Текст книги "Русские: кто мы?"

Рок, довлевший над всем царствованием Николая II, не осенил прозрением ни царя, ни его окружение. Вместо того, чтобы, получив жестокий урок, решительно взять курс на уклонение от всяких войн, царь и правительство не мыслили внешней политики иначе, как в виде присоединения к той или иной коалиции великих держав. Пока Россия покрывала себя позором на Дальнем Востоке, в Европе складывались стороны будущей мировой войны: откровенно обнаружила себя коалиция Германия – Австрия, к которой тяготела Турция. В противовес им образовался Англо-Французский блок (Антанта). Та и другая стороны были кровно заинтересованы в привлечении на свою сторону России.

Встает самый важный вопрос: могла ли Россия не вступать в Мировую войну, принесшую ей гибель? Несмотря на феноменальное легкомыслие вершителей русской внешней политики, у нее имелась возможность остаться в стороне от армагедонской битвы народов. Надо было только сбросить со своего корабля балласт, могущий ее потопить. Надо было отказаться от давнишней роли покровительницы славян.

Южные славяне веками жили вдали от России – в неметчине, в туретчине, никакой особой близости с Россией у них не было. Объединить их с нею территориально и государственно даже мысли не возникало. Когда их насильно исламизировали или католизировали – православная церковь и царское правительство ничего поделать не могли. История и география сделали южно-славянский вопрос неразрешимым для России. Попытки разрешить его сулили ей всегда тяжелую войну с западными державами, а то и конфуз, вроде того, что испытали русские в результате заступничества за болгар.

В 1877 году турки учинили невиданную резню в этой части своей империи, не щадя ни женщин, ни детей. Гладстон[25]25
  Премьер-министр Великобритании Уильям Гладсон; вошел в историю тем, что подавил национально-освободительное движение в Ирландии и осуществил захват Египта.


[Закрыть] написал свою знаменитую книгу об этих зверствах в надежде пробудить совесть цивилизованной Европы, спокойно взиравшей на бесчеловечное истребление болгар. Ни книги, ни речи не помогли. Помогло оружие, поднятое против турок императором Александром II. Но спасенные русскими войсками от гибели болгары чуть не на другой же день превратились во врагов России.[26]26
  Имеется в виду образование на территории освобожденной Болгарии княжества, которое в 1879 г. вернулось в состав Турции на правах вассала.


[Закрыть]

Факт этот, хорошо известный деятелям эпохи Николая II, не послужил предостережением и не предотвратил в 1914 году русского заступничества за Сербию, которую Австрия намеревалась аннексировать. Это из-за нее Россия объявила мобилизацию, послужившую предлогом для выступления Германии и начала Мировой войны. Не прошло года, как в Ставке русского верховного главнокомандующего стало известно, что Сербия, из-за которой успели погибнуть сотни тысяч русских солдат, готова заключить мир и перейти на сторону врагов.

В СССР и за границей много написано на тему гибели России. Чаще всего это поиски “виновников”: бездарный царь, тупые министры, недалекая либеральная общественность, техническая и культурная отсталость. Лишь об одном органическом пороке никогда не упоминается – о нелепых безрассудных войнах, истощавших нашу родину на протяжении двух столетий. Их роль в российской катастрофе до сих пор не принимается во внимание».

То обстоятельство, что в СССР не писали о безрассудных войнах, истощавших нашу страну и уносивших сотни тысяч жизней, – понять можно: Советский Союз был таким же милитаризованным государством, как и царская Россия, и точно так же ввязывался в локальные войны, которые велись в мире, или сам инициировал эти войны (Испания, Корея, Вьетнам, арабо-израильский конфликт, африканские страны, Афганистан, современная Россия вела две подряд войны в Чечне… После 1945 г. Советский Союз принял участие в 30-и войнах за пределами своих границ, в которых было задействовано 1,5 млн. солдат и офицеров). Можно понять и западных авторов, обходящих эту тему молчанием: коснись они этой темы, и сразу станет очевидна неблаговидная роль Европы в провоцировании бесконечной череды войн и втравливание в эти войны России.

