Текст книги "Русские: кто мы?"

Однако чем реальнее становилась перспектива создания нового государственного образования – Союза, тем откровенней проявлялись амбиции национальных лидеров.

Первой взбунтовалась Грузия. Лидер грузинских коммунистов Петр Мдивани заявил, что Грузия согласна войти в новый Союз прямо и непосредственно, а не через ЗСФСР. Орджоникидзе, возглавлявший Закавказский краевой комитет РКП (б), ответил, что никаких поблажек Мдивани и его группе делать не намерен и что Грузия войдет в состав Союза только через Закавказскую Федерацию как равная среди равных. Возникла ссора. Кто-то в пылу полемики оскорбил Орджоникидзе. Тот, не утруждая себя аргументами, избил обидчика. Мдивани созвал ЦК КП Грузии и составил коллективную жалобу на Орджоникидзе, которую тут же направил телеграфом в Москву. Ленин немедленно снарядил в Грузию комиссию во главе с Дзержинским, чтобы та на месте разобралась в существе конфликта.

12 декабря 1922 года Дзержинский вернулся в Москву и сразу направился в подмосковные Горки, откуда Ленин из-за обострившейся болезни уже не выезжал. Выслушав Дзержинского, Ленин обвинил во всем Сталина, как генерального секретаря ЦК партии, и Орджоникидзе с Дзержинским, поскольку те, вместо того, чтобы бороться с «великодержавным шовинизмом» как партийные руководители «ранее господствующей нации», не проявили должной гибкости (Ленина не смутило то обстоятельство, что двое из партийных руководителей «ранее господствующей нации» – Сталин и Орджоникидзе были грузинами, а третий – Дзержинский поляком).

30 декабря 1922 года в Москве, в переполненном Большом театре, Украина, Белоруссия, Федерация Закавказских республик и РСФСР подписали договор о создании Союза Советских Социалистических Республик – СССР. Зал взорвался аплодисментами. На карте мира появилось новое государство.

В тот же день Ленин, которому врачи предписали постельный режим, диктовал своему секретарю Лидии Фотиевой: «…Из того, что сообщил Дзержинский, я мог вынести только самые большие опасения. Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Видимо, вся эта затея “автономизации” в корне была неверна и несвоевременна…»

Говорить Ленину было трудно. Жар стеснял дыхание. Мысли наслаивались одна на другую. Чувства, одно горестнее другого, мешали сосредоточиться на главном. Он продолжал:

«Говорят, что требовалось единство аппарата. Но откуда исходили эти уверения? Не от того ли самого российского аппарата, который заимствован нами от царизма и только чуть-чуть подмазан советским мирром?..»

Перечитывая сегодня работу Ленина «К вопросу о национальностях или об “автономизации”», ловишь себя на мысли, что вождь революции остро переживал вынужденный отход от марксизма, что создать новый государственный аппарат на месте старого, разрушенного, ему, по сути дела, не удалось, а замена прежних министерств на народные комиссариаты (наркоматы, возникшие еще при Временном правительстве) не изменила природы власти, и власть эта пучилась на глазах, все более и более разрасталась и оттого становилась все менее эффективной.

Он продолжал диктовать:

«Несомненно, что следовало бы подождать с этой затеей[55]55
  С образованием СССР.


[Закрыть] до тех пор, пока мы могли бы сказать, что ручаемся за свой аппарат, как за свой. А сейчас мы должны по совести сказать обратное, что мы называем своим аппаратом, который на самом деле еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину, переделать которую в пять лет при отсутствии помощи от других стран и при преобладании “занятий” военных и борьбы с голодом не было никакой возможности…»

Ленин все более распалялся и распалил себя до такой степени, что почувствовал необходимость срочно найти виновника всех бед, обрушившихся на страну и на него лично. Но так как с очевидными врагами было покончено в ходе Гражданской войны и иностранной военной интервенции, Ленин ткнул пальцем наугад и – угодил в русский народ.

