Текст книги "Русские: кто мы?"

Этот чисто антироссиянский взгляд на разделение обязанностей между народом и властью привел к тому, что если люди западной ментальности сами завоевывали себе гражданские права и заставляли власти уважать эти права, то мы, русские, до сих пор верим, что наши права предоставит нам власть, которая и будет «володеть» нами в соответствии с буквой и духом придуманных для нас – и только для нас! – законов.

Коренное отличие между двумя этими ментальностями, непонятное нам, не представляет никакого секрета для людей Запада. «В российском обществе так и не возникло общепризнанной правовой системы, – писал, например, англичанин Г. Сетон-Ватсон. – На Западе существовала непрерывная традиция прав, которые градуировались в разных сословиях в зависимости от их привилегий, но даже в самом низшем сословии крестьян эти права никогда не опускались до состояния полного бесправия. В России формирующаяся деспотическая монархия не застала никаких более мощных социальных сил, а помимо того существовала всеобщая безграмотность и чрезвычайно низкий уровень культуры[32]32
  Сетон-Ватсон намеренно обходит молчанием русские бунты и крестьянские восстания; они носили протестный, а не правообразующий характер и потому всегда были «бессмысленными и беспощадными», и заканчивались одним и тем же: публичными казнями главных зачинщиков бунтов и еще большим ущемлением прав народа и ужесточением условий его существования.


[Закрыть]. В российском законодательстве не существует законодательства, которое определяет природу власти суверена или его права и обязанности, включая природу прав и обязанностей граждан. Концепция правового правления, идея, согласно которой должны существовать ясно определенные законы и правила, обязательные для всех, в соответствии с которыми должны осуществляться действия всех граждан, никогда не была не только принята, но и понятна большинством российского общества».

Русский слух не режут слова, которыми явно злоупотребляют православные священники, называя свою паству «рабами Божьими». Слова эти должны показатся особенно кощунственными людями, предки которых проскочили стадию рабства и в новых исторических условиях обнаруживших, по определению Николая Онуфриевича Лосского, в 1922 году высланного, как и другие честные философы, за границу, «фанатическое стремление осуществить своего рода Царство Божие на земле», – пусть без Бога, но с признанием «наместниками» Бога своих правителей-самодержцев. Но, с другой стороны, с какой стати эти слова станут резать наш слух, если на всем протяжении нашей истории мы и были рабами – вначале своих удельных князей, из-за амбиций которых грызли друг другу горло в междоусобных войнах, потом крепостников-помещиков, при советской власти послушными исполнителями воли административно-командной системы, сегодня превратились в рабов благодетелей-работодателей, которые захотят – предоставят нам работу, не захотят – уволят, захотят – будут платить нам зарплату, не захотят – перестанут, а рыпнемся – вовсе закроют свои предприятия, лишив нас и наши семьи куска хлеба и последней надежды на выживание. Это один лишь Бог, во избежание бунта израильтян, взял их на полный кошт, предоставив вволю манну небесную по утрам и перепелов по вечерам, – российская власть и пальцем не шевельнет, чтобы создать нам условия, при которых мы сами себя в состоянии прокормить, не испрашивая на то особого дозволения ни у нее, ни у ее бесчисленного сонма чиновников.

Это одна сторона дела. Другая состоит в том, что, никогда не зная собственности и, в сущности, материальной нужды («земля наша велика и обильна» – что нам было делить между собой и своими соседями?), мы легко допустили, что собственностью этой завладели пришлые люди.

Наконец, есть еще третья сторона дела, о которой необходимо сказать особо. Если в странах Запада собственность в конце концов отделилась от власти и стала диктовать ей свои условия и «правила игры», то в России собственность соединилась с властью, и уже власть-собственник в лице самодержца диктовала обществу свои условия и «правила игры», которые могли меняться сколь угодно часто, причем всегда в ущерб народу и за счет народа – главной производительной силы страны.

Итак, основное отличие России от других стран Европы сводится к тому, что у нас собственность, соединенная с властью, не в состоянии была (и не может до сих пор) породить ничего, кроме монархии (под монархией в данном случае я понимаю абсолютную власть, которую только и знала Россия[33]33
  Еще в 1921 г. один эмигрантский публицист заметил: «Пожизненный наследственный президент может называться монархом, а избираемый на определенный срок монарх называться президентом; важны не титулы, а реальность».


[Закрыть]). Власти-собственнику незачем отстаивать чьи бы то ни было интересы, кроме своих собственных. Собственник, отделенный от власти, содержит ее на часть своего прибавочного продукта, а чтобы сохранить за собой бóльшую часть прибавочного продукта и, соответственно, независимость от власти (величину взимаемого налога в любом случае определяет власть), стремится к максимальному удешевлению власти. Власть-собственник не нуждается в благодеяниях своих подданных, она присваивает себе столько, сколько считает нужным, а чтобы стать еще богаче, использует такой безотказный «рычаг принуждения», как взятки – общенациональное бедствие России, масштабы которого несоизмеримы ни с каким другим государством в мире, включая сюда самые отсталые в экономическом отношении страны.