Остается величайшей загадкой, почему не обратил внимания на эту провокационную роль Европы в развязывании бесконечной череды войн сам Николай II, которому в феврале 1913 года поднесли роскошно изданную книгу «Триста лет царствования дома Романовых»? Между тем в этом дифирамбическом опусе, восхвалявшем династию Романовых, черным по белому говорилось: «Реальные интересы России часто приносились в жертву требованиям политической теории. Россия считала себя призванною ограждать русскою кровью консервативные интересы остальных европейских народов. Если в конце XVIII века русские войска под предводительством Суворова боролись в Италии или на вершинах Альп за интересы Европы, то этим же духом проникнуты были войны, которые впоследствии вела Россия. Мы боролись не за реальные интересы России, а за консервативные интересы всей Европы». Впрочем, очень может быть, что Николай II и не удосужился прочитать эту книгу, изданную прежде всего для него лично.

В России в начале ХХ века сложились, можно сказать, идеальные условия для накопления отрицательной энергии, которая рано или поздно должна была разразиться социальным взрывом огромной разрушительной мощи. Накопление этой отрицательной энергии началось еще при Рюрике с его военно-дружинной организацией государства и вполне созрела при Николае II, который выстроил государство по образу и подобию армии с ее жесткой вертикалью власти и непременным единоначалием. Но как раз эта модель государственного устройства, сохраняющаяся в России поныне, абсолютно неприемлема для народа с развитым женским началом. Вопреки распространенному мнению, будто армия является чуть ли не кузницей, где выковываются «настоящие мужчины», на самом деле армия убивает в людях прежде всего мужские качества. Любая армия подразумевает строжайшее соблюдение дисциплины, а дисциплина, в свою очередь, базируется на полном и безусловном подчинении младших по званию старшим под страхом неминуемого наказания, в условиях войны – вплоть до расстрела.

Страх превратился в единственный язык, на котором власть общается с народом, и поэтому неудивительно, что за долгие века мы не только смирились со страхом как неизменным спутником нашего существования, но и утратили инстинкт самосохранения. Сегодня, как и 200 лет назад, для нас по-прежнему остаются актуальными слова графа Якова Ивановича Ростовцева, с которыми он обратился к воспитанникам военно-учебных заведений: «Закон совести, закон нравственный обязателен человеку, как правило, для его частной воли; закон верховной власти, закон положительный, обязателен ему для его общественных отношений».

Неукоснительное исполнение закона верховной власти, обязательного для исполнения каждым гражданином России для его общественных отношений, закон, ничего общего не имеющий с законом совести, законом нравственным, – вот условие, на котором зиждется наше государство от призвания варягов по настоящее время. В современной России действует тот же принцип: ее опору составляют не люди нравственно чистые, следующие закону совести, а нерассуждающие граждане, беспрекословно принимающие и слепо выполняющие любые законы верховной власти. В этом отношении мы следуем не примеру Запада и не примеру Востока, а продолжаем дело, начатое еще Николаем I.

Доктор исторических наук Сергей Мироненко пишет: «Общей тенденцией перестройки государственного управления при Николае I была военная организация государственного аппарата. Если некоторые ведомства были полностью военизированы (горное, лесное, путей сообщения), то и обычное гражданское управление постепенно превращалось в управление военное. К концу царствования (Николая I) во главе 41 губерний из 53 существовавших стояли военные губернаторы. Вся бюрократическая система достигла предельной централизации и должна была действовать, по мысли Николая, с тою же стройностью и дисциплиной, как хорошая армия». Для Николая I «хорошая армия» – это «хорошее государство», а «хорошее государство» – беспрекословно подчиняющаяся его воле «хорошая армия». «Здесь порядок, строгая безусловная законность, – любил повторять Николай, – никакого всезнайства и противоречия, все вытекает одно из другого».