«При таких условиях очень естественно, – продолжал он, – что “свобода выхода из союза”, которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом мире шовинистической великорусской швали, как муха в молоке…»

Выплеснув накопившийся гнев, Ленин успокоился, попытался представить себе, как именно выглядит «великоросс-шовинист», «подлец и насильник», явленный в «типичном русском бюрократе», и перед его мысленным взором вырисовались сразу три образа, – все те же Сталин, Дзержинский, Орджоникидзе:

«Я думаю, что тут сыграли свою роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого “социал-национализма”. Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль.

Я боюсь также, что тов. Дзержинский, который ездил на Кавказ рассматривать дело о “преступлении” этих “социал-националов”, отличился тут тоже только своим истинно русским настроением (известно, что обрусевшие инородцы часто пересаливают по части истинно русского настроения) и что беспристрастие всей его комиссии достаточно характеризуется рукоприкладством Орджоникидзе…»

На следующий день, 31 декабря, когда Москва, а вместе с Москвой вся страна ликовали по поводу создания СССР, Ленин вернулся к тому, о чем говорил накануне, чтобы расставить точки над всеми «i»:

«…Никуда не годится абстрактная постановка вопроса о национализме вообще. Необходимо отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетаемой, национализм большой нации и национализм нации маленькой[56]56
  Невероятно, но Ленин не понимал, что недопустимо разделять «национализм большой нации» и «национализм нации маленькой». Любой национализм отвратителен, будь то национализм русский, грузинский, татарский, еврейский, чеченский, какой бы то ни было другой (достаточно в этой связи сопоставить национализм сербский – «большая нация» – и национализм албанский – «нация маленькая», чтобы понять, какой большой кровью оборачивается любой национализм). В жертву национализму приносятся не те, кто разжигает национальную рознь (а это, как правило, политики и, увы, интеллигенты), а ни в чем не повинные люди, своей кровью и жизнями расплачивающися за безумие националистов.


[Закрыть]…

Поэтому интернационализм со стороны угнетающей или так называемой “великой” нации (хотя великой только своими насилиями, великой только тем, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически.

…Нужно возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством “великодержавной” нации».

Обвинив «великодержавную» нацию – русских – во всех смертных грехах, больше к русскому вопросу Ленин не вернется, а через год с небольшим его не станет. Но главная его мысль, – мысль о том, что русские должны «возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством “великодержавной” нации», – не только была подхвачена его ближашими соратниками, но и доведена до абсурда. К несомненно абсурдному я отношу требование наркома просвещения Анатолия Васильевича Луначарского, с которым он обратился к академикам в 1925 году, когда в стране отмечался 200-летний юбилей Академии наук. Это обращение содержало требование «скорейшей отмены русского языка» и замены его неким универсальным «языком мирового пролетариата»: «Давно уже пора осветить один из самых настоятельных и неотложных вопросов нашей современности: вопрос о единстве мирового письма и единстве мирового языка».

К Ленину и его соратникам с полным основанием можно отнести слова Руссо, которыми тот охарактеризовал деятельность Петра I: «Он хотел сразу создать немцев, англичан, тогда как следовало, прежде всего, создавать русских…» С этой важнейшей задачей ни вождь революции, ни его соратники не справились. Более того, поставив русских в неравное положение с другими нациями, они заложили под Советский Союз бомбу замедленного действия, которая взорвалась в 1991 году серией Деклараций союзных и автономных республик о государственном суверенитете с последующей отменой русского языка в бывших союзных республиках, который если кто еще и помнит сегодня, так это сами русские, оказавшиеся «за рубежом», не покидая своего отечества, да старики и старухи из числа местных жителей, чья жизнь проходила в СССР.

Глава 6
Мировая революция или глобализация?

Объединение народов земли в единую семью – давняя мечта человечества. Александр Македонский стал первым, кто попытался осуществить эту мечту на деле. Русская идея соборности – та же идея соединения всех народов в одну семью. Американцы называют свою страну «плавильным котлом», в котором происходит «сплав» различных рас и этносов в некий надэтнос, имя которому – американцы. В 20-е годы прошлого века в нашей стране получила широкое распространение вера в скорое наступление времени, когда все народы земли – «без Россий, без Латвий» – станут «жить единым человечьим общежитьем». Для такой веры почва в России была подготовлена лучше, чем где бы то ни было, по той просто причине, что наша страна не декларативно, а на деле представляла собой плавильный котел, в котором исторически интенсивно происходило формирование наций, в том числе нации русской.