Прав философ и политолог, профессор Ростовского государственного университета Виктор Павлович Макаренко, когда, анализируя особенности власти, сложившейся в России, пишет: «Взятка, независимо от разновидностей, есть государственная форма прибавочного продукта, та часть прибавочной стоимости, которая соответствует месту в иерархии власти, если от лица, занимающего это место, зависит возможность самой хозяйственной деятельности. Если без разрешения представителя власти невозможна никакая экономическая деятельность, тем шире становится социальная база для коррупции политико-управленческих элит».

Монархия, возникающая на почве слияния власти с собственностью, нуждается в огромном бюрократическом аппарате, который берет под жесткий контроль решительно все стороны жизни общества на всем пространстве страны. Однако эта громоздкая пирамида только кажется незыблемой: поставленная на «попа»-монарха, будь этим «попом» царь, генсек или президент, – она чрезвычайно неустойчива, нуждается в бесчисленном множестве подпорок, от которых не становится прочней, и потому делает основной упор на военную силу, что хорошо видно из приведенной выше статьи Ульянова «Роковые войны России», а не на действительное разрешение внутренних проблем, которых у нас всегда было «выше головы».[34]34
  Незадолго до начала Первой мировой войны, неизбежность которой стала очевидной уже для всех, историк и экономист Р. Е. Стрельцов опубликовал статью, в которой, в частности, говорилось: «Во всех направлениях у нас могут быть только мирные задачи. Россия не нуждается в захватах. Земельных богатств у нее и без того достаточно. В области внешней политики ей нужно спокойствие и только спокойствие. Вся энергия необходима для внутреннего строительства. Наилучшей внешней политикой для России является хорошая политика внутренняя». Но кто стал бы слушать каких-то стрельцовых в стране, власти которой не мыслили своего существования без непрерывной череды абсолютно ненужных народу войн, в которых самые лучшие, самое здоровые представители этого народа, его генофонд, становились «пушечным мясом»?


[Закрыть]

Почувствовав слабость монарха, помешанного, как и все его предшественники, на войнах и номинально являвшегося «хозяином всея Руси», его ближайшее окружение в лице правительства решило самоустраниться от него, урвав при этом свою долю собственности. Раскололся и огромный бюрократический аппарат, а вместе с ним силовые структуры. Произошло отчуждение власти от собственности, которая перешла в частные руки. Народился новый класс – класс крупной буржуазии. Выразителем этого нового класса в 1916 – начале 1917 года стал так называемый Прогрессивный блок, представлявший большинство в Государственной думе. Именно тогда в России и возникло реальное двоевластие, ничего общего не имевшее с тем двоевластием между Февральской и Октябрьской революциями, о котором мы знаем из школьных учебников. Между двумя ветвями этой уродливой власти, основанной на дележе собственности, началась бешеная грызня за эту самую собственность. Ее-то и имел в виду великий князь А. Романов, когда предупреждал Николая II о готовящейся его правительством революции.

Конфликт между двумя властями из-за собственности принял в ходе войны откровенно циничный характер, как предельно циничный характер приняло присвоение собственности ничтожной кучкой лиц при Ельцине в пору крушения Советского Союза (и это при том, что власть во главе с Ельциным нагло лгала народу: «Нам не нужны собственники-миллионеры, нам нужны миллионы собственников»).

Царь, ужаснувшийся размаху грабежа России, попытался направить этот грабеж в контролируемое русло, чтобы и новоявленные нувориши остались довольны, и чтобы его личные интересы не пострадали. С этой целью он прибегнул к излюбленной тактике всех слабых политиков – перетасовке глав правительства, на которых удобно взваливать ответственность за собственные промахи и ошибки. В короткое время престарелого Горемыкина (в 1914 году, когда Николай II назначил его председателем Совета министров, Ивану Логгиновичу шел 75-й год, что вызвало удивление самого Горемыкина: «Не понимаю, зачем меня вынули из нафталина?») заменил Штюрмер, того Трепов, а последнего Голицын – один другого никчемнее. Когда же эта перетасовка не принесла ожидаемых результатов, Николай II ударился в мистику. Важнейшие государственные решения принимались под влиянием «советов» невежественного попа-расстриги Распутина, а после его убийства – столь же невежественного француза-теософа, пригретого при дворе.[35]35
  Об этом авантюристе в книге В. Макаренко «Русская власть» содержится любопытный рассказ: «Один из работников русской разведки, горя от служебного рвения, собрал в Париже данные о царском придворном теософе. Оказалось, что этот француз был по профессии мясником, по характеру мошенником, а в целом сумасшедшим. Как отреагировал царь на информацию? Разведчика выгнали со службы, а царь через дипломатические каналы стремился склонить президента Франции к тому, чтобы тот через французскую Академию наук посодействовал французскому подданному и русскому придворному мистику-мяснику получению титула доктора медицины». От себя замечу: к услугам оккультиста, содержавшегося в штате администрации президента, а прежде сотрудника КГБ Георгия Рогозина, прибегал и Б. Н. Ельцин. (Сегодня Г. Рогозин время от времени появляется на экранах наших телевизоров и уже не на головы высших правителей страны, а на наши головы выливает свою оккультисткую чушь.)