Идея перестроить государство на манер армии до такой степени умилила русского царя, что ему показалось мало восторгов ближайшего окружения, и он пригласил в Россию французского литератора и монархиста, маркиза Астольфа де Кюстина, дабы тот собственными глазами удостоверился в преимуществах русского государства перед всеми другими странами Европы и поведал об этих преимуществах миру. Кюстин приехал, поездил по стране, во всё добросовестно вник и действительно написал книгу «Россия в 1839 году». Против ожидания Николая I, познакомившегося с французским изданием этой объемной книги (работа Кюстина вышла в Париже в 1843 году в четырех томах), Россия предстала в ней страной «варваров» и «рабов», «бюрократической тирании» и всеобщего страха. Досталось и самому Николаю. «Как это ни парадоксально звучит, – писал маркиз, – самодержец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией, силой страшной повсюду, потому что злоупотребления ее именуются любовью к порядку, но особенно страшной в России».

Прочитав о себе такое, Николай I вынужден был признать: Россией управляет не он, а им же «поставленные столоначальники». Однако это горькое признание не умалило его веры в то, что Россию выведет на верный путь именно военная реорганизация страны сверху донизу. Армия, которую он так часто видел на парадах, пленяла его взор! Совсем иной эта же армия предстала взору молодого офицера-артиллериста Льва Николаевича Толстого, добровольно отправившегося вначале на Кавказ, а оттуда в Севастополь, где он принял участие в Крымской войне.

Еще мало кому известный писатель, потрясенный увиденным, написал весной 1855 года «Проект о переформировании армии», который намеревался представить Николаю I. «По долгу присяги, а еще более по чувству человека, – говорилось в проекте, – не могу молчать о зле, которое открыто совершается передо мной и очевидно влечет за собой погибель миллионов людей – погибель силы, достоинства и чести отечества… Зло это есть разврат, пороки и упадок духа русского войска. В России, столь могущественной своей матерьяльной силой и силой своего духа, нет войска; есть толпы угнетенных рабов, повинующихся ворам, угнетающим наемникам и грабителям, и в этой толпе нет ни преданности к царю, ни любви к отечеству – слова, которыми так часто злоупотребляют, – ни рыцарской чести и отваги, есть с одной стороны дух терпения и подавленного ропота, с другой дух угнетения и лихоимства».

Как это мало походило на «хорошую армию», по образу и подобию которой должно было выстроиться «хорошее государство», и как эта армия в точности копировала реальное Российское государство, которым управлял не царь, а назначенные им столоначальники (как сегодня губерниями управляют назначаемые президентом губернаторы)! Толстой увидел в армии пороки, которые и сегодня, спустя более полутора столетия после написания проекта, разъедают ее изнутри: те же забитые, всего боящиеся новобранцы, те же наглые «деды», самоуправство которых вполне устраивает офицеров, те же дезертиры, которые бегут из армии, прихватив с собой оружие, и без разбору палят во все живое, что только ни попадается им на пути. Вчитайтесь сами, читатель, в проект Толстого, и вы без труда увидите, что великий писатель земли русской вскрывает самые глубинные язвы нашего общества с его культом силы, абсолютной непререкаемостью авторитета вертикали власти и – подлостями антироссиянина, превратившего нас в больную нацию:

«У нас есть солдаты 3-х родов – я говорю про армейских, которых знаю. Есть угнетенные, угнетающие и отчаянные.

Угнетенные – люди, сроднившиеся с мыслью, что они рождены для страдания, что одно качество, возможное и полезное для него, есть терпение, что в общественном быту нет существа ниже и несчастнее его. Угнетенный солдат морщится и ожидает удара, когда при нем кто-нибудь поднимает руку; он боится каждого своего слова и поступка: каждый солдат, годом старше его, имеет право и истязает его и он, угнетенный солдат, убежден, что все дурно, что только знают другие, хорошо же то, что можно делать скрытно и безнаказанно…

Угнетающие солдаты – люди, перенесшие испытания и не упавшие, но ожесточившиеся духом. Их чувство справедливости – заставлять страдать каждого столько же, сколько они страдали. Угнетающий солдат сжился с мыслью, что он солдат, и даже гордится сим званием. Он старается и надеется улучшить свое положение – угнетением и кражей. Он открыто презирает угнетенного солдата и решается высказывать иногда чувство ненависти и ропот начальнику. В нем есть чувство сознания своего достоинства, но нет чувства чести; он не убьет в сражении своего начальника, но осрамит его. Он не украдет тулупа у товарища, но украдет порцию водки. Он так же, как угнетенный, невежествен, но твердо убежден в своих понятиях. Его оскорбит не телесное наказание, а оскорбит сравнение с простым солдатом.