Идея неизбежности объединения всех народов земли в одну семью жива и поныне. Арсений Гулыга пишет в предисловии к своей книге «Творцы русской идеи»: «Весь мир тянется к объединению. Вопрос только в том, каким будет это объединение – “империей зла” с масонской звездой в качестве символа власти, с группой избранных пенкоснимателей, навязывающих свою волю всем остальным, или исполнится “русская идея” – мечта о соборном единстве человечества?»

В последние 10—15 лет эта идея под названием глобализация получила новое хождение на Западе. Теперь неизбежность наступления «эры глобализации» объясняется и обосновывается не стремлением людей и человечества в целом объединиться, а тем, что в мире наблюдается, как писал американский ученый Т. Левитт, «феномен слияния рынков отдельных видов продукции и услуг, производимых крупными транснациональными корпорациями». Потому-то, утверждает в книге «Глобализация» другой американский ученый М. Уотерс, феномен этот следует воспринимать как процесс, «в ходе которого и благодаря которому определяющее воздействие географии на социальное и культурное структурирование упраздняется и в котором люди это упразднение все в большей мере осознают».

Речь, другими словами, идет о создании новой модели мировой экономики, в которой, как пишет в книге «Мир без границ» японский консультант Гарвардской школы бизнеса К. Омэ, «экономический национализм отдельных государств стал бессмысленным»; «мировая экономика теперь определяется взаимозависимостью трех центров – ЕС, США и Японии», а главными «актерами» на экономической сцене становятся «глобальные фирмы».

Здесь кроется одна из главных опасностей глобализации, о которой сторонники будущего переустройства мира как на Западе, так и у нас в России умалчивают: телега (экономика) ставится впереди лошади (интересов людей – движущей силы любой экономики). Единственный интерес глобальных фирм, играющих в современном мире главные роли, – прибыль, измеряемая исключительно в денежном выражении. Других интересов у глобальных фирм нет и не может быть. Но когда единственный интерес этих фирм-актеров сводится к прибыли, нелепо говорить о гуманитарной составляющей экономики, что и доказал мировой финансовый кризис, разразившийся осенью 2008 года. Однако, посколку правительства решительно всех стран, а не одних только «взаимозависимых трех центров – ЕС, США и Японии», кинувшихся спасать в первую очередь свои банки, все же говорят о гуманитарной составляющей экономики, – в искренность их веришь мало. Если продолжить «театральную» аналогию Омэ, тут впору задаться гамлетовским вопросом, который поставил перед собой принц датский, посмотрев на игру странствующих актеров: «Что им Гекуба, что они Гекубе, чтоб так рыдать?».

Обратим внимание читателей на другую опасность глобализации в том виде, в каком она навязывается миру сегодня. Глобальные фирмы, как и государства, управляются не компьютерами – пусть самыми совершенными, самонастраивающимися и самопрограммирующимися, – а людьми, стоящими во главе этих фирм. Что это за люди, какими качествами они должны обладать, какие цели ставить перед собой и какие избирать средства для их достижения? Вопросы не праздные. Ими озаботился уже Мэмфорд, сравнивший глобализацию с попыткой создать некую мегамашину[57]57
  Льюис Мэмфорд (1895—1990 гг.) – американский философ, выступал с критикой излишней фетишизации научно-технического прогресса в ущерб общегуманистическим ценностям (книги «Техника и цивилизация», «Миф о машине», «Пентагон власти» и др.).


[Закрыть]. Мэмфорда поддержал и развил его идеи Эрих Фромм. Он писал: «Если общество превратится в то, что Мэмфорд назвал “мегамашиной” (то есть если все общество, включая всех своих членов, уподобится централизованно управляемой машине), практически не удастся избежать фашизма, поскольку а) люди уподобятся стаду баранов, утратят способность критического мышления, станут совершенно беспомощными, пассивными и в силу всего этого будут жаждать заполучить лидера, который “знал бы”, что им следует делать, – вообще знал бы все, чего они не знают, и б) такой “мегамашиной” сможет управлять каждый, кто получит к ней доступ, просто нажимая на соответствующие кнопки». И добавлял: «Даже человеку с весьма средним интеллектом и посредственными способностями под силу управлять государством, окажись они у кормила власти».