[Закрыть]

Между тем новоявленный класс собственников, воспользовавшись войной, ринулся рвать на куски общероссийское достояние. Очевидец этих событий, впоследствии эмигрант и историк Г. Катков писал: «Кровь льется на полях сражений, а в тылах льется золотой дождь. Жажда прибыли и легкого обогащения охватила всех, имеющих хоть какое-либо касательство к торговле и промышленности, к контрактам на поставки, к снабжению и перевозкам. Напоминание об обязанности служения отечеству звучит наивно. Злоупотребления периода турецкой войны 1877—1878 годов кажутся детской игрушкой по сравнению с тем, что происходит сегодня. Деньги гребут не только люди, профессионально занимающиеся торговлей и снабжением, а почти каждый, кто может, – депутаты Государственной думы, заседатели городских дум, общественные и политические деятели, журналисты».

Несмотря на солидные запасы продовольствия, в стране начинается голод. (Точно так же страна окажется на грани голода в конце горбачевской перестройки и прихода во власть Ельцина, когда полки магазинов оказались пусты, а склады были полны товаров: лица, ответственные за снабжение населения продуктами питания и различными товарами, прекратили поставки в ожидании резкого росто цен.) Столичный полицмейстер докладывает царю: «Экономическое положение масс хуже страшного. Невозможность купить многие продукты питания и товары первой необходимости, трата времени на стояние в очередях, рост числа заболеваний из-за недостатка питания привели к тому, что рабочие в своей массе способны к самым диким эксцессам голодного бунта».

Чтобы удовлетворить разыгравшиеся аппетиты нуворишей, правительство выделяет промышленникам 6 миллиардов рублей – сумму по тем временам огромную. Новоявленным собственникам этого мало. Правительство занимает у союзников в дополнение к этим 6 миллиардам еще 8,5 миллиарда рублей. Собственники готовы проглотить любые суммы и при этом даже не поперхнуться. С трибуны Государственной думы депутаты от Прогрессивного блока требуют кардинальных перемен в стране: уволить в отставку министров, не желающих слушать их, назначить в местные органы власти своих ставленников, запретить армии, главнокомандующим которой с лета 1915 года стал Николай II, вмешиваться в политику. Это уже прямой призыв к захвату верховной власти в стране: царь из союзника и покровителя нуворишей превращается в помеху, которую необходимо устранить. Самодержавие с его непременной персонификацией удобно тем, что на самодержца можно свалить ответственность за допущенные ошибки и совершенные преступления, сохранив при этом в неприкосновенности всю пирамиду власти (так случится с Николаем II, та же участь постигнет Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Горбачева, Ельцина; будут меняться имена, допускаться строго дозированные «свободы» – что можно, а что категорически запрещено, – но система государственного управления останется такой же, какой она сложилась еще во времена Ивана Грозного).

Требования, звучавшие в стенах Государственной думы, подхватываются по всей России. Сетон-Ватсон пишет: «На съездах и заседаниях всякого рода раздавались голоса “снизу”, свидетельствующие о потребности действовать в ожидании “решительных шагов”. Высказывались мнения, что царское правительство уже не может быть гарантией победы в войне, что Совет министров есть правительство “фаворитов, лжецов и шутов”, что “нам нужна власть с бичом, а не такая, которая сама находится под бичом”…».

Николай II запоздало понял: «Кругом измена, и трусость, и обман!». 27 февраля 1917 года он телеграммой из Могилева распускает Государственную думу. В ответ депутаты, нажившие колоссальные состояния и благодаря этим состояниям почувствовавшие свою силу, образуют новое правительство, которому дают длиннющее название: Комитет членов Государственной думы для восстановления порядка в столице и организации контактов с лицами и учреждениями, вошедший в историю под названием Временное правительство. Царя арестовывают и вынуждают отречься от престола. Династия Романовых, продержавшаяся 304 года, опрокидывается сразу и безболезненно для страны. В воспоминаниях англичанки Р. Мэсси «Николай и Александра» можно прочитать: «Трагедия Николая II была в том, что он оказался не на своем месте в истории. Обладая образованием для царствования в XIX веке и темпераментом для правления в Англии, он жил и царствовал в России ХХ века. Мир, который был понятен ему и привычен, рассыпался на глазах. В конечном счете, он сделал для своей супруги и семьи все, что было в его силах; так ли это было для России?.. Попав в гибельную паутину, Николай оплатил свои ошибки, погибнув как мученик вместе с женой и детьми». За что и был канонизирован Русской православной Церковью.