Отчаянные солдаты – люди, убежденные несчастьем, что для них нет ничего незаконного, и ничего не может быть худшего. О будущей жизни они не могут думать, потому что не думают. Для отчаянного солдата нет ничего невозможного, ничего святого; он украдет у товарища, ограбит церковь, убежит с поля, перебежит к врагу, убьет начальника и никогда не раскается.

Угнетенный страдает, терпит и ждет конца. Угнетающий улучшает свой быт в солдатской сфере, в которой он освоился. Отчаянный презирает все и наслаждается».

В 1856 году Николай II умирает, и Толстой пишет вторую редакцию «Проекта», рассчитывая подать его новому царю Александру II через его братьев Николая и Михаила, с которыми познакомился в Севастополе. Тон высказываний Толстого во второй редакции становится еще резче и нелицеприятней, – он фактически открытым текстом пишет о серьезном заболевании русской армии, представляющей собой слепок больного общества: «Русский офицер, по большинству, есть человек не способный ни на какой род деятельности, кроме военной службы. Главные цели его на службе суть приобретение денег. Средства к достижению ее – лихоимство и угнетение. Русский офицер необразован или потому, что не получил образования, или потому, что утратил его в сфере, где оно бесполезно и даже невозможно, или потому, что презирает его, как бесполезное для успеха на службе. Он беззаботен к пользе службы, потому что усердие ничего не может принести ему. Для успеха нужно только соблюдение известных правил и терпение. Он презирает звание офицера, потому что оно подвергает его влиянию людей грубых и безнравственных, занятиям бесполезным и унизительным. В военном обществе дух любви к отечеству, рыцарской отваги, военной чести возбуждает насмешку; уважается угнетение, разврат, лихоимство…»

Не напоминает ли все это вам, читатель, нынешнее состояние российской армии? По данным Комитета солдатских матерей России, за помощью к ним обращаются ежегодно 6000 военнослужащих и их родственников. Почти половина обращений связана с неуставными отношениями. В Комитете считают, что их количество не отражает подлинной картины: чтобы представить ее в полном объеме, имеющиеся цифры надо умножить по меньшей мере в 10 раз. И это только серьезные случаи дедовщины, простые зуботычины в расчет не берутся. По данным Главной военной прокуратуры, ежегодно фиксируется до 3000 случаев неуставных взаимоотношений. Ни введение альтернативной службы, ни призыв по контракту, ни сокрашение срока службы до одного года не снижают их числа, о чем прямо было заявлено в январе 2011 года. Сами органы прокуратуры признают, что «принимаемые командованием меры по укреплению дисциплины и пресечению неуставных проявлений, как правило, носят запоздалый характер и малоэффективны». В последние два года преступления в состоянии опьянения, а также с применением оружия стали совершаться на 25 процентов чаще, чем прежде (и это без учета случаев самоубийств солдат-срочников). И вот еще вопрос, нуждающийся в ответе: почему российские офицеры – этот костяк армии – стесняются носить форму вне службы? Даже офицеры Генерального штаба переодеваются в военную форму лишь приходя на службу, а по окончании рабочего дня, прежде чем выйти на улицу, снова переодеваются в штатское.