Задолго до современных глобалистов свой вклад в развитие теории «мегамашины» внесли основоположники марксизма-ленинизма и отечественные большевики. В. И. Ленин писал: «Соединенные Штаты мира (а не Европы) – являются той формой объединения и свободы наций, которую мы связываем с социализмом, пока полная победа коммунизма не приведет к окончательному исчезновению всякого, в том числе и демократического, государства».

Россия и русские в этом отношении, по мысли Ленина, могли послужить «испытательным полигоном» и «подопытными мышами» для создания наднациональной, надгосударственной модели будущего переустройства мира, поскольку, во-первых, русские как нация не представляли ни для кого интереса, и, во-вторых, никогда не знали собственной государственности, а получили ее в готовом виде из рук пришлых варягов.

Об этом же писал и Ф. Энгельс в статье «О внешней политике русского царизма», опубликованной в 1890 году в журнале «Die neue Zeit» и долгое время остававшейся в нашей стране «закрытой» для широкой публики[58]58
  Лишь 19 июля 1934 г. членам Политбюро ЦК ВКП(б) было разослано письмо И. В. Сталина «О статье Энгельса “Внешняя политика русского царизма”», в котором содержалась резкая критика этой статьи; опубликовано же это письмо было и того позже – в мае 1941 г. в журнале «Большевик», за месяц с небольшим до начала Великой Отечественной войны.


[Закрыть]. Энгельс писал, что своими успехами на международной арене Россия обязана «всемогущей и талантливой шайке иностранных авантюристов», основавшей «своего рода новый иезуитский орден».[59]59
  В 1848 г. в Праге состоялся славянский съезд, на котором выступил один из идеологов революционного народничества, теоретик анархизма Михаил Александрович Бакунин. В своей речи он не только призвал к единению славян и их освобождению, но и говорил о «протянутой братской руке немецкому народу», о «братском союзе мадьярам, ярым врагам нашей расы… во имя свободы, равенства, братства всех наций». На выступление Бакунина откликнулся Энгельс. Он заявил, что «речь идет не о братском союзе всех европейских народов под одним республиканским знаменем, а о союзе революционных народов против контрреволюционных народов». Контрреволюционными народами, по Энгельсу, и были славянские народы, прежде всего русские, которые «нежизненны и никогда не смогут обрести какую-нибудь самостоятельность». Он утверждал, что русские «никогда не имели своей собственной истории… и лишь с момента достижения ими первой, самой низшей ступени цивилизации уже подпали под чужеземную власть или лишь при помощи чужеземного ярма были насильственно подняты на первую ступень цивилизации».


[Закрыть]

Вопросами глобализации в нашей стране сегодня занимается целый институт, возглавляемый Михаилом Делягиным, который так и называется – Институт проблем глобализации.

Но вернемся к первой четверти ХХ века, когда в России победила Октябрьская революция, был провозглашен СССР и страна наша стала рассматриваться как прообраз будущего мира, в котором все государства сольются в некое «надгосударство» с единым «наднародом» с общими интересами и едиными целями.

В Конституции 1924 года, принятой уже после смерти Ленина, говорилось: «Доступ в Союз открыт всем социалистическим советским республикам, как существующим, так и имеющим возникнуть в будущем». При этом особо подчеркивалось, что СССР «послужит верным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику».

Для такой уверенности у большевиков были основания. Идея необходимости переустройства мира на социалистических началах находила все больше приверженцев как на Западе, так и на Востоке. Первая мировая война укрепила эту идею. В ноябре 1918 года в Германии произошла революция, покончившая с монархией. В 1919 году объявили себя советскими республиками Венгрия, Словакия и Бавария. Осенью 1920 года рабочие Италии захватили крупнейшие промышленные предприятия и объявили их собственностью народа. В 1923 году забастовали шахтеры Рура. В 1926 году с антикапиталистическими требованиями выступили горняки Англии. Рухнула Османская империя. Революционное движение охватило Францию, Балканы, Китай…