До дня, когда вооруженный конвой во главе с комендантом Яковом Юровским расстреляет Николая II и его семью в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге, оставалось чуть менее полутора лет[36]36
  Мемуары Юровского пролежали в секретных архивах свыше семидесяти лет. Читая их сегодня, не замечаешь, чтобы сам Юровский или его подручные испытывали «классовую ненависть» к царю и его близким, скорее наоборот; Юровский живо описывает, как дочери Николая II помогали на кухне поварам стряпать и месить тесто, сами за собой стирали и штопали белье, не без ностальгии вспоминает, как много лет назад на последнем перегоне к Томску, где он родился и вырос, Николая, тогда еще наследника престола, «вез один содержатель постоялого двора – еврей, который на тройке вороных и примчал наследника в город», и что «наследник пробовал у этого еврея приготовленный еврейский пряник и другие кушания». Словом, не мемуары, а сентиментальные воспоминания о былом, когда еврейский мальчик Яков Юровский если чего и желал, так это «выхода из тяжелого материального положения», а отец его восхвалял Николая I за то, что тот «дубинкой умел учить народ». Но вот концовка мемуаров – страшная, и особый ужас при чтении испытываешь потому, что в сцене казни царя и его семьи наряду с самим Юровским, латышскими стрелками, красногвардейцами, представителями различных национальностей явственно ощущаешь присутствие еще одного палача – антироссиянина: «…В 1 1/2 ночи постучали. Это приехал “трубочист”. Я пошел в помещение, разбудил доктора Боткина и сказал ему, что необходимо всем спешно одеться, так как в городе неспокойно и я вынужден перевести их в более безопасное место. Не желая их торопить, я дал возможность одеться. В 2 часа я перевел конвой в нижнее помещение. Велел расположиться в известном порядке. Сам-один повел вниз семью. Николай нес Алексея на руках. Остальные кто с подушкой в руках, кто с другими вещами. Мы спустились в нижнее помещение в особую очищенную заранее комнату. Александра Федоровна попросила стул, Николай попросил для Алексея стул. Я распорядился, чтобы стулья принесли. Александра Федоровна села. Алексей тоже. Я предложил всем встать. Все встали, заняв всю стену и одну из боковых стен. Комната была очень маленькая. Николай стоял спиной ко мне. Я объявил: Исполнительный комитет Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Урала постановил их расстрелять. Николай повернулся и спросил. Я повторил приказ и скомандовал: “Стрелять”. Первый выстрелил я и наповал убил Николая. Пальба длилась очень долго, и несмотря на мои надежды, что деревянная стенка не даст рикошета, пули от нее отскакивали. Мне долго не удавалось остановить эту стрельбу, принявшую безалаберный характер. Но когда мне удалось ее остановить, я увидел, что многие еще живы. Например, доктор Боткин лежал, опершись локтем правой руки, как бы в позе отдыхающего; револьверным выстрелом с ним покончил. Алексей, Татьяна, Анастасия и Ольга тоже были живы. Жива была еще и Демидова. Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком, однако это ему не удавалось. Причина выяснилась только позднее – на дочерях были бриллиантовые панцири вроде лифчиков. Я вынужден был по очереди расстреливать каждого. К величайшему сожалению, принесенные с казненными вещи обратили внимание некоторых присутствующих красногвардейцев, которые решили их присвоить. Я предложил остановить переноску трупов и просил тов. Медведева проследить в грузовике за тем, чтобы не трогали вещей. Сам на месте решил собрать все, что было. Никулина поставил за тем, чтобы следить в дороге, когда будут приносить трупы, а также оставил одного внизу следить за теми, которые еще здесь на месте. Сложив трупы, я позвал к себе всех участников и тут же предложил им немедленно вернуть все, что у них есть, иначе пригрозил расправой. Один по одному стали отдавать, что у них оказалась…» («Новости об убийстве царя, – пишет английский социолог Роджер Петибридж в книге «Русская революция глазами современников», – дошли до Ленина, который в конечном итоге приказал арестовать тех, кто имел к этому отношение; позже пятерых человек казнили».) Скажите, читатель, разве не разглядели вы среди этих палачей царской семьи антироссиянина? Разве не он помогал Юровскому добивать раненых? Разве не он штыком Ермакова приканчивал раненых детей? Разве не он мародерствовал, стаскивая с еще теплых кровоточащих тел драгоценности? Антироссиянин единственный из давным-давно умерших палачей благополучно дожил до наших дней и продолжает бесчинствовать в нас. Уж на что светлыми и глубоко нравственными представлялись нам наши современники-крестьяне из глухих сибирских селений! А на деле? Вы не спрашивали себя, какая нелегкая угораздила их, оказавшихся первыми на месте катастрофы самолета Ту-154, выполнявшего рейс по маршруту Екатеринбург – Владивосток, начать не с того, чтобы попытаться обнаружить среди пассажиров и членов экипажа еще живых людей и оказать им первую помощь, а сразу же начать с мародерства, выворачивая их карманы и сумочки в поисках денег и других ценностей, потрошить их чемоданы? Разве это не антироссиянин бесчинствовал в Ленске во время наводнения, заставив его жителей в панике забираться на крыши домов и ни в какую не соглашаться на эвакуацию, опасаясь не того, что очередной волной их смоет в ледяную воду, а того, что за время их отсутствия их нехитрый скарб тут же окажется разграбленным? Аналогичная картина сложилась во время летнего разрушительного наводнения 2002 г. на Северном Кавказе. Когда же правительство и местные власти выделили каждому пострадавшему от стихии по 1.000 руб., цены на все предметы первой необходимости и продукты питания мгновенно взлетели до заоблачных высот. Рынок! А рынок «по-русски» это не «спрос и предложение», а перманентное взвинчивание цен на всё и вся, как только у народа появляется «лишняя копейка». Антироссиянин уже давно превратил нас в злобных взбесившихся зверей, а мы все еще ищем виновников наших бед не в себе, а вне нас, и тешим себя иллюзией, что вот придет-де сильный вождь, для которого не будет задачи более возвышенной и благородной, чем создать для нас человеческие условия существования, и в стране все сразу образуется и установится порядок, – тот самый наряд, о котором грезили наши пращуры, призвав из-за моря на княжение и «володение» Рюрика.