Это ли не лишнее подтверждение справедливости слов Толстого, и это ли не доказательство болезни нации, которая нуждается, как и во времена Петра I, не столько в экономических реформах, целью которых, говоря слова Жан Жака Руссо, является намерение властей «сразу создать немцев, англичан», а сегодня и американцев, а совсем в ином, в том, что тот же Жан Жак Руссо назвал необходимостью, «прежде всего, создавать русских»[27]27
  Я с пониманием отношусь к тем современным авторам, которые с болью пишут о состоянии дел в современной российской армии, как это делает, например, кадровый офицер, бакалавр религиоведения Роман Илющенко: «Именно от офицеров общество ждет подвига, готовности на самопожертвование. Почему? Ответ один – они не имеют права отказаться, увильнуть в сторону, спрятаться за чью-то спину, потому что честь имеют! При этом не важно, что у военнослужащего низкий оклад, нет квартиры, куча других нерешенных проблем. Парадокс в том, что виноваты в этом государство (но не Родина, не Отечество), чиновники, которых он же защищает, может быть, его старшие начальники. Но даже это не дает права настоящему человеку в погонах идти на сделки с совестью, подличать, пятнать свою честь недостойными поступками». Автор, безусловно, прав. Теоретически прав. Но вот как быть с тем фактом, что, по данным Главной военной прокуратуры, сегодня каждое третье преступление в армии совершается офицерами? Тут одним сетованием на то, что «этот страшный бич, поразивший наши Вооруженные силы и Внутренние войска, безусловно, связан с потерей военнослужащими чести», как об этом говорит Илющенко, – не обойдешься, как не обойдешься одной только констатацией факта: «Скорее всего такой человек изначально не имел чувства обладания честью и не испытывал по этому поводу никакого внутреннего дискомфорта. Для него честь – то, что правильнее назвать воинским приветствием. Отдал – и пошел дальше по своим делам».


[Закрыть]…

Но вернемся в 1914 год, когда до начала Первой мировой войны оставалось всего ничего. Николай II буквально купался в изъявлении ему всеобщей любви и верности. Всюду, где он ни появлялся, его окружали толпы безумствующих от восторга людей – еще одна неистребимая черта русских, которые чувствуют себя на верху блаженства при одной только возможности лицезреть живьем царя ли, генсека или президента. Когда Николай II прибыл в Кострому, город превратился в одну сплошную ликующую массу. Искушенный в тонкостях организации «театральных действ» иностранный дипломат, сопровождавший Николая, записал в своем дневнике: «Какая сила! Какое единство народного чувства! Все наши конституции ничто по сравнению с тем, что мы видим!» За коляской, в которой ехала Александра Федоровна, бежали толпы крестьян и, отпихивая друг друга с риском оказаться под колесами коляски или копытами лошадей, целовали лакированные дверцы и благословляли императрицу.

Поползли слухи о том, что по случаю юбилея, в ходе которого народ столь искренне выражал свою любовь к самодержцу, Николай II наделит крестьян землей, чего не сделали ни его дед Александр II, отменивший крепостное право, ни его отец Александр III, прозванный миротворцем: земля по-прежнему оставалась собственностью помещиков. Депутат Государственной думы Афанасьев, выражая общее настроение, охватившее народ, предложил ознаменовать 300-летнюю годовщину династии Романовых безвозмездной передачей крестьянам государственных земель, а земли «частновладельческие, удельные, церковные, монастырские забрать за справедливое вознаграждение». Афанасьева чуть ли не на руках носили по Петербургу как самого верного и последовательного защитника народных интересов. Николай II, сам крупнейший землесобственник, поспешил развеять ни на чем не основанные слухи. На встрече с щигровскими крестьянами-общинниками он сказал: «Земля, находящаяся во владении помещиков, принадлежит им на том же неотъемлемом праве, как и ваша земля принадлежит вам. Иначе не может быть, и тут спора быть не может».[28]28
  Убеждение, что земля должна находиться в руках частных собственников, а крестьяне владеть куцыми наделами в пределах общины и что общинное землепользование на благо самим крестьянам, укоренилось в сознании не одного только царя. 14 декабря 1893 г. был принят закон, запрещавший крестьянам выход из общины без согласия 2/3 домохозяев и ограничивавший залог и продажу выделенных наделов. С. Витте писал: «Общинное землевладение наиболее способно обеспечить крестьянство от нищеты и бездомности». Этот порядок попытался разрушить Столыпин, но из его затеи ничего не вышло, а сам он был убит.