Это одна сторона дела. Другая состояла в том, что Россия после октября 1917 года оказалась нищей страной[60]60
  Расхожее мнение, будто Октябрьская революция потому-де победила, что Россия была отсталой страной, не соответствует истине: вряд ли можно называть отсталой страну, которая по промышленному и сельскохозяйственному производству вышла в 1913 г. на пятое место в мире. Другое дело, что Первая мировая война и алчность новоявленных нуворишей, о которых шла речь выше, а также инострання интервенция и Гражданская война разорили страну, отбросили ее на десятилетия назад и превратили Россию в нищую страну. Но разве не то же самое произошло в 90-е гг. ХХ века, когда все богатства страны оказались в руках небольшой кучки олигархов, а основная масса населения превратилась в нищих?


[Закрыть]. Правительство Ленина вынуждено было решать сложнейшую триединую задачу: совместить социалистическое строительство с расчетом на помощь зарубежных стран, а то и другое с поиском собственных путей выхода из кризиса. И оно справилось с этой задачей вполне по-антироссиянски – ценой самого грубого насилия над народом.

Экономика страны в начале 20-х годов находилась в ужасающем состоянии. В «Истории Коммунистической партии Советского Союза», на которую мы ссылались, читаем: «Продукция крупной промышленности сократилась в 1920 году по сравнению с довоенным временем почти в семь раз. В исключительно тяжелом состоянии находилась металлургия: чугуна выплавлялось только около трех процентов довоенного производства, угля добывалось в три раза меньше, нефти – в два с половиной раза; производство хлопчатобумажных тканей сократилось в двадцать раз. Из-за отсутствия топлива и сырья стояло большинство предприятий. Население испытывало острую нужду в самых необходимых промышленных изделиях. Крайне разорено было и сельское хозяйство. Не хватало хлеба и других продуктов питания. Рабочие промышленных центров голодали. В 1920 году индустриальных рабочих стало почти в два раза меньше, чем в 1913 году. Рабочий класс распылялся, часть его деклассировалась».

Фактически страна ничего не производила, а потому – спекулировала. Спекулировала всем, что пользовалось хоть каким-нибудь спросом: солью, мылом, спичками. Даже деньгами. Царский генерал Федор Алексеевич Григорьев, работавший после революции библиотекарем на Петроградских командирских курсах Рабоче-крестьянской Красной Армии, записал в дневнике в 1920 году: «…Паек уменьшают даже у красноармейцев, а в городских столовых уже давно дают за 8 руб. только одно блюдо, по большей части пустой суп из хряпы. Спекуляция. Рынки закрыли, но все торгуют. Знакомый продал 10 руб. золотом за 20000. Серебро я продавал до 8000 за фунт, теперь дороже. За романовские деньги дают: 500 р. (Петр I) – 8000 р., за “Катеньку” (100 р.) – до 1500 р. и т. д. За “думские” в 6 раз дороже, за “керенки” – в 3 раза».

Первые советские деньги печатались на обратной стороне обоев с множеством нулей и выдавались в дни зарплаты рулонами: люди, «отоваривая» эти «деньги», отрезали от обоев огромные куски. Москвич Юрий Владимирович Готье, академик археологии и историк, писал в 1921 году: «Вновь надвигается кризис безденежья, точнее, отсутствия “госзнаков”. Опять нигде не платят: мне должны миллионы, и ниоткуда их нельзя получить. Хлеб – 4000; масло – 40000; молока кружка – 5000. В Петрограде дороговизна еще бóльшая […] Общая картина без перемен; задаюсь вопросом – сдвинулась или не сдвинулась с места куча навоза? Иногда кажется – да, иногда – нет… Вот уже 4 года мы все вертимся, как белки в колесе, и все без толка».