[Закрыть]. Новый класс упивался разворованными богатствами, на улицах и площадях не прекращались митинги и демонстрации, проходившие под лозунгами «Да здравствует Временное правительство!» и «Николая кровавого в Петропавловскую крепость!».

Но мало-помалу опьяненные легкой победой над самодержавием головы просветлялись. Один из свидетелей Февральской революции писал: «Наша дворничиха, тетя Паша, верит, что теперь все дешево будет. Хлеб, ждут, подешевеет до 3 копеек, сахар, масло тоже». Сахар и масло, а следом за ними хлеб вовсе исчезли из продажи. На письменный стол Александра Федоровича Керенского – министра юстиции Временного правительства, затем военно-морского министра, министра-председателя и, наконец, главнокомандующего – ложились горы писем, стекавшиеся отовсюду. «Средний обыватель России, приветствуя февральские дни революции, – писал анонимный автор, – желал свободы и славы нашей дорогой Родины, а увидел один позор и втаптывание ее в грязь». Другой автор, подписавшийся «простой рабочий», требовал: «Берите назад свободу с революцией, нам лучше жилось прежде, без свободы. Ни к чему эта свобода, да будь она проклята с вами вместе, если мне приходится целую неделю обходиться без хлеба и голодному ложиться спать»…

Свою роль в ускорении революционной развязки в России сыграли женщины, что естественно для народа с развитым женским началом. На начало ХХ века в России пришелся резкий всплеск женской активности, проявившейся в двух крайних формах – в виде проституции и террора. «В проститутки обычно шли бывшие крестьянки, приезжавшие в город на заработки, – пишут историки Наталья Лебина и Михаил Шкаровский. – В конце XIX века они составляли 40—50 процентов от общего количества проституток Петербурга, а в 1914 году – уже 70. Почти половина девиц до перехода в ранг публичных имела какое-то занятие. В основном это бывшие горничные, белошвейки, портнихи… Они больше других зависели от капризов клиентов и хозяев и, следовательно, в любой момент могли лишиться и работы, и жилья. Куда идти? Для многих вопрос решался однозначно – на панель».

Но если проституция лишь свидетельствовала о неблагополучном нравственном состоянии общества, не затрагивая его основ, то террор представлял угрозу для всей системы государственных институтов. Современная американская исследовательница женского вопроса в России, профессор Бостонского университета Анна Шур пишет: «Женский терроризм в России начала ХХ века был одним из важнейших симптомов психопатологии тогдашнего общественного состояния. Тяга к самоубийству, поражавшая наиболее чувствительные и неспособные к адаптации женские натуры, пополняла ими ряды радикалов и революционеров, объединенными усилиями которых в Российской империи сложилась беспрецедентная ситуация террора нового типа – террора тотального, направленного против всех носителей государственной власти вне зависимости от их уровня и ранга». И далее: «Настроения в женской среде, которые в итоге приводили к террористическим действиям, парадоксально совмещали в себе страсть к разрушению со сверхвысокими моральными установками. В итоге самоубийство становилось не личным делом несчастной неприкаянной души, не нашедшей себе должного применения в земном мире, а общественно значимым апогеем собственной жизни – актом борьбы с несправедливостью и гнетом действительности».[37]37
  А. Шур принадлежит к числу немногих современных исследователей, которые рассматривают терроризм вообще и женский терроризм в частности в качестве одного из важнейших симптомов психопатологии общественного состояния, нуждающегося в лечении. В современном мире (прежде всего в США и в России) преобладает иная точка зрения: террористы подлежат полному и безусловному уничтожению, – т. е., другими словами, точь-в-точь повторяется 90-летней давности позиция большевиков, которые считали, что на «белый террор» необходимо ответить «красным террором». Чем при этом один террор оказывается «лучше» другого террора, кроме окраски, остается «тайной за семью печатями». И никто при этом не задается лежащим на виду у всех вопросом: почему современный терроризм, не прекращающийся с середины 90-х гг. минувшего столетия и по настоящее время, также является по преимуществу женским?