[Закрыть]

Народ вначале робко, а потом со все более возраставшим раздражением ответил волнениями. Крестьян поддержали рабочие – сами в огромном большинстве выходцы из крестьян. Численность бастовавших быстро нарастала и вскоре достигла 2 миллионов человек. В 1914 году на улицах Петербурга возникли баррикады. Бывший министр внутренних дел Петр Николаевич Дурново подал Николаю II записку, в которой предостерегал: «Социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна. Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению».

Николай II решил проблему иначе: клин вышибают клином. Уж если народу вопрос о земле дороже, чем любовь к нему царя, пусть будет война. Одним ударом можно будет рарубить сразу две взаимосвязанных узла: приструнить народ и заставить трепетать его перед волей царя, а заодно заставить уважать себя все европейские народы.

Европа – для Николая II это не составляло тайны – смотрела на Россию как на своего вассала, готового по первому требованию выполнить любую ее волю, благо это Россия со времен Петра I стремилась сблизиться с Европой, а не Европа с ней. Но и вассалом-то Россия оказалась бестолковым: за что ни бралась, все у нее выходило наперекосяк, а то и прямо против интересов Европы. В этом отношении представляет интерес книга «Россия и Германия. Наставники Гитлера», принадлежащая перу современного американского историка Уолтера Лакера. В ней, в частности, говорится: «Русские… обладают всеми пороками примитивных народов, но ни одной из их добродетелей. Это варвары; их победа погрузит Европу в вечную ночь, и славянское вторжение будет началом гибели всей цивилизации и культуры. Подобные идеи разделяли большинство демократов и либералов того времени. Трудно найти более ярких их выразителей, нежели Маркс и Энгельс, главным внешнеполитическим лозунгом которых в 1848—1849 годах была война против России[29]29
  Маркса и Энгельса возмутило подавление Россией восстания венгров против австрийского ига, о чем говорится в приведенной выше статье Н. Ульянова «Роковые войны России».


[Закрыть]». И далее: «Когда разразилась Первая мировая война, германские социал-демократы почти без разногласий поднялись на защиту западной (в особенности германской) цивилизации от ее разложения примитивной Россией».

Мысль Лакера – в прошлом упертого антисоветчика, а ныне председателя Совета международных исследований вашингтонского Центра по изучению стратегических проблем и международных отношений, – в общем-то, понятна: Германия (да и вся Европа) – это воплощенная добродетель; Россия – сплошной сгусток дикости и варварства, которую для общеевропейского блага лучше всего держать взаперти в огромной клетке. Эту задачу и должна была выполнить фашистская Германия, и трагедия ее, по Лакеру, состояла в том, что она, вместо того, чтобы ограничиться разгромом одной только России, решила подчинить своему влиянию всю Европу, а затем и мир. Лакер продолжает: «Невозможно отрицать, что некоторые духовные вожди панславизма проповедовали священную войну против Запада. В то же время нельзя не отметить здесь тягу к обобщениям относительно русского национального характера, усиленное стремление приписать определенные качества и характеристики всему русскому народу. Эта тенденция достигла высшей точки и классического выражения в книге Виктора Хена, специалиста по естественным наукам (родом из прибалтийских немцев), под названием “О нравах и обычаях русских”»…

О чем писал это прибалтийский немец, какие краски использовал, если многие его суждения и идеи впоследствии использовали фашисты? В. Хен долгие годы жил в России, объездил ее вдоль и поперек и не нашел в ней ничего достойного внимания и, тем более, похвалы. «По сравнению с его дневником, – замечает Лакер, – знаменитая книга маркиза де Кюстина читается как проспект бюро путешествий, убеждающей публику посетить Россию». А вот как охарактеризовал этот «дневник» сам Лакер, увидевший в русских «наставников Гитлера»: «В то время как другие авторы писали об ошибках русского правительства и правящего класса, Хен пришел к выводу о мифичности утверждения о неиспорченном русском крестьянине. У русского отсутствует идеализм, какая-либо глубина чувств. Даже талант Пушкина был имитаторским, в нем нет моральной углубленности, а есть нотки распущенности. На самом деле русские – это китайцы Запада. Вековой деспотизм пропитал их души, у них нет совести и чести. Они неблагодарны и любят только тех, кого боятся. В них нет постоянства, они развращены, это величайшие в мире лгуны. У них нет подлинного таланта, из их среды не вышел ни один по-настоящему крупный государственный деятель. “Русские, – пишет Хен, – ведут себя цивилизованно только в присутствии других”. Они ничего не изобрели; без всякой потери их можно исключить из списка цивилизованных народов».