Не способствовала улучшению положения дел в стране и продолжавшаяся Гражданская война. Народ разделился на красных и белых, не знавших друг к другу ни пощады, ни сострадания. Своих главных врагов та и другая стороны искала, естественно, не в себе, не в причинах поразившей нацию болезни, зашедшей слишком далеко, а вне себя. Один из руководителей партии социалистов-революционеров (эсеров), писатель и головорез, учинивший одну из самых кровавых расправ над мирными жителями Ярославля, Борис Викторович Савинков писал главнокомандующему Вооруженными силами Юга России Антону Ивановичу Деникину:

«Господин Генерал,

Вы слишком много сделали для России. Это дает мне право говорить с Вами откровенно… Я спрашивал себя: чем объяснить, что честность, храбрость, любовь к родине и беззаветное самоотречение не могут до сих пор сокрушить силу людей нечестных, малодушных, не любящих отечества и заботящихся лишь о своей личной выгоде? Чем объяснить, что беспримерная по своей доблести Добровольческая Армия, руководимая таким бесстрашным и опытным вождем, как Вы, не победила до сих пор большевистской?..

Вся Европа расшатана. Сила большевиков не в мощи их армии, она в слабости тех, кто желает бороться с ними. Почти все еврейство с большевиками. Почти все социалисты с большевиками. Почти вся народная масса в Англии, во Франции, в Италии, в Бельгии, даже в Сербии, темная, как везде, смущаемая большевистской пропагандою, колеблется и не знает, с кем ей быть, – с Лениным или с Вами.

Ленин для нее враг. Друг ли Вы? Темные люди в этом не могут себе дать отчета. Они сказали бы, что Вы им друг, если бы Правительство Ваше было определенно демократично, и не на словах лишь, но и на деле…»

Наступление армии Деникина на Москву провалилось, он бежал на Юг и с 1920 года жил в эмиграции. На короткое время власть перешла в руки барона Петра Николаевича Врангеля, объявившего себя главкомом Русской армии. 6 августа 1920 года Савинков, все еще надеявшийся на реванш, обращается с открытым письмом на этот раз к нему:

«Господин Генерал!

Мы, русские патриоты без различия партий, монархисты, республиканцы и социалисты – видим в Вас носителя русского национального флага. Мы желаем Вам и Вашей доблестной армии полного успеха в святом деле освобождения родины от большевиков. Мы с напряженным вниманием следим за Вашим продвижением вперед, радуемся Вашим победам и гордимся славою Вашего оружия. Каждый из нас готов всемерно содействовать Вам и положить свои силы на служение родной земле.

Мы верим, что Вы не пойдете по дороге ген(ерала) Деникина. Мы верим, что Вы учли ошибки прошлого и проникли в глубокую сущность событий, происходящих ныне не только в России, но и во всем мире. Старого не вернешь. Его и нельзя вернуть. Царя не восстановишь. Россия построится как великая казачья и крестьянская демократия через Учредительное собрание или она не построится вовсе. Мы верим, что Вы пытаетесь воссоздать Россию не царскую, не помещичью, не чиновничью, а Россию “третью”, ту Россию, где все будут равны перед законом, где будет порядок, где каждый казак и каждый крестьянин будет иметь свою землю, будет мирно трудиться на ней и мирно обогащаться, ту Россию, которая не будет ни теснить, ни насиловать никого – ни эстонца, ни латыша, ни украинца, ни еврея, ту Россию, которая утвердит свободу и мир – мир всему миру.

Окровавленные годы международной войны оставили тяжкий след. Честный и доблестный ген(ерал) Деникин не понял, однако, что такое свобода. Он воевал с Грузией и Украиной, он восстановил против себя и Польшу, и Финляндию, и Латвию, и Эстонию, и, главное, он восстановил против себя крестьян, т. е. самое Россию. Коленопреклоненные, с пением “Христос Воскрес”, встречали крестьяне его добровольцев и он доходил до Орла – почти до ворот Москвы. Как провожали его? За ним шли помещики, исправники, губернаторы, генерал-губернаторы, контрразведчики, бесчисленные тылы – за ним шло старое, истлевшее, неспособное возродить Россию. Не большевики одолели его, не в бою проиграл он свое святое дело, не самоотверженные бойцы виноваты в его поражении. Его одолели расстрелы и грабежи, в его поражении виноваты “Осваги”[61]61
  «Осваги», или Осведомительные агентства, были главным идеологическим центром Добровольческой армии, имевшей широкую сеть осведомителей по всему Югу России; по доносам сотрудников этих агентств без суда и следствия производились массовые казни мирного населения.


