничью — как победу. Как факт, что мое “я” переросло тексты. Я шагнул дальше. И когда после горбачевских перемен люди андеграунда повыскакивали там и тут из подполья и стали, как спохватившись, брать, хватать, обретать имена на дневном свету (и стали рабами этих имен, стали инвалидами прошлого), я остался как я. Мне не надо было что-то наверстывать. Искушение издавать книгу за книгой, занять пост, руководить журналом стало лишь соблазном, а затем и пошлостью. Мое не пишущее “я” обрело свою собственную жизнь. Бог много дал мне в те минуты отказа. Он дал мне остаться”, -

так рассуждает этот умный, наблюдательный, ироничный, независимый, гордый, нередко язвительный герой. Именно этими чертами он близок Печорину, их близость подчёркнута даже на уровне аллитерации – Печорин… Петрович…Ведь и Печорин в свой время был встречен критикой как лишний человек, так и не нашедший себе места и дела. В герое Маканина тоже не востребованы ни талант, ни личность. И он, как Печорин, тоже убивает, до конца не веря, что убьёт, и дневник ведёт, и места ему нигде нет (ни семьи, ни друзей). Но общество ХХ века страшнее, безжалостнее. Пример тому – судьба брата Петровича, талантливого художника, некогда раздавленного КГБ, «залеченного» в психушке. Десятилетиями Петрович навещает брата в больнице, где Веню превратили в робкого ребенка, едва ли не в животного. И когда старший брат, прошедший свое жуткое “скромненькое типовое чистилище”, выпрашивает Веню на денек к себе домой (глава “Один день Венедикта Петровича” – «отзвуки» Солженицына) и всеми силами пытается вернуть брата к жизни, ему это удается. Нет, конечно, Веня возвращается в психушку прежним – раздавленным, жалким, беспомощным, но немногое всё-таки удается. Можно было бы ещё много говорить об этом произведении, настолько оно многопланово. Отмечу лишь те аллюзии, которые явно видны, кроме уже названных выше: А. П. Чехов «Палата №6», Н. В. Гоголь «Шинель», А. Данте «Божественная комедия», М. А. Булгаков «Собачье сердце», Ф. М. Достоевский «Записки из подполья». Подозреваю, что список не исчерпан, и при каждом последующем перечитывании откроются новые параллели, намёки, аллюзии.