Так относился Запад к России в XIX веке, так он относился к России и русским в годы Первой мировой войны, точно так же он относится к нам сегодня. Едва ли с меньшей ненавистью относился к своему народу и Николай II, мечтавший, как и его тезка-прадед, превратить Россию в одну сплошную казарму, одетую в солдатскую форму.

Объявив всеобщую мобилизацию, он в первые же дни войны бросил на фронт самую работоспособную часть русского крестьянства. Дядя Николая II, великий князь Александр Михайлович Романов писал в своих мемуарах: «Пятнадцать миллионов русских крестьян должны были оставить в 1914 году домашний очаг, потому что Александр II и Александр III считали необходимым защищать балканских славян от притязаний Австрии. Вступительные слова манифеста, изданного царем в день объявления войны, свидетельствовали о послушном сыне, распятом на кресте своей собственной лояльности. “Верная своим историческим традициям, наша империя не может равнодушно смотреть на судьбу своих славянских братьев…” Трудно добиться большего нагромождения нелогичности на протяжении этой коротенькой фразы».

Что получила Россия взамен «лояльности», проявленной царем? То же, что получала всегда: унижения, еще бóльшую нищету народа и – бесчисленные жертвы, которые на Руси никто никогда не считал, поскольку человеческая жизнь на всем протяжении нашей истории, включая современную жизнь, никогда не ставилась и в грош. В небольшой книжке «Anno mundi ardentis 1915» («Год пылающего мира»), изданной в 1916 году тиражом всего 500 экземпляров, поэт Максимилиан Волошин творит уже не реквием (к реквиему обантироссиянившиеся русские за долгие века привыкли и уже не воспринимали его как скорбь), а служит вечную панихиду по несчастной России:

 
Взвивается флаг победный!..
Что в том, Россия, тебе?
Пребудь смиренной и бедной —
Верной своей судьбе.
 
 
Люблю тебя побежденной,
Поруганной и в пыли,
Таинственно осветленной
Всей красотой земли.
 
 
Люблю тебя в лике рабьем,
Когда в тишине полей
Причитаешь голосом бабьим
Над трупами сыновей…
 

Практически весь ХХ век, как, впрочем, и в наступившем ХХI веке, Россия тем только и занимается, что «причитает голосом бабьим над трупами своих сыновей». Венгрия, Чехословакия, Афганистан, Чечня – куда только ни посылает власть своих сыновей, чтобы превратить их в никому не нужных – прежде всего самой власти – калек, а то и в пресловутый «груз 200» (подлее названия для убитых в неправедных войнах наших детях нельзя и выдумать). Сравнивая русских с европейцами, Волошин разве что не произносит слово «антироссиянин», но диагноз его безупречно точен: народ, которого «водит на болоте огней бесовская игра», духовно болен. Поэт пишет: «Свойство бесов – дробление и множественность. “Имя мне – легион!” – отвечает бес на вопрос об имени. Изгнанный из одного одержимого, бес становится множеством, населяет целое свиное стадо, а стадо увлекает пастухов вместе с собою в бездну».

Партия большевиков, впервые заявившая о себе в эти годы, призвала народ «превратить войну империалистическую в войну гражданскую». Волошин предложил иное решение проблемы: «Когда дети единой матери убивают друг друга, надо быть с матерью, а не с одним из братьев».