[Закрыть]

Не будет преувеличением сказать, что Октябрь 17-го был генетически предопределен всем ходом развития в нас антироссиянина. Тот факт, что историческую развязку ускорило участие женщин в революции, лишь подтверждает ту истину, что, во-первых, в нас, как в народе, превалирует женское начало, и, во-вторых, в женщинах, превращенных в глубокой древности в собственность мужчин, сильнее развито протестное начало. Основоположница современного женского движения Луиза Отто еще в 1849 году писала: «История всех эпох, и особенно нынешней, свидетельствует о том, что о женщинах всегда забывают, если только они сами забывают о себе». Французский исследователь Мишель Фуко пошел дальше. В книге «История сексуальности» он утверждает, что «женщины-крестьянки в европейской истории как социальная группа имели гораздо больше черт, объединявших их, чем разъединявших, вне страны и века. Женская паства христианских церквей также составляла в истории человечества особое единство – поверх наций и времен». Наконец, нельзя не согласиться с современным английским ученым Сэмом Мерри, который в эссе «Дамы, ваш выход!», опубликованном в журнале «Histori Reviеw», пишет: «Чем ближе к сегодняшнему дню, тем больше застарелых предрассудков помогает преодолеть женская история. И среди прочих – утверждения о том, что “мужчина всегда содержал семью”, что “женщины всегда были полноправны в семейных отношениях”, что “викторианская семья была носительницей самых здоровых традиционных ценностей” и т. д. Женская история дает нам понять, к примеру, как мало уделялось внимания тому факту, что русскую революцию 1917 года начали именно женщины, составлявшие значительную часть рабочей силы в городах и отчаявшиеся от бесконечного стояния в очередях в холодные февральские дни».[38]38
  Неудивительно, что первый в мире женский батальон смерти также возник в России. Этот батальон под командованием бывшей крестьянки Марии Леонтьевны Бочкаревой принял участие в Первой мировой войне, а в ночь на 26 октября 1917 г. пытался отразить атаку красногвардейцев на Зимний дворец. После революции Бочкарева по поручению генерала Корнилова совершила агитационную поездку в США и Англию с целью получения финансовой поддержки белого движения. 10 июля 1918 г. ее принял в Белом доме президент США Вудро Вильсон, назвавший Бочкареву «русской Жанной д’Арк», а 15 августа того же года – король Англии Георг V. Вернувшись в Россию, Бочкарева встретилась с адмиралом Колчаком и по его просьбе сформировала добровольческий санитарный поезд. Когда Омск перешел в руки Красной Армии, Бочкарева явилась к коменданту города, сдала свой револьвер и предложила сотрудничество. Комендант Омска от предложения Бочкаревой отказался и отпустил ее домой под подписку о невыезде. Однако в ночь под Рождество 1920 г. Бочкарева была арестована местными чекистами. Особый отдел 5-й армии вынес постановление: «Для большей информации дело вместе с личностью обвиняемой направить в Особый отдел ВЧК в г. Москву». К несчастью для Бочкаревой, как раз в это время в Сибирь прибыл заместитель начальника особого отдела ВЧК И. П. Павлуновский, которого Дзержинский наделил особыми полномочиями. Павлуновский, ознакомившись с делом Бочкаревой, не понял, какая необходимость побуждает местных чекистов отправлять командира женского батальона смерти в столь дальнее путешествие, и хотя постановлением ВЦИК и СНК смертная казнь в РСФСР в то время была отменена, собственноручно начертал резолюцию: «Бочкареву Марию Леонтьевну расстрелять». 16 мая 1920 г. приговор был приведен в исполнение.


[Закрыть]

Головокружение народа от легкой победы над самодержавием довольно быстро перешло в общую головную боль от бестолковости Временного правительства, решительно ничего не делавшего для простых людей. Террор вылился в мародерство, в принцип «грабь награбленное» (этот лозунг, вопреки устоявшемуся во мнении большинства современных историков, придумали не коммунисты; он родился как ответная реакция народа на баснословное обогащение невесть откуда повылазивших в ходе Первой мировой войны нуворишей, о которых писал эмигрант Г. Катков и на которых обрушился «золотой дождь»). В ответ на стенания либеральной интеллигенции по поводу «неподготовленности» народа к демократическим реформам, русский религиозный философ, в недавнем прошлом легальный марксист Семен Людвигович Франк, также высланный в 1922 году за границу, ответил: «Что же это за политики, которые в своих программах и в своем образе действий считаются с каким-то выдуманным идеальным народом, а не народом, реально существующим! Прославленный за свою праведность народ настолько показал свой реальный нравственный облик, что это надолго отобьет охоту к народническому обоготворению низших классов». И добавил к сказанному: «Народ есть всегда, даже в самом демократическом государстве, исполнитель, орудие в руках какого-нибудь направляющего и вдохновляющего меньшинства».

«Направляющее и вдохновляющее меньшинство» явилось в облике большевиков, возглавляемых Владимиром Ильичем Лениным. В массы был вброшен лозунг: «Мир – народам, землю – крестьянам, фабрики – рабочим». Все просто и ясно: война не нужна никакому, кроме тех, кто на ней наживается, а что касается земли и фабрик, то они перестают быть собственностью кровососов-помещиков и фабрикантов и становятся достоянием тех, кто на них трудится.[39]39
  В самом центре Москвы, возле кинотеатра «Пушкинский», на здании бывшей типографии «Утро России» можно и сегодня увидеть небольшой барельеф, на котором изображен рабочий, вращающий колесо истории, и надпись: «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят». Обратите внимание, читатель, сами себя кормят, а не «кормятся в соответствии с разрешенными им властью законами», тем более не «получают возможность кормиться благодаря щедрости собственников предприятий, на которых им дозволено трудиться».