[Закрыть] и те несчастные люди, которые не уразумели до сих пор, что красноармейцы – такие же русские, как и добровольцы, что красноармейский офицер – человек, вынужденный подчиняться большевистскому комиссару, но не идущий своей охотой, что красноармейский солдат не ведает, что творит, и скован пулеметной дисциплиной. Ген(ерала) Деникина погубили те безумцы, которые вместо прощения несли с собой беспощадную месть…»

Уже из двух этих документов видно, каких чудовищных масштабов достигли зверства русских прежде всего против русских. В полной мере сбылось мрачное предсказание, сделанное 16-летним Лермонтовым в 1830 году – почти за сто лет до Октябрьской революции и разразившейся вслед за ней Гражданской войны:

 
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать…
 

Занятые взаимным истреблением друг друга, русские люди в ходе Гражданской войны забросили свои хозяйства. Положение усугубила засуха, поразившая прежде всего одну из основных житниц России – Поволжье.

Первые признаки надвигающегося на Россию голода обнаружились в июне 1921 года. Алексей Максимович Горький, находившийся в то время в оппозиции к советской власти, обратился к председателю Московского Совета Льву Борисовичу Каменеву с предложением создать общественный комитет по борьбе с голодом. Каменев передал записку писателя, пользующегося всемирным авторитетом, в политбюро партии. Там инициатива Горького встретила двоякое отношение: с одной стороны, было очевидно, что руководство страны не может оставаться в стороне от обрушившегося на народ несчастья, с другой – власть не хотела из идейных соображений вступать в сотрудничество с «антибольшевистскими элементами», которые «под предлогом» помощи голодающим могли вступить в «опасные для дела революции» контакты с эмигрантскими кругами.

Здравый смысл все-таки победил, и спустя почти два месяца, 21 июля 1921 года, декретом ВЦИК был учрежден Всероссийский комитет помощи голодающим, тут же переименованный по существовавшей тогда моде во Всероспомгол, а затем в Прокукиш – по первым слогам фамилий трех его руководителей: Прокоповича, Кускова и Кишкина.

Деятельность Всероспомгола-Прокукиша продолжалась недолго. Постановлением Политбюро ЦК РКП(б) от 18 августа 1921 года было отказано в выезде за границу представителям комитета помощи голодающим. На следующий день, 19 августа 1921 года, нарком внешней торговли Леонид Борисович Красин направил письмо Ленину, в котором, в частности, говорилось: «Воспрещение уже разрешенного Прокукишу (иначе бы мы не запрашивали у всей Европы виз) выезда за границу компрометирует весь наш новый курс и столь успешное втирание очков всему свету», – а уже 20 октября 1921 года политбюро ЦК РКП(б) в составе Ленина, Сталина, Троцкого, Калинина и Каменева принимает решение об аресте членов Всероспомгола-Прокукиша и поручает заместителю председателя ВЧК Иосифу Станиславичу Уншлихту «применить к оставшимся под арестом б(ывшим) членам Комитета помощи голодающим не позднее двухнедельного срока высылку в один из не очень далеких городов…» Соображения «идейной чистоты» оказались выше соображений неотложной помощи голодающему народу.

Между тем Поволжье оказалось на грани вымирания. Метеостанция Казанского университета еще в 1920 году предупредила центральную власть об угрозе надвигающейся засухи: осадков в тот год выпало на четверть ниже нормы, а температура воздуха превысила среднегодовую на 3-5 градусов. Власть никак не отреагировала на это предостережение и потребовала увеличить поставки по продразверстке. Продотряды отбирали у крестьян последние запасы хлеба и в сентябре-декабре 1920 года доложили в центр о перевыполнении плановых обязательств на 47 тысяч пудов. Тем не менее Ленин направил 11 мая 1921 года в Татнаркомпрод телеграмму с требованием «собрать для страны еще 500 тысяч пудов хлебофуража». Руководителям Татарской республики удалось дополнительно собрать и вывезти в центр 200 тысяч пудов хлеба и – самим остаться с подчистую опустевшими закромами.

Историки Петр-Кристофель Мизель (Вирджиния, США) и Наталья Федорова (Казань) пишут: «ТатЧК сообщала об участившихся с весны (1921 года. – В. М.) “антисоветских” акциях: нападениях на коммунистов и ссыпные пункты, демонстрациях против местных органов власти, грабежах продовольственных складов и магазинов. Началось стихийное массовое переселение крестьян в более благоприятные края. Некоторое время отдельные крестьяне обращались с заявлениями о выдаче пропусков на проезд в соседние области, а потом уже даже не семьи, а целые села снимались с обжитых мест и вливались в миграционные потоки, идущие в Сибирь или Туркестан».

В одном из отчетов Всероспомгола говорилось: «В развитие панического движения сыграл не такую большую роль сам недород 1921 года, сколько обстоятельства экономического и политического свойства, а именно: первое – это полнейшее обнищание крестьян за предыдущий семилетний период империалистической и гражданской войн и период разверсток, и второе – отсутствие уверенности, что Советская власть придет на помощь пострадавшему крестьянству».

Всероспомгол излагал не всю правду: недород уже собирал свою страшную жатву. Доктор медицины Я. Виолина, работавшая в Казани, писала в Москву: «С сентября 1921 года по май 1922-го по Татарской республике случаев трупоедства – 72, людоедства – 223. По Башкирской республике соответственно 220 и 58. Представитель Здравотдела, давший эти сведения, сказал, что они далеки от истины, действительная цифра в десять раз больше».

Если Россию не постигла трагедия, сопоставимая с трагедией 1601—1603 годов, когда страна лишилась трети своего населения, о чем нам и сегодня напоминает Колокольня Ивана Великого в Кремле, то этим мы обязаны исключительно деятельной натуре Горького, который, не очень веря лидерам большевистской партии, 13 июля 1921 года направил за рубеж телеграмму, адресованную «всем честным людям Европы и Америки».

На призыв Горького помочь голодающей России первой откликнулась Германия: Клара Цеткин организовала в Берлине Международный рабочий комитет помощи голодающим (Межрабпом), в состав которого вошли такие выдающиеся деятели науки и искусства, как физик Альберт Эйнштейн и художница-график и скульптор Кете Кольвиц. Только за первый год работы Межрабпом собрал сотни миллионов марок, на которые были приобретены и доставлены в Россию продовольствие, одежда, медикаменты и сельскохозяйственное оборудование. По инициативе драматурга Герхарта Гауптмана в Москве открылась Центральная бактериологическая лаборатория германского Красного Креста, которую возглавил бактериолог с мировым именем Генрих Цейсс. Благодаря его прививочным материалам миллионы наших соотечественников были спасены от брюшного тифа и других инфекционных болезней, свирепствовавших во время голода[62]62
  С этим выдающимся ученым мы поступили сугубо «по-антироссиянски». Историк Михаил Поддубный нашел документы, из которых явствует, что Цейсс был «арестован в сентябре 1945 года в своей берлинской квартире. Шестидесятилетний, тяжелобольной председатель Берлинского микробиологического общества и бывший начальник Института гигиены при Военно-медицинской академии был переведен во внутреннюю тюрьму НКГБ в Москве, 10 июля 1948 года осужден ОСО при МГБ СССР на 25 лет за “шпионаж” и 31 марта 1949 года скончался во Владимирской спецтюрьме от пневмонии». Реабилитировали Г. Цейсса лишь в марте 1995 г.


[Закрыть]. В 1922 году при участии немецких медиков в Казань и Область немцев Поволжья были доставлены из Германии несколько эшелонов с продовольствием. Международная помощь российским голодающим прекратилась лишь в конце 1923 года, когда голод и эпидемии отступили.[63]63
  Следующий трагичный по числу погибших людей голод пришелся на 1932—1933 гг., получивший на Украине название голодомор. По подсчетам историка Роя Медведева, этот голод, вызванный отчасти неурожаем, отчасти же политикой коллективизации, охватившей к тому времени всю страну, унес на Украине, Южной России, Поволжье, Южном Урале и Казахстане приблизительно 6 млн. человек. По оценкам зарубежных демографов (Б. Андерсон, Р. Сильвер и др.) число погибших от голода составило от 4 до 10 млн. человек.


[Закрыть]