Слабый голос поэта заглушила начавшаяся революция, вылившаяся в невиданную по масштабам Гражданскую войну русских с русскими.

О причинах, вызвавших в России три подряд революции – 1905—1907 годов, Февральскую и, особенно, Октябрьскую революции 1917 года – написаны горы книг и высказаны самые разные, часто диаметрально противоположные точки зрения. Существует, однако, еще одна точка зрения, которую мало кто всерьез рассматривал, но которая, тем не менее, наиболее адекватно, как мне представляется, отражает реальное положение дел, сложившихся в конце 1916 – самом начале 1917 года, что, собственно, и послужило главной причиной свержения, а затем и расстрела Николая II и членов его семьи. Я имею в виду тот факт, что к началу Первой мировой войны Россия совершила резкий прорыв в капитализм, и власти предержащие, почувствовав вкус внезапно свалившихся на них прибылей – главного и единственного назначения капитализма, – ринулись грабить страну, рассчитывая урвать каждый для себя максимально большой кус. Судите, читатель, сами.

В мемуарах, написанных незадолго до смерти, великий князь Александр Михайлович Романов[30]30
  А. М. Романов умер в 1936 г. в Париже.


[Закрыть] рассказывает: «25 декабря 1916 года, девять дней после того, как во дворце моего зятя князя Ф. Юсупова[31]31
  Князь Феликс Феликсович Юсупов был женат на дочери А. Романова Ирине, доводившейся двоюродной сестрой Николаю II.


[Закрыть] Распутин был убит, я послал царю длинное письмо, в котором предсказывал революцию и настаивал на немедленных переменах в составе правительства. Мое письмо заканчивалось словами: “Как это ни странно, но мы являемся свидетелями того, как само правительство поощряет революцию. Никто другой революции не хочет. Все сознают, что переживаемый момент слишком серьезен для внутренних беспорядков. Мы сейчас ведем войну, которую необходимо выиграть во что бы то ни стало. Это сознают все, кроме твоих министров. Их преступные действия, их равнодушие к страданиям народа и их беспрестанная ложь вызовут народное возмущение. Я не знаю, послушаешься ли ты моего совета или же нет, но я хочу, чтобы ты понял, что грядущая русская революция 1917 года явится прямым продуктом усилий твоего правительства. Впервые в современной истории революция будет произведена не снизу, а сверху, не народом против правительства, а правительством против народа”» (курсив автора. – В. М.).

В этих словах выражен совершенно новый взгляд на причины революции в России, – взгляд, отличный от устоявшейся формулы «верхи не могут – низы не хотят».

История, как мы знаем, распорядилась таким образом, что русские никогда не знали собственности, и это обстоятельство сыграло решающую роль в том, что наши предки «проскочили» стадию рабовладения, через которую прошли все западные страны, включая США; не знали наши предки и развитых форм феодализма и капитализма. Русского человека от начала заботило одно: как сделать так, чтобы жить по наряду, то есть по закону, данному свыше, по правде, а стало быть – по справедливости, которая предполагает прежде всего установление гармонии как в душе человека, так и в его отношениях с ближними своими, с окружающими его людьми, да и со всей природой. Иначе говоря, для русского человека всегда стояло на первом месте духовное начало, а материальная его «подпитка» на втором, приоритет отдавался не вопросу «как жить», а вопросу «для чего жить». В этом состоит принципиальное отличие русской ментальности от ментальности западной, которая развивалась в обратном направлении – от признания необходимости материального обеспечения биологического существования человека к утверждению его социальных прав.

Такая разнонаправленность интересов в определении того, что в мире есть настоящие ценности, а что всего лишь ярлыки с проставленными на них ценами, привела к тому, что если все европейские революции сводились в конечном счете к перераспределению собственности в соответствии с мерой вложенного в эту собственность труда различных слоев насления, то в сознании русского человека духовное никогда не смешивалось с материальным и даже накануне революции жило убеждение в том, что, как определил эту особенность русской ментальности О. Витте, «занятие всем, что связано с благосостоянием и потребностями народа, остается в компетенции правительственной власти».