[Закрыть]

Эти простые и ясные слова ныне толкуются вкривь и вкось не только историками, но и государственными деятелями. В качестве примера сошлюсь на выступление премьер-министра Владимира Владимировича Путина перед участниками Валдайского форума в Сочи 14 сентября 2007 года:

«Владимир Ильич Ульянов-Ленин как-то сказал: мне вообще на Россию наплевать, нам важно добиться мировой социалистической революции…

Россию втянули в такую систему ценностей помимо ее воли, потому что народ России вообще этого не ожидал, его просто надули, он ожидал совершенно другого. Он ожидал мира – народам, земли – крестьянам. Помните лозунги коммунистов? Не дали никакой земли, да и мира не возникло. Гражданская война началась».

Здесь я соглашусь скорее с упомянутым в предисловии к этой книге доктором исторических наук, заместителем директора Института истории РАН В. Лавровым, который следующим образом прокомментировал эти слова нынешнего премьера:

«Надо понимать, что великие достижения и трагедии становятся результатом продолжительных объективных процессов, а не “козней” Ленина или Сталина, Горбачева или Ельцина. Одновременно бывают момента и периоды, когда не исключены различные варианты развития событий, когда соотношение сил колеблется, изменчиво. Вот тогда политические лидеры способны перетянуть чашу весов истории. Тогда огромное значение приобретают их личные, человеческие черты и способности. И я не вижу вождя, который бы превосходил Ленина тогда по уверенности в себе, по готовности отречься от всего и перешагнуть через всё ради достижения своей цели».

Гражданская война, в ходе которой погибли, по разным оценкам, от 12 до 14 миллионов человек – вдесятеро больше, чем в Первой мировой войне! – неотделима от иностранной военной интервенции, а поначалу и прямо вытекла из нее[40]40
  В общее число погибших вошли 1,5 млн. человек, скончавшихся в 1918—1919 гг. от пандемий (сыпной и брюшной тиф, грипп и др.).


[Закрыть]. Прав, многократно прав красноярский историк Николай Юрлов, который следующим образом описал возникновение этого странного симбиоза, в котором слились воедино Гражданская война и иностранная интервенция и за который слишком дорогую цену заплатили русские люди:

«Французские и британские эмиссары заполнили тогда всю Россию. Пора понять простую вещь: одними внутренними проблемами причины Гражданской войны в России не объяснишь. Страну толкали в пропасть методами дипломатии – это истина, но кому-то хочется, чтобы тайное так и не стало явным… Еще перед Первой мировой войной центральные державы имели четкий план “расчленения России”.

Транссибирская магистраль, которую лихие янки когда-то пытались продлить аж до Берингова пролива, к тому времени была самой большой в мире железнодорожной веткой и притягивала взоры зарубежных политиков и финансовых воротил. При первых же признаках нестабильности в бывшей империи было подписано соглашение “О надзоре над Сибирской железной дорогой и КВЖД” и создан специальный Междусоюзный железнодорожный комитет в составе представителей России, Америки, Японии, Франции, Китая, Италии и Чехословакии. Формально – структура временная и “в интересах русского народа”. Но это была всего лишь словесная эквилибристика, поскольку всем хотелось откусить от лакомого пирога, каким к тому времени был Транссиб. В Америке даже создали особый корпус по железнодорожной охране магистрали, точно заранее знали, что у Колчака и без того хватит проблем.

Поезда иностранных военных эмиссаров с кухнями, ванными, электричеством, отменными поварами и смазливыми машинистками поражали своей роскошью. Распределение всех салон-вагонов взял на себя штаб французского военного атташе Жанена. Как отмечал генерал-лейтенант Константин Сахаров, официальный представитель Деникина при Ставке Колчака, “никакие силы не могли заставить этих “интервентов” вернуть вагоны и паровозы”.

Союзники захватили в свои руки огромное количество подвижного состава. К примеру, только за тремя чешскими дивизиями числилось свыше двух тысяч товарных вагонов. Вези добро из России в полном объеме, грабь – не хочу! Чехи всюду таскали за собой этот груз и тщательно его охраняли. Что удивляться – ведь, по данным контрразведки белых, товарняк был нашпигован машинами и оборудованием, ценными металлами (еще до исчезнувшего золота Колчака!), подлинниками русских и зарубежных живописцев… Кому война, а кому – мать родна. Послевоенный экономический взлет именно Чехословакии, захудалой национальной окраины Австро-Венгрии, не из этого ли сказочного русского ларца?

В целях безопасности вывоза каких угодно богатств Междусоюзный комитет поделил Сибирский путь на участки, охраняемые японцами, американцами, румынами, чехами и поляками. От Ачинска до Канска несла службу 2-я чехословацкая дивизия, сражаясь с тасеевскими партизанами, но выполняла поручение весьма своеобразно. В целях “профилактики” нападений на опасном участке сжигались два-три богатых сибирских поселений – на прямой выстрел с партизанами союзники предусмотрительно идти не желали.

Эта видимость борьбы не могла удовлетворить верховного, и тогда Колчак пошел на кардинальные меры, снарядив экспедицию генерал-лейтенанта Сергея Розанова, своего полпреда в Красноярске. Он издал драконовский приказ: чем больше террора, тем больше победы. На колодезных журавлях, воротах деревенских подворий висели и не убирались жертвы – тем самым каратели хотели нагнать как можно больше страха на жителей.

В принципе действия белых на Восточном фронте провоцировали партизанщину, которая зарождалась на фоне всеобщей разрухи и хаоса. Отряды партизан были всякие: с душком большевизма, анархизма, а порой и просто бандитские. Вот красноречивое свидетельство очевидца тех событий, томского профессора Андрея Левинсона, опубликованное им за рубежом в “Архиве русской революции”: “Когда саранча эта спускалась с гор с обозами из тысячи порожних подвод, с бабами – за добычей и кровью, распаленная самогонкой и алчностью, – граждане молились о приходе красных войск, предпочитая расправу, которая поразит меньшинство, общей гибели среди партизанского погрома… Ужасна была судьба городов, подобных Кузнецку, куда Красная Армия пришла слишком поздно”.

Воистину белые начинали как святые, а кончили как разбойники».

Потому-то патриарх Тихон (в миру Василий Иванович Белавин), избранный главой Русской православной церкви уже при советской власти, отказался даже тайно благословить руководителей Белой армии, хотя его об этом просили. Когда обер-прокурор Синода А. В. Карташев в радужных тонах обрисовал скорую гибель большевизма, патриарх заметил: «Хорошо, уж очень все хорошо. Да только когда это будет? Конечно, не теперь…» Уже в эмиграции Карташев признает: «Как сын народа, патриарх Тихон тогда уже инстинктивно чувствовал силу и длительность народного увлечения большевизмом, не верил в возможность скорой победы Белого движения и не был согласен с нами в политических расчетах». Вместо благословения руководителей Белой армии патриарх Тихон, внимательно следивший за ходом Гражданской войны и иностранной военной интервенции, обратился к верующим со следующими словами:

«Великая Россия, удивлявшая весь мир своими подвигами, теперь лежит беспомощная и терпит унижения… Конечно, нужны и преобразования, нужны и реформы. Но главное не в этом. Главное – это возрождение души нашей, об этом надо позаботиться прежде всего… Господь попустил переносить великое страдание, поношения и обиды, попустил потерять многое из того, что мы имели раньше. Но была бы только вера православная, только бы ее не утратил Русский народ. Всё возвратится ему, всё будет у него, и восстанет он, как Иов от гноища своего. Пока будет вера, будет стоять и государство наше».

В условиях противостояния большевиков и Временного правительства, большевики оказались ближе и понятней народу, чем власть Временного правительства, свергшая царя. Правительство это хотя и говорило о скором начале переговоров о мире, на деле продолжало войну, приносившую ему огромные барыши. В книге Ирины Карацубы, Игоря Курукина и Никиты Соколова «Выбирая свою историю» с подзаголовком «“Развилки” на пути истории: от рюриковичей до олигархов», читаем: «Правительство тщательно прорабатывало законы, медлило… и, по видимости, смертельно боялось “отклониться” от “стандаротов” демократии. Как будто совершенные демократические процедуры в стране, граждане которой на протяжении многих веков обходились без “прав человека” и обладали минимумом политической грамотности (да еще при массовой неграмотности), но зато с традициями авторитаризма и патриархальности, могли исключить партийные распри, олигархическое правление или новую диктатуру. В этой ситуации победителями выходили безответственные горлопаны, опирающиеся на наиболее нетерпимых. Массы крестьян и рабочих (часто вчерашних крестьян, сохранивших надел в деревне) едва ли разбирались в юридических тонкостях – их волновали результаты, а не устройство новых государственных институтов. Временное правительство, как назло, запаздывало – в то время, когда каждая неделя усиливала кризис в стране».

Большевики вышли на улицы, запруженные бесконечными очередями за самым необходимым – хлебом, солью, молоком, – и напрямую обратились к обывателям с зажигательными речами. «Советская власть отдаст все, что есть в стране, беднякам и окопникам, – гремел на импровизированных митингах Троцкий. – У тебя, буржуй, две шубы – отдай одну солдату, которому холодно в окопах. У тебя есть теплые сапоги? Посиди дома. Твои сапоги нужны рабочему». Абстрактные, непонятные обывателям понятия «республика», «демократия», большевики заменили общедоступными, даже малым детям понятными словами: мир, хлеб, земля. Обыватели, слушая большевиков, думали: если этим людям дать власть, они сделают для народа все, о чем только можно мечтать. Ряды большевистской партии с 24 тысяч в феврале 1917 года к октябрю выросли до 400 тысяч членов. В том же 1917 году Ленин писал: «В результате под знамя большевизма идет всякий недовольный, – сознательный революционер, возмущенный борец, тